«Для тебя кроме жизни с Адамом — Не существует ада Мне утром птицы в раю напели Что ты сбежишь к своему Самаэлю Что ты станешь Его королевой А тебя мне заменит Ева» RAVANNA, «Лилит»
Негромкое позвякивание фарфора о поверхность светлого мраморного столика и яркий аромат цветущих на жаре герани, гортензий и роз, доносящийся до террасы Барфорда на заднем дворе, действовали на Жоан умиротворяюще. Она — впервые выспавшаяся и хоть немного отдохнувшая после измотавших её физически и эмоционально дней — сейчас неспешно разливала вторую порцию жасминового чая по изящным чашкам из коллекционных запасов Друэллы и краем глаза украдкой рассматривала сестёр Блэк, про себя в который раз поражаясь, насколько же те между собой были разными. Сейчас этих троих объединяли только накинутые на плечи одинаковые светлые хлопковые шали с кружевной вышивкой, — которые, шипя о достойном воспитании дочерей и необходимости соблюдать традиции, присущие «приличным леди», ультимативно потребовала надеть Друэлла, — несмотря на удушающую, просто кошмарную жару, накрывшую и Суррей, и всю центральную часть Англии, как и пророчил на последнем собрании Лорд. Жоан, в открытом льняном сарафане на тонких бретелях — без всяких шалей и даже мыслей о том, чтобы «прикрыться» ради соблюдения каких-то там мнимых традиций, — краем глаза поймала осуждающий взгляд удаляющейся от их компании миссис Блэк и тихо хмыкнула про себя, радуясь, что ей, слава Мерлину, в «приличную леди» играть не приходится. Статус леди неприличной — её вполне устраивал. Особенно если благодаря этому она избежит теплового удара. От палящего зноя и духоты, которые буквально расплавляли и иссушали всё вокруг, с трудом спасали даже охлаждающие чары. Тот же жасминовый чай сейчас приходилось пить со льдом, да вприкуску не с печеньем или кексами, а с мороженым. Зачарованные веера, порхавшие вокруг девушек в воздухе, тоже служили скорее элементом декоративным, нежели реально помогающим. Аномально высокая температура не щадила никого и даже в тени террасы доставляла немало неудобств. Жоан в плане подбора одежды в принципе всегда было значительно проще, чем большинству чистокровных. Она не заморачивалась тем, какое впечатление произведёт на традиционную аристократию: и в силу достаточного для полной автономии возраста, и в силу куда более свободного воспитания, доставшегося ей от Матильды и американской родни. Но главное — её-то тенью отца Гамлета не стращал одним своим видом прибывший в Барфорд Сигнус Блэк. Услышав от Друэллы о том, что их дражайший папочка сегодня посетит поместье для аудиенции с Лордом, сёстры, будучи такими разными внешне и по характеру, напряглись в испуге совершенно одинаково — и будто бы уже рефлекторно. Шали на плечи все трое накинули молниеносно и беспрекословно; даже замужняя и уже формально принадлежащая к другой семье Белла Лестрейндж. Нарцисса, как самая покладистая и ранимая, так и вовсе была готова замотаться в любые платки с головы до пят, лишь бы не столкнуться с отцовским гневом; даже потенциальный обморок от перегрева пугал Цисси куда меньше, чем резкие, агрессивные, ожесточенные выпады Сигнуса. Жоан неоднократно слышала от местных, что Блэк, оправдывая всю свою злобу и бессердечие необходимостью соблюдать консервативные традиции, в адрес дочерей не воздерживался ни от магических, ни от телесных наказаний — и любая из сестёр за малейшую провинность в любой момент могла отхватить и не самое приятное заклинание, и звонкую пощёчину. Притом последнее папаша Блэк, как донесла Беллатриса, не чурался выдавать даже публично. Все в его семье обязаны были соблюдать заведённые им правила и рьяно оберегать и поддерживать выпестованную веками блэковскую честь на людях. То, что бить женщин по лицу, понятиям «чести», по мнению Жоан (и вряд ли её одной), не соответствовало примерно никак, Сигнуса Блэка, который иногда получал замечания в свой адрес от окружающих, — очевидно, не занимало ничуть. Он просто дальше гнул свою линию. Дочери же, вымуштрованные годами его жёсткого — жестокого — воспитания, слушались и боялись отца уже по привычке. Жоан могла только посочувствовать девочкам и в очередной раз подумать о том, как сильно может не повезти и тем, кого отдали замуж по договорному браку, и получившимся в таком союзе отпрыскам. Друэлла счастливой женой любимого и любящего супруга не выглядела ни при каком раскладе; про их с Сигнусом дочерей и говорить не приходилось. Сильнее всего от отцовской тирании, унижений и запугиваний явно пострадала старшая из сестёр: это было видно невооруженным глазом даже в незначительных проявлениях характера запальчивой, но глубоко израненной — и потому старательной, деятельной и гиперактивной до абсурда — Беллатрисы. Жоан едва заметно передёрнуло от отвращения и подступившего к горлу кома. Её бы воля — и старший Блэк гнил где-нибудь в Азкабане… А то и вовсе безвременно упокоился бы в родовом склепе. В случае Сигнуса Блэка тезис про «Нет человека — нет проблемы» для Жоан звучал вполне себе буквально. И оправданно. В голове нехотя вновь засуетились тревожные, неприятные мысли, что со своим собственным несостоявшимся «договорным женихом» сама Жоан встретится в Барфорде буквально на днях. Когда именно Мишель прибудет в штаб — её, конечно, никто не оповещал. Но то, что Де Вержи скоро посетит живописный британский пригород и им придётся как-то взаимодействовать и о чём-то разговаривать, Жоан откровенно угнетало. Её с Мишелем экспрессивное, показательное расставание — с учётом чаяний о браке родительских семейств с обеих сторон, — пару лет назад выдалось, откровенно говоря, не очень-то адекватным и гуманным. Ну а дальше случился Париж, взрывы, греки… и Жоан было уже совсем не до Де Вержи и рефлексии об их неслучившемся союзе, на который так надеялся Кристоф. Если быть уж совсем честной, то сейчас Жоан вообще с трудом припоминала детали того, что там в итоге у них с Мишелем произошло в своё время. Побочные эффекты вмешательств Шаболя давали о себе знать… В памяти отложилось только то, что это было громко, эффектно, демонстративно, публично — и в пику родителям. Последняя капля, финальная точка, окончательный отказ становиться чьей-то «по расчёту». Мерлин, насколько же мелочные, бытовые, повседневно-житейские, откровенно инфантильные проблемы