10. Фигурки из песка
18 апреля 2023 г. в 02:53
НЕ СМЕЙ! НЕ СМЕЙ! ВРЁШЬ – НЕ УЙДЁШЬ! НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ! ПОЛУЧАЙ! ПОЛУЧАЙ!
Сердце вдруг пропустило удар — поезд тряхнуло. Не так, как при резкой остановке по какой-нибудь технической причине, и даже не как при переезде мертвеца. Олег откуда-то знал, как бывает. Знал, что прямо сейчас там, снаружи уязвимой крошечной цепи коробочек, на них обратило внимание что-то ужасное. Может, машинист уже мёртв, и поезд не управляется? Может, они просто летят в пустоту, навстречу чему-то…чему? Тряхнуло ещё раз, куда сильнее, и практически сразу сломало пополам, с хрустом, как от подгорелой гренки со сковороды. Адский скрежет разорвал уши ржавым штырём, взвыл где-то в голове, сдирая живьём перепонку. Что-то чудовищное, что-то огромное и совершенно чужое его пониманию, прямо сейчас, как полный любопытства младенец, гнуло поезд, как игрушку. Рвало вагоны на куски, выбрасывая их в лес с кошмарным грохотом. Погибельная чернота ворвалась в разбитые окна сквозняком, влилась густой душащей взвесью, заставляя захлебнуться, и посреди всего, тщетно пытаясь хоть за что-то удержаться, Олег отчётливо видел — поезд кренится набок, валится его вагон, искривлённый и помятый, а там, снаружи, царит чудовище. Оно самое, в точности как в уродливых детских кошмарах, от которых всегда спасала мама своим мудрым словом. Огромная тварь, что прежде сливалась с лесом чёрными полужидкими соплями, мельтешила в нём, прыгая от дерева к дереву своим текучим лицом, теперь возвышалась над ним, размазанная, неровная, толком не имеющая контуров. Мазутно-нефтяное чудовище раскрыло рот в безмолвном вое, но вместо него сумело выпустить лишь толпы, бесконечные толпы чёрных ворон. Они суетились вокруг, кричали вместо него, одна волна за другой, и очень скоро почти всё вокруг было заполнено перепуганными, крикливыми, болезненно бьющими без промаха птицами. В кошмарной пернатой суете, давясь и кашляя бесконечными перьями, выплёвывая их кое-как, лишь бы не задохнуться, Олег возвёл глаза к небесам, туда, где нездорово, чересчур гибко покачивалась на тонкой шее голова чудовища с адски длинными руками. Казалось, оно не смотрело в ответ, казалось, будто его грусть и ярость были слепы, как если бы он только что сломал важную для себя штуку и совершенно не знает, что с этим делать. Если так — то может, есть шанс спастись, если у твоего противника нет плана, только игрушечные чувства, направленные в слепую пустоту. Если зацепиться вот за эту балку, можно будет приложить усилия и выползти на крышу, а оттуда — в лес, подальше, где не услышит. Так ведь? Пока оно будет атаковать поезд, такой маленькой цели, как Олег, никто не помешает?
В это мгновение чудовище открыло глаза. Две огромные, ярко-жёлтые зияющие дыры вгрызались, буквально впечатывались прямо сейчас в свою маленькую цель. Они затягивали, каждая новая секунда сокращала расстояние между ними быстрее и быстрее. Шансов нет. Бежать некуда. Он не просто видит тебя, он ещё и слышит твои мысли. О н о — чем бы оно ни было — здесь именно за тобой. Именно о н о говорит в твоей голове, и узнать, что это такое, о н о тебе не позволит. Эта мысль ошпарила, практически в то же мгновение отозвавшись у чудовища в разуме, и невыносимые адские глаза раскрылись ещё шире в странном самодовольстве. Язвительный свет прорезал чёрную ночь двумя лучами, вгрызаясь в жертву кислотными зубами. Олег попробовал отвернуться, зажмуриться, лишь бы остаться на весу, вцепившись в дурацкую балку, и не свалиться в воронью тьму из тел, перьев и визгов. Честно, он попытался. И в то же мгновение поплатился за это — вдруг стало так больно, как было с ним лишь однажды. Когда пули своих летели в спину, когда сердце рвалось на части, а на щеках остывали раскалённые кровавые ошмётки, изляпанные в песке. Больно, больно, больно! Ногу пронзило раз, два, три, усиливая исходную боль в сотни раз. Колени свело, кажется, их уже начали терзать вороны, прорезая острыми клювами брюки и обувь, не оставляя ничего, кроме костей и ошметков кожи, которые не получается оторвать сразу, только с нескольких попыток. Очень больно, белоснежная острая боль ворвалась в голову, перемешивая мозг давилкой для картофельного пюре, давя его в кровавую кашу, сжимая череп двумя гигантскими, длинными пальцами из чёрной тьмы. Олег был бесконечно уязвим. Он был не просто мишенью, как в тот ужасный раз, отпечатавшийся на корке черепа клеймом. Он был игрушкой, тряпичной куклой, которую, если что, не жалко и растерзать. Мокрые пальцы держали всё хуже. Один, второй, держаться толком не на чем. Поддавшись последнему импульсу, Олег вперился в кошмарные утягивающие глаза, не желая умирать, как трус. Последняя пара пальцев едва ли могла цепляться за взмокшую балку.
