Мельница

июль, 2021 год, «Лосиная Курья»

      — Айвазов, шлагбаум открой! — Ярослава Ростиславовна повернулась к недовольно зыркнувшему на неё парню. — Живэй, нэ в полэ ночэвать жэ!       — Почему бы и нет. — Айвазов полоснул взглядом в ответ. — Не привыкли к свежему воздуху?       — Нэ умничай! — не осталась в долгу Каргина, поглядев на Айвазова так, будто хотела его испепелить. — Сэйчас домой ногами пойдёшь!       — Ладно, ладно, иду, — буркнул Айвазов.       «Да сколько можно! Не хочешь спокойно открыть шлагбаум — дай другим это сделать!»       Наташа хотела влезть в перепалку, но её взгляд упал на высокую корягу, которую она заприметила ещё издали. И замерла, затаив дыхание, потому что это была не просто деревяшка, а искусно обработанный высохший обломок берёзы. Кто-то старательно придал коряге форму лосиной головы с выразительными глазами и выжег на заболони странные узоры. На деревянные рога были повязаны белые ленточки. Лось словно глядел на Наташу, а она завороженно рассматривала перетекающие друг в друга глубокие, сглаженные временем насечки.       Толстая железная цепь оглушительно звякнула, и Наташа вздрогнула, приходя в себя. Айвазов отвёл покосившийся шлагбаум, и «шишига» проползла на территорию биостанции. Наташа обернулась и глянула на парня, задержавшегося возле коряги. Он, задрав голову, всматривался в лося: его тоже заинтересовал тотем.       Удивительно, как близко в Сибири можно встретить местный колорит.       Наташа никогда не бывала в «Лосиной Курье», даже когда занималась на станции юннатов. Учеников возили на летние смены в разные места, но против биостанции высказывался папа, говоря, что не хочет, чтобы Наташа «находилась среди этих людей». Ну что ж, теперь она наверстает упущенное. Хотя, собственно, чего она не видела за три выездных практики в «Тайге»?       Между тем «ГАЗ-66», совсем как БГУшный «зилок», выехал на полянку между щитовых домиков, содрогнулся и затих. Наташа, встав в полный рост, огляделась, невольно сравнивая «Лосиную Курью» с «Тайгой». Да, домиков здесь побольше, но сами они маленькие: Наташа насчитала шесть штук. Один выглядел поновее других, стоял на отшибе и, скорее всего, предназначался для особых гостей. Вот что здесь выглядело добротно, аж зависть брала, так это отдельный дом с новенькой табличкой «Лаборатория ботаники: гербарий». В «Тайге» приходилось сушить собранные растения на чердаках, потому как на стационаре ботаников не особо жаловали. Лаборатории орнитологии и териологии, на удивление, тоже выглядели свежо и крепко, а парочка заспиртованных в банках озёрных лягушек говорила, что здесь явно не забывают и амфибий с рептилиями. И чего только папа был против «Курьи»?       «Подождём до ночи, — усмехнулась про себя Наташа, принимая у Романова рюкзак. — Наверняка, здесь тоже всем миром пьют спирт и танцуют при луне. — Вот чего вокруг биостанции не было, так это забора. — Как они, интересно, отгоняют любопытных рыбаков? Наверное, как в «Тайге» — никак, а просто осуществляют представительство и пьют с ними водку».       ― А где народ? ― Инесса спрыгнула на землю и придирчиво оглядела биостанцию. ― Когда я приезжала сюда не в общий заезд, было и то веселей.       Стоило ей это произнести, как из-за домиков, со стороны уходившей к реке поляны, раздались голоса, и показалась толпа студентов. Все в энцефалитках, они шли, нагруженные гербарными папками и, судя по красным лицам, изнывали от жары. Впереди утомлённой солнцем бригады бодро шагала женщина лет тридцати с забранными в конский хвост светло-рыжими волосами. Судя по лопате и самому большому количеству собранных растений, торчавших с обеих сторон газет, это была преподавательница.       ― Здорово, Катерина Дмитриевна! ― воскликнул Романов. ― Вечерняя прогулка?       ― С утра они на канавки ходили и на обходы по сетям, ― отозвалась Катерина, подходя ближе и распуская ребят по домикам. ― После ужина переложим гербарий, чтобы не сгнил! И захватите определители! Поковыряем то, что простенькое, а за сложное завтра возьмёмся при хорошем свете и с бинокулярами! Здравствуйте! ― Она оглядела отряд смеющимися травянисто-зелёными глазами. Невысокая, худенькая, Катерина будто состояла из углов и походила на осоку. ― Очень рада вас всех видеть! Располагайтесь, организовывайте быт и приходите на ужин, он в восемь. Ярослава Ростиславовна, предлагаю следующий расклад: вы с Маргаритой Алексеевной, Натальей Николаевной и Инной селитесь в новом домике, ― Катерина указала на строение на отшибе, ― а Николай Фёдорович, Адам Евгеньевич и Илья поживут с Бариновым. Пришло время ему потесниться, а то живёт себе припеваючи в таких хоромах.       Наташа сообразила, что этот Баринов, должно быть, местный старожил из преподов и негласный авторитет биостанции. В «Тайге» тоже такой был.       ― Скажи спасибо Баринову, что у тебя есть лаба с гербарием и новый домик, ― улыбнулся Романов, закуривая, когда все разобрали вещи. ― Не зря сорок лет на биостанции просидел, теперь грант есть.       ― Да толку от этого гранта, если всё скоро под воду уйдёт, ― с досадой махнула рукой Катерина и стянула через голову энцефалитку. ― Чтоб яхонтовцы под землю провалились вместе со своим золотом!       ― Катэрина! ― Каргина прозвучала сумрачно и погрозила кулаком. ― Болтаэшь много.       ― Поняла, Ярослава Ростиславовна. ― По лицу Катерины пробежало сомнение напополам со смущением. ― Я ж не со зла…       ― Ты говоришь, а это ужэ сила. ― Ярослава Ростиславовна в упор посмотрела на Катерину, и та стушевалась.       ― Какая вы суеверная! ― воскликнул Адам. ― К Катерине Дмитриевне зачем-то пристали. ― Он улыбнулся, желая подбодрить последнюю. ― Лучше покажите нам домики.       Обстановка распогодилась, и команда отправилась по домикам. Все, кроме Айвазова, стоявшего и придирчиво осматривавшего полянку.       ― Айвазов, чэго встал? Мэнгиром раньшэ врэмени задэлался? ― Каргиной, судя по недовольному лицу, надоели выкрутасы строптивого пацана.       ― Я буду жить в палатке, ― упрямо произнёс Айвазов.       ― Нэт, ты будэшь жить с этими двумя!       ― Нет, я буду жить в палатке.       ― Хорошо, живи. ― На удивление быстро сдалась Ярослава Ростиславовна. ― К ужину сам явишься, нэ малэнький. ― И она широким шагом направилась к дому.       Новый домик понравился Наташе: просторный и светлый, он располагал к себе необработанными, дышавшими смолой стенами, печкой-буржуйкой и букетом полевых цветов на столе. Вдоль стен стояли двухъярусные кровати, старое трюмо с большим зеркалом, а тюль на окнах и дверном проёме добавлял уюта.       Наташа остановилась на веранде, глядя на заросшие тополями и берёзами берега Карасу и рассекавших в небе ласточек-касаток. От всего происходящего пела душа и щемило сердце. Будто Наташа снова окунулась в студенчество, где главной заботой было проснуться наутро после пьянки. Она медленно спустилась с крыльца и побрела по утоптанной тропинке, а когда вышла на ещё одну полянку, удивлённо вскинула бровь. Посередине стоял большой аил с распахнутой дверью, внутри которого суетились студенты.       ― Это кухня? ― зачем-то произнесла вслух Наташа. ― Почему аил?       ― Потому что все мы здесь шорцы и телеуты, ёшь твою в роги! ― прозвучал за её спиной жизнерадостный голос. ― Геннадий Палыч, лучше дядя Гена. ― Наташа обернулась и увидела коренастого, чёрного от загара и весёлого мужичка за сорок, который стоял и зорко следил за ней глубоко посаженными голубыми глазами. ― А вы кто будете?       ― Наталья. ― Она так и не привыкла добавлять к имени отчество и мысленно отругала себя. Хотя, к чему этот официоз здесь? ― Нехлюдова.       ― Нехлюдова, говоришь. ― Дядя Гена пожал ей руку. ― Знавал я одну Нехлюдову…       — Генка «Ёшь твою в роги» Фурса! ― Наташа изумилась, с какой скоростью Громова подлетела к ним. На её лице сияла неподдельная радость.       — Ритка-Два-Стакана! Ёшь твою в роги, Громова! ― Дядя Гена сгрёб её в охапку, звонко расцеловав в щёки. ― Сто лет тебя не видал! Слышал, защитилась ты, главная теперь везде!       ― Я не думала, что инженер-Горыныч ― это ты. ― Громова, улыбаясь, смотрела на давнего друга. ― Пять лет учились вместе, а потом потерялись! Да что я говорю, я вообще любительница теряться! Что ты здесь делаешь, Генка? Ты ж хотел на северах шурфить и золото с адамантом искать!       — А кто, если не я, обеспечит сохранность имущества «Курьи» от народишка интересующегося? — Горыныч хлопнул Громову по плечу. ― Холодно на Севере, а ещё я медведей белых боюсь. Да и золота я уже намыл, не хочу больше, ёшь твою в роги! И вообще: где родился, там и пригодился! Я тут дом себе построил, не хуже прежнего, баню срубил, огород сажаю, пчёл развожу.       ― Генка, ты мне всё покажешь, а сейчас мы ужинать и стратегию вырабатывать!       ― Ежели надо скататься куда-то, свожу. Лодки тут все мои, как есть, вот как!       В аиле оказалось просторно и прохладно. Шестиугольные стены переходили в потолок, терявшийся под куполом, с которого свисала запитанная от генератора люстра. Распахнутые окна впускали речной воздух, смешанный с запахом луговин, а огромная кастрюля на дровяной печке источала аромат плова. Папа, Адам и Каргина расположились за одним из длинных столов с незнакомым седым мужчиной и явно успели махнуть по стопарику. Усмехнувшись, Наташа села к ним, плюхнув перед собой тарелку. За другими столами кучковались студенты, с любопытством разглядывавшие гостей. Адам же развлекал собравшихся одной из своих любимых историй:       ― …С проводниками-монголами приходилось очень долго насчёт запасов договариваться. У них же как: с собой ничего не берут, в соседней юрте брат-монгол накормит-напоит, такой обычай. А водку они все любят. Прекрасная она у них, мягкая, ― Адам улыбнулся, когда Наташа как бы невзначай пододвинулась к нему. ― Вы знаете, как легко пьётся шесть раз очищенный «Чингисхан»? Я бы и сейчас рванул за монгольской водкой, как двадцать пять лет назад, но граница закрыта ― чума у них от сусликов, а жаль! А ведь во время двухмесячной экспедиции в девяносто шестом я дважды ездил через пустыню за добавкой и всегда живым возвращался! Хоть и было страшно на одной машине. Сломалась бы — пополнил бы мой скелет пески.       ― Поэтому здесь вы без сопровождения ездить не будете, ― усмехнулся незнакомец. Наташа глянула на него: высокий, худой, с морщинистым, заросшим дикой бородой лицом, он смотрел на гостей внимательными глазами из-под густых бровей и набрякших век. ― Ярослава говорила, что вас интересуют верховья Карасу. ― Он тяжело поднял руку и отвёл с низкого лба пряди. ― Вода ещё высокая, вам лучше на лодке туда добираться, я договорюсь с Горынычем.       ― Спасибо, Илъя Николаэвич, ― произнесла Каргина. ― У нас такой план: три дня стоим в «Курьэ», Николай Фёдорович дэтям маршрутныэ учёты покажэт, потом половина группы на три дня в вэрховья к истоку Мэльничихи отправляэтся, а вторая здэсь остаётся. Ну а потом всэ наши гости едут с яхонтовцами на дэсять днэй на Низкий кряж.       «Значит, этот Илья Николаевич и есть сенсей-Баринов», ― удовлетворив любопытство, Наташа соскочила с лавки, встала вместе со студентами в очередь за пловом и бросила:       ― Адам Евгеньевич, Николай Фёдорович, вам взять еду?       ― Ноги есть, сами сходим, ― беззлобно буркнул папа, бросив быстрый взгляд на Адама.       В это мгновение на кухню зашли Инесса и Айвазов. Эти двое явно успели сдружиться и теперь о чём-то переговаривались, а Инесса то и дело посмеивалась. Айвазов же, точно ледокол, упрямо двинулся к раздаче и произнёс, мрачно зыркнув на дежурного с поварёшкой:       ― Я сам себе еды положу. Отдай половник.       Наташа ожидала, что Ярослава Ростиславовна приструнит Айвазова, но она лишь наблюдала за ним, а когда парень с полной тарелкой прошёл мимо, тихонько сказала:       ― Вэйвэт соблюдаэшь, эрси? Правильно еду из чужих рук нэ бэрёшь.       ― В шорском аиле самое то, ― не остался в долгу Айвазов, но Наташа заметила, что это замечание Каргиной его задело.       «Интересно, с чего они так сцепились? В чём причина их вражды? ― думала Наташа, бродя за аилом и дёргая в гербарий местные сорные растения. ― И поговорил ли Адам с папой?..» ― Сейчас ей было чуточку совестно: она малодушно перекинула на Адама важный разговор с Николаем Фёдоровичем.       