занимали её всего каких-то два года назад!.. Вздохнув, Жоан постаралась переключиться на происходящее за их уютным столиком. Беллатриса, активно жестикулируя, что-то энергично проясняла сидевшему напротив Жоан Эвану Розье, которого таки пригласили в Мэнор после деликатного, но настойчивого предложения Волдеморта на собрании. Похоже, достучаться до сопротивляющегося старшего брата Друэллы, который взглядов штаба, своей сестрицы и Сигнуса Блэка на политику не разделял, решили всерьёз. И потому сейчас единственного сына Октавиана Розье окучивали сразу с двух сторон. Белла — нахваливала Эвану широчайшие возможности штаба для развития навыков дуэли и боевой магии. Она красочно и вдохновенно расписывала и новейшее обмундирование, и отличные корты с динамичными препятствиями, и защитные амулеты, и ограничители для палочек, и талантливых барфордских наставников, и собрание уникальных книг с редкими темными заклинаниями в местной библиотеке, и вообще всё то прекрасное, что только может быть угодно душе юного мага. Само собой, она также всячески предлагала кузену свою кандидатуру в достойные оппонентки по спаррингам: Лорд Волдеморт неплохо натаскивал новоявленную протеже, чем та безмерно гордилась. Меланхоличная, изящная и нежная Нарцисса же — явно с недвусмысленной подачи старших — уже два дня подряд деликатно приглашала Эвана в загородное поместье Блэков на прогулки и развлекала гостя светскими беседами и приятным обществом самой себя, щедро сдобренным девичьей прелестью и взаимными смущенными улыбками. Нареченного Цисси Люциуса Малфоя в эти дни в Барфорд предусмотрительно «не завозили» — как и Абраксаса с Амадетт. Дипломатичный будущий свёкр Нарциссы всё прекрасно понимал и приказы Лорда схватывал на лету. А потому, с присущей ему деликатностью, красиво, ловко и незаметно для окружающих обставил «разделение» свободного времени и объёма очарования Цисси поровну: между их драгоценным Люциусом — и заданием по завлечению Эвана Розье в штаб, полученным от Волдеморта. Впрочем, как обычно весьма расчетливо и в циничном духе Лорда, — заключила про себя Жоан. Дуэли и возможности практики в реальных боях семнадцатилетнему Розье, конечно, были, без преувеличения, интересны. Однако сверх меры возбужденную и восторженную Беллу он, тем не менее, слушал вполуха. И с гораздо большей охотой, частенько украдкой, поглядывал на сидевшую с абсолютно прямой спиной утончённую и сдержанную Нарциссу, любезно не мешавшую кузену любоваться ею. Аккуратно заправив светлый локон за ушко тоненькими пальчиками, Цисси дежурно улыбалась в ответ и не перебивала ажитированный рассказ старшей сестры. Также она, на правах хозяйки, помогала Жоан в сервировке стола, изящно раскладывая по узорчатым хрустальным креманкам мороженое, ягоды и мармелад, и левитировала в чашечки с чаем аккуратные кусочки льда. Молчаливым, задумчивым, словно подёрнутым туманом пятном из их компании выбивалась только Андромеда, не похожая ни на одну из своих сестёр — и вообще, честно говоря, ни на кого не похожая. Среднюю из сестёр Блэк Жоан не могла полноценно прочесть и понять при всём желании. Андромеда всегда оставалась себе на уме, была немногословна, безразлична, отстраненна и, физически присутствуя, — мысленно всегда как будто бы отсутствовала. Девочка-призрак, девочка-иллюзия. Смотришь — и видишь вполне определенные контуры, очертания… Но что там внутри, за оболочкой, — оставалось решительно неясно. Нет, Андромеда Блэк, безусловно, соблюдала все заведённые в их семье ритуалы и правила. Исправно выдавала наружу заученные дежурные фразы и формальности, вела себя безукоризненно вежливо, отвечала на заданные вопросы, могла поддержать светскую беседу… Но не более того. Кем же являлась эта девушка, чего хотела, чем жила, о чём думала — оставалось и для Жоан, и для всех остальных непостижимой загадкой. Притом, как Жоан поняла из обрывков бесед, так было не всегда. Со слов сестёр — радикальные изменения в характере Андромеды произошли в последние пару лет… От размышлений её отвлёк ворчливый вопрос Беллы: — Ну а ты-то куда планируешь сегодня, счастливица? Твой перерыв на отдых скоро заканчивается. Будешь выбираться за пределы поместья? — Вообще хотела, — кивнула Жоан. — Рабастан освободится в районе обеда. Мы думали сходить в Косой переулок вдвоём. Прогуляться, переключиться, может, закупить что-то… То, насколько смешанные чувства у неё сейчас вызывало всё, связанное с Рабастаном, она предпочла не озвучивать вслух. Об этом подумает позже. Одна. — Инвентарь для кортов обновить не мешало бы. В Лютный за ним заскочим. И у меня заканчиваются зелья для волос. Последние остатки ушли на реанимацию того гнезда, которое возникло на моей голове после приобретения гордого статуса местной целительницы… — недовольно поджала Жоан губы. — Вот уж не жаловалась бы ты, а! — вспылила Беллатриса. — Тебе хотя бы отдохнуть дали! Да за такую щедрость — ты Лорду края мантии стоя на коленях целовать должна! Про себя хмыкнув, Жоан подумала, что уж что-что, а целовать края чьей-либо мантии — а тем более лордовской — в её планы никогда не входило и входить не будет явно. — Меня-то работой завалили по самое не балуй, — продолжила бурчать Белла. — И без всяких отдыхов! Уже глаза слипаются от просмотра подшивок прессы за минувший десяток лет… Сил нет! — Подшивки прессы? — удивлённо уточнила Андромеда, впервые выдавая хоть какое-то подобие эмоций. — Ну да… Про греков что-то поискать, да и в принципе… Милорд даже светскую хронику требует читать! И пересказывать ему все ключевые события минувших лет в высшем свете… — А это-то ему зачем? — поинтересовался удивлённый не меньше Андромеды Эван. — Я полагал, светская жизнь — не совсем то, что волнует вашего… — он замялся, подбирая подходящее слово, — предводителя. — Его волнует всё, что потенциально может быть полезным, — хмыкнула Жоан. — А из светских сплетен можно почерпнуть много информации. Которая в дальнейшем пригодится, если нужно выйти на какой-то контакт, с кем-то договориться… «…Кого-то пошантажировать или сманипулировать», — добавила она про себя. — Ну и Милорд же отсутствовал в стране не один год, — пояснила Белла, с забавно самодовольным выражением на личике кичась своей осведомлённостью. — Он проводил время в путешествиях, приобретал знания, совершенствовал