ТЫ ОТПРАВИШЬСЯ ТУДА ЖЕ, КУДА И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ! ТЫ НИЧЕГО НЕ ИСПОРТИШЬ! ТЫ ЕМУ НЕ НАВРЕДИШЬ! НЕ СМОЖЕШЬ! Я ОСТАВЛЮ ТЕБЯ ЗДЕСЬ, ПОКА ТЫ НЕ СДАШЬСЯ! СНОВА И СНОВА, СНОВА И СНОВА, ПОКА НЕ ПРИЗНАЕШЬ! СДАЙСЯ СЕЙЧАС! НЕ СМЕЙ МУЧИТЬ ЕГО!
Вопросы замелькали в голове слишком поздно — кому навредить? Почему всё испортить? Кто такие все остальные и кого он не должен мучить? Почему он вообще это видит, когда это началось? Всё промелькнуло перед глазами киноплёнкой с неприличным опозданием. Последние пальцы непослушно соскользнули с балки. Олег сорвался в бездну, созданную из терзающих ворон. Созданную только для того, чтобы разорвать его плоть на куски.
НЕТ, НЕТ! НЕ ТАК! ВСТАВАЙ, СЕЙЧАС ЖЕ! ВСТАВАЙ! ТАК НЕЛЬЗЯ! ТАК НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ!
Глаза распахнулись одним рывком, заставив сорваться с постели, даже когда ноги ещё не пришли толком в работу. Олег грохнулся с раскладного кресла в тщетной попытке с него же и сбежать, а реальность ошпарила ведром ледяной воды по мозгам. Он попытался отползти, будто боясь, что любое прикосновение к старому креслу, которое сюда ещё папа купил, вернёт его назад, в исковерканный адский поезд. Даже дышать было больно, остаточные ощущения никак не желали униматься, разрывая на части разум и память. Он даже и не заметил, как стукнулся головой о шкафную стенку, в ужасе метая взгляды по всему залу. Всё тоже самое. Выключенный телевизор, постеленное кресло, синяя от ночной темноты комната. Стоп. Выходит, это он уже приехал? Он действительно был в поезде, который теперь не выходит вспомнить? Как он вообще добирался домой, как расстилал постель, каким нашёл Серёжу? Вспомнить не вышло ничего. Засыпать назад смысла не было, зачем он вообще лёг, если до Серёжиной школы осталось всего ничего? И почему в комнате так омерзительно душно, чем это вдруг так воняет, что так и тянет повалиться обратно, где бы ты ни находился? Хоть вот тут, на полу свернись клубком, да спи. И вдруг голову прорезало сверкающей молнией — это газ! Это грёбаный бытовой газ! Олег едва ли помнил, как взлетел на обеих ногах, забыв вообще обо всём, что только что видел. Как вылетел в кухню стрелой, и какую картину там встретил. Серёжа, как был, в пижаме и с разболтанными лохматыми волосами, зелёноватого цвета от оттока крови, так и лежал посреди кухни, маленьким спящим клубком, едва ли кое-как дыша, а прямо над ним из белоснежной плиты, вырывался шальной газ, прямиком из всех четырёх конфорок. Сердце свело мертвецким ужасом, твою мать, как же вовремя его разбудила адская тварь из его странного чёрного кошмара. Чуть ли не оплеухой выкинула на волю, заставив встретить катастрофу на пороге, готовым. Почти автоматическими движениями он закрутил конфорки, одну за другой, так быстро, как только сумел. Распахнул окна, заставляя мокрый, скользкий осенний ветер засвистеть здесь, в доме — забери, забери проклятый бытовой газ с собой, быстрее! Схватил Серёжу на руки — такого хлипкого, слабенького сейчас, едва ли дышащего сквозь по-настоящему смертельный сон — и вытащил на балкон. Пальцы сводило, когда вызывал газовиков в такую-то рань, когда сквозь ужас пытался достаточно чётко объяснить диспетчеру, куда вообще надо топать. Кое-как закутал малыша в одеяло, чтобы не тратить время попусту на одевание, и выскользнул вместе с ним под осеннюю питерскую морось, на улицу. Скованный двор старинного дома будто бы и сам отказывался дышать, уходя колодцем куда-то под небеса, а главной задачей было — заставить дышать Серёжу. Ничего, ничего, уж налаживать дыхание он умеет. Приходилось не раз и не два вытаскивать кого попало из зоны химической опасности. Кажется, примерно так они и познакомились с Шурой, да. Вот уж его угораздило, а. Всё, словно по учебнику, летело в голове, чуть ли не соскакивая с зубов вслух — уложить, ноги поднять выше головы, освободить пути дыхания и, самое страшное, ждать. В голове роились бесполезные зелёные мухи, не давая толком осознать произошедший ужас. Время капало, как из неисправного рукомойника, по чуть-чуть, омерзительно медленно. Постепенно, но дыхание усиливалось. Пусть и с трудом, но Серёжа возвращался в реальность, теряя кошмарную зелёную бледность, а его оторопелый названый отец опустился на землю прямо как был, в потрёпанных пижамных штанах, даже толком не ощущая мокрого холода. Мысли со скрипом соглашались работать в ожидании газовиков. Наверняка они скоро приедут.
