DUMP

— Я вижу что-то большое и прямоугольное. — Мусорка? — Не-а, — Тэхён улыбается, закинув ноги на бардачок. Глаза щурит от яркого солнца, и из-под отросшей челки поглядывает на скучающего Чимина. В его светлых волосах путаются лучики яркого весеннего солнца. В отражение очков пустая дорога извилистым серпантином вьется между заброшенных зданий. Утро позднее, скорее даже день. Туман, привычный для гетто, рассеялся с восходом, а мрачные руины не кажутся такими опасными — угнетающими и унылыми. В окнах без стекол подобие штор висят, через протертые дыры ветер задувает, не секрет, что в начале весны ясная погода обманчива, а солнце не греет. Каменные развалины холодные, еще не прогретые. Местные в бочках пытаются разжечь костры после ночного дождя. — Окно? — снова предполагает Пак. — Ты не хочешь играть или разучился думать? Тэхён возмущенно руками вскидывает. Чимн отвлекается от дороги, скалит белоснежные зубы, хвастаясь острыми клыками. Перекинув локоть через открытое окно, расслабленно ведет внедорожник. Редко может похвастаться хорошим настроением, но сегодня именно такое. Он выспался, позавтракал, а главное — помыться смог водой дождевой, что за ночь накопилась. Пак наклоняется ближе к другу, учуяв сладковатый манящий аромат, из-под очков смотрит на Тэ и хочет что-то колкое ответить, но не успевает. — Следи за дорогой! — сразу же кричит Ким. — Не ссы, я же профи. — Ты не профи, ты ёбнутый! Ким за сердце демонстративно хватается. С опаской к неаккуратной езде Чимина относится. — Ой, блять, на себя бы посмотрел сначала, шизойд, — обиженно дует губы и возвращается на место. Чем ближе паб, тем больше людей на улице. На грузных обвисших лицах морщины, под впалыми глазами синяки, а кожа у кого-то сероватая, у других с желтизной, что явно обрисовывает серьезные заболевания. До них кашель глухой доносится, а Пак закрывает окно, рискуя подцепить какую-нибудь заразу. Тэхён ноги опускает и приподнимается в кресле, на палатки смотрит. Внедорожник запахом Тэ навязчивым наполняется, его Пак часто вдыхает, хочет стать единым целым, он на слизистой остается и сладостью пьянящей на языке. — Все хорошо? — осторожно спрашивает он. — Я дал повод усомниться? Тэхён все так же на друга не смотрит, уставившись в отражение в стекле и глаза свои голубые рассматривает с расширенными зрачками. — Нет, хотел убедиться, что у тебя все под контролем. — Главное, чтоб ты себя в руках держал, — усмехается Ким и не сильно в плечо его бьет. Существует тринадцать районов-гетто, куда ссылают преступников, нарушителей и тех, кто власти палки в колеса ставит. Тут можно встретить и тех, кого выкинули ради выгоды какой-либо. Место, где нет чистых на руку и совесть людей. И кто бы не говорил про карму и громогласно кричал: «Они это заслужили!», гетто для существования нужны люди, те, кто не знают жизни другой, которые выживают с самого рождения и право занимать место под солнцем отвоевывают. Несмотря на условия, дети тут рождаются. Как приговор звучит. Прогнившему месту — прогнившие правила. «Закон сезона» каждые три месяца разный: зимой, если пережить ее не сможешь, то едой станешь, а летом вода найденная общей становится и, может, оно звучит не так опасно, как первое, но жизней погубило больше, чем спасло. Осенью больше всего детей рождается, счастливчиков родитель убивает сразу же, тем, кому не повезло, сохраняют жизнь и мучиться заставляют. В эти три месяца и суицидников много, что удивительно ведь, казалось бы, трупы каждый день сжигать можно вне зависимо от сезона. Для тех, кто зимой выжил испытания весны парой оказываются невыносимы. Как бы границы морали не смывались, не туманился разум и забывалось приличие, а физиология у всех одинаковая. Весной омеги за зиму накопленный феромон источают, как наркотик привлекают альф против своего желания. Сделать с этим не могут ничего, покорно под альф ложатся, ведь закон весны: «Изнасилование весной таковым не является, не хочешь попасться — скрывайся». У многих это не получается, а осенью детей рожают. Одна из причин, почему Тэхён и Чимин живут на свалке, куда запрещено заходить и городским и обитателям гетто. Сколько бы не пробыли здесь, а ко многим правилам и сезонным законам сложно привыкнуть, хоть они и являются их порождениями. Машина притормаживает, когда на обочине заканчиваются ряды палаток. Люди с хмурыми лицами по развалинам бродят, какие-то одеяла и вещи перебирают, перешептываются, следят как дикие звери за пришедшей в их лапы добычей. И они могли стать ею, если бы дали слабину. Друзья не имеют права на слабость, не имеют права отступить, иначе гиены почувствуют чертово превосходство и забудут свое место. Нападут исподтишка, как самые настоящие животные и разорвут на куски. Чимин как никто другой знает, на сколько люди бывают жестокие, даже можно сказать, что все люди жестокие, а вот добрых он никогда не встречал. — Так что ты загадал? — все же сдается Пак. — Торговый автомат. — Серьезно? Так банально? — Ты даже это «банально» угадать не смог. — Я просто поддался. — Пизди больше. То, что Тэхён расстроился видно невооруженным глазом, но продолжать игру смысла нет. Вот, они уже подъехали к пабу Ди и Пак останавливается около служебного входа. Что днем, что ночью — все одинаково опасно. Парни выходят из машины и заходят внутрь, предусмотрительно оглядываясь. Тэ накидывает капюшон, а Пак поправляет очки прежде чем выйти в людны зал. — Ди! — Сразу же кричит Тэхён, привлекая внимания женщины. Он перевешивается через стойку и лезет обниматься, а та не может сопротивляться и обвивает руками в ответ. — Веди себя прилично, — сквозь зубы цедит Чимин, дергая друга за куртку обратно. Такое полярное отношение немного бьет по самолюбию и долю ревности вызывает. «Его обнимает, а меня задушить обещала», — бубнит себе под нос. — Пить будете? Ди уже достала стаканы и протирает от пыли. — Мы позавтракать пришли, — пожимает плечами Пак, плюхаясь за ближайший столик. — Позавтракать? — она не верит своим ушам. — В это место? Ты вчера башкой ёбнулся? — Это я настоял, — рядом опускается Ким. — Давно не видел тебя, соскучился. Женщина заливается смехом, он звонкий, заразительный и громкий. Закидывает полотенце на плечо. — Ты — моя единственная радость в жизни. Устраивайтесь, ребят, сейчас что-нибудь принесу. Свободных мест предостаточно — выбирай любое. Она уходит за занавеску с белыми цветочками, что разделяет бар и кухню. Тэ недолго думая сразу пересел на диванчик около стены, напротив Чимина, тот скрестив руки на груди, хмуро смотрит на Кима. — Что? — не понял немого возмущения друга. — Выёбываешься? — Ты просто завидуешь, — Тэ расплывается в улыбке. — Было