мастерство!.. Пропустил многое, в общем. Вот я теперь читаю всё нужное — и ненужное — по его указке… Пересказываю… — вздохнула она. Однозначно не было ясно, жалоба это сейчас или личный повод Беллы для гордости. — Всяко лучше, чем проводить лето в отчем доме под одной крышей с родителями… — негромко обронила Андромеда. Цисси, побледнев от замечания сестры, как-то излишне нервно и суетливо принялась добавлять всем мороженое в креманки, чуть не смахнув одну из них на пол. Эван сразу же галантно бросился ей помогать. — Ничего, — авторитетно заявила Белла. — Вот выйдешь замуж — и станет проще. Подберут тебе нестарого и нестрашного жениха, уедешь из дома. Задышишь полной грудью. Или можешь у нас с Рудольфусом пожить летом. Мэллоуэй Хаус — вполне приятное местечко, между прочим. Его обустройством, правда, не я занималась… — О, уж в этом я как раз не сомневаюсь! — съязвила средняя сестра в ответ — к вящему изумлению Жоан, неожиданно бойко и живо. — Судя по убийственному амбре, которое затопляет воздух с каждым твоим появлением в пространстве, — всё приданое Лестрейнджей-Блэков ты спустила на склянки с парфюмами и зельями красоты! Немногочисленные оставшиеся средства, предположу, ушли на украшения и новые платья, — Андромеда фыркнула. — Но, разумеется, не на занавески и спальный гарнитур. — А ты не завидуй, — съехидничала Белла, не оставаясь в долгу. — Ты ещё склянки и гардероб Жоан не видела! Вот где можно разгуляться!.. Она мне сто-о-олько полезного прислала, когда отдыхала за границей! Жоан, закашлявшись, поспешно отпила ещё чаю и отвела взгляд. Осознанных планов по «окультуриванию» и украшательству внешности Беллатрисы у неё вообще-то изначально не было: всё получилось как-то само, походя. И сейчас, дорвавшись до доселе неведомых сокровищ по части женского шарма и избавившись от надзора родителей, Белла, конечно, развлекалась на всю катушку. Рудольфус в этот временный ажиотаж молодой жены философски не вмешивался. У этих двоих вообще сложился на удивление гармоничный союз, — подумалось Жоан. — Зато у меня теперь волосы лежат волосок к волоску! Посмотри, какие кудри! — Белла покрутила головой туда-сюда, демонстрируя оформленные объёмные пряди, и поправила сползшую с оголившегося плеча шаль. — А ты всё так и ходишь лохматая, нечёсанная! Надо за собой ухаживать, Андромеда! — наставнически вещала Беллатриса, словно в один момент превратилась не менее чем в Венеру по части сотворения красоты везде и всюду. — Партию для брака подбирает не только наш отец, вообще-то! Женихи и их семьи тоже смотрят, кого брать себе в союз. Тебе — нормального надо! Не какого-то старого урода. Может, из штаба кого хорошего предложат… — Ты не обо мне пекись, а смотри, чтобы твой новоявленный супруг не отдал душу Мордреду раньше времени, — флегматично парировала Андромеда. — С таким количеством парфюма, которое ты на себя выливаешь, — не ровен час, задохнётся… Белла, фыркнув, показала сестре язык. Эван наблюдал за перепалкой кузин с изрядным весельем и не вмешивался. Нарцисса же включилась в диалог сестёр — негромко и очень вежливо, как и подобает самой благовоспитанной леди: — Насчёт штаба — это всё-таки вряд ли… Даже не знаю, кого бы могли предложить для брака с Андромедой из числа местных джентльменов. Себастьяну сейчас не до того… Бэрроу, как мне кажется, договорными или любыми другими браками в целом не особо озабочены. Господин Каркаров не женат, конечно… Тут уже Белла открыто расхохоталась. — Каркаров?! Цисси, я тебя умоляю! С его-то репутацией?! Да отец скорее голыми руками задушит и собственную дочь, и любую не подходящую ей партию, чем позволит смешать кровь Блэков с кем-либо, кого лично он сочтёт недостойным! Если Игорь или кто угодно «не той породы» рискнёт претендовать на руку Андромеды — отец в тот же день похоронит их в одном гробу на двоих! Уж он-то не пожалеет, ты его знаешь! Внутри у Жоан всё противно сжалось, и она против воли кинула проницательный взгляд на Андромеду, о которой родные сёстры сейчас вели речь точно о вещи на выгодную продажу. Которую в случае «неликвида» попросту спустят в утиль. И, зная Сигнуса Блэка, — речь шла вовсе не об абстрактных метафорах… Однако Андромеда выглядела спокойной — слишком спокойной для текущей ситуации — и лишь сдержанно улыбалась в ответ. И в этот короткий миг Жоан стало по-настоящему жутко. Ибо улыбка эта — лично для неё — была до того однозначной, многообещающей и до сведённых скул знакомой, что она только диву далась, как остальные за столом ничего не заметили и не поняли очевидного. Эту же самую улыбку — вежливую, доброжелательную, кроткую, при абсолютно стальном взгляде и отсутствии иной мимики на лице — Жоан видела уже не раз. В отражении в зеркале. Когда речь заходила о её собственном договорном браке. Когда кто угодно «в свете» в очередной раз заводил унылую волынку о том, как бы получше её «пристроить» и куда. Она же — только слушала. Кивала в ответ. И улыбалась. Ровно так, как сейчас улыбается Андромеда Блэк. Точно зная, что ничьим фантазиям и планам на её счёт сбыться возможным не предоставится. Ни при каком раскладе. Какая причудливая ирония… Ни родные сёстры, ни отец, ни мать, ни кузен Андромеды Блэк — понятия не имели о том, с кем находились все эти годы под одной крышей. Уж кто-кто, а эта девушка не выйдет замуж ни по какому договору. Здесь и к гадалке ходить не надо. Её улыбка и взгляд в противовес сдержанному молчанию говорили лучше любых слов. Уж если что Жоан и удалось понять в эти короткие секунды о средней из дочерей Сигнуса и Друэллы, так это то, что судьбу своих сестёр Андромеда Блэк не повторит. И кого бы ей там ни сватали… До свадьбы с нежеланным мужчиной дело не дойдёт. Вся родня умоется махом. «Мерлин… — мысленно вздохнула Жоан. — Просто помоги этой девочке выжить на выбранном пути…».***
