Однажды

Каждые выходные Эрвин возвращался в свой родной город. На самом деле, он не родился там и прожил от силы лет пять, но почему-то теперь считал «родным». Ехать на новой электричке в этот раз было особенно приятно. По крайней мере, до того момента, как он заметил красивого парня, идущего по узкому проходу вдоль сидений. У него была забавная, немного старомодная стрижка с длинной челкой и очень голубые глаза. Эрвин непроизвольно загляделся на его плавные красивые движения. А тот сразу заметил заинтересованный взгляд и смущенно улыбнулся, поправляя ворот бежевой водолазки. Осознание происходящего больно хлестнуло Эрвина. Он никак не мог привыкнуть к тому, что теперь непроизвольно оценивал привлекательность других мужчин. Это внутренне до сих пор казалось ему неправильным и чем-то будто гадким. Сколько он себя помнил, он всегда старался оградиться от таких связей, желаний, а после знакомства с Леви этот устойчивый барьер словно слетел. «Все нормальные люди женятся в тридцать», — так говорил когда-то отец, и Эрвин с ним был согласен. Вопрос оставался лишь в том, насколько он нормальный. Бежать от самого себя и сделать несчастной женщину, женившись на ней — поступок ли это нормального человека? — Это мой номер, можем встретиться и поужинать как-нибудь, — вкрадчиво проговорил белокурый парень, вдруг слишком близко подошедший к месту, на котором сидел, задумавшись, Эрвин. — Благодарю, но я не знакомлюсь, — он быстро и вежливо улыбнулся, отводя взгляд в сторону. — Как скажете, — снисходительно хмыкнул парень. Его проницательные глаза теперь сверкали насмешкой и сочувствием. И от этого Эрвину сделалось совсем тошно. Его так просто раскусили... Возможно, этот парень часто замечал на себе подобные жадные, изучающие взгляды, а возможно просто слишком хорошо знал подобных Эрвину. — Прощайте, — выдохнул мужчина, поспешно вставая с места и направляясь в сторону выхода. Несмотря на то, что это была не его остановка.

*

Светлая тонкая луна уже начала поглядывать на небе. Насыщенно-синем таком, с серой дымкой, подсвеченной последними лучами заходящего солнца. Почему-то именно этот мимолетный оттенок исключительно точно походил на странный цвет глаз Леви. Часть Эрвина презрительно поморщилась от такого художественного сравнения, а сам он не мог перестать разглядывать оранжево-розовую полоску горизонта у теплотрассы, потому что в этот раз она вдруг напомнила цвет нервно-обкусанных губ. Решив прогуляться пешком, мужчина побрел вдоль узких полузнакомых улиц. Район, в котором жил Леви, был по-настоящему нехорошим. Не только из-за обшарпанных фасадов старых домов и отсутствия электричества, а еще из-за людей. Убийства, грабежи, налеты, проституция. Все что душе угодно и даже больше. Глаза резанула яркая вывеска низкого ларька. Эрвин остановился, чтобы купить сигареты.