— Вот оно что. Ты охраняешь Серёжу. Хер тебя разберёт, почему ты выбрал меня врагом, но, какой бы у вас ни был план — он пошёл наперекосяк, да. — и непонятно ведь, с кем говорил. То ли сам с собой, желая успокоиться и систематизировать в голове всё случившееся. То ли и правда опасался посмотреть выше и увидеть за пределами двора-колодца два огромных жёлтых глаза снова. Олег не желал рассуждать глубже сейчас, а уж тем более снова возвращаться к этому кошмару, — Ты разбудил меня, когда понял, что Серёже нужна помощь. Сразу отпустил, без раздумий. Испугался за него. Кем бы ты ни был, ты пытаешься его защитить. Загвоздка в том, что и я тоже.
Побитая, чуть скрипящая от времени и неухода машина газовиков показалась на улице, никак не умея завернуть в узенькую арку двора. Дышалось сладко, мокрый воздух буквально-таки ласкал лёгкие, прикасаясь влажной ладонью в носу и высохшему от ужаса рту. Даже жить захотелось больше обычного от осознания того, как они были близко от прошедшей мимо беззвучной сонной смерти. Чудовище и правда испугалось за Серёжу, когда тот потерял сознание. Мигом поступилось принципами и своими идеями, чтобы его было кому спасти. Но вот вопрос. Почему оно — кем бы ни было, этот вопрос надо отложить на потом — обозначило Олега врагом? Почему так боится получить от него подлость, предательство, удар в спину, да как ни назови. Боится, что новый усыновитель сделает Серёже больно. Может, этот вопрос будет резонно задать тем, кто прежде имел дело с этим мальчиком? Трём другим семьям. Если посмотреть, что они вообще из себя представляют, можно будет хотя бы прикинуть, что нахрен надо этому существу, чего оно пристало и почему так настойчиво пытается сделать вид, что Олег сумасшедший. Если честно, он даже и сам удивился, как это разум так быстро принял реальность, в которой с ним общается «что-то». За такие мысли очень легко из санитара Снежневки стать постоянным жителем любой из спален. Вот только Олег был в себе уверен. Знал, что не сумеет поехать крышей незаметно. Опять двадцать пять, тот же Вадик точно заметил бы, он на такие вещи очень тонко настроен. Хоть по нему и не скажешь. Сердце посетило новое облегчение — как хорошо, что он не дома. Его вытаскивать было бы уже значительно сложнее.
— Олег? Олег, это не я. То есть, не совсем я. Блин. Олег? — залепетал знакомый голос на мокрой скамье позади. Олег обернулся быстрее, чем в голове пронеслась хоть какая-нибудь мысль, а глаза заблестели, наверное, вдвое ярче обычного. Очухался. Мальчик кое-как пытался сесть на лавочку, кутаясь в одеяло и потерянно пялясь на газовую машину. Рассматривал мужиков, которые рванулись исследовать квартиру, почему-то никого не эвакуируя. Будто и правда не до конца понимал, как и что вышло. Щёки, прежде болезненно бледные, начинали потихонечку румяниться и розоветь, а взгляд — проясняться от тенет смертельного сна. В глазах читался отчего-то запоздалый стыд, который настигает уже после какой-то чудовищной проделки, — Или всё-таки я. Я не знаю. Не отдавай меня назад, Олег, пожалуйста. Я…я много думал и, понимаешь, то ли испугался, то ли рассердился, не помню. Это я выкрутил конфорки, но я не хотел, чтобы вот так…
— Тихо ты, тихо, не задыхайся. Отдышись нормально. — из груди рвались все известные ему части русского матерного лексикона, да только сдерживались на половине пути. Олег отлично знал этот тон. Так говорят, когда прячут от тебя свои мысли. Чуть более неприятные и злые, чем ты хочешь показать миру и другим людям. Возможно, сперва Серёжа и правда хотел это сделать. Открыть газ и сбежать. Да только стыд настиг куда позже, когда теперь, глядя в глаза тому, кто тебя спас, уже язык не повернётся подумать так же, как и раньше. Маленький самообман, позволяющий думать, что ты надурил всех. Знал ли Олег, что с этим делать? Не-а. Знал только, что выпускать на волю эмоции, рвущие органы на куски, нельзя. Не перед ребёнком, — Если ты зачем-то открутил эти конфорки — то знаешь, как работает угарный газ. Мы бы оба уснули вечным сном, потащив за собой соседей. Никто тебя никуда не отдаёт, но я хочу знать — зачем ты это сделал? Ты в самом деле хотел моей смерти или нет? Говори сейчас, как на духу. Поклялись не врать.
