Смерть придет и найдёт тело, чья гладь визит смерти, точно приход женщины, отразит. Это абсурд, враньё: череп, скелет, коса. Смерть придет, у неё будут твои глаза. И. Бродский, «Натюрморт» // 1971 г.
***
«…достопочтенный синьор Паскаль Медрано был найден убитым и сожженным в прибрежном коттедже в Коста-дель-Гарраф со своей семьёй…» «…источник в аврорате сообщил прессе, что причиной смерти всех троих членов семьи Медрано являлось Убивающее заклятие…» «…расследование ведётся…» Осколки фраз на испанском влетали в сознание сквозь плотную завесу тумана, с большим трудом складываясь в единую картину. Жоан сидела молча, не шевелясь — в каком-то немом отупении, — и даже толком не слушала обсуждение, происходящее за столом. Какой-то частью сохранявшегося разума она понимала, что в эти минуты наблюдает лишь повседневную жизнь штаба. Не более того. У Лорда и Пожирателей были свои цели и планы. Пожилой сквиб Паскаль Медрано им мешал. Супруга его — вероятно, тоже. Как неудобные фигуры на шахматной доске. Банальные препятствия. Лишние детали. И никому из штаба, само собой, не было дела, какими людьми были супруги Медрано при жизни. О чём грезили. Чего хотели добиться. Чему радовались. О чём тосковали. Как жили своей большой семьей в солнечной Каталонии. Какие строили планы на будущее. Лорд отдал приказ. Рабастан и Рудольфус его выполнили. Убили трёх человек — и сожгли тела вместе с домом. Никаких сантиментов. Жоан чувствовала, что к горлу подступает тошнота с привкусом пепла, крови и палёного мяса. Украдкой посмотрела на отца исподлобья. Он ведь тоже задерживался в Каталонии на несколько дней… Был ли Кристоф замешан в случившемся? Или выполнял какое-то иное задание Волдеморта? Хотела бы она услышать правду на самом деле? Была ли к ней готова? Она всю жизнь знала Кристофа Дю Белля только как их с Робертом родителя. Хорошего человека. Заботливого отца. Любящего мужа Матильды Браун. Благодетеля, аристократа. Верного друга. Сына двух ворчливых консервативных стариков. Но какими методами её семья приобретала и увеличивала свои капиталы, связи и влияние до и после рождения дочери — Жоан никогда не касалось. Она жила на всём готовом и принимала порядочность отца и все материальные блага Дю Беллей как нечто, выданное по умолчанию. Задумывалась ли она о том, каким человеком был её отец за порогом дома? Чем занимался? Как примкнул к Лорду Волдеморту? Личности, прямо скажем, сомнительной морали, хотя и выдающихся способностей. Почему именно к нему? Понимал ли Кристоф, на что идёт? На что они оба идут теперь?.. В памяти всплывали тёплые эпизоды беззаботных прогулок в Каталонии. Те немногие дни, когда Рабастан приезжал навестить её. Они бродили по улочкам, держались за руки. Иногда Рабастан приобнимал её, мог поцеловать в узком переулке, пока никто не видел. Их променадам сопутствовали смех и безмятежность. Жар солнца, запах соли и йода, пропитавший эти улицы насквозь; галдёж продавцов и туристов из сувенирных лавок. По тем же каменным дорожкам, скверам и аллеям наверняка гуляли Паскаль и Клаудия Медрано. Возможно, и их дочь Сара. Скорее всего, они когда-то проходили мимо Рабастана и Жоан. Не представляя, кем является эта пара симпатичных туристов. Скользя взглядом мимо. А может, они где-то пересекались невзначай. Сидели на соседних террасах в уличных кафе. Обменивались парой приветливых слов ненароком… Кто теперь знает. А на днях Рабастан и Рудольфус Лестрейнджи проникли в семейное поместье Медрано. И убили всех, кто там был. Потому что Волдеморт приказал. Потому