*

— Я ждал, — вместо приветствия говорит Леви и неловко обнимает его прямо на пороге, не давая даже закрыть за собой дверь. Он тянется, порывисто целуя холодные от улицы щеки, веки, нетерпеливо стягивает с плеч шуршащую куртку, которая с глухим мягким стуком падает на пол. — Я прямо после работы, — выпрямляясь, шепчет Эрвин, чувствуя, как дрожит собственный голос. — Голодный? У меня только суп и то уже кислый совсем, — так же тихо отвечает Леви и целует его в шею, не дотягиваясь в этот раз до губ. — Нет, все хорошо, — Эрвин хочет сказать, что он купил по дороге еду, и еще он хочет сказать, что им надо расстаться, потому что он вдруг стал заглядываться на мужчин, теряя себя. Но у него не получается. Леви улыбается, игриво приподнимая тонко выщипанную бровь. Вдруг опускается на колени. Отгибая край мятой футболки, он прижимается губами к крепкому животу. Эрвин тяжело выдыхает и, поддаваясь чужим касаниям, облокачивается спиной на стену, тут же утопая в навешанных куртках. Пропуская пальцы в темные мягкие волосы, он блаженно запрокидывает голову назад и тут же упирается взглядом в низкий серый потолок, на котором виднелись влажные темные разводы. Если в этом районе почти все дома были редкими захолустьями, то Леви все равно, наверное, выбрал самое убогое из них. — Леви… — сипло стонет Эрвин, чувствуя, как пылает собственная кожа под чужими касаниями и быстрыми поцелуями. Леви умеет хорошо сосать. Он быстро расслабляет горло и делать так, будто у него вовсе нет зубов. Можно ли это назвать талантом? Или дело было просто в очень большой практике. Эрвин не хочет об этом думать сейчас, и он несильно сжимает в кулаке короткие волосы на затылке — ведь ему ужасно нравится смотреть на то, как у Леви постепенно краснеют щеки и как по острому подбородку размазывается липкая слюна. Парень же практически не смотрит в ответ, только иногда быстро поднимает слезящиеся глаза со слипшимися ресницами, проверяя реакцию Эрвина, и тут же опускает взгляд вновь, стараясь ускорить темп. Из груди у Эрвина вырываются протяжные, низкие стоны, а бедра подаются вперед сами по себе, словно заведенные. Он чувствует, как в висках бьется сердце и как все быстро скручивается внизу жарким тугим комом. Леви отстраняется, прикрывая рот рукой. — Прости, не успел предупредить, — виновато произносит Эрвин, зачем-то опускаясь рядом. Леви кивает и достает из кармана сложенный носовой платок, вытираясь. Что-то внутри Эрвина вновь начинает кричать о том, что все происходящее неправильно и что у них с этим странным парнем нет никакого будущего, но руки сами по себе тянутся к бледному лицу, притягивая ближе. — Не надо, — уворачиваясь от поцелуя в губы, говорит Леви: — Я ведь только что… — Все хорошо, — вновь шепчет Эрвин, будто не зная других фраз: — Все хорошо. Спасибо. Он знает, что Леви любит ласку. У Эрвина даже сложилось такое впечатление, что парня больше прельщает в сексе не сам половой акт как таковой, а забота и внимание, которое уделяется ему в этот момент. Леви любит, когда его гладят, когда целуют и шепчут что-то приятное, даже если это глупое пошлое вранье. И он очень не любит, когда его отворачивают спиной. Ему нравится смотреть, видеть, что это именно Эрвин сейчас гладит, целует, хвалит. — У меня бардак, — неожиданно говорит Леви, когда мужчина включает свет в гостиной. И это действительно неожиданно, потому что в этом захолустье, несмотря на ободранные обои и неуютную старую мебель, всегда чисто и прибрано. Увлеченный поцелуем, Эрвин не сразу замечает перевернутый стол и разбросанные мутные осколки от винной бутылки. — Что здесь случилось? — голос становится странно глухим и серьезным. Стараясь незаметно оглядеть Леви, он гладит его по плечам: — Ты с кем-то подрался? Или пытались ограбить? Парень лишь отрицательно качает головой и, устало выдыхая, утыкается Эрвину куда-то в грудь. Из него словно одним махом вынули все кости. Странно горбясь, он обхватывает замершего Эрвина руками, как-то совсем отчаянно цепляясь за его спину пальцами. — Пообещай, что не бросишь меня, — очень серьезно и тихо говорит он, и Эрвин, чувствует, как ткань на груди становится влажной от слез. — Все хорошо, — отвечает он, обнимая. Осторожно гладит волосы, дрожащие плечи, немного раскачиваясь из стороны в сторону, словно пытаясь укачать ребенка: — Расскажи, пожалуйста, что случилось. Я хочу помочь. И если тебя запугал, приказали не говорить… — Я разозлился и перевернул этот стол сам, — Леви вдруг отстраняется, отходя в центр комнаты. Он опускается на корточки, видимо, собираясь собрать осколки, но вновь горбится и замирает. Эрвин слышит сдержанный всхлип и подходит ближе, опускаясь и обнимая вновь. — Меня уволили, — говорит Леви, вжимаясь спиной: — При всех. Я хочу убить этого урода, он при всех сказал и уволил, что я раньше, я… Леви опять замолкает, но Эрвин уже догадался обо всем без слов. Раньше ему не приходилось целоваться, пока другой человек плачет. Было мокро и немного солено. Леви не давал ему отстраниться даже на секунду и все продолжал цепляться, что-то говорить, но уже несвязанное, быстрое. Что-то про видео, которое есть в интернете, про слухи, про то, что боится не найти новую работу. Собственные глаза предательски щиплет злыми слезами, и Эрвину хочется пообещать, что он со всем поможет, что он не позволит больше никому обидеть. Но он не может, потому что не привык давать обещаний, которых не мог бы исполнить. И поэтому он лишь целует, гладит, шепчет распаленному и открытому Леви, что тот самый лучший и прекрасный с головы до самых пят.