Отягощающая пауза нарушалась только шумом суетливых газовиков, да кошками из подворотни рядом, что вдруг надумали подраться друг с другом, да повыяснять отношения. Серёжа вроде бы сперва и потупил глаза, но почти сразу в Олега вперился какой-то совершенно иной взгляд. Рассерженный, озлобленный и упёртый, как у маленького бычка. Он пялился из-за занавески растрёпанных волос, будто старался прожечь в своём почти что отце дыру величиной с картофелину. Ясный взгляд, взрослый и серьёзный, какой он прежде у детей не встречал.
— Я просто хочу, чтобы больше такого не было. Чтобы больше никто не посмел меня бросить. Тебя не было долго, и я подумал, что ты не придёшь. Что ты тоже решил убежать, свалить от меня куда подальше, как все они. Всё же нормально было? Я же ничего не сделал? — он вдруг замялся, проглотил комок в горле, вставший наверняка почти что колом, и выдохнул, спрятав глазищи под спутанными рыжими вихрами насовсем. Затаился, как лисёнок, самого себя боясь, — Нет. Не хотел я, чтобы ты умер. Я сделал, а потом не смог закрутить назад. И заснул ещё. Прости, Олег.
На самом деле, этот ответ был по-своему исчерпывающим. Серёжа, несмотря ни на что, оказался с ним честен настолько, насколько было можно. Он сказал как есть, перестав прикрывать свои истинные мотивы, и груз, свалившийся от этих слов с сердца, был больше, чем могло показаться. Олег мрачно выдохнул себе под нос, внутри себя осознавая какой-то частью нутра — такое будет случаться. Готовься, Олег. Готовься оказываться запертым в ванной, готовься к перебоям электричества, готовься к потопам и случайным ранениям. Это не просто сложный ребёнок. Этот ребёнок сыпался, пока на него никто не смотрел, а теперь это стало видно во всей красе. Он не был до конца уверен, помогает ли малышу что-то чужое в его радикальных решениях, но даже если и так — этого он сейчас не расскажет. Переходя из семьи в детский дом и обратно, Серёжа рассыпался на песчинки, как скульптура, которую раз за разом кто-нибудь да портил. Восстановить такую скульптуру до конца уже не получится, какие бы талантливые руки за это ни взялись. Но. Сделать всё возможное, чтобы сделать её лучше, чем она есть, имеет право кто угодно, и Олег в том числе. Восстановить сердце и нрав Серёжи не выйдет в полной мере, ему уже слишком сильно навредила жизнь. Остаётся лишь стараться и вкалывать, каждый день этого мальчика наполнять тем, что ему было нужно. Подготовить его к миру и сделать это так, чтобы наконец-то перестало быть больно. Он слишком юный, чтобы всё это не оставило отпечатка на корке черепа. Неисправимого. В точности, как у самого Олега, только с другим рисунком. Волков покачал головой и взял в свои большие руки крошечное виноватое лицо напротив, ощущая долгожданное румяное тепло. И впрямь, как игрушечный. Бывает же.
— Главное, что все живы. И то, что больше ты такое не проделываешь. Если снова злоба берёт — делай что угодно, чтобы удержать её под контролем, ладно? Мы этим займёмся. Я тебе обещал, что будем делать всё, чтобы в этот раз вышло по-другому? Обещал?
— Обещал. Прости. Пожалуйста, прости, — неуверенный стук головой — и рыжий комок из вины и переживаний, что запоздало явились на смену злости, даже не предупредив, приник к Олегу и спрятался в нём, как в большом меховом животном. Маленькое сердце задрожало, а сам он едва ли сдерживал слёзы, подступившие вдруг обратно, — Я чуть не нарушил уговор. Дурак я.
— Ничего не дурак. Ты очень даже умный парень. Вот смотри, кто догадался тетрис рабочий выменять на рисунок? А кто в искусстве изобразительном понимает больше меня? Уж не ты ли?
Времени прошло немного прежде, чем газовики официально признали утечку остановленной, а дом — безопасным. Они вообще как-то удивительно быстро справились, объяснив тем, что эту, собственно говоря, утечку быстро удалось обнаружить и перекрыть. Остатки газа преспокойно покинули дом, отправившись в вольные ветра Петербурга, а вот Серёжа, на удивление, только лишь выпив пару кружек чая для разгона крови, упёрся рогами — делай что хочешь, а в школу я пойду. Спорить с ним, если честно, сил не было никаких. Кажется, дело было в том, что он обещал явиться своей новой подружке, ровеснице Рите Беловрановой. Занятная девочка, похоже, с довольно непростыми родителями. Импортная форма по западному образцу, умение себя поставить, идеально ухоженные волосы по тому фасону, как здесь не носят. Особенная, взгляд задерживается. Ограждать от общения Серёжу было просто глупо, да и оправился он быстро, так что, вернувшись домой и проводив его точно до массивных дверей — никто не отменял странного азиатского дядьку, крутящегося возле школы, а вдруг вернётся — Олег практически сразу сдался тенетам сна. Обрушился на проклятущее кресло, будто ничего и не было, и провалился в яму сна без сновидений так быстро, что можно было бы и испугаться. И снова пустой сон, призванный только подзарядить внутреннюю батарейку. Ещё бы, сегодня ещё одна смена. Хотелось бы надеяться, что сегодняшний случай «что-то» расценит как положительный результат и хотя бы ненадолго, но отвалит от него, дав нормально поработать.