что эти люди мешали планам штаба. Скольких людей Рабастан убивал между встречами с Жоан в Каталонии? До и после их романтических прогулок? Поцеловав её на прощание — куда шёл затем? Ласково касавшись её ладони своей, какие заклинания швырял этой же рукой после — и в кого? А сам Волдеморт? Долохов? Эйвери? Себастьян? Кларисс? Аллен? Нотт? Остальные? Помнят ли они лица тех, кого лишили жизни? Имена? Или это просто… цели? Не более того? У Жоан кружилась голова и дрожали колени, тошнота усиливалась. Она чувствовала нарастающую слабость и понимала, что ещё немного — и она просто упадёт в обморок прямо посреди собрания. Голоса людей вокруг долетали точно сквозь вату, а перед глазами всё плыло. Она не расслышала, что к ней обращались. — Дю Белль? Вы ответите на мой вопрос? — настойчиво повторил Волдеморт. Ей показалось, или он смотрел на неё с едва различимым беспокойством?.. — Простите… Я… Что вы сказали?.. В горле пересохло и першило. Слова вырывались хрипло, глухо. Кажется, сильно упало давление. Кисти рук и ступни заледенели. Лицо тёмного мага проступало словно сквозь туманную пелену. — Вы сможете вместе с Беллатрисой просматривать подшивку прессы по вечерам? — повторно уточнил Лорд — нарочито медленно, членораздельно. — Я… Жоан медленно моргнула, пытаясь вернуть ясность замутнённого зрения. — Дьявол, да она зелёная как труп! — рявкнул Долохов. Каркающий голос болгарина больно ударил по барабанным перепонкам. — Жоан, вы в порядке? — обеспокоенный тон Малфоя звучал как-то очень тихо на фоне общего неровного гомона. — Попросить у эльфов чаю для вас? — Дю Белль, — грубо перебив своих подчинённых, вернул её внимание Лорд. — Вы что, переутомились? Все разом умолкли. Жоан выдавила в ответ очередной неразборчивый звук навроде мычания — и в этот момент отчётливо поняла, что к внятной беседе уже попросту непригодна. Лидер штаба рассматривал её пристально, оценивающе. И, наконец приняв какое-то решение, возобновил диалог. — Три дня перерыв в тренировочных боях, — отрезал Волдеморт. — Приведите себя в порядок и вернитесь в работоспособное состояние. Затем он обратился к Долохову: — Проконтролируй лично, чтобы все тренировки на корте проходили только с амулетами и предохранителями. Никаких боев без защиты. Иначе в следующий раз Каркаров и Кларисс, коль уж оба так стремятся повысить навыки ближнего боя, будут тренироваться со мной. Один на один. Это понятно? — Повелитель, — склонил голову Антонин. — И помогай Дю Белль с постановкой щитов на поле, когда будешь в штабе, — добавил Лорд. — Плюс понадобятся усиленные охлаждающие чары на кортах. Обещают аномальную жару в ближайшую неделю. Было бы неплохо, чтобы до возвращения Фредерики наша временная целительница сама не отправилась на тот свет. Жоан уже хотела было принять это как акт какой-никакой заботы о ней и её благополучии, но Волдеморт обрубил порыв её слабой надежды в два предложения: — Видок у вас кошмарный, как и состояние, — подытожил тёмный маг. — Верните как было. Выражение её лица и бледно-зелёный цвет кожи говорили лучше всяких слов. А потому Жоан только негромко вздохнула, не в силах спорить или парировать лордовские нападки.***
