***
Предчувствие не обмануло генерала. Едва стоило раненым тархтарам скрыться за воротами, как навстречу аримийскому войску ринулись всадники. Сверкая кольчугами, с боевыми кличами они устремились к Хуапигуй. Выругавшись Мун, развернул коня. — Все ко мне! — закричал он. — Плотнее строй! Копья! Ариманы вмиг выстроились рядами. Первые выставили щиты, вторые — копья, за их спинами ждала своего часа конница. Сам же генерал крепко сжал рукоять дао, не упуская из вида Хуапигуй. Копыта застучали по щитам, лошадиное ржание заглушило звон стали. Тархтары спрыгивали с раненых скакунов, бросались на ариман, не зная страха. Мун ждал. Хуапигуй свирепствовала на поле брани, рубила тела ариман, продвигаясь вглубь вражеского войска. Само её присутствие придавало тархтарам сил, а посему, дождавшись нужного момента, Мун выслал коня ей навстречу. Сбросив щит, генерал выхватил из-за пояса кинжал, метнул его в голову Хуапигуй. Почувствовав приближение «смерти», Родослава размахнулась топором. Лязгнув о клинок, кинжал отскочил в ногу пешего аримийца. Бьющийся с ним дружинник вмиг воспользовался моментом, точным ударом поразив шею противника. Подумав о том, что удача могла быть на другой стороне, Родослава ударила коня по крупу, стремительно приближаясь к Муну, — чем дальше она отойдёт от дружинников, тем лучше. Вытянувшись, богатырша отвела бородкой топора выпад генерала, с размаха атаковала его вторым. Мун едва смог увернуться, прогнув спину. Лезвие топора ударилось о пластины его панциря, выбив искру. Выпрямившись, Мун развернул коня, выставил дао в блоке. Давя на рукояти топоров, Родослава подалась к аримийцу. Она была совсем близко. Мун невольно взглянул в её глаза — что-то нечеловеческое было в этом взгляде, в серой, практически сливающейся с белком радужке. Длинные светлые локоны цеплялись за волчий мех, извивались, словно тонкие ручейки. Оттолкнув Хуапигуй, генерал мгновенно атаковал, но женщина отразила выпад. Рыкнув, Мун вновь размахнулся, как что-то быстрое, мелькнув в боковом зрении, ударилось о стальные наручи, обдав руку болью. Перехватив меч из онемевшей руки, генерал обернулся — опуская лук, на него смотрел тот самый наглый мальчишка. Родослава выбросила в аримийца топор; меч лязгнул об обух, остановившись, резко подался в грудь богатырши. Женщина блокировала удар, атаковала вторым топором. Отстранившись, Мун провернул дао, но очередная стрела, просвистев у самого уха, заставила его остановиться. — Марун, — прошипела Хуапигуй, взглянув на перетянутую шнуром ногу мальчишки, — ступай в острог! Мун изумлённо округлил глаза. «Она беспокоится, — промелькнуло в мыслях, — а значит, она человек». Недолго думая, генерал выхватил из-за сапога нож и метнул в юношу — Хуапигуй застыла на миг, но тут же атаковала Муна. Нож вонзился в лоб коня, отчего тот встал на дыбы, сбрасывая всадника. Марун повалился на землю, не сумев удержаться. Едва увернувшись от копыт взбесившегося скакуна, наворопник попытался встать. — Хватайся! — подоспев к нему, Лех вытянул руку. — Забирайся ко мне. Кое-как затащив Маруна в седло, Лех направил коня к острогу. — Куда ты? — возмутился Марун. — В острог, — пояснил наворопник, погоняя коня. — Рана у тебя сильная, все порты в крови. Сам того не видишь? Справится матерь твоя, без нашей помощи справится.***