Очухавшись, он и не сразу сообразил, что именно происходит. Среди пыльной медленной тишины, из которой еле-еле получалось вылезти, как из плесневелого заросшего аквариума, взяли да зазвенели ключи. Сердце успело предупредительно ёкнуть, прежде чем голова додумалась, успокаивая — тихо ты, балда, второй комплект есть у Вадика. Кажется, блудный дядюшка решил забежать на огонёк. Не получалось как-то прийти к мысли, что этого дома они ещё чуть-чуть и нахер лишились бы. Только медленно подняться в желании чего-нибудь съесть и по-человечески пообщаться с кем-то, кроме персонала больницы.
— Доброе утро, страна! — о да, знакомый голос посреди устоявшегося молчания оказался почти что мёдом на уши. Кажется, в прихожей топотали две пары ног, и обе были непростительно знакомыми. Откуда-то потянуло сладким, да таким дразнящим, что аж нос зачесался, вспоминая запах ещё и ранней юности. Было дело, было. Метнуться после школы в другую сторону, прогуляться крюком, да так, чтобы на пути непременно попалась пышечная. Надкусить так, чтобы аж глаза закатились, и ещё долго не замечать пудру, гнездящуюся под носом роскошными белыми усами. Олег вышел в прихожую, и глазам предстала удивительная в своей цветности картинка. Румяный и в целом-то весьма довольный жизнью Вадик потягивался, только что повесив куртку и держа в руке подозрительно приятно пахнущий мешок, а рядом — Серёжа. И по лицу второго было отлично понятно, что произошло. В частности, по прекрасным усам из сахарной пудры, что разлеглись у мальчугана под носом, выдавая обоих с головой, — А мы с презентом! Не всё ж тебе, кухарочке нашей, трудиться. Сегодня пышками обедать будем. Я малого по пути со школы прихватил, удобно было. Так хомячил, аж глаза закатывались.
— Ещё бы, весь в меня. — усмехнулся по-доброму Олег, рассматривая их с только ему понятной любовью. Было в этой картине что-то потрясающее и успокаивающее сердце, — Давайте, разулись и быстро в дом. Пышки, так пышки. А ты, Серёж, поможешь мне кое в чём. Мне надо разобрать кое-какие кассеты и некоторые взять с собой. Будешь помогать?
— Буду! Только сначала пышку съешь. — кажется, вопрос застал малыша врасплох. Он до сих пор не умел дожевать последнюю из пышек, что даже полностью ему в рот отказывались помещаться. Снова совсем румяный, восторженный и довольный чем-то так сильно, что чуть не светился. Надо будет расспросить, — Там у дяди Вадика така-ая крутая машина! Ты видел? Иномарка какая-то! Ну эта, как её, дядя Вадик, как она называется? По-американски, Линкольн!
— Факт, кукушонок, ещё какой Линкольн. Ты таких никогда не видел, да и папаша твой навряд ли. Ладно тебе, давай раздевайся, он без нас на смену уйти не может.
Как оказалось, случайно купленные Вадиком на всё семейство пышки и правда мало того что отлично проходятся по чувству голода мягкими объятиями, так ещё и ровно настолько же вкусные, как и прежде. Олег не отказал себе в удовольствии зажевать несколько штук, а ещё взять парочку на смену, вдруг кого доведётся угостить. А пока что вокруг были только кассеты — разномастные, разной степени потрёпанности и заслушанности. Какие-то безнадёжно испорченные, а какие-то — ещё много лет назад папой подписанные и упорядоченные. За музыку, сколько Олег себя помнил, отвечал папа. Всё своей рукой подписывал, смешным пологим почерком, и частенько ставил что-нибудь только для того, чтобы маленькому Олежику историю группы рассказать. А мама, когда дело касалось классического «а можно я поставлю Машину времени, ну ма-ам?», всегда говорила — только ничего не напутай, чтобы всё лежало, как у папы, по порядку. Впрочем наказ был выполнен, так оно всё до сих пор и лежало. Все, как один, подписаны и разобраны, а потому вычислить, что можно было бы взять с собой, очень легко оказалось. Серёжа, покачиваясь немножко, сидел рядом — уже совсем другой. Ровно вычесанный ещё перед школой, с опрятным хвостиком на затылке, в тёплом свитере фиолетового цвета и окончательно выровнявшемся румянцем на лице. Одно удовольствие было смотреть. Впрочем, взгляда Серёжа избегал так старательно, что выбросить из головы случившееся не получалось.
— Ну, смотри, надо ещё что-нибудь взять. Я кассет прилично набрал, но надо ещё парочку. Тут осталось ещё много всего, можешь в любой момент брать и включать, только на место потом клади, ладно? Тут много всего, даже сказки есть, если захочешь. Чего ты, Серёж?
— А это что такое за кассета? Красивая. Чего она новенькая совсем? — накренил свою лисёночью голову, поёрзал и взял в руки «Старые песни о главном, часть 3». У Олега предательски ёкнуло сердце — разве эта кассета вообще здесь была? Выглядит так, будто никогда не слушали, новенькая совсем. И, если присмотреться, таких хватало, которые и подписаны-то явно были не отцовской рукой. Занятно. Впрочем, на вопрос было ответить легко.