На контрасте с приятной прохладой вчерашней ночи, проведённой в скалистых шотландских горах, Запретном лесу и низинах лесных оврагов, где клубился влажный, свежий туман, а ветер забирался под мантию и гулял промозглым сквозняком по позвоночнику, — палящее солнце и тяжёлый, липкий воздух Суррея сводили его с ума и изрядно злили. Даже с Блэком пришлось негромко переговариваться не в кабинете, а в саду, бродя кругами по небольшому зелёному лабиринту, дающему спасительную тень. Неподалёку звонко журчал отреставрированный декоративный фонтан с мраморными бордюрами и фигурками амуров по центру; при приближении к краю лабиринта — виднелись гипсовые статуи и витые скамейки на открытой площадке, обильно засаженной цветами. Но Том, вновь и вновь обновляя охлаждающие чары вокруг их делового дуэта, уводил Сигнуса на очередной круг вглубь зелёного лабиринта, слушая монотонный доклад о том, как планируется распределять в оставшихся свободных спальнях Барфорда периодически прибывающих гостей штаба из других стран, особенно — в случае масштабных приёмов и проведения публичных кампаний. Разговаривать с Блэком Тому не очень-то нравилось примерно всегда. По той простой причине, что когда давным-давно одиннадцатилетний Том прибыл первогодкой в незнакомый ему Хогвартс — Сигнус Блэк уже был старостой Слизерина. И, по мере возможностей, помогал освоиться в серпентарии диковатому мальчишке без роду и племени из маггловского приюта. Которого чистокровные товарищи по факультету поначалу, что логично, приняли не просто настороженно-враждебно, но и с изрядной долей презрения, скепсиса, уничижения. Пока Том на первых порах не мог в достаточной степени защищаться от сверстников самостоятельно, ему подчас приходилось вынужденно подключать Блэка к решению тех или иных вопросов. Досаду и чувство собственной жалкости, неполноценности сие вызывало неимоверные. С тех пор Сигнуса Блэка Том интуитивно недолюбливал. Благо продлился период его уязвимости недолго. Том быстро адаптировался в аристократическом слизеринском змеюшнике и занял комфортные для себя позиции в местном микросоциуме. Но унизительные воспоминания даже спустя годы из головы никуда не делись. Уже к третьему курсу блестящий ученик Том Реддл продемонстрировал не только своему факультету, но и всей школе и свой выдающийся интеллект, и поразительные достижения в учёбе, и недюжинное магическое могущество, и изумительное мастерство в дуэлях и проклятиях — достаточные для того, чтобы запугивать даже старших. А уж раскопав свою родословную и связь с Салазаром Слизерином, заполучив славу лучшего ученика Хогвартса, сдав аврорам придурка Хагрида и этим якобы «спася» всю школу от напасти ужасного монстра, — он в своём высоком статусе укрепился окончательно. И на последних курсах обучения Вальпургиевы рыцари во внутренних беседах обращались к нему уже по титулу, а не использовали дурное и дешёвое маггловское имечко, указанное в его документах. И всё же… Все те, кто ещё смутно помнил, что за великим тёмным магом Лордом Волдемортом стоит нищий мальчишка из приюта Вула по имени Том Реддл, — вызывали у него фоновое раздражение и напряжение. К чести и физической безопасности Блэка, при всей тираничности и безжалостности его характера по отношению к жене и дочерям, — он был в достаточной степени догадлив, проницателен и, что немаловажно, изрядно трусоват, чтобы без дополнительных прояснений догадаться, что имени «Том Реддл», как и такого первогодки в Хогвартсе, которого он якобы видел и знал когда-то, — не существует и не существовало. А общается он сугубо с Лордом Волдемортом — и только. Как истинный домашний тиран, за свою шкуру Сигнус Блэк пёкся пугливо и отчаянно, глубоко в душе прекрасно понимая, что в случае чего с Реддла станется без зазрения совести оставить Друэллу вдовой, а девчонок — безотцовщинами. И те ещё помогут при случае. А потому он всячески старался быть полезным своему Милорду и упорно страдал выборочной трусоватой амнезией, помня и озвучивая вслух только то, что ему положено помнить и озвучивать. Но Тома сейчас занимала не болтовня Сигнуса. Он думал о вчерашней ночи и её значении. Всё наконец-то получилось так, как он задумывал.***
Тьма и туман Запретного леса сгущались вокруг фигуры тёмного мага густым, мрачным эфиром; лишь пробивающийся сквозь тени деревьев лунный свет и неяркое сияние Люмоса, едва искрящееся на конце тисовой палочки, развеивали обступивший его со всех сторон сумрак. Он двигался практически бесшумно, иногда оглядываясь по сторонам: лишние свидетели в его деле были ни к чему. Парочку тварей из числа местной фауны уже пришлось убить, включая не в меру любопытного одинокого кентавра и двух некрупных выродков акромантулов. Мантия пропиталась запахом их крови и даже на кожу попали отдельные брызги. Он сжимал в руке заветный медальон, едва заметно пульсировавший в ладони утробным теплом. Осколок души безотчётно стремился к воссоединению со своим хозяином. Но им не суждено было слиться воедино вновь: маг пришёл в Запретный лес лишь затем, чтобы извлечь украшение из местного зачарованного тайника. Тот скрывался в укромной нише — среди толстых корней многовекового древа с необъятным стволом, — охраняемый множеством искусных тёмных чар. В эту местность почти не совались обитатели леса, интуитивно чуя средоточие опасной, угрожающей магии. Как бы ни был хорош текущий тайник, уникальное наследие Салазара стоило перепрятать получше. Ушёл не один год на то, чтобы достойно подготовить прибрежную пещеру, которую он когда-то посещал с пугливыми приютскими сиротками. Потребовались значительные время, силы и магическое мастерство — его и сторонников, — чтобы собрать достаточное количество подвластных ему инферналов. Подобрать подходящие защитные заклинания, найти уникальное зелье с необратимым эффектом, установить антитрансгрессионный барьер, провести ритуал инициации входа через кровь… Он очень, очень постарался, создавая поистине неприступную крепость для этого крестража. Новоявленное хранилище было фактически неуязвимым. Нужды хранить ценнейший медальон Слизерина в глубинах Запретного леса больше не было. Дело оставалось за малым — переместить артефакт в пещеру и запечатать новый тайник. Позади хрустнула сухая ветка. Резко обернувшись через плечо и сжав цепочку кулона в тонких бледных пальцах крепче, он с подозрением огляделся и выставил палочку наизготове, намереваясь атаковать. За спиной никого не оказалось. Замерев в таком положении на полминуты, он внимательно, настороженно прислушивался. Посторонних звуков больше не раздавалось. Опустив палочку и выйдя из боевой стойки, маг неспешно продолжил свой путь к краю защитного купола, откуда можно будет трансгрессировать обратно в Барфорд. Покидать земли Хогвартса в который раз было