Девушка воскликнула, видя, как тело рыкаря повисает на руках друзей, словно тряпичная кукла. Лекарь оттолкнул её, раскрыл веки воина — зрачок не сужался от яркого солнца. Бегло ощупав его шею, мужчина покачал головой. — Ушёл друг ваш к Маре, — сказал лекарь, отступив на шаг. Указав на конюшню шагах в десяти от них, добавил тихо: — Отнесите его вон туда. Продолжая удерживать друга, Лют посмотрел на конюшню. Под широким навесом возле стойл лежали четыре тела. «Не так много… пока что», — подумал он. Осторожно подняв Соболя, рыкари отнесли его к конюшне. Бережно уложили на землю в тень. Холодок пробежал по груди Люта, стоило ему взглянуть на тела павших. Среди дружинников была одна девушка. Если бы не багровая дыра во лбу, то можно было бы принять её за спящую. Отвязав от пояса флягу. Лют сделал маленький глоток. Он видел на войнах изувеченных людей, жестоко убитых детей, но так и не привык к этому. Скорбь ложилась на душу рыкаря, рождая ненависть. За спиной послышался приглушённый рык. Обернувшись, Лют увидел Рарога, сворачивающегося ежом. Он катался по земле, сжимая голову, хрипя от боли. Одна из помощниц лекаря подбежала к нему, развернула к себе лицом и замерла, не зная что делать. Тело Рарога сжималось, сотрясалось, словно кто-то бил его изнутри. — То волк его тело оставляет, — пояснил Лют, прислонившись к стене конюшни. — Не трать на него времени, сам оклемается. — А ты? — пролепетала девушка, указывая на кровь, растекающуюся по лысой голове. — Я тоже, — криво улыбнулся рыкарь, — ты лучше наворопникам подсоби. Девушка в нерешительности сделала шаг назад. Вновь покосившись на хрипящего Рарога, подалась к нему. — Ступай, — вновь рыкнул Лют, заставив молодку вздрогнуть. Закусив нижнюю губу, девушка поспешила к раненым, оставляя странных воинов в шкурах. Лют сделал ещё один глоток, опустился на землю. Лишь сейчас его взгляд охватил стены острога — возле бойниц лежали тела. Девушки, сжимающие в мертвецкой хватке луки и стрелы. Их руки грациозно свисали с бревенчатых стен, солнечные лучи тщетно пытались согреть узкие запястья. Омуженки перепрыгивали через тела подруг, вскидывали луки, отправляя с каждой стрелой частичку неутолимой ненависти. Боль сжимала виски, колола затылок, но Лют не замечал её. Поднявшись с земли, он, пошатываясь, направился к ступеням, ведущим к бойницам. Бережно подняв на руки уже успевшую остыть лучницу, Лют спустился с ней к конюшне, уложил подле Соболя. Взглянув на Рарога, коего боль выворачивала наизнанку, изгоняя содержимое желудка, вновь вернулся к стене. Забирая тела павших, он обошёл пол-острога. Лекарь носился от одного раненого к другому. Среди них Лют увидел Маруна. «Допрыгался», — ухмыльнулся Лют, направляясь к бойницам. Лекарь похлопал Маруна по плечу, подошёл к другому наворопнику, начал ощупывать окровавленную руку. Несчастный закричал — видимо, дело плохо. Девушки, что помогали лекарю, просили тех, кто ещё мог стоять на ногах, перенести тела умерших. Покачав головой, Лют поднялся на стену, подошёл к бездыханной омуженке. Подняв её, спустился на одну ступень. Шорох за спиной заставил обернуться — на место, где ещё мгновение назад лежало тело, опустилась лучница, выстрелив, спряталась за бойницу. Она ловко достала из сумки небольшую флягу и замерла, увидев Люта. — Благодарю тебя, волк. Сами мы павших убирать не поспеваем, — шепнула она, откупорив флягу. Подставив наконечники стрел под горлышко, полила их густым варевом. — Что это? — спросил Лют, прижав к себе бездыханное тело омуженки. — Яд, — зло улыбнулась лучница. — Даже от царапины погань аримийская помрёт. — Ты себя береги, — спустившись ещё на одну ступень, бросил Лют, — у ариман тоже стрелы отравлены. Я пятерых молодок нашёл мёртвыми, а раны у них лёгкие… Вернувшись к конюшне, Лют застал Рарога жадно опустошающим флягу с водой. Уложив тело девушки под крышу конюшни, рыкарь отвязал флягу, протянул её другу. — Оклемался малость? — Вроде как, — кивнул Рарог, нетерпеливо откупорив флягу друга. — Вепря средь нас нет, — заговорил Лют, — значится, мёртв, аки Соболь. Ещё трое ранены, сражаться не смогут. Осталось нас пятеро… отдохнём малость да сызнова к Родославе выйдем. — Волчьи силы мы уж растратили, — прохрипел Рарог, отлипнув от фляги, — так что пойдём обычными дружинниками. — Без волков мы тоже сильны, — косматые брови рыкаря съехались к переносице, — а там каждый воин на счету. — Согласен, — ухмыльнулся Рарог, протягивая ему флягу. — Токмо умойся для начала, а то кровавая лысина свирепости виду твому не прибавляет. — Шёл бы ты, — фыркнул Лют, поливая водой голову, — к Лешего бабушке.***