— Ну, это фильм такой есть новогодний, а здесь записаны песни из него, в нужном порядке. Правда, не возьму в толк, откуда она взялась. Я ведь приехал только в этом году, а бабушка твоя тут уже давненько не живёт. Ума не приложу, когда завелась? Может, Пётр Семёныч подложил?
— Нет уж, бери выше! — раздался довольный голос с кухни, сливаясь в сладкое созвучие с раскрытой дверцей холодильника и его громким, но уже вполне привычным шумом. Вадик, кажется, самоуверенно искал, чем бы ещё поживиться в пределах дома прежде, чем он завалится спать. А вот интересно, откуда вдруг взялся Линкольн? То телефон последней модели, то иномарка не абы какая. Что ж за работа, позволяющая сразу на всё это пересесть? Впрочем, он выглядит вполне счастливым, — Это мои кассеты. Бери чего хочешь, я их с барахолки припёр за бесценок. Новёхонькие, старик продавец даже не колупался, взял да отдал.
— Обязательно возьми её с собой, ладно? — трепетно забормотал Серёжа, вдруг отчего-то вдохновившись процессом. Магнитофон рядом мягонько раскрылся, ожидая, когда же, когда дадут проиграть какую-нибудь кассету? Мальчик возился с интересом, почти с восторгом, с трудом вчитываясь в спутанные буквы покойного дедушки, будто пытался связаться с ним и отыскать какую-то общую ниточку. Солнечные лучи, неуверенные, почти серые, резались об оконные рамы, оставаясь на полу квадратами, а Серёжа в окружении музыкальной сокровищницы выглядел почти счастливым. Вот так посмотришь — и не вспомнишь, что с ним вышло сегодня утром. Теперь надо быть готовым ко всему. К любой попытке мальчугана снова выплеснуть свой гнев куда попало. Станет ли он снова это делать? Гарантий не было ни на что. Ровно так, как его и предупреждали там, в детском доме, — Им понравится, этим, твоим пациентам. Ты же им музыку повезёшь, да? Чтобы им было веселее?
— Да, вроде того. Только пациенты они у доктора Рубинштейна, а для меня — подопечные просто. Смотрю я за ними, как нянька в саду, а не лечу никого. Хотя, знаешь, звучало это солидно. Возьму, Серёж, возьму. Вот эту, и ещё несколько. — даже смутиться вдруг получилось. Ишь ты, как его Серёжа возвысил, сам того не заметив. Впрочем, если эти кассеты и правда сделают жизнь несчастных сумасшедших чуть получше, было бы очень даже здорово. Хотя, глупо было скрывать, наверное, что везти он их туда собирается только ради одного человека. И пока что об этом ни Серёже ни тем более Вадику знать необязательно.
Звонок раздался из коридора только где-то через полтора часа, и это при условии, что его в принципе никто не ждал. Олег догадывался о том, кто сегодня стоит за дверью, а потому от уроков, которые они сели делать вместе, пришлось оторваться. Хотя, как ни посмотри, все в плюсе — задания на сегодня были почти закончены. Серёжа оказался безумно смышлёным и довольно легко схватывал всё, что ставилось ему в условии любой задачки. Только иногда мудрёно щеку закусывал, наглухо уходя в мысли, и выныривал из них с победой. И впрямь, одно удовольствие с ним возиться, он даже уроки как орешки щёлкает — казалось бы, камень преткновения всех детей. О несчастье, Олег отлично помнил, как сам в своё время учил уроки с мамой, порой впадая в необратимые тупики и не иначе как испытывая мамино терпение на прочность. С другой стороны, из себя она никогда не выходила — этого терпения было много, пускай она и любила говаривать тогда: «Хватит мои семьдесят пять километров нервов разматывать». Звонок оторвал от воронки школьных воспоминаний, а за дверью, и в самом деле, как он и ожидал, прятался знакомый силуэт в коротенькой кожаной куртке и тонких джинсах нежно-голубого цвета.
— Привет, Соф. — даже приятно было снова увидеть её в лицо. Олег отчётливо услышал, как при звуке этого имени телевизор в зале, в который вперился Вадик, ощутимо стал звучать тише. В свою очередь, из детской спальни высунулась любопытная голова Серёжи, заинтересованная — какая такая Софа? Интересно, подумалось тогда, как он отреагирует, если Олег надумает привести в дом спутницу? Вроде бы Серёжа говорил, что было бы здорово, будь в семье ещё и настоящая мама, но что произойдёт на самом деле? — Какими судьбами? Хочешь сегодня поехать вместе?
— Угадал. — в шершавых пальцах снова болталась авоська, в которой сегодня, впрочем, не было ничего, кроме нескольких глазированных сырков. Сдержанно и деликатно, Софа ступила через порог, пристально рассматривая всех, кто вышел сегодня её встретить. Её взгляд остановился на Серёже и вдруг до приятной теплоты прояснился, — А ты, небось, и есть Серёжа? Какой ты занятный. Я тебе гостинец принесла, сырки творожные. Нравятся тебе такие?