досадно. Замок был самым родным местом для Тома Реддла — единственным домом и действительно значимым местом для сироты в течение многих лет. Он как сейчас помнил величие и прохладу бесконечных коридоров, огромные колонны и каменные балюстрады, движущиеся лестницы, галдящие портреты, шебутные привидения в общественных зонах, тишину и покой уединённого слизеринского подземелья, сырость и таинственность сакрального зала в недрах земли, где обитал Василиск — живое доказательство принадлежности Тома к редчайшим в своём роде змееустам. С ностальгией вспоминал свои ночные дежурства в роли старосты школы, когда никто не мешал ему исследовать Хогвартс от и до, вплоть до самых укромных его закоулков — Выручай-комнаты, Запретной секции библиотеки, скрытых за гобеленами и статуями проходов… Клятый старик лишил его этого, так и не дав должность преподавателя ЗОТИ. В первый раз — устами ведомого, слабовольного Диппета; второй раз — уже сам, напрямую. Тёмная магия и множественные эксперименты над телом и душой изувечили облик Тома — он знал это. Понял всё с первого взгляда и чёртов старик. Хвала небесам и редчайшим трактатам, с огромным трудом полученным в своё время в Албании, что в тот год удалось воссоздать рецепт поистине уникального зелья. То теперь ежемесячно варилось в Болгарии для поддержания и восстановления телесного воплощения тёмного мага, что вышел далеко за рамки допустимого, доступного простому человеку — пусть и могущественному колдуну. После создания последнего из крестражей он практически рассыпался на ходу. И теперь любое магическое истощение разрушало и уродовало его земную оболочку. Особенно острой «отдача» стала после разделения души на несколько частей… Зелье решало этот вопрос. С оговорками и неудобствами, временно… но пока решало. В последний раз взглянув на очертания величественного замка на фоне ночного неба, усыпанного яркими звёздами, вдохнув прохладный воздух шотландских гор и сырого леса, он трансгрессировал прочь, думая о том, что когда-нибудь и этот замок, и вся Магическая Британия, и, если понадобится, весь магический мир — будут принадлежать ему одному.***
Отделившись от молодняка Блэков-Розье, Жоан ушла бродить по саду Барфорда в одиночестве. Оставалось дождаться, пока освободится от своих дел Рабастан и они смогут погулять в Косом — правда, не вдвоём. Беллатриса, услышав, что есть возможность слинять из штаба под благовидным предлогом «обновления инвентаря», и узнав, что Жоан не прочь заказать несколько новых лёгких мантий и платьев на время ужасной жары, которая этим летом обещала периодически повторяться, безапелляционно заявила, что пойдёт с ними двумя третьим колесом. А скопившаяся подшивка прессы и светские сплетни подождут пару часиков её возвращения. На робкие попытки прояснить, что вообще-то Рабастан по возвращении из Каталонии планировал нечто вроде свидания для них с Жоан вдвоём — Белла только фыркнула и высказала очередное неясное для Жоан язвительное умозаключение о сомнительной личности Лестрейнджа в качестве кавалера и жениха. Чем именно ей так не угодил деверь и почему Беллатриса была как будто бы перманентно не в восторге от отношений Рабастана с Жоан и словно подспудно пыталась вставлять палки в колеса их роману, — оставалось не очень понятным. Но в суете всех этих сложных дней и задач поговорить о насущном с запальчивой и вздорной юной мадам Лестрейндж откровенно и напрямую — возможности у Жоан не подворачивалось. Наверное, в любой другой ситуации Жоан просто ультимативно отшила бы Беллу с её приставучестью и твёрдо сказала бы младшей подруге, что их с Рабастаном пара уходит на променад вдвоем. Но, откровенно говоря, после последних событий и новостей рядом с её уже практически официальным спутником Жоан фоново было не по себе. Тревожно, настороженно, нервно… Опасливо. Прохладно. Головой она давно всё понимала, конечно. Сюрприза не случилось. Ожидаемый, закономерный исход. Однако чувствами и телом — её по-прежнему коробило в компании Лестрейнджа. И сердце за разумом и пониманием категорически не поспевало. От каждого невольного прикосновения кожа к коже, от ласкового взора и хищного прищура, от подарков Рабастана, которые теперь вызывали скорее испуг и недоверие — когда он их там купил? где? кого походя убил по дороге? — было неуютно и напряжённо. И потому компания Беллатрисы в Косом и Лютном в некотором роде оказалась даже кстати. Списать заметную отрешённость и скованность Жоан с чистой совестью можно было на присутствие третьего лица… Ну и на нахождение в публичном месте в целом. О дальнейшем развитии их с Рабастаном совместного будущего Жоан пока не думала и наперёд особо не загадывала: минувшие два дня ушли у неё просто на то, чтобы нормально отоспаться, как следует поесть и привести себя в какой-никакой порядок, обильно заливаясь за закрытой дверью зельями от Шаболя, которые отец в избытке выписал в Барфорд. После того, как от физического и психического изнеможения она едва стояла на своих двоих, туго соображала и эмоционально вылетела в не самое адекватное состояние, самым главным было — прийти в себя. А дальше уже думать, что теперь делать со всеми новыми вводными. Открытые солнцу руки и плечи обжигало немилосердными палящими лучами: солнце явно входило в зенит; на лицо же падала спасительная тень от лёгкой летней шляпки с изумрудной лентой в тон льняному сарафану. Жоан передвигалась по саду бессистемно, бесцельно. В какой-то момент ноги сами привели её к мраморному фонтану у высокого зелёного лабиринта — видимо, какое-то нововведение Друэллы по части декора сада. Точно очнувшись от морока, Жоан огляделась по сторонам, пытаясь идентифицировать, в какую часть Барфорда вообще забрела. Окинув взглядом декорированную площадку, она почувствовала, что от открывшейся взору картины её колени едва заметно подрагивают и — против воли — подкашиваются. На лавочке в нескольких метрах впереди сидела знакомая мужская фигура — невысокая, с покатыми плечами, пшеничными, чуть вьющимися волосами и бакенбардами и благовоспитанно-чинным выражением лица; солнечный свет ослепительно отражался в светлом жилете, надетом поверх свободной белой рубашки, и до блеска начищенных летних ботинках. Всегдашние накрахмаленная манишка и старомодная джентльменская бабочка — вечные спутники этого