бы, блять, чему. Жопой так вертишь, что геморрой скоро появится. — Ты бы за своей так следил, как за моей. Пак тянется, чтоб ударить друга, но тот оказывается быстрее и со всей силой толкает ботинком ножку стола. Баночки с сахаром и солью падают, а сверху Чимин сгибается пополам и стонет во весь голос под смешки засмотревшихся зевак. Деревянная столешница давит на живот, он упирается лбом в стол и исподлобья взглядом Тэхёна прожигает, который уже весь красный, задыхается от смеха. — Поспокойнее нельзя? Ди хватает Пака за ворот куртки и сажает обратно на стул. Во второй руке поднос с тарелками, которые ставит напротив парней. От еды приятно пахнет, хоть выглядит не очень аппетитно. Да и кому какая разница как выглядит — в желудке глаз нет. Ким ковыряется вилкой, отодвигает кусок чего-то сделанного из сои и принимается за мятый картофель. — Приятного аппетита, мальчики, — перехватывает поднос и пританцовывая под тихую музыку магнитофона, возвращается за барную стойку. Вот у кого действительно настроение всегда хорошее, даже завидно немного. Прежде чем приступать к еде, Чимин вываливает целую горсть соли, чтоб она приобрела хоть какой-то вкус. Не привередничает, нет, ни в коем случае, есть еда — уже хорошо. Голодные времена в их жизни тоже были, были и жаренные на костре крысы, и птицы, а вот человечину не ели и даже не собираются пробовать. Пак помнит, каково это — собирать дождевую воду в канализации и выпрашивать у прохожих хоть что-то, чем можно наполнить желудок начиная кожаными изделиями, которые можно сварить и заканчивая кусками ваты. Успокаивала мысль о том, что есть люди, которым живется хуже. Кто-то болен, у кого-то нет руки или ноги. Жизнь «овоща» явно не сравнится с голодом. Тэхён уминает за обе щеки. «Хоть у кого-то аппетит хороший», — думает он. Чимин младше на два года, но чувствует какую-то ответственность перед ним. Первая их встреча не задалась, с чего-то Пак решил, что Тэ слышном наивен для этого мира, не приспособлен и глуп до такой степени, что последний кусок еды отдаст крысе, а он и отдал, а потом таскался с ней до самой ее кончины. Но теперь рад, что первое впечатление оказалось ошибочно, ведь без Тэхёна ему даже и шанса не представилось выжить бы. Но оказалось все гораздо хуже — Тэ просто сумасшедший и не надо иметь трехзначный коэффициент интеллекта, чтоб понять это. Он подходил к головорезам и просто плохим парням на ночных улицах стрелять сигареты, уговорил перебраться на свалку. Пока Чимин изумленно раскрыв рот в стороне стоял, Тэхён вступал в словесные перепалки с местными барыгами и проститутками. Он вел себя в точности, как нельзя себя вести, проверяя на прочность нервы разгневанных людей, что уже врезать готовы ему. «Ну точно идиот», — Чим так думал каждый день, оттаскивая его подальше от проблем, пока в один момент Ким не собрал из мусора маленького робота, пока не починил машину и электрогенератор, найденные на свалке. Любая техника, что попадала в его руки начинала работать и все детали головоломки под названием «Ким Тэхён» встали на свои места, он — гений. Свалка для него не просто дом, место, где можно скрыться от посторонних глаз, а сокровищница, неиссякаемый источник хлама, который с легкостью превратит во что угодно. Тогда Чимин и решил вцепиться в него всеми конечностями и зубами и не отпускать ни за что. Сам он до конца не доедает, быстро наедается местными порциями, а они явно больше консервов. Отодвигает тарелку и встает с места, придерживаясь за спинку стула. — Ты куда? — с набитым ртом спрашивает Тэ. Крошки изо рта вылетают. — Завтрак оплатить. — Поправляет очки и идет к бару. Из кармана достает пару купюр и отдает Ди. — Многовато ты отвалил, — женщина забирает одну из них и засовывает в передник. — Завтрак Ви за мой счет. За победу в бою. — С возрастом ты становишься добрее, — усмехается Пак и сразу получает полотенцем по шее. Он оглядывается на Тэхена, а тот от еды не отвлекается ни на секунду, щеки, как хомяк набивает, не успевая проглатывать. Такими темпами он его не прокормит. Облегченно вздыхает, улыбку нежную натягивает и облокачивается на стойку. — Присмотри за ним. Кивает в сторону друга. Ди демонстративно оглядывается и удивленно тыкает пальцем на себя. — Я на няньку вдруг стала похожа? — Ты хочешь услышать положительный или отрицательный ответ? — Пошел вон, — бросает на ходу, тряпкой замахиваясь. Чимин закрывает за собой дверь Лайтсайда под вопросительный взгляд Тэ. Лужи почти высохли, а пыль, что витает вокруг, будто светится и похожа на негустой ржавый туман. Он перебегает через дорогу, придерживая куртку, закрываясь от ветра ледяного. Под ботиками тяжелыми хрустят и рассыпаются камушки. Оглядывается по сторонам — все же чувство самосохранения убито чуть менее, чем полностью. В доме на половину разваленном нет двери. Чимин замедляется и осторожно заглядывает, но никого не обнаружив заходит. Минует разрушенную мебель и дыры в полу, с потолка капают остатки дождя. Он проходит дом насквозь, сокращая время примерно в половину. По улице, на которую вышел, бродят люди словно потерянные призраки. Около полуразвалившейся стены сидят два ребенка: впалые щеки, кожа морщинистая кажется тоньше целлофана, просвечивает вены и сосуды, глаза будто в череп вдавили. Их тела в простыню завернуты, а сверху куртки объемные худобу скрывают и защищают от холода. Большими глазами провожают Пака, протягивая пустую консервную банку. Пальцы-ветки дрожат, будто на ветру, но он как никто знает какого это, когда сил нет даже чтоб глаза открыть — это первый сигнал о скорой смерти. В районе работает как часы только естественный отбор, для него не существует пола, должности и возраста, под него ложатся все. Кто-то, как Чимин, врываются из состояния живого трупа и вступают в борьбу, а кто-то, как они, умрут, возможно, даже на этом самом месте, не познав всех трудностей жизни в Тринадцатом районе. Может, это и к лучшему. А душа все равно болит и неприятно ноет, словно сотни кошек сердце карябают. «На одних подачках невозможно прожить, лучше пусть умрут, чем будут умчаться», — убеждает он себя и проходит мимо. Немало усилий прикладывает, чтоб не обернуться. Глубокая трещина тянется через всю ярко окрашенную дверь, стены расписаны матерными фразами и похабными рисунками. Чимин заходит, привлекая внимание хозяина магазина звонким колокольчиком. Солнечный свет опасливо в окна пробирается, электричество в гетто не каждый может позволить тратить на освещение. Он проходит мимо рядов пустых деревянных витрин к столику. — Добро пожаловать! — радостно воскликнул омега за прилавком. В улыбке расплывается и заигрывающе ладошкой машет. — Чего