Июльская ночь опустилась на «Курью», а на берегу реки в большом, выложенном камнями кострище, развели огонь, освещавший теперь грубо сколоченный стол и несколько скамеек. Там, присев на корточки, разводила спирт Громова, ворочала жаровню Каргина, а папа, оттеснив всех, готовил закуски. Ещё какие-то люди тенями мелькали у огня, но Наташа в сумерках видела паршивенько, а очки, которые надевала только за компьютером, вообще оставила на рабочем столе в Балясне.       Жара ещё не ушла, но от воды тянуло прохладой, и Наташа вдруг вспомнила, как в «Тайге» орнитологи ходили впотьмах на вечерние обходы по паутинным сетям, в которых попадались пернатые со всех окрестностей. Птиц потом кольцевали и отпускали на волю: Наташа юннатом тоже пробовала себя на этом поприще, но цветульки, которые никуда не улетали и не убегали, ей были ближе.       Она не заметила, как оказалась у лога, довольно круто уходившего к тихо журчавшей речушке. Сощурившись, Наташа вгляделась во тьму за зарослями бузины и черёмухи, наклонилась вперёд и… Подошвы её кроссовок заскользили по мокрой траве, и она, размахивая руками, соскользнула вниз, приземлившись у самой воды на колени.       ― Чёрт! ― пробормотала Наташа, выплёвывая набившиеся в рот волосы.       Ободранные ладони горели, ноги саднило, наверняка останутся синяки. Она окунула руки в прохладную воду, а в следующую секунду плеск капель заставил насторожиться. Холод разлился в груди, а по телу пробежали мурашки. Наташа стояла, не смея шелохнуться. Мерзкое ощущение взгляда в спину пронзило, будто затопило, наползая от непроницаемо-чёрной глади речки, оттуда, где ивы склонялись к самой воде, образуя густые заросли на другом берегу. Казалось, будто что-то смотрело на неё прямо оттуда. И приближалось. Наташа замотала головой. Всё это попахивало каким-то бредом. Сердце колотилось, как заполошное. Чего здесь можно бояться? Чего?! Люди не ходят бесшумно, у костра они, а не-люди...       ― Наташа! ― резкий, гулкий, словно удар в бубен, возглас вспорол тьму, обступившую её со всех сторон. ― Наташа, осторожно там! На мостик нэ вставай! Надломился утром...       Ярослава Ростиславовна говорила ещё что-то, но Наташа уже не слушала. Слова не достигали сознания, вились над головой точно стая испуганных птиц.       «Почему так вовремя? Откуда она узнала?..» ― Вопросы остались без ответов, когда Каргина, балансируя на мокрой траве тропки, спустилась в лог.       ― Ты как? ― Вопрос прилетел в лоб, а Наташа растерялась. Было темно, но казалось, что теперь уже Каргина пристально её разглядывает.       ― Н-нормально, ― выдавила она, криво улыбнувшись и поднявшись на ноги. Наташу потряхивало и хотелось обернуться к ивняку, откуда её оттеснила Каргина. ― Не первый раз в поле.       Ярослава Ростиславовна кивнула в темноте и закурила, на миг осветив вполне мирный разнотравный лог огоньком сигареты. Всё ещё немного не в себе, Наташа поднялась за Каргиной, досадливо вытирая руки о штаны. Надо же было так глупо вляпаться!       У костра Наташа поняла, что пропустила неофициальное знакомство. Не страшно, она и так всех знала. Почти. Переспрашивать, кто такая девушка азиатской внешности с чёрными косами, было неловко. Взгляд невольно задержался на ней. Девушка сидела, глядя чёрными глазами на пламя высокого костра, а её клетчатая рубашка не скрывала округлый выпирающий живот. Наташе стало как-то неуютно от вида беременной в черневой тайге.       «Опрометчиво. А если случится что-то... Я бы сама не рискнула...» Наташа не успела додумать: из темноты появилась Маргарита Алексеевна с гитарой и шлейфом запаха стиков для айкоса.       Адам сидел на краю стола и болтал ногами, а в его потемневших зелёных глазах отражался костёр. Папа от души положил себе закусок, Инесса с Айвазовым устроились особняком, Катерина с Романовым подсели к незнакомой девушке, возле которой, плечом к плечу, сидел и смотрел в огонь Баринов. Каргина улеглась на землю, устремив взгляд на Маргариту Алексеевну, чьи рыжие волосы в свете костра напоминали нимб, а карие глаза словно сами полыхали огнём, рвавшимся изнутри. Было во всем её облике что-то потустороннее, мистическое, не предназначенное для взглядов людей. Выцветшая красная лента на грифе трепетала и ловила отблески пламени, а царапины на корпусе рассказывали тысячи историй не хуже песен.       ― Я вам спою нестрашную песню «Мельницы», ― произнесла Маргарита Алексеевна. Ну точно они уже успели выпить, пока Наташа валялась в логу. Вот и Адам протянул ей пластиковый стаканчик со штрафной дозой спирта. ― Она написана не по сказке, в ней только взяты образы. А значит ― можно толковать, как хочешь. — Она коснулась струн и заиграла быструю мелодию, точно зазвучала невидимая свирель.       ― Сколько ладоней крадут удары моего сердца. Сколько холодные ждут, когда бы согреться. Раскалена лоза. Чуешь, как жжёт внутри? Не закрывай глаза, так и смотри, смотри, смотри. ― Маргарита Алексеевна протянула «и», точно заливистую песню горихвостки.       Искры от костра, словно мотыльки, улетали в чернеющее небо. Свет сгустился вокруг Громовой, а Наташу от этого зрелища бросало в жар и холод. Сердце заполошно стучало то от накатывающего хтонического ужаса, то от граничащего с экстазом восторга.       ― Я — голубая трава, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь! ― Наташа едва не заревела в голос, до того её пробрали эти строчки. Точно Громова на самом деле была этой самой травой, прораставшей помимо воли и вопреки. ― Я голубая трава, что живёт в сердце твоём. Сопротивление, мой друг, бесполезно, поверь, бесполезно — мне жаль! ― Тихо, на выдохе, будто по-настоящему сожалела.       «Что ты такое? Кто ты? — хотелось спросить. — Откуда ты здесь?»       Громова сидела ровно, двигались только её руки, а за спиной танцевала тьма, сплетаясь в гигантские чёрные крылья с пробегавшими по ним золотыми вспышками.       Наташа вздрогнула, моргнула, замотала головой, и наваждение пропало в искрах. Но тянущее чувство беспокойства осталось. Песня оказалась божественной, намного лучше, чем пела и играла сама Наташа, но было в этом исполнении нечто, заставлявшее не расслабляться. Будто что-то, сказанное Маргаритой Алексеевной только для Наташи. Или не Наташи?       ― Тысячелистника струны согревают мне руки. Тысячелетние, юные травы разлуки. Травы разрыва лжи стелются бирюзой, шагом земля дрожит под золотой литой косой! ― Громова отчеканила последнюю строчку, прикрыв глаза и запрокинув голову. Она полностью отдалась музыке, став единым целым с прорастающей в слушателях травой, разбрасывавшей голубые искры в неверном свете пламени.       ― Даже живой или мёртвой водой, даже вином или хлебом — не защитишь, не укроешь себя, не остановишь рост. Я — голубая лесная трава. Я от корней и до неба. Я у тебя внутри, мой друг, и проросла насквозь. ― Последнее слово соловьём улетело в ночь, а Громова, уже в совершенном трансе, запела припев.       Она играла, Наташа смотрела на собравшихся и вдруг зацепилась взглядом за Айвазова. Хамоватый и заводящийся с пол-оборота, сейчас он смотрел на Маргариту Алексеевну, и в его глазах бушевало пламя. Точно он видел что-то своё, внимательно прислушивался, старался уловить всё до последней строчки. Будто, как и Наташа, старался услышать невысказанный посыл только для себя. И, уж насколько его лицо выглядело спокойным, Наташа сердцем чувствовала, что Айвазов почти счастлив. Неужели этот странный парень мог к кому-то относиться не нейтрально, а хорошо?       ― Я — голубая трава, что поёт даже во сне, что крушит железо в горсти, голубая трава вечно ждёт. Иди же ко мне, сопротивление, мой друг, бесполезно, поверь, бесполезно — прости…       Исступлённо, бесконечно и безжалостно, будто самое последнее слово, весомое и пророческое. Наташа не могла понять, что с ней происходит, просто сидела и тяжело дышала, даже не стараясь унять биение растревоженного сердца. В голове стояла совершенная каша. При ней так не пел никто. В исполнении Маргариты Алексеевны песня Хелависы заполнила собой всё и всех вокруг, а сопротивляться её голосу оказалось решительно невозможно. Только сейчас Наташа заметила, что Адам сполз со стола, и теперь стоял на коленях, чуть не падая в костёр. Она поспешила обхватить его за плечи и посадить рядом с собой, хоть и соображала не больше.       «Мы перепили, ― билась мысль. ― И в логу то же самое было. Или нет?»