И, надо признаться, палитру эмоций на лице Серёжи было как-то ужасно невозможно описать одним словом. Сперва на нём отобразился короткий, детский восторг, какой бывает при виде заветной вкусняшки. Точно такой же, какой был, стоило мальчику подарить его первые в жизни Chewits. Но длился он всего секунду, и даже протянутую руку он тут же оборвал обратно, спрятав за спину. Вылезло явно замешательство, даже растерянность, будто он второпях пытался договориться о чём-то с самим собой так, чтобы никто не услышал. И только потом, напоследок, соприкоснувшись с Софой взглядами, Серёжа задержался на секунду и вдруг выдал самый злой, самый ненавидящий взор, на который только были способны, кажется, его глаза. Обида и презрение вылезли из ниоткуда, перемешав ощущения в кучу, а сам маленький Разумовский шмыгнул носом и тут же, как испуганный лисёныш, метнулся назад, к себе в спальню. Щёлкнул шпингалет, любовно прикрученный Олегом лично — вот и нашёлся повод им воспользоваться.
— Чёрт. Прости, Соф. Не знаю, что на него нашло. — один короткий стук в дверь, второй, третий. Олег не желал его доставать, наверняка для этого была своя причина, но хотя бы спросить его об этом стоило. Вдруг что? — Серёж? Ты чего, всё нормально? Это Софа, моя коллега с работы, мы сегодня вместе поедем. Если не хочешь, так и скажи, я их просто уберу в холодильник, потом съешь. Серёж? Ответь, пожалуйста.
— Нормально всё, Олег, нормально. Только пусть она уйдёт, пусть она свалит отсюда! — раздалось из-за двери обиженное, почти набухшее от слёз и какой-то подкожной злости, — Я сам уроки доделаю, только когда она уйдёт! Пожалуйста, приезжай сегодня поскорее, ладно?
— Хорошо, хорошо. Честное пионерское, вернусь, как только смогу.
Чем дальше в лес, тем запутаннее становились реакции его близких друг на друга. Олег мало что мог понять, как если бы всё вокруг удерживало в тени какую-то большую тайну, как от маленького мальчика. Он и впрямь положил сырки на верхнюю полку холодильника, оделся и, прогулявшись вместе с Софой до вокзала и обсудив события, сел на электричку, пусть и преодолевая остаточную опаску, которую никому ни показать, ни рассказать. Ещё чего, болтать с Софой о кошмарах, не похожих толком ни на что, да личные вещи рассказывать. Опыт показал, что разболтает она всё сразу же, как только доберётся до больницы. А может, она в тот раз не со зла? Да даже если и не со зла, как внутри себя Олег и был уверен, то теперь вся больница будет знать о том, как Серёжа выглядит и как себя ведёт. А ведь и правда, что на него нашло? Откуда ему вообще знать Софу, ведь выглядел он так, будто, вступив сам с собой в спор, в итоге убедил себя же, что она плохая. Сперва даже руку к ней протянул, как вежливый мальчишка. В какой момент и почему всё пошло не так? Олег не знал и не мог на данный момент ничего знать — сердце чуяло, что не хватает деталей. Кусочки паззла следовало бы собрать, встретившись с теми, кто прежде отвечал за приют маленького Серёжи. С теми, кто считался его прежними семьями. А для этого, как минимум, надо сгонять в детский дом и всем и правдами и неправдами выклянчить из них документы. Они ведь не скажут. Будут бояться, что Серёжа снова вернётся назад, и всё по новой, как в адском колесе. Софа что-то рассказывала, а собраться с мыслями не получалось. Кажется, о том, как прошёл её вчерашний день, на котором она снова занималась обходами и кому что полагается по медицинской карте — кому инсулин, кому диуретики, а кому снотворное. Точно. Снотворное!
— Соф, слушай. Как раз хотел тебя кое о чём спросить. — и, поймав на себе внимательный взгляд, Олег вдруг смутился, словно подросток, и второпях продолжил, — Ты говорила про снотворное. Не знаешь, доктор не может что-нибудь выписать от паршивого сна? Я в последнее время совсем никакой, снится белиберда всякая. А мне в корпусе огурцом надо быть.
— Ну, я тебе просто так ответа, конечно, не дам. — а сама она сегодня сидела не напротив, а рядом. Всё ещё насквозь пропахшая «Красной Москвой», Софа пыталась сократить дистанцию. Порой заглядывала в глаза, поддерживала каждую начатую тему, даже не имея, что по ней сказать. И, как и все другие, расспрашивала про войну, совершенно не понимая, почему отставной солдат всё время от этой темы отнекивается. Сейчас в ясных глазах, снова глухо подведённых голубыми тенями, мелькнуло почти детское любопытство, — Но Самуиловичу могу сказать. Он бы с тобой поболтал как человек с человеком, да и решил бы, что тебе поможет. Я и сама, если честно, такая же. Сплю очень плохо, нерегулярно. Если бы не колёса, что он мне выписал, я бы уже давно работать не смогла, не то что жить и на какие-то обходы ходить. Даже сейчас спать охота.