желаете? — Упаковку пива. Пак не собирается тратить много времени, тем более его ждет Тэ. — Простите, такого у нас нет, — хитро отвечает продавец и сладко тянется, демонстрируя ярко выраженные ключицы из-под майки белой. — Блять, давай без этого, — Чимин закатывает глаза. — Сколько? — Две тысячи кэц. — Дохера, раньше стояло не больше тысячи. Омега пожимает плечами и хлопает глазками. — Инфляция. — Я ж по-хорошему прошу. Пак усмехается и взмахивает руками от бессилия. Не он назначает цены, но в его интересах следить за стоимостью продуктов. Деньги с большим трудом достаются и еще большим риском. Содержит он не только себя, но и Тэхёна, который ему полностью доверяет. Если что-то не устраивает, то старается сторговаться, к каждому продавцу можно найти свой подход. Отходит на шаг. Чимину не хочется этого делать, но по-другому просто никак. Тянется за спину, к ремню и уверенно сжимает пистолет. Снимает с предохранителя, направляет на омегу. Проблемы на районе решаются соответствующими способами, а Чимин, который трясется за каждую кэцу, не может не «вытряхивать скидки». — Полторы. Ни один мускул не дрогнул на лице продавца, только во взгляде загорелись огоньки азарта. Рискнет ли Пак выстрелить — это то, что ему интересно. Напряжение? Нет. Страшно? Нет. Ситуация настолько обыденная, можно назвать штатной. Страх у людей пропадает с молочными зубами. Чимин сжимает оружие крепче и поджимает губы, уменьшая цену в половину: — Тысяча. — Цены тут я назначаю. Знаешь, как сложно в горе отходов рыться после сбросов? А ты на халяву получить бухло хочешь? Наглости в тебе больше, чем дерьма. Сбросы каждую неделю бывают — объедки, просрочка, использованные вещи и рваная одежда из Кастора — города окруженного районами, выбрасывают сюда, где такие «предприниматели» и наживаются. Их заслуги тоже обесценивать Чимин не собирается, сам бы он не решился капаться в смердящих отходах, да и опасно это, за кусок убить готовы. — Тогда устанавливай ниже. Какой идиот шесть банок за две косаря покупать будет? — Не купишь ты, купит другой. На любую цену покупатель найдется. — Ты забыл где торгуешь? — Нет, — мурлычет омега, подперев подбородок рукой. — А ты не забыл где торгуешься? Пак вздыхает и убирает пистолет. — Ну и? — Тысяча и твой член в моей заднице. — Идет. Бесплатно в районах только умереть можно. Чимин не брезгует заработком телом, ему все равно: подставлять задницу или же на свой член насаживать, все равно какого пола партнер, плевать на запах и внешность, главное — деньги, но всего за пятьсот кэц он никогда себя не продавал. Заработок меньше чем призовой фонд в боях «зверей», но и деньги тоже лишними не бывают. За прилавок заходит и не церемонясь омегу к столешнице прижимает, тот выгибается, подставляется, выпуская больше феромонов. Пак штаны с него стягивает и рукой проводит, собирая на пальцах смазку. Не может решить — противно ему или нет. Скорее обыденно и привычно, некая деформация сознания, когда желание и страсть уходят, а на первый план выдвигается исключительно выгода и пресловутое «так надо». Омега симпатичный, пахнет приятно — хоть что-то хорошее, странно, что он до сих пор находится здесь, у всех на виду, а не спрятался в самом темном уголке гетто. Он худой до ужаса, эти не удивить никого, не доедает до нормы, костями о деревяшку бьется. В последней день весны альфы на него точно охоту устроят. Хотя, может, он относится к числу тех извращенцев, что только и мечтают о толстом члене, тогда легкомыслие полностью оправдано. И не таких можно повстречать. — Только нежнее. Омега куртку задирает, демонстрирует выпирающий позвоночник и закидывает ногу на стол. По худым ногам смазка стекает, тонкими нитями между половинок вьется, он дышит тяжело — прохлада мурашками растекается по телу, возбуждает. Чимин бока худые сжимает, носом по шее ведет, вдыхая аромат тела нездорового. Он не такой сильный, будто заигрывает с ним, терпение испытывает, а у Пака его все меньше и меньше. Светлые волосы омеги за ухо убирает, неспешно целует, прикусывает, оставляя красный след от зубов. — Тебе нравится мой запах? — подлизывается продавец и поддается назад, упираясь задницей в наливающийся кровью член. — Нравится. Он не врет, скорее приукрашивает действительность. — Тогда чего медлишь? Передумал? Словно кот довольный мурлыкает и ластится, запрокидывает голову на его плечо. Пак заворожённо смотрит на слабо выпирающий кадык, что поднимается и опускается с каждым глотком, а слюны все больше. Звякнула пряжка ремня, где-то за спиной слышит, как пистолет падает. Чимин приспускает штаны и трется членом между ягодиц, размаривая смазку по всей длине. Омега вздрагивает от неожиданности, Пак сминает бедра. Кожа под его руками горячая, словно железо раскаленное. Ягодицы раздвигает, большим пальцем тягучую каплю смазки стирает и внутрь засовывает, а омега громко выдыхает, понимает, что этого мало. — Забей на это, — надрывисто проговаривает он чуть ли не по слогам. И Чимин его слушается, без долгих прелюдий входит. Медленно, наслаждаясь теплотой и узостью податливого тела под ним. Все мысли разом покидают его, от мозга кровь отхлынула. Наплевав на просьбу быть нежнее, вдалбливается, вырывая из омеги громкие стоны, что дрожит и проглатывает звуки. Некстати звенит колокольчик над дверью. Пак не останавливается, уверен, посетители его поймут. Два мужика замерли в проходе. — Мага-зин пок… Пока н-не работает, — еле выдавливает он из себя. — И эти, блять, ебутся. Один из них равнодушно рукой машет в их сторону и за углом скрывается, а второй медлит, уставившись на закатывающего глаза омегу и белесый пар, что он выдыхает. Не может оторваться от утопающего в наслаждение Чимина, он кажется таким уверенным, будто кричит незваным гостям: «Подойдете — убью». Но и мужик не из робких. — Эй, может, присоединимся? — Я жрать хочу, а не трахаться! — первый за шею его хватает и за собой ведет. Дверь захлопывается, а омега громче кричит, сжимая член внутри себя. — Нравится, когда на тебя смотрят? — скалится Пак. — Н-нет. — Не пизди, ты почти кончил. Чимин по заднице его бьет красный след оставляя, сильнее и резче вбивается во всю длину. Омега адреналином опьянен, задыхается и обмякает в чужих руках, кончая на стол. Деньги отработал, партнера до оргазма довел, на этом его работа закончена, а на замечание: «Ты же еще не…» сразу отвечает: — Похуй, давай пиво. Купюру рядом бросает и штаны застегивает, пряча пистолет. Продавец тяжело дышит, со стола на пол скатывается — ноги не держат. — Вот там, — он на соседнюю комнату указывает. — Сам возьми. Пак за шторку быстро пробирается. В подсобке темно, света намного меньше — окошко