мужчины — и в этот раз были на месте. Жара не отменяла правил его внутреннего этикета и обязательного соблюдения дресс-кода на людях. Рядом с Мишелем примостился его небольшой походный саквояж — такой же аккуратный, безукоризненно чистый и невыразительно бледный, как и сам Де Вержи. Мишель внимательно, вдумчиво изучал газету — кажется, французскую, а не местную, — и в общем выглядел ровно таким же, каким его запомнила Жоан в их последнюю встречу пару лет назад. Услышав хруст гравия под лёгкой женской поступью и увидев тень Жоан на земле перед собой, Мишель поднял голову, отвлёкшись от чтения, и на некоторое время замер в немой паузе. Как и сама Жоан. Мизансцена взаимного неловкого ступора продлилась буквально несколько секунд. После чего Де Вержи, следуя этикету, встал в присутствии дамы, вежливо кивнул и сдержанно, сухо поприветствовал: — Здравствуй, Жоан. Неловко поправив сбившиеся ленты шляпки чуть подрагивающими пальцами, Жоан присела в подобии реверанса и, дежурно улыбнувшись, вторила: — Здравствуй, Мишель. Что сказать дальше помимо этого, обоим было решительно не ясно. И потому Жоан, худо-бедно взяв инициативу в свои руки, учтиво и совершенно формально поинтересовалась: — Как у тебя дела? Столько лет прошло… Она ожидала не менее дежурного ответа и аналогичного вопроса от Де Вержи — чисто поддержания беседы ради. И уже даже готовила в голове сущую банальщину в качестве взаимной ничего не значащей белиберды, без подробностей описывающей, как там у неё дела. Вместо этого же — к её искреннему удивлению — Мишель лишь иронично, горько ухмыльнулся одним уголком губ и без всякого официоза, с печальной усмешкой, протянул: — Мерлин, Жоан… Молю, давай обойдёмся без изображения искреннего интереса к делам друг друга. Де Вержи покачал головой, садясь обратно на скамью, и взглянул на неё исподлобья, оценивающе. Разглядывая ту, что когда-то торопливые языки сплетников пророчили ему в жёны. — Мы оба знаем, что мои дела не волнуют тебя ничуть. Так давай не будем разыгрывать очередной спектакль. Последнего мне и так… хватило с лихвой. Она растерялась. Замерла. Не зная, что ответить на этот… Выпад? Упрёк? Констатацию факта? — Мишель, я… — В своё время всё уже сказала, — перебил Жоан он. — Давно и окончательно. Не услышать было сложно. Слышал, должно быть, — Мишель вновь невесело усмехнулся, — весь Париж. Она молчала, не понимая, как на это реагировать. Он молчал тоже, не облегчая Жоан задачу. Наконец осведомился: — Ты действительно хочешь обсудить подобное сейчас? Я приехал в этот ваш «штаб» строго по делу. Сугубо по большой личной просьбе Кристофа. И взаимодействовать готов только в рамках задач, не более. Что именно ты хочешь выяснить? Она впервые слышала, чтобы Мишель Де Вержи — обычно вежливый и деликатный до тошноты, мягкотелый, даже какой-то безликий, невыразительный — разговаривал с кем-то — с ней! — в таком тоне. Жоан и в самой смелой фантазии не смогла бы предположить, что он в принципе способен быть хоть с кем-то резок, сух и недружелюбен. Потому что всё, что отложилось у неё в голове об образе Де Вержи за их недолгое около-романтическое знакомство, — это тот факт, что Мишель напоминал ей благожелательного покладистого телёнка с джентльменской выправкой старой-престарой закалки и полным отсутствием агрессии. Она и его лицо-то по памяти воспроизвести могла с трудом — настолько он весь был… бесцветным!.. А тут вдруг такой… характер? Практически грубость, да ещё и в адрес дамы? Подумав, Жоан осторожно уточнила: — Я тебя… Обидела? Ранила? Де Вержи, глядя на неё со смесью скепсиса и неверия, насмешливо — и вновь совсем не в духе самого себя — поинтересовался: — Великий Мерлин… Обидела?! Жоан, ты себя вообще со стороны слышишь? Она так и стояла посреди площадки истуканом — в этом своём сарафане, прилипшем к влажной спине, и в казавшейся уже нелепой шляпе — и кожей чувствовала направленный на неё взгляд Мишеля. В его прозрачных, светлых глазах вместо привычного добродушия и расположения застыли раздражение, отчуждённость, холод и… осуждение? Вздохнув, он спросил в лоб: — Ты хоть иногда в этой жизни задумывалась над тем, что ты делаешь с людьми? — В каком… смысле? Голос её звучал глухо, сипло. Внутри чувствовалось нечто, чему ещё не находилось названия. Но это нечто начинало утробно и настойчиво царапать когтями изнутри. — Хотя бы раз, Жоан, ты пыталась посмотреть со стороны, насколько бессердечной, циничной, равнодушной и безжалостной ты бываешь, когда речь идёт о твоих личных интересах и уязвлённой гордыне? Когда все вокруг разом превращаются лишь в пешки — вне зависимости от того, что человек для тебя сделал и как к тебе относится? Осколки воспоминаний, связанных с их давнишним расставанием, в памяти Жоан собирались в единую картину плохо. Она помнила отдельные эпизоды, помнила нарочитый вызов, эпатаж, демонстративную эскападу… Но детали… нет. В полости «между» одиночных разрозненных кусков — было как-то… пустовато. И бессвязно. Де Вержи бесстрастно наблюдал за очевидно затруднённой мыслительной деятельностью, отражавшейся на растерянном лице Жоан, и, смилостившись, уточнил, как бы помогая ей собрать информацию воедино: — Какой была наша последняя встреча? — На приёме. У Бордюа, — точно послушная ученица у доски, машинально выдала Жоан. — Что объявил на приёме твой отец? — Что наши семьи планируют соединиться… Через брак младших детей Дю Беллей и Де Вержи, — также механично отчеканила Жоан. В голове встали всплывать более детальные картинки того вечера. — И что в ответ на это сделала ты? — спросил Мишель напрямую почти с жалостью. Впрочем, в тоне его плескалась изрядная доля неприязни. — Я… Жоан вдруг почувствовала, как лицо её заливает краска стыда, а кожу жжёт уже не от жара солнца. — Ты с громким криком и показной истерикой во всеуслышанье заявила, что скорее выйдешь замуж за домового эльфа или гоблина, а потомство — родишь от лукотруса, — чёрство «помог» ей Мишель. Она не перебивала. Конечности, кажется, оцепенели. — Всё это — на глазах у моей и твоей семьи, Жоан. И у доброй половины высшего света французской аристократии. Вместе с прессой. Которая дословно записывала и фотографировала весь этот публичный скандал. Почувствовав, что ей тоже пора присесть, Жоан в смятении опустилась на мраморный бордюр