— Спасибо, Соф. Правда, спасибо, ты настоящий друг. Знаешь ведь, как я ненавижу просить о помощи. Только через тебя выходит. Даже, знаешь, будто доверять хочется.
— Ну так доверяй? — она едва заметно усмехнулась в ответ, будто отзываясь на какие-то собственные мысли, и практически в тот же момент, приложив голову ему на плечо, выдохнула устало, — Правда что. Рубит ужасно. Можно я на тебе посплю до нашей станции?
— Да что ж с тобой делать. Спи давай, может, полегче станет.
Так и прошёл весь оставшийся час, тянущийся до станции «Солнечная». Правда ли Софа спала или же просто нашла предлог полежать на его плече, как маленькая — оставалось загадкой. Впрочем, если быть совсем честным, с ней и правда было спокойнее. Будто она таинственный наблюдатель, под пристальным взором которого вся нечисть покорно прячется по углам. Она действительно была готова оказаться отличным другом, и, кажется, сама в таком же нуждалась. Ещё бы, при таком разношёрстном контингенте больницы особо ни с кем не подружишься. Но всему хорошему есть конец, и сладкой дрёме Софы на чужом плече тоже пришлось оборваться. На станции их обоих уже поджидал счастливый Фарид, размахивая рукой из своей кабины так, что хотелось улыбаться в ответ. Да и верилось почему-то сегодня, что ночь нормально пройдёт. Что не будет лупасить из одного кошмара в другой, что таинственное «что-то» решит взять перерыв и, быть может, как следует поспать? Фарид счастливо болтал о том, как ему нравится насоветованный Олегом репертуар «Агаты Кристи», и как под них ему по душе кататься. И, что самое некомфортное и даже страшное, что эти песни ему близки и под сердцем волком воют. А Софа молчала после того, как получила ответ на вопрос, куда и зачем Олег тащит столько кассет. Вокруг было до неприятного много тайн, но поделать с этим Олег пока что ничего не мог. Уж что-что, но разбираться в чужих отношениях, какими бы они ни были, у него таланта никогда не водилось. Он ещё в школе не особенно понимал, когда с ними заигрывали девчонки. О чём вообще может речь идти? Только о том, чтобы снова начать свою смену и надеяться на лучшее.
Софа практически сразу ушла на деловой разговор с доктором. Думалось о том, как надо будет потом обязательно отблагодарить её, отплатить чем-нибудь, немного улучшить её жизнь, как она того попросит. Если снотворное и правда поможет перестать путаться во сне и реальности, то будет и вовсе здорово. У кого ещё спрашивать, как не у тех, кто лучше всех понимает в этом? Впрочем, сегодня ему предстояло только переодеться, поздороваться с крошечной пожилой Ириной Генриховной в регистратуре, перемигнуться с Андреем и, наконец-то, заступить на пост. Сегодня ещё никто не лёг спать, что было отлично слышно по характерным шорохам и болтовне самых особенных с собою же, но всё равно народ был подальше от греха заперт по палатам. Магнитофон, как водится, и вовсе торчал на своём месте смешным чёрным булыжником, готовый к работе полностью, а память вдруг выковыряла из себя понимание — а не у потешной ли Гамаюн вместо двери металлическая решётка? Помнится, это для того, чтобы у неё в обзоре был коридор. Иначе она бесится и пытается всё ломать, опасаясь замкнутого помещения. Надо бы как-то вытянуть из неё, видела ли она то же самое прошлой ночью? Остались ли в её воспоминаниях чёрные кошмарные следы по всему коридору? Ведь если видела, то это уже кое-что. Крыть где-то, конечно, словом сумасшедшей не выйдет, но хотя бы для себя можно ведь?
Магнитофон отозвался своими скрипучими, неподатливыми клавишами под пальцами, снова и снова как будто благодаря мир, что очнулся от пыльного сна и остатков жизни таракашек. Плёнка, новенькая, едва ли тронутая кем, побежала следом, один моточек за другим, когда Олег решил перемотать на случайную песню — вдруг повезёт? Один треск, другой, третий, и…
— …не было разлуки месяц по календарю, — тягучим бардовским голосом поволок ноту Киркоров, практически тут же заставив замолчать в любопытстве весь этаж. Олег аж разулыбался, представляя, как все эти люди, только недавно плясавшие под магнитофон, могут быть рады услышать его снова. Он совершенно точно слышал, как кто-то счастливо посмеивается, кто-то велит самому себе «заткнуться и послушать музыку, как нормальный человек», а самое главное — среди всех послышался самый важный голос. Звонкий, пусть и отчего-то усталый сегодня, но он, он самый, подхватывающий песню практически с лёту. Наверняка это исполнение для Гамаюн было новым, но от того и более интересным. Олег опёрся обоими локтями на сестринский пост, прикрыл глаза и блаженно позволил себе улыбнуться и замурлыкать вслед музыке уже своим голосом, — Мы с тобой не знали сами, что же было между нами…
И нежный, просыпающийся ото сна тембр, точно в такт ответил, разливая вокруг ноты.
— …просто я сказала: «Я тебя люблю».