квадратное решеткой стальной закрыто, отбрасывая тень на бетонный пол. Коробок немного. Зачёсывая пятерней светлые мокрые волосы, он наконец-то находит нужную упаковку. В прорези банку вертит — просрочено на месяц. Всего-то. Почти свежее. Бегло осматривается. Его не сжирает совесть, а вот жалеть точно будет, упустив возможность. Находит пакет с леденцами на палочках, и несколько штук в карман куртки прячет. Будет продавцу урок — не доверять людям. Омега уже успел натянуть штаны, но красные щеки выдают его с потрохами. В магазинчике все еще пахнет сексом и будто бы теплее стало. — Заходи еще. Я рад клиентам с большими членами и деньгами, — продавец машет ладошкой на прощание. Чимин за картонный поддон упаковку держит, не хочет больше задерживаться ни секунды. Он и так больше времени потратил, чем должен был. Не хочет оставлять Тэхёна одного, тем более весной. Тем более с Ди. Снова сквозь дом пробегает, замедляется у дороги, почувствовав на себе чужой пристальный взгляд. Осматривается и парня замечает, который выглядывает из-за угла. Шапка почти до бровей натянута. «Псих», — думает он и возвращается в паб. Людей больше стало раза в два. Уныла атмосфера испарилась. Со всех сторон доносится смех, их громкие возгласы перебивают. С обеда многие глотку заливают до самой ночи. Чимин понимает этих людей, ведь в таких местах не так одиноко, а алкоголь подстегивает на новые знакомства. Да и делать тут особо нечего, кроме как травится спиртным и наркотой. Каждый человек здесь — тайна, которую не стоит спешить разгадывать. И даже Тэхён, который усердно старается попасть маленьким мячиком в стаканчик, является самой большой. По крайней мере для Чимина. Он садится на край длинного дивана около входа — не хочет отвлекать друга, когда ему так весело. Ким сосредоточенно прицеливается. Мячик отпрыгивает несколько раз от стола. Задевай край стаканчика бумажного. Попал. Он подпрыгивает, вытягивая обе руки вверх и обнимает какого-то бородатого мужика в клетчатой рубашке и потертой кепке. Тот его поднимает и тоже радостно кричит. Улыбка Тэхёна — эта такая редкость, которую запечатлеть хочется на всю жизнь не только на бумаге, но и сердце. Она вместо солнца греет. Напоминает, что его жизнь не так уж и плоха с таким другом плечом к плечу идти. Что ж, как бы он не хотел задержаться здесь, но уходить надо. Тэхён слишком яркий, многие здесь знают его как участника боев «зверей», а значит могут узнать и те, кто смерти бойцам желают. От идеи завязать с боями они не отказались, по крайней мере Чимин, а Тэхён скорее всего надеется, что друг в скором времени передумает, когда льва починит. В любом случае они больше этой темы не касались. — Ты видел?! — кричит он Чимину. — Я выиграл! — А на что играли-то? Пак по-доброму улыбается и подходит ближе, закидывая на барную стойку пиво. — Вот, — протягивает полупустую упаковку печенья и гордо нос задирает, ждет похвалу. В паб парень заходит, между столиками лавирует и к барной стойке подходит. Пак забирает печенье и в руках вертит, они все сломаны, на дне крошки, но все равно поднимает большой палец вверх и одобрительно кивает. — Классно, а теперь домой. — Уже? — У тебя тут дела какие-то остались? — с долей сарказма спрашивает. — Я еще не доиграл… — не успевает договорить, замечает мельком у парня, что только что зашел пистолет. — Деньги выкладывай или поляжешь здесь. Ди опускает стакан и сжимает полотенце, сурово хмурится под дулом. В миг тишина повисла. Парень нервно пальцы перебирает, дышит глубоко — явно напряжен и сильно нервничает. Женщина усмехается и наклоняется ближе, опираясь руками на стойку. — А, — тянет она. — Так ты не местный, — спокойно делает вывод. — Деньги, блять, гони! Курок гладит, а по виску капля пота стекает и впитывается в ворот толстовки. — Давно тебя из Кастора выперли, а, малец? — Какая нахер разница?! Я убью тебя, если деньги не отдашь. — А дальше? Потом что делать будешь? По пабу разнеслись тихие смешки и перешептывания. Все смотрят, как на занимательное представление с редким животным в главной роли. Парень увереннее сжимает оружие и шаг вперед делает. Но ни один мускул не дрогнул на лице женщины. — Вот что скажу тебе: на твоем месте я бы не угрожала той, кто всем здесь наливает. Ди кивает ему за спину. Напряжение рукой почувствовать можно. В свете солнца ножи блестят, кто-то крутит их в руках, будто ненавязчиво угрожают, другие уже направили стволы на парня наставили. Одно неправильное действие, и он труп. Пак в голову целится, Тэхён нож охотничий сжимает со все силы, если бить, то в легкое, со спины точно пробьет. Только что выброшенных сразу видно: еще опрятно одеты, может впервые за оружие взялись и решились убить, но всех с потрохами выдает наивность. Наивность на то, что здесь они особенные и все можно достать, поднеся пистолет к виску. Смерь здесь никого не пугает, никого не интересует и не ввергает в шок. Эгоизм — способ выжить, а изначально неравное положение отсеивает слабаков и закаляет сильных. Парень сглатывает ком в горле, выглядит так будто вот-вот в обморок упадет. — Пошел вон из моего паба. Он молниеносно за дверью скрывается. Пятеро мужиков, что на диванах развалились, подскакивают и выбегают следом, по ходу прощаясь с Ди и громко выкрикивая: «Ву-ху! Теперь он наш! Кто последний, тот труселя его донашивать будет!» — Ох, недолго он здесь протянет. Ди возвращается к работе, и все посетители на места садятся. — Может освоится еще, — Пак убирает пистолет за пояс и кивает Тэхёну в сторону выхода. Она губы поджимает и головой вертит. — Не, слишком гордый для гетто. И трех дней не протянет. Уходите уже? — У нас дел много. В последней битве лев сильно пострадал. — Хах, тогда дела у Тэхёна, а не у тебя. — Я с ним в комплекте. Не скучай. Друзья отмахиваются и скрываются в черном коридоре

⚙️ ⚙️ ⚙️