Она почувствовала, как большие тёплые руки отца помогают ей подняться и, приобнимая, выводят из библиотеки. Кристоф бормотал себе что-то под нос, но Жоан услышала только обрывочное «зелье… Шаболь… сон…» — и просто мерно кивала в такт, послушно давая увести себя в сторону гостевой спальни. У двери в её временное обиталище стоял, приветливо улыбаясь, старший из сыновей Лестрейндж. Вернувшийся, судя по всему, из Каталонии. — Ну наконец-то! — Рабастан помахал рукой и двинулся им с Кристофом навстречу. — Я совсем потерял тебя. Искал по саду, в общих помещениях Барфорда, в твоей комнате… Только трансгрессировал с вокзала, — пояснил он издали. При приближении и появлении возможности рассмотреть облик Жоан с расстояния полуметра — Рабастан резко осёкся и вопросительно взглянул на Кристофа. — Переутомилась, — слабо улыбнулся отец. — Отдохнёт, и пообщаетесь. — Хм… Конечно, — осторожно согласился Рабастан и оглядел Жоан обеспокоенно и внимательно. — В штабе такое… случается. «Что ж… теперь вообще все в Барфорде увидели, что я превратилась в бледное полуживое чучело. Лучше не придумаешь…». — Я провожу? — предложил Рабастан, подхватывая её под локоть. Жоан непроизвольно дёрнулась, почувствовав прикосновение Лестрейнджа точно ожог, и почти отшатнулась к перилам. — Осторожно! — воскликнул отец. Видимо, решив, что дочь просто неустойчива на ногах от усталости. Скомандовал: — Иди ляг. Я принесу зелье. Мистер Лестрейндж, доведите Жоан до спальни, пожалуйста. — Принимаю ценную ношу! — отсалютовал Рабастан шутливо, пародируя в этот момент манеру речи Каркарова. Вероятно, изрядно нервничал. Он нежно обнял Жоан за талию, не заметив, как его спутница сжалась и напряглась всем телом. Фотография сквиба с заголовком «Некролог» в памяти — сейчас обжигала сознание изнутри. А Лестрейндж продолжал как ни в чём не бывало: — Так и думал, что на тебя свалят приличную нагрузку из-за отъезда Бэрроу. Ничего, скоро они вернутся. И вместе с ними всё остальное тоже вернётся на круги своя. Фредерика обратно подхватит колдомедицину, и со щитами тоже будет попроще. На круги своя? Попроще? Это после смерти Аластера-то?.. — Кстати, я тебе серьги привёз. Помнишь, тебе понравились тогда в лавке? С зелёными сапфирами. Их не успели купить, я забрал. Красивые. Лестрейндж открыл дверь в её спальню и, заботливо поддерживая за плечи, уложил Жоан на софу. — Серьги уже завтра покажу. Сейчас ты и сама — зеленее сапфиров… — Рабастан негромко рассмеялся и, прищурившись, — хищно, в своей уникальной манере, — погладил ладонь Жоан, несильно сжав её ледяные пальцы. Она с трудом подавила желание одёрнуть руку, точно к её коже прикоснулся ядовитый скорпион. Жоан понимала, что дело не в Лестрейндже. Вовсе нет. Он не создавал никаких иллюзий на свой счёт. Никогда не врал о том, чем именно занимается. Какими методами решает возникающие проблемы и выполняет приказы Лорда. Как и все остальные в штабе. Виной были лишь её собственные наивные заблуждения. Воздушные замки и какие-то совершенно нелепые, детские надежды. Что, быть может, благородный аристократ Рабастан Лестрейндж агрессивно и хищно сражается только на корте, только с другими ребятами — не более того… А вне штаба, например, подрабатывает зельеваром. Или ингредиенты в теплицах выращивает. Торгует чем-то в семейном бизнесе. Путешествует… Глупость, конечно. И беспросветная простодушность. Рабастан — отменный боевой маг. Всегда им был. Здесь у всех кровь на руках, начиная с Волдеморта. И сама Жоан — не лучше. Она лично помогает сейчас тренироваться всем тем, кто потом будет убивать. Залечивает их раны, восстанавливает после тренировочных боёв. Чтобы потом они, при необходимости, могли сражаться в боях реальных. И не до первой крови. А до конца. И их победой — будет чья-то гибель. К которой и она, Жоан, косвенно приложит руку. «Какая же ты двуличная, лицемерная дрянь, милочка… — безжалостно резюмировала Жоан