фонтана, ощущая, как до открытых участков кожи долетают брызги нагретой солнцем воды. — А когда мой отец и Кристоф попытались призвать тебя к порядку и сдержанности, а я постарался успокоить и напомнить, что насчёт свадьбы и соединения семей ещё ничего не решено, никакой помолвки не было, мы просто выходим вместе в свет и знакомимся ближе, я за тобой ухаживаю как за приятной и интересной мне девушкой, а Кристоф — банально поторопился в выводах и заявлениях, не спросив никого из нас и выставив обоих в дурацком свете, — ты и слушать ничего не захотела. Просто швырнула магией несколько коллекционных ваз Бордюа вдребезги, разбила пару подносов с бокалами и шампанским и прошипела напоследок перед трансгрессией, что ни о какой свадьбе или даже обсуждении помолвки между Дю Беллями и Де Вержи — и речи быть не может. Жоан оторопело молчала, глядя вперёд себя абсолютно стеклянным взглядом и начинала осознавать, насколько же подчас капризной, избалованной и несдержанной она позволяла себе бывать в запале тогда ещё девичьего, но от того не менее мерзкого характера… С людьми, которые, откровенно говоря, этого не заслуживали. — Полагаю, напоминать, что ты вытворяла после, будет излишне? Покачав головой и прикрыв глаза, Жоан безжизненно призналась: — Я стала активно появляться на известных приёмах… И намеренно мелькать в светской хронике. Мишель удовлетворенно кивнул, быстро заполучив от несостоявшейся невесты чистосердечную откровенность. — В компании десятка разных мужчин, — дополнил её воспоминание Де Вержи. — Напоказ. Позируя с каждым из них для фото для всех доступных газет. В пику отцу. В пику мне. В пику обществу. Всем демонстрируя, что ты никому не принадлежишь. И как кошка — гуляешь лишь сама по себе. Было эффектно, я не спорю. У меня только один вопрос, Жоан. Она, наконец, набралась смелости посмотреть Мишелю в глаза. — За всё время этой твоей бравады и борьбы за независимость — ты хоть раз задумалась обо мне? О моих чувствах? О том, насколько это было унизительно? Незаслуженно? Жестоко по отношению ко мне? Жоан сглотнула и, не выдержав его взгляда, вновь потупила взор, с преувеличенным вниманием изучая гравий, собственные сандали, основания статуй и палисадники с цветами. В фонтане, журчащем за спиной, в этот момент хотелось попросту утопиться, чтобы избавиться от хлынувших лавиной мук совести. Мордред, ну и кретинка же она… Безалаберная, избалованная девица!.. Как и говорил ей когда-то Лорд. Не раз. — Моё имя, как и фамилию Де Вержи в целом, полоскали в прессе ещё несколько месяцев, Жоан, — эти слова Мишеля подняли внутри ещё одну волну жгучего, практически непереносимого стыда и сожаления. — Дю Белли-то — ладно. Вы ко всему привыкли в плане сплетен и обсасываний вашей фамилии в газетах. Экстравагантным поведением славилась и Матильда. Да и их брак с Кристофом в своё время разбирали по косточкам. Но чтобы до такой степени планомерно и расчётливо искупать всё и вся в грязи фарса ради… — Мишель, я… Мне жаль… Это было… Звучало как жалкое блеяние. Де Вержи, у которого за пару лет с момента их последней встречи внутри явно изрядно накопилось, методично продолжил высказываться, не дав Жоан договорить: — Я же, как и моя семья, — не сделал тебе вообще ничего плохого. И ты знаешь, что я прав, — парировать было нечем. — Но на эмоциях, когда ты разозлилась на Кристофа, подобные мелочи тебя ничуть не волновали, не так ли? Желание Жоан скоропостижно утопиться в фонтане возрастало с каждой новой фразой Мишеля. Она пошла алыми пятнами стыда уже не только по лицу и груди — по всему телу. Прекрасно осознавая, что каждую его реплику, всю эту злость и обиду Де Вержи, — она абсолютно точно заслужила. — В своём гневе, возмущении, тщеславии, самодовольстве — ты вообще не различала, кто друг, кто враг. Била наотмашь по всем сразу. Никаких сомнений в собственной правоте и уникальности! И карт-бланш выкидывать любые номера, устраивать любые концерты. Звучная фамилия и отец с матерью ведь обязательно прикроют золотую дочурку со всех сторон? На упоминании мамы по лицу Жоан пробежала тень, а губы против воли дрогнули. Она почувствовала, что упоминание Матильды её задело. Мишель на выдохе зло подытожил: — Ты наметила себе цель. Избавиться от отцовской опеки и навязываемых тебе традиционных ценностей. Я понимаю. Но на эмоциях — ты в упор не замечала никаких препятствий к осуществлению этой своей локальной мести. Что я, что моя репутация, что репутация моей семьи и сопутствующие этому будущие сложности — в расход пошли все и всё. Потому что мадемуазель Жоан Дю Белль хотела повыяснять отношения с отцом через третьи руки и показать родителям и всему свету, какая она самостоятельная и непреклонная. Выплюнув последние слова, Мишель ненадолго умолк. Жоан даже не заметила, в какой момент своей речи Де Вержи вскочил со скамьи и сейчас стоял куда ближе к фонтану, практически нависая над Жоан сверху. Наконец он процедил: — И после всего этого, Мерлин и Моргана свидетели, Жоан, — меньше всего я хотел бы услышать от тебя невинный вопрос «как дела?» Она кивнула, молча. Понимая, о чём он. Признавая его правоту. И осознавая, что эти два года, как ни крути, разительно изменили её характер и приоритеты… Или всё-таки нет? Ведь и Лорд неоднократно упрекал её в чём-то похожем. Действительно ли она превращается в бессердечную дрянь, когда речь идёт о значимых для неё лично ценностях и принципиальных вопросах? Когда жаждет кому-то что-то доказать, блеснуть, поупиваться своей особенностью и безнаказанностью? Позволяет ли она себе жестокость, бесчеловечность, озлобленность? Не брезгует ли манипуляциями, истериками, шантажом и игрой через третьи руки, если ей очень нужно чего-то добиться? Ответы на эти вопросы — не лукавя — у Жоан уже были. Давно. Неприятные. Но… честные. — Тебе бы со своими делами разобраться сначала не помешало. А не моими интересоваться, — бросил Мишель напоследок, разворачиваясь к скамье и беря походный саквояж. — Я не раз слышал от окружающих, что ты бываешь чудной. Пугаешь людей своими проявлениями. Можешь выкинуть нечто… странное. Старался закрывать глаза на слухи. Не обращать внимания на сплетни. Но в итоге… Всё оказалось ещё хуже. Он с сожалением покачал головой. Тон его был пронизан острым, разъедающим душу разочарованием. — И нет, Жоан. Это