Внедорожник тормозит около кенворта. Тэхён первый выскакивает, громко хлопнув дверью. — По ебалу себя так ударь, — возмущенно хмурится Пак и ложится на капот. — Он не хотел тебя обижать, малышка. Прости его. — Тебя уже настолько кроет, что с машиной разговаривать начал? Тэ пиво к себе прижимает, стоит с ноги на ногу переминаясь. — Ты ничего не понимаешь. Если с машиной плохо обращаться, то она заглохнуть может. — Ну да, а другие факторы вообще херня. Идем уже. Чимин забирает упаковку и открывает тяжелую дверь дома. Она ноет протяжно, Тэхён подмечает, что неплохо бы ее смазать. В контейнере свет загорается немного поморгав. А внутри так же прохладно, как и на улице. Они курток не скидывают, босяком по мягкому, что удивительно, ковру проходят. Пак сразу садится бюджет пересчитывать. Помимо секса, это единственное, что он умеет делать хорошо. Пусть не блещет знаниями и вряд ли сможет посчитать большие числа, но этого вполне достаточно для жизни, он учится по каким-то книжкам непонятным, что вдвойне сложнее, потому что мало кто читать умеет. Его не учил никто. Никто никого никогда не учил — дальше разговорного не продвинулся. Он не чувствует ущемленным, тут все такие — больше ценится навык выживания, нежели чтения и математики. А пока купюры из стопки в стопу перекладывает, Тэхён банками какими-то гремит у себя в комнате. Ким цыкает и карандаши упавшие обратно засовывает. Роется на заваленном всяким хламом столе: какие-то железки в сторону откладывает, куски проводов и обрезки ткани. Их уже никуда не пристроить. Зачем он их хранит? Непонятно. Разворачивает сложенный листок и подмышку засовывает, узнав нужный чертеж. Тянется на верхнюю полку стеллажа и сразу коробка падает, рассыпая на пол содержимое. Тэ игнорирует и тянется за свернутыми в трубочку листами большими — чертежи льва. Кивает сам себе, прибрав и их спускается к Чимину. — Я в мастерскую. Идешь? Пак кивает, скручивая деньги и резинкой обвязывая. Мастерская ничего особенного не представляет, собственно, как и все на свалке. Пять огромных контейнеров в горе мусора в один соединены. Сложно заметит, если не знать о ее наличии. Хотя, кому замечать? Они одни здесь, разве что крысы к ним прибегают, рассчитывая на халявную еду, а они — умные животные. Тэхён их любит и с большим желанием приручает, как животных домашних. Свет не с первого раза включается. Чимину приходится генератор несколько минут крутить, чтоб зеленовато-белые лампочки заработали. Как он говорит: «Количества хлама равно рожденным здесь идеям», то есть — много. Где-то в углу колба льва стоит с пузырящейся жидкостью, а сам биоробот в самом центре лежит на куске запятнанного всем, чем только можно нейлона. Столов свободных нет, да и на пол ступить негде. Тэхён помнит расположение каждой коробки и чемодана с инструментами, не глядя перешагивает. Чимин замечает, как друг здесь расслабляется. Наверное, ему дышится даже лучше, чем на улице. А сам он неумело лавирует и плюхается на единственный диван прижатый к стене. Под задницей хрустит что-то, наверное, пружины ломаются. Ким садится на нейлон, и ноги скрещивает. Раскручивает чертежи и фонариком на них светит — карандаш почти стерся, ничего не видно, надо обновить записи. От вида льва плакать хочется. Он его шесть месяцев собирал, пальцы прижигал, потрошил старых биороботов. Нет, он их тоже любит просто чтоб на плаву быть, надо все время совершенствоваться. Двигаться вперед и развиваться, даже если придется чем-то пожертвовать. Тэхён к любым жертвам откосится, как к должным. Он хочет быть не просто бойцом, он — бог арены, а значит нужна достойная бога «игрушка», которая его к цели поднесет. К цели? Он на секунду отвлекается и отверткой царапает себя. Тэхён так долго в гетто, что о мечте несбыточной позабыл, хотел ее целью всей жизни сделать, но проебался по всем фронтам и застрял на свалке. Единственная радость — бои, которые напоминают кто он такой и для чего рожден был — побеждать. Уничтожать. Ему легко дается выживание с самого начала, еще до встречи с Чимином. Тело и душа закалены о гранены как алмаз. Раньше он бы сказал, что в гетто ему… Нравится? Нет, скорее привычнее. Остановка, когда балансирует на лезвии между жизнью и смерти привычна, родной кажется и в любых других условиях не представляет себя, просто не выживет, как рыба без воды. Перчатки греют холодные руки. Он отодвигает порванные провода и жалостливо стонет, рассматривая сквозную дыру в сердце. Если человеческое примерно размером с кулак, то у льва оно в четыре раза больше, соответствует росту льва — чуть меньше трех метров. Отверткой винты из скелета вытаскивает и разбирает грудину на детали, выкладывая рядом по порядку. Многие их них уже не восстановить. Если «кости» можно заново спаять, то суставные механизмы придется делать заново. Там, на арене, урон не казался таким сильным, но, как и большая честь веще в этом мире, на первый взгляд оказался обманчивым. Безусловно Тэхён расстроен, но не настолько, чтоб в депрессию впадать. Это хорошая возможность доработать слабые места, усовершенствовать, что-то убрать. Даже он не знает, какая будет новая версия льва. Пак запрокинув руку за голову, на диване лежит. Какую-то книгу нашел с еще целыми страницами. Попуская абзацы, пытается уловить смысл текста. Все равно делать ему нечего. Пальцы потеют, от чего странички морщатся. Столько слов незнакомых, даже не по себе, что раньше люди моги это все прочитать. Да что уж там, ведь кто-то это написал, придумал. Вот слово «Дзэнте» — это что значит? А что такое «монах»? Так сложно… Все же деньги у него получается считать лучше. «Свобода подобна горному воздуху. Слабому она непосильна». «Красиво звучит», — думает он, загибая уголок страницы. Во фразе не было ничего особенного, скорее даже зацепился за нее, потому что понял каждое слово, но ни одно из них он никогда не видел, не ощущал. Свобода. Горный воздух. Слабость. Непосильно. — Как думаешь, — обращается он к Тэхёну. — Какой горный воздух? Ким шмыгает и пот со лба рукавом стирает. Воздух? Горы? — Не знаю. Это ты в книжке прочитал? — Ага. Свобода подобна горному воздуху. Слабому она непосильна. Он шестерёнку тряпкой грязной вытирает и задумывается. Иногда Чимин его вопросами подобными озадачивает, не знает, что и ответить, чтоб выглядело убедительно и правильно. Чтоб объяснить доходчиво. — Тогда, наверное, тяжелый. Он возвращается к работе. Горы для него — это свалка, а о других знать не знает. Он на самые вершины забирался, когда проверял льва на маневренность, видел свалку с высоты нескольких сотен метров, но воздуха не ощущал. — А мы свободны? — сразу переходит к следующему вопросу Пак. У Тэхёна сердце сжимается, перед глазами картинки прошлого мелькают, которые он забыть хочет, но не может. Вздрагивает и губы поджимает. — Да, — не раздумывая он отвечает, чтоб друг ничего не заподозрил. Смешок у Пака вызывает. — У нас, видимо, разные понятия свободы. — Свобода — это делать то, что доставляет удовольствие, — поясняет Тэхён. — Я люблю бои, люблю биороботов собирать, поэтому могу назвать себя свободным. Ты тоже волен делать то, что хочешь. — Единственное чего я хочу — это много денег. Чтоб прям спать на пачках, ходить по ним вместо ковра и сморкаться в купюры, как в салфетки. — И что ты будешь делать с ними? — Тэхён взбудоражено поворачивается к другу и слушает внимательно. — Вот прям сейчас тебе дели бесконечное количество денег. На что потратишь? — Машину куплю. Ким от смеха краснеет, на глаза слезы