***

— У меня правда никакой еды, — говорит Леви, будто Эрвин у него спрашивал про это. Уже глубоко за полночь. Они лежат на небольшом скрипучем диване, оголенные и уставшие. — Секунду. Я принесу сейчас. Босые ноги неприятно холодит кафельный пол, а собственная нагота в ярком свете коридора кажется неправильной и стыдной. — Ты говорил, что любишь этот набор сыров, — Эрвин возвращается, намотав на себя синий плед как греческую тунику: — А еще у меня есть вино. И даже не такое плохое, как в прошлый раз. Леви тихо улыбается себе в кулак, стараясь подавить смешок: — Настоящий косплей на какого-нибудь Зевса. — Почему это какого-нибудь? — Эрвин опускается рядом, отставляя тарелку в сторону и притягивая Леви ближе к себе: — Хотя, наверное, мне надо отрастить для этого бороду. — Фу. — Так сразу? — Да. Она колючая, и еда в ней застревает. Эрвин театрально страдальчески выдыхает, прикрывая глаза: — Ну вот. Все мои мечты пошли вновь прахом… Леви ест всегда быстро и сколько дают. Эта привычка немного пугает Эрвина. При каждой новой встрече ему хочется расспросить о жизни, детстве этого парня, но все это представляется каким-то сплошным минным полем. — Ты совсем не голодный? Не будешь? — спрашивает Леви, открывая контейнер с лимонным рулетом. — Нет, кушай, — отвечает Эрвин, лениво оглаживая острое плечо, спускаясь к оттопыренным из-за позы лопаткам. Пальцы случайно натыкаются на выступающую полоску кожи одного из шрамов. Вблизи они выглядят еще более пугающе. Как врач, Эрвин может точно определить, что при заживлении было сильное воспаление снизу. — Откуда у тебя они? — договаривая, он уже понимает, что заходит на опасную территорию: — Если не хочешь сейчас об этом говорить, то можешь не отвечать, извини. — Это-то? — Леви оборачивается, не переставая жевать десерт: — Счастливые детские воспоминания. Он невесело ухмыляется и вновь отворачивается. Эрвин ведет пальцем вдоль шрама: — Глубокие... — Это был обряд инициации, — вдруг произносит парень подчеркнуто будничным тоном: — Родители были в секте, и я там тоже. До пятнадцати. Потом сказал, что ухожу, а они меня выгнали из дома. Со мной даже по правилам нельзя было общаться. А вот вбухивать деньги в эту хуйню, и оставить все долги на меня после смерти, видимо, можно было. Леви поворачивается к Эрвину, протягивая остатки рулета: — Теперь твоя очередь. — Что? — растерянно спрашивает Эрвин, не понимая, что конкретно от него хотят. — Расскажи что-нибудь о себе. Желательно тоже что-то не очень приятное, чтобы мне не обидно было, — Леви обводит ласковым взглядом лицо напротив: — Расскажи, как понял, что тебе нравятся мужчины, например. Вот драма для такого как ты, наверное, ведь была? У Эрвина тут же неприятно начинает подсасывать под ложечкой. Он хочет отмахнуться, отшутиться, но почему-то говорит правду: — Лет в пятнадцать. Я познакомился с Найлом летом. Мы были друзьями просто от скуки. — А потом случайно потрахались от скуки? — Нет, — Эрвин медленно качает головой: — Мы ночевали в одной кровати, и вдруг я понял, что мне нравится его… тело? — он вопросительно смотрит на Леви, будто тот должен дать за него правильный ответ: — Мы поцеловались, но ничего более. Потом я начал избегать его и издеваться над ним в новой компании. — Прямо издеваться? — По мелочам. Но ему было обидно. Я видел, — Эрвин устало прикрыл глаза. Ему было ужасно стыдно вспоминать подобное и тем более перед Леви: — Я никому не рассказывал про это. — Ты и меня тоже ненавидишь за это? — серьезно спрашивает Леви, укладываясь рядом и смотря в упор. — Не знаю, — честно отвечает Эрвин, стараясь найти правильный ответ где-то внутри себя: — Мне кажется, я не могу тебя ненавидеть, потому что люблю. Но я злюсь. Наверное, все же на себя. Он ждет ответа, но Леви вместо этого осторожно обнимает его за плечи, прижимается, целуя в макушку: — А вот это не надо… Я ничего от тебя не требую — ни гласности, ни признания. Если пожелаешь, я всегда буду оставаться просто твоим грязным секретом. Эрвину не нравится слово "грязный", но он благодарно кивает, быстро, как по волшебству, расслабляясь в чужих объятиях и чувствуя, как усталость накатывает темной сонной волной: — Может, съездим на море? Вместе. А?