не обида. И даже уже не злость. Скорее, мне просто жаль. И несколько грустно. Я не ожидал, что наше знакомство выйдет мне таким боком. Не ожидал, что ты поведёшь себя подобным образом в ответ на доброе к тебе отношение. Повисла тяжёлая, давящая тишина. Жоан молчала, впервые осознавая, что она вытворила несколько лет назад. Насколько была слепа в своих оценках, взглядах, суждениях… И главное — как бездушно-наплевательски могла отнестись к людям, которые вообще ничем перед ней не провинились. Просто попали под горячую руку. Ей явно было, за что извиниться перед всей семьёй Де Вержи… Внезапно Мишель преодолел разделявшее их расстояние и легко, по-джентельменски протянул Жоан свободную руку. Без слов предлагая помочь ей подняться с нагретого солнцем мраморного бордюра. Аристократичные черты чуть расслабились. Взгляд — смягчился. Он снова становился похож на самого себя. Жоан подняла вверх заплаканное лицо. Она даже не заметила, как из глаз брызнули предательские слёзы стыда. Взяв предложенную ладонь, Жоан с удивлением нащупала на безымянном пальце Де Вержи кольцо. Вопросительно посмотрела на Мишеля. Проследив за её взглядом, он сообщил: — Я женился месяц назад. Кристоф присылал от вашей семьи общую поздравительную открытку. Улыбнувшись, Жоан искренне произнесла: — Поздравляю. Мсье и мадам Де Вержи. Он вновь кивнул, принимая поздравление, на сей раз — благосклонно. — Ты… Ты этого заслужил. Нормального, Мишель. Понятного и спокойного, — Жоан не лукавила. — Я… Я рада. Что у тебя всё сложилось благополучно. Лучше, чем сложилось бы со мной. Это точно. Он согласился. Подумав, всё-таки добавил: — Ты как тропическая птица, Жоан. Яркая, красивая. Сплошной огонь и перелив красок. Привыкшая к свободе. Дикая, необузданная, вольная. Порхающая куда вздумается по своему желанию, — Мишель впервые за время их диалога улыбнулся более приветливо, хотя на дне прозрачных глаз плескалась печаль. — Стихия! Океан, пожар, а не женщина. Это неизбежно манит, привлекает внимание. Не может не привлекать. Я не знаю, кто бы смог сдержаться. Кто не отреагировал бы на твои обаяние и харизму. Энергетика, живость, чувственность, шарм, подобные твоим, — очевидно притягательны. Для любого мужчины. Здесь глупо спорить или приуменьшать очевидное. Возникла короткая пауза, в застывшую секунду которой Жоан ожидала закономерное после сказанных слов «но». И не ошиблась. — …Но и кто бы смог длительно удерживаться рядом со всей этой прелестью и фонтаном чувств, кто был бы способен справляться с волнами твоего меняющегося настроения и постоянно быть поблизости со всполохами огня, — я тоже не знаю, — честно признался Мишель. Не пытаясь её зацепить или обидеть. Просто констатируя. — С тобой слишком легко сгореть или утонуть. Во всей этой тропической феерии… Жоан оправила смявшиеся полы льняного сарафана; утёрла солёные дорожки с щёк. Мишель негромко обронил, направляясь в сторону особняка: — Большинству же мужчин для спокойного благополучного брака подойдёт обычная серая голубка…***
Она осталась одна. Фонтан — продолжал исправно задорно журчать; амуры в центре композиции — улыбались и резвились. Солнце — палило все также нещадно. Но его удушающего, обжигающего жара Жоан как будто бы больше не чувствовала. Все внутри неё оледенело и покрылось изморозью после злых, но честных и заслуженных слов Мишеля. Ей в который раз многое предстояло обдумать и переоценить. О себе самой, и людях, об отношениях с ними. О своём будущем. И о прошлом — тоже. Но прежде — точно стоило принять прохладную ванну и сменить одежду перед походом в Косой и Лютный переулки. Она развернулась левее, решив срезать маршрут к боковому входу в Барфорд через зелёный лабиринт, — и, сделав шаг, замерла, точно громом поражённая. Потому что у одного из выходов лабиринта, в тени высокой стены из ягодного тисса, стоял, оперевшись плечом на кромку растения и сложив руки на груди, Лорд Волдеморт. И улыбался, с нескрываемым удовольствием оглядывая её смущённое, заплаканное после разговора с Мишелем лицо. «Он всё слышал! — пронеслось в голове паническое, близкое к трусливой истерике. — Он теперь всё знает! Мерлин, да он же слышал всё, что сказал Мишель! Теперь и в штабе все узнают, насколько я бываю неадекватная и злобная!» И без того единомоментно искупавшаяся в стыде и муках совести, Жоан сейчас была готова буквально провалиться сквозь землю. Потому что в текущий момент у её откровенно неподобающего, мерзкого поведения и дурных черт характера появился ещё один свидетель. Да не кто-нибудь… а лично Волдеморт. Жоан так и замерла на полушаге посреди садовой площадки, не набравшись смелости идти дальше к лабиринту. Она бы просто не выдержала сейчас ни единой лордовской издёвки. Но и уйти куда-то в сторону — было бы уже нелепо. Тёмный маг тоже продолжал стоять на том же месте, с бесстыдным любопытством разглядывая Жоан, — точно ту самую тропическую птицу в авиарии. Открытые плечи и шляпка с лентами почему-то удостоились особого внимания. Теряясь, что же ей делать дальше — не бежать же, в самом деле, теперь в обратном направлении, сломя голову, — Жоан на всякий случай вздёрнула подбородок повыше и добавила во взгляд вызова. Хотя выглядело это, скорее всего, в текущий момент откровенно жалко. Волдеморт по-прежнему статично располагался напротив — не делая ни шага вперёд, ни к чему не приглашая и ничего не говоря. Жоан, прищурившись от слепящих глаза лучей, присмотрелась к оскалившемуся магу внимательнее. И в этот момент поняла, что ей стало окончательно не по себе. Потому что в улыбке Волдеморта, обращённой к ней, — не было ни издёвки, ни укора, ни насмешливого снисхождения. Подслушав со стороны всё, что она вытворила в адрес Мишеля Де Вержи и в принципе на что была способна в запале собственной ярости и грандиозности, Лорд, вопреки ожиданиям, не смотрел на Жоан осуждающе. Он ею восхищался. И улыбка эта — жадная, алчущая, полная интереса и одобрения, — пугала её до дрожи, хуже любого проклятья или угрозы. Потому что в эту секунду Жоан окончательно осознала самую нелицеприятную из всех возможных истин. То, что они с Волдемортом — в чём-то были не такими уж и разными. Постояв напротив неё в этой затянувшейся немой паузе около минуты, тёмный маг, так и не сказав ни слова, молча исчез в недрах тиссового лабиринта.