наворачиваются. Так банально и мелочно. — Ты, блять, серьезно? — он вытирает влажные дорожки с щек, но заметив серьезный взгляд друга сразу же замолкает. — Я устал, — словно откровение перед богом рассказывает. — От меня? — От жизни в гетто. Устал на помойку смотреть, на эти трупы ходячие. Жрать непонятно что, а потом блевать. Не хочу умирать не состарившись, и не хочу видеть, как ты умрешь в горе мусора. Не хочу за жалкие гроши трястись каждый раз и бояться, что не сможем купить крохотного куска мяса, а консервы какие-нибудь, — он выдыхает и, набирает в легкие воздух. — Не хочу быть жертвой гетто. А Тэхёну и ответить нечего. Он на руки грязные смотрит. Что-то в груди больно колит и сжимается одновременно. В этом и было их отличие. Чимин не готов мириться с реальностью, а Тэхён ее просто игнорирует, отгородившись биороботом и ареной от цели, которую преследовал с самого начала — выбраться из гетто. Смешно же, по-идиотски наивно и глупо. Он ее почти сразу отбросил, как только почувствовал свободу. Именно здесь, в прогнившем месте. Отодвинул до лучших времен, которые так и не наступили. Даже Чимину не признавался, что задумывался об этом еще до их знакомства — стыдно. Но вот сейчас он сам эту тему начал. Значит они не такие уж и разные. И судьба не просто так их свела. Может это знак? Сама судьба кричит, что Тэхён здесь задержался и пора что-то делать. Да, надо. Само существование гетто ввергает его в шок. Люди, потерянные здесь, бродят без цели, а базовые потребности — безопасность, еда, вода, крыша над головой — это то, о чем они мечтать могут. Тэхён в каждом из них себя видит, как в зеркале. И еще больше от своей бесполезности и слабости блевать тянет, ведь он может изменить их жизнь? Может же? Да? Тогда почему на свалке прячется хвост поджав? Тринадцать районов созданы были для отбросов общества, но кто сказал, что таких отбросов нет в Касторе? Может, их даже больше. Ким ухмыляется, потому что уверен в этом. — «Хм?» Серьезно? Это все, что ты можешь сказать? Нет. Тэхён много чего может сказать, но не хочет. И не будет. Не время. Рано им по душам говорить и карты окровавленные раскрывать. — А если будет возможность выбраться в город? — Тогда мы обязательно выберемся. Чимин книжку откидывает и поворачивается лицом к стене. Заснул или нет — непонятно, но больше ни слова он не проронил. — Хорошо, — отвечает Тэ. Добавляет чуть слышно скорее для себя, чем Пака: — Я тебя услышал.

⚙️ ⚙️ ⚙️

Редки те ночи, когда они ложатся спать не под утро. Тишина мертвая, из этого мира с приходом темноты все звуки исчезают, будто, как и люди здесь, боятся быть услышанными. Наверное, никогда Тэхён к этому не привыкнет. Одеяло между ног поправляет и на другой бок поворачивается. Раскрывается — очень жарко. Майку стягивает и в угол кровати не глядя кидает. Глаза закрывает, а сон все не приходит, он с дуру наговаривает на сбитый режим и чертову бессонницу. В это время он зрительскими овациями наслаждается и соперника разрывает. Сейчас же пустота какая-то на сердце и тяжесть во всем теле, будто это ему сердце проткнули, а не льву. Медленно моргает, жмурится до разноцветных кругов. Он сгорает без огня, как воск плавится, хотя вроде разделся и одеяло в ноги стянул. Кишечник в тугой узел стягивается. Тэхён ненавидит весну и это непонятное подвешенное состояние, когда вроде и весь мир покорить хочешь, но дальше кровати не уйдешь. Ненавидит, что инстинктам не свойственным ему поддается и поэтому дерьмом ощущает. Каждую, блять, весну. Кровать скрипит, когда он встает и босяком в темноте по лестнице спускается — на ощупь находит перекладины. Не упасть старается, поэтому медлит немного — живот болит. Занавеску в пол отодвигает и замирает на пороге в комнату Пака. Она не большая, всего-то кровать и стол с парой книжек. Тот спит на животе, подушку обнимая и даже серебристы свет Луны его не тревожит. Тэхён прокрадывается, перекатываясь с пятки на мысок. Садится рядом и немного подождав ныряет под одеяло. Ближе к Чимину двигается, между телами пара сантиметров и никакой одежды. Он чувствует его дыхание горячее и запах такой манящий и родной… Вдыхает каждый день, но сейчас он кажется особенным, в котором задохнуться хочет. Тэхён его по щеке бледной гладит, шрамы очерчивает, приподнимает подбородок. Не сомневается, не медлит — ни к чему, когда уже решился, а тело требует близости. Целует невесомо, будто разбудить боится и быть замеченным как преступник. Языком по пухлым губам мажет, позволяет себе наглость и вольность действий. Имеет право, весна им управляет. Чимин его обязательно поймет, иначе быть не может. — Ты говорил, что все под контролем, — хрипло шепчет Пак, приоткрывая веки. — Это было утром. Также тихо в губы Тэхён отвечает. По спине кончиками пальцев проводит, будто пером кожу ласкает, резинку шорт очерчивает, за талию его обнимает, приживаясь ближе. Чимин на спину ложился, стараясь руку чужую скинуть — движения Кима соблазняют, заигрывают и желание открыто выражают. Он боится такого Тэхён, потому что знает силу и сумасшедшую силу одержимости чем-то. А самое страшное — стать этой самой одержимость. — Иди к себе. Я устал. Есть границы, которые переходить нельзя — эта одна из них. Они об этом с самого начала зареклись, когда начинали вместе жить, ведь делить с кем-то жалкие метры — большое испытание. Чимин не заходит в комнату Тэхёна, а Тэхён в его. Банальное соблюдение личных границ, которые не должны нарушаться, но рушатся каждую весну, как замок из песка сухого. Внизу живота тянет, Пак шорты вскользь поправляет. За руку Тэхён держит, отпустить не решается. Забавный, со смертью бок о бок каждый день ходит, но боится близости с тем, кто помогает ему жить. — Помоги, тогда уйду. Очередная ложь, о которой они оба знают. Ким не уйдет до рассвета, а Пак разрешит остаться и спать на своей груди. Сколько раз они наступили на одни и те же грабли — не пересчитать, но снова и снова на них прыгают. По крайней мере Пак, который видит эту тонкую границу дружбы, по которой они ходят и сорваться боится до ужаса, поэтому отдаляет ее. Тэхён на бедра садится и руку Чимина целует, тот отпускает сразу — сдается. От него маслом машинным пахнет, а в кожу, кажется, впитался холод железа. Ким очерчивает мышцы на животе, ребра, поднимаясь выше. На плечи опирается, нависает над ним и снова целует, улыбку тянет, когда инициативу перенимает Чимин. С серьгой в языке друга играется, прикусывает и оттягивает, не разрешая разрывать поцелуй. Пак бока его сжимает, косточки гладит, языком десна ласкает, ягодицы мнет, срывая тихи стон. Он уже не ходит по грани, а танцует на ней. Кажется, что вот на тебе человек не