Мун буравил взглядом Хуапигуй, подмечая каждое движение. Сильная, быстрая, но всё же смертная. Осознание этого придавало сил. Придавало настолько, что направленный в него топор Мун остановил наручем. От удара хрустнула кость, но боль ушла на второй план, погашенная желанием убить. Генерал подался к богатырше, выбросил дао в шею. Пытаясь уйти от атаки, Рода прогнулась, но лезвие рассекло кожу, скользнув по шее и уху. Отстранившись от ответного выпада, Мун уставился на сочащуюся кровь. — Отец, — шепнула женщина, тяжело дыша. Резкий порыв ветра бросил в лицо генерала запах крови, русым облаком поднял волосы Хуапигуй. Мужской лик проступил через них, вытянулся гигантом. Мун непроизвольно потёр глаза, отстраняясь, но видение не исчезало. Оно становилось всё чётче, нависая над генералом. Оцепенев, Мун приоткрыть рот — на него смотрел Аким. Тот самый воин, что вселял страх одним своим видом на прошлой войне с Тархтарией. Мун чувствовал, как силы покидают его, как уходят к гиганту. Конь заржал, попятился и пустился прочь. Чудом Мун удержался в седле, припал к гриве, пытаясь взять верх над страхом. Питаемый токами смерти, Аким расправил плечи. Сотни его воинов отчаянно боролись за клок катайской земли, не пропуская противника к Кинсаю. Сжав кулаки, Аким с порывом ветра подался к ним. — Отец, — дрогнув, позвал нежный голос. — Не отставай, — улыбнулся богатырь.***
Рагдай соскочил с коня, в два шага достиг аримийца и снёс ему голову. Полуживой дружинник непонимающе уставился на него, пытаясь осмыслить происходящее. Воевода рывком поднял его с земли, встряхнул и бросился в гущу боя. Раненых много. Очень много. Тела ариман покрывали землю, но им всё равно не было числа. Эта битва никогда не кончится. Сжав руку аримана, Рагдай ударил его в висок яблоком рукояти, набросился на следующего. Пытаясь рассмотреть среди пёстрых халатов своих дружинников, Рагдай оттолкнул противника, выбросил в него меч. Ариман увернулся, сорвал с пояса цепь и, раскрутив, выбросил в тархтарина. Поймав цепь, воевода ловко накинул её на шею соперника, рванул на себя. Под хруст позвонков воин рухнул к ногам Рагдая. Закрутившись на месте, воевода пытался оценить ход боя. К острогу ариманы приблизиться не смогли, но всё меньше стрел вырывалось из-за бойниц, а значит, среди омуженок большие потери. И атака стен лишь дело времени. Что дальше? От злости Рагдай ударил мечом так, что отрубил противнику обе руки. Продвигаясь всё глубже в беснующуюся схватку, воевода бил ариман. Ничего больше он сделать не мог. Страх. Лишь сейчас Рагдай ощутил его в полной мере. Страх за своих дружинников, за острог. Так легко было идти за Акимом, понимая, что старик продумал всё до мелочей… Словно вырвавшись из мыслей, перед Рагдаем возник Аким. Воевода замер, выпучив глаза, — Аким наваливался на спины ариман, отчего те становились медленными. Дружинники вонзали в неприятеля мечи, забивали кулаками — что-то придавало им сил. Зажмурившись, Рагдай вновь открыл глаза, но духа своего батыя не увидел. «Великие Боги, — подумал он, — чего токмо не привидится». — Зажимай ариман! — голос Роды окончательно вернул Рагдая в Явь. — Гони их к реке! С боевыми кличами дружинники бросились на ариман, сжимая в кольца, оттесняя к пограничному валу. Перепачканные в крови, свирепые, тархтары вселяли страх. Ещё больший ужас внушала Хуапигуй и вновь вышедшие из острога «оборотни». Ариманы дрогнули. Мун всмотрелся в остатки своего войска, в спины бегущих прочь с поля битвы. «Что ж, — подумал генерал, — этот острог обходится слишком дорогой ценой… Следует дождаться Лонгвэя». Развернув коня, Мун скомандовал: — Отступаем!***