посторонний, а самый родной и дорогой на всем свете, он позволяет и даже настаивает не на близость, а откровенно грязный секс. Без обязательств. По дружбе. Дружбе, которая закончится, если они переспят, по крайней мере для Чимина. Пак садится ближе к изголовью кровати и Тэхёна за собой тянет, а он поцелуй не разрывает — боится услышать «хватит» от друга, боится остаться в таком состояние наедине с собой. С него намокшие шорты стягивает и свои Чимин спускает. Меж влажных ягодиц смазку собирает и сразу два пальца вставляет, стон сладкий срывается, а Пак крадет его, кусая и посасывая красные опухшие от поцелуев губы. Ким кошкой выгибается, задницу выпячивает, сам на пальцы насаживается, а Пак еще два добавляя, любуясь невероятно честными глазами. Ему мало, хочет большего, но как бы он не умолял, Чимин непреклонен и даже угрозы остаются пустым звуком. Так неправильно, но так хорошо. Вздрагивает, когда Тэхён свой и его член в ладони сжимает, его ведет, голова кружится. Он не может думать ни о чем, кроме этого запаха алкогольного и его владельца. Никто даже представить не может сколько он сил прикладывает, чтоб держать ситуацию под контролем и не забить на собственные границы. Эти ключицы кусать хочется, в стонах тонуть, ресницами, отбрасывающие трепещущую тень, любоваться. Тэхён — сокровище, затерянное в океане мусора, а он его нашел и никому не отдаст. Соленые капли пота Чимин слизывает, поддается инстинктам, оставляя кровавый засос на груди, он представляет Тэхёна на своем члене, из-за этого еще больше себя ненавидит. Грезит криками гортанными от удовольствия и стонами: «Не останавливайся!» и «Еще! Сильнее!» Услышать свое имя во время оргазма и обнимать содрогающееся от удовольствия тело. С Тэхёном все по-другому, с ним откровеннее, ближе, гораздо интимнее. Даже обычная дрочка доставляет больше удовольствия, чем секс с кем-то другим. Этого тоже Чимин боится, возможно, когда Тэ уснет, он жалеть будет, что дальше не зашел, а на утро выдержкой своей восхищаться будет. Но сейчас сдается. Тэхён голову запрокидывает с надрывным вскриком, глаза не открывает — наслаждается, отдается Чимину с потрохами, а тот только пробует — больной придурок-мазохист. По подбородку слюна течет, кожу распаленную холодит. Комнату стоны его демонстративные наполняют, они значат, что Пак все правильно делает и умоляет не останавливаться, будто от этого жизнь его зависит. Ким кончает в собственный кулак, захлебываясь воздухом — его слишком мало и одновременно много. Чимин кончает следом, пачкая ладонь и чужой член. Тяжелое дыхание обоих ночную тишину скрашивает и слабое «спасибо» куда-то в шею Чимина звучит. Он сильнее к себе прижимает и в волосы голубые пальцами зарывается, целуя в висок. Еще одна ночь. У него получилось не сорваться.

⚙️ ⚙️ ⚙️

Месяц назад где-то в центре Кастора…

Холодный свет белого неона режет глаза и отражается полосами-бликами в лакированных кожаных ботинках. По коридору от гладких стен и высокого потолка эхом разносится стук каблуков. Каждый шаг — это усилие, когда идешь туда, куда не хочешь и к тому, кого рад бы был никогда не знать. Альфа пиджак делового костюма оттягивает. Черный — его любимый цвет, элегантный и сложный, как он сам. От уверенной гордой походки дыхание перехватывает, на него смотреть хочется, как на нечто прекрасное, а харизмой пропитывается каждое малейшее движение даже когда часы из белого золота на запястье поправляет. В глазах серых столько холода, сколько в куске железа, а взгляд подобно ему давит на всех, с кем случайно встречается. Позади двое солдат автоматы наготове держат. Они приставлены для его защиты, но оказавшись рядом и с полна ощутив атмосферу и настрой альфы, поняли, что защищать, если что, придется от него — подобия Люцифера, изгнанного из Рая по велению Господа. Многие, кто с ним знаком в это верят, потому что другого объяснения стати и величия они найти не могут. Около двустворчатой двери останавливаются, а солдаты суетливо огибают его и открывают. В кабинете минимум мебели. Через окна панорамные свет с высоток и мерцающих ярких рекламных щитов причудливые блики отбрасывает на одиноко стоящий белоснежный стол и человека, что сидит за ним, скучающе закинув ноги и что-то складывающего из бумаги. — Давно не виделись, Хосок-а, — как-то отстраненно проговаривает каждое слово. — Рад тебя видеть. Вот только радости и счастья и намека нет на каменном лице. — Не могу сказать того же. — Не сомневаюсь. Он встает с кожаного кресла и поправляет пуговицу на пиджаке удлинённом белоснежном. Неспешно подходит, размеренно, будто каждый шаг обдумывает и крадется диким животным к ослабившему бдительность охотнику. Челку черную со лба убирает, не стесняясь демонстрировать уродство левого искусственного глаза, что всегда смотрит прямо. Хосок глыбой стоит неподвижно, невозмутимо подбородок задирает и в ответ смотрит. — Как дела на работе? Наверное, последнее время ее очень много? — Достаточно, — неоднозначно отвечает Хосок. — Главное — чтоб у тебя она была, Сочан-а, — издевательски заканчивает, растягивая имя альфы перед ним. — Потрясающе! Просто прекрасно! — наигранно радостно руками машет, почти в плотную подходит, воруя кислород. — Тогда какого, блять, хера ты снова за моей спиной что-то замышляешь?! Копаешь под меня? Копам сдать хочешь? Ты только не забывай, что мы в одной лодке и ко дну вместе пойдем в обнимку. Тебе заняться нечем? На арене все вдруг хорошо стало? Мне сделать так чтоб все твои старания по пизде пошли, а, Хосок?! — Мне есть чем заняться, в отличие от тебя я работаю, а не сижу целыми днями в кабинете ровно на заднице. Хосок старается сохранить лицо и спокойный безразличный тон. — А-а-а, — хихикает Сочан. — Ты все еще смириться не можешь, что этот кабинет мне достался, а не тебе? Хосок молчит, а внутри на части разрывает. Он челюсти сжимает, боясь вот-вот вольность себе позволить, ведь пред ним — Бан Сочан, глава подполья, человек, под чьим крылом он работает, устраивая бои «зверей». Одно неверное действие, слово и попрощается не только с работой, но и жизнью. Не для того он пашет, чтоб умереть так тупо. Смирился? Хосок был в опасной близости к ней месяц назад, когда на очередное собрание пришел, а после в тайне ото всех в запретную зону забрел, где увидел то, что не должен был, то что заново подстегнуло его бороться за «кабинет». — Я не претендую на него, — врёт грязно и паршиво, даже Сочан это видит и ухмыляется. К столу рабочему подходит и запрыгивает руками придерживаясь. Недавно сложенный самолетик берет и со всех сторон Хосоку демонстрирует. — Классный, да? Помнишь, мы в школе такие делали? — Помню. Так же помнит и их