Серый камень поблёскивал серебром в лучах солнца, придавая мрачной крепости величавый вид. Высокие башни, гребни бойниц и не менее внушающее имя — Ордос. С одного бока крепость пряталась за дугой гор, с другого — за густым лесом. Но лес лишь казался непроходимым. Волей императора за десять лет к Ордосу от старой пограничной стены проложили широкую мощёную дорогу. Теперь сотни повозок устремлялись к крепости, везя ткани, оружие, посуду, провизию. Каменная обитель уже приняла не одну сотню воинов и рабочих, а вскоре сюда прибудет и сам Владыка. Посему ни на час не смолкал стук молотов — покои императора должны быть не хуже дворцовых. Спешно копали пруд, месяц — и в нём уже будут плавать кои, зацветёт лотос. Среди усердно работающих людей мелькнула худощавая тень бродяги. Ван — писарь оставленный Муном за главного, — нахмурил тонкие брови, стремительно сбежал со ступеней замка. — Стража! — писклявым голосом позвал он, указав на странного человека в лохмотьях. Воины повиновались. Уже через минуту тщедушный старик извивался в руках стражников. — Кто ты такой? — разразился Ван, пытаясь состроить наиболее свирепый вид. — Как попал сюда? — Кто я? — старик искренне удивился, от обиды седая косматая бровь дёрнулась. Прошипев что-то, скрестил пальцы в знаке. Воинов сковала боль, распустила иглы по телу. Чужая воля поработила разум, диктуя свои намерения. Воины медленно выпустили старика, в два шага приблизились к писарю, схватили его за руки. — Что вы делаете?! — истошно закричал писарь, дрожа от страха. — То, что я им велю, — прохрипел старик, отряхивая грязный халат. Затянув пояс потуже, шаркая, он подошёл к писарю. Ван замер, дрожь побежала по рукам. Землистая кожа, изрезанная глубокими морщинами, тонкие длинные усы, слепой белый глаз — вид старика был наипротивнейшим. Второй глаз, хоть и зрячий, но выцветший и наполненный безумием, вселял страх. — Вы господин Лонгвей, — затараторил писарь, дрожа всем телом, — колдун Императора? Я не узнал вас сразу… Простите меня, достопочтенный господин! — Я не колдун, я советник, — вытянув костлявый палец, поправил Лонгвей. — Живо показывай мои покои, а ещё я хочу помыться… и переодеться. — Конечно, господин, — кивнул писарь, попытавшись высвободиться, — вот только… — Понял, — прошипел Лонгвей и хлопнул в ладоши. Воины, словно очнувшись ото сна, недоумевающе осмотрелись. Уставившись на писаря, долго о чём-то думали, но осознав реальность, отпрянули от него, поклонились. Однако писарю было не до поклонов и извинений. Путаясь в шёлковом халате, он бросился в замок. — Проводите господина Лонгвея в его покои! — кричал он подопечным. — Нагрейте воды! Лонгвей обвёл взглядом замок и всю крепость, покачал головой. Он помнил первозданный лик этой обители, её суровый, величавый лик без шёлка, изогнутых мостиков и искусственных прудов, без резных колонн и вуали. — Вот поэтому ты и проиграл тогда, — пробурчал себе под нос колдун. — Ты слишком заботишься о себе. Если в твоей голове есть место тряпкам и позолоте, то воинской хитрости просто некуда влезть. Сплюнув, Лонгвей поплёлся к замку, растирая непослушную руку. — Эх, Ши-цзун, — ухмыльнулся он, — ничему тебя жизнь не учит.