постоянные драки, споры и гнусные подставы. Они будто рождены были, чтоб соревноваться во всем, где возможность предоставляется. В спорте, в видеоиграх, в учебе, за любовь омеги, за статус, должности и жизни. Их пути расходились множество раз, но всегда пересекались, как бы судьба, родные, близкие их не разводили. Хосока в другую школу перевели, когда он глаз Сочану карандашом выколол, а Сочана отстранили от занятий в институте, когда он еду отравил в столовой, лишь бы Хосоку плохо сделать. Невинные шалости со временем переросли в откровенные попытки убийства друг друга, а причину даже они с трудом называли — в Касторе им места двоим мало, друг в друге конкурента видят, того, кто легко может отнять все, что имеется. Так и было, пока Сочан не попал в тюрьму. Хосоку впервые так дышалось спокойно, будто избавился от вонючего гнойника и все пошло в гору. Бизнес, новые знакомые, коллеги и связи в городе, но оборвалось все, когда Бан собственной персоной к нему пожаловал. Живой, здоровый, полный сил и желания. Все чего Хосок добивался в миг пропало. Теперь он здесь. В кабинете просторном в качестве организатора боев и подопечного Бана. — А помнишь, как мы в началке их из окна пускали? — Помню, — снова повторяет Хосок. — И я помню, — как-то ностальгически мечтательно говорит и кидает самолетик в Хосока. — Время так быстро идет, я парой даже не поспеваю за ним. Но знаешь, что останется неизменным? Выжидающе смотрит на альфу в черном костюме и снова посмеивается, будто увидел на лице Хосока замешательство, совершенно неприсущее тому, кто точно знает ответы на все вопросы и идет к своей цели локомотивом, снося все на своем пути. Самолетик возле ботинок лакированных падает. — Ты всегда будешь под вторым номером, Хосок-а, я всегда первым. Меня это устраивает, поэтому закрываю глаза на твои неуклюжие попытки занять мое место. Ты до него не доберешься, кишка тонка и силенок нет. И людей, которые на твою строну готовы встать, кстати, тоже. Он ногу на ногу закидывает, голову чуть наклоняет — хочет лучше понять задел ли Чона или нет. Хосок кулаки сжимает, в его крови гнев в чистом виде. Сердце ритмы бешеные отбивает вот-вот взорвется. Но он далеко не мальчика, все ж возраст за тридцать перевалил, какой он альфа, организатор, да и просто человек, если эмоции под контролем держать не может? Набирает воздуха побольше, на каменном лице улыбку кривит, которая жажду убийства подавляет. — Если это все, я могу идти? — наигранно по-доброму спрашивает. — Да-да, конечно! Не смею задерживать. Их разделяют двери, а напряжение все не спадает, если его в электричество обратить, то весь Кастор долгие годы питать можно. Солдат оставляет позади всего лишь взмахом руки. В лифте расстегивает верхние пуговицы на рубашке — душно не только в лифте и здании, но и во всем городе. Они не могут существовать вместе. «Всегда второй? — усмехается Хосок. — Ну что ж. Посмотрим на чьей стороне удача в этот раз». Улица встречает его яркими мерцающими огнями неона, на футуристичных высотках рекламные экраны день и ночь не переставая крутят рекламу. В окнах свет разноцветный горит, изредка там мелькают силуэты. Кастор похож на муравейник, где нет времени стоять на месте иначе снесут и даже не обернутся. Он быстро минует ступеньки и подходит к машине. В глянце блики сливаются в единый хаос цветов. — Г-господин, вы так быстро?! Сакура не поспевает за боссом и суетится вокруг. Шаркает кроссовками по ребристому асфальту и поправляет каштановые волосы. Она открывает перед Хосоком дверь, и сама запрыгивает на водительское сиденье. — Ты нашла еще бойцов? Не к чему скрывать гнев. Сакура — временем проверенный товарищ и знает альфу, как облупленного, парой ему кажется, что девушка знает даже больше его самого и послана кем-то присматривать за Хосоком. Возможно даже покойной матерью, которая все время с него пылинки сдувала и заботой душила, а теперь это Сакура делает, постоянно прося в машине пристегиваться. Она грузно вздыхает и давит на газ. — Простите, господин, но нет, — с сожалением сообщает она. — Этой ночью еще одна команда вылетела. — Блядство! Он по ударопрочному стеклу кулаком бьет. Девушка пугается, машину в сторону немного ведет, но вовремя снова берет контроль. — Н-не злитесь, пожалуйста! Сакура через зеркало смотрит на Хосока. — Не больно? Нужно холодное приложить? Но Хосок игнорирует ее вопросы, погрузившись в размышления. Месяц назад, в офисе Бана он увидел биороботов, несколько десятков штук в три ряда в мастерской невероятного размера. Между ними механики в форме бегали, что-то отмечали, переписывали, и ругались. Где-то сварка работала, другие руки стальные привинчивали и сердца искусственные перевозили в колбах. Зрелище привычное, но не в этом месте. Биороботов для арены создают, механики месяцами корпят над одним совершенным, а здесь они на поток поставлены. Хосок это запомнил, но не предал значение, желая увидеть их мощь на арене, но ни через неделю, ни через две белоснежных «монстров» он не увидел. А десять дней назад Бан снова устроил собрание, на котором предложил устраивать не один, а несколько боев за ночь. Это не могло насторожить, поэтому с тревогой на сердце обещал подумать. Все сложилось, как пазл только недавно, когда повысилась смертность бойцов арены. При вступлении в должность, это казалось невозможным, но как говорит Сочан: «Время быстро идет и все меняет». К сожалению, не в лучшую сторону. Для победы не нужно убивать, достаточно уничтожить биоробота и заслуженно победный звонок услышать, но, когда только зарождались бои, никто и подумать не мог, что связь между человеком и роботом будут разрывать насильно. Игры с сознанием никогда хорошо не заканчиваются. Хосок и представить не может, какого это — за мгновение сойти сума, когда познавательная деятельность откатывается, приобретённые навыки теряются во всей каше хрупкого разума, выражаясь слабоумием. Хосоку достаточно фактов, чтоб понять элементарную вещь — Сочану мало подполья, ему весь Кастор нужен, он уже решился завоевать его биороботов используя, как бессмертную армию. Такая грязная игра, Бан на кон все решил поставить и Хосок не может отступить. Если для баланса подполья и законного мира Чону придется уничтожить Сочана и занять его место, то он это сделает. Создаст свою армию, выберет лучших бойцов и озаглавит новую страницу подполья своим именем. — Сакура? — Да-а-а-а, — любопытно растягивает она. — В районах все так же устраивают бои? — Конечно, они и не переставали, каждую ночь кто-то дерется. Откуда только бойцы берутся. Она задумывается и выруливает на главную дорогу. — Вы что-то хотели? — Хочу посетить их в ближайшее время.