самой себе. — Да ещё и недалёкая, малодушная. Предпочитающая до последнего закрывать глаза на очевидное. Трусливая и лживая гадина. Твои мать и брат, даже при учёте всех внешних обстоятельств, были бы просто в ужасе от того, где и с кем ты оказалась, чем занимаешься и в кого превратилась…». Но Матильда Дю Белль уже два года как мертва. Как и Роберт. И теперь некому читать нотации и морали. Вразумлять, уповать на милосердие и добродетель. А отец, как и сама Жоан, уже замешан во всём происходящем по уши. И тянет их участие в волдемортовских планах — на приличный срок… Если не на поцелуй дементора.***
Отец принёс зелье. Домовиха Блэков — крепкий чай. Рабастан в своей странной, отстранённо-прохладной манере продолжал суетиться вокруг. Распрощавшись с ними всеми и заверив, что ни в какой обморок без их надзора она точно не упадёт, Жоан наконец стянула убогое заляпанное платье и швырнула его на пол, забрав предварительно из кармана свою палочку. Подумав пару секунд, отправила огненный шар вдогонку: — Эванеско! Ткань вспыхнула, и спустя считанные секунды на ковре не осталось и напоминания о наряде. «Так-то лучше…» — подумала Жоан. Хотя лучше ей, конечно, не было. По-прежнему лёжа на диване — уже в одном белье, — Жоан приманила свой багаж. И, щёлкнув застёжкой, выудила оттуда то, в чём так отчаянно нуждалась. — Акцио, проигрыватель. Акцио, виниловая пластинка. Бросив вороватый взгляд на дверь, Жоан на всякий случай поставила Запирающее и Заглушающее заклинания. Наработанным движением палочки установила маггловский проигрыватель на полу, аккуратно водрузила нужную пластинку на круг. Слушать маггловскую музыку с использованием маггловской же техники в самом сердце сосредоточения ортодоксальных чистокровных магов — было, конечно, небезопасно. И, что греха таить, весьма иронично. Но, честно говоря, сейчас Жоан было уже плевать на все условности, разделения и запреты. Она устала. Ей было горько, отчаянно и страшно. Она запуталась в себе, своих переживаниях и понятия не имела, чего ждать от окружающих, включая собственного потенциального жениха и родного отца. Но, что ещё хуже, — Жоан понятия не имела, чего может ожидать от самой себя. А потому — она опустила иглу на виниловый диск и просто дала музыке литься… «I don't know how You were diverted You were perverted too I don't know how You were inverted No one alerted you…» Пронзительный баритон известного маггла выводил строку за строкой, царапая нотами внутренности. А Жоан, лёжа без сил на софе, безжизненным взглядом смотрела в потолок, не вытирая слёз, и думала лишь о матери и брате.***
В дешёвой комнате ветхой маггловской гостиницы в Абердине, пропахшей потом, пригоревшей едой и неблагополучием, стояла тишина, нарушаемая лишь звуком ползающих где-то за стенами насекомых. Едва заметно скривившись от отвращения, Рексенор Аманатидис взмахнул палочкой из кедра, усиливая мерцающее защитное поле вокруг их хлипкой поскрипывающей кровати. Не хватало ещё, чтобы какая-то гадость заползла на матрас и укусила ночью: ближайшие сутки в этом убогом месте и без того не обещали условий курорта — ночлежку брезгливо обходили стороной и магглы, и маги. Мерлин, в каких только богом забытых углах им не приходилось скрываться от преследований в последние годы!.. Он устало смежил тяжёлые, напряжённые от долгой дороги без сна веки. Передвигаться между городами приходилось очень аккуратно, часто используя маггловский транспорт и незаконные магические артефакты сомнительного качества, — да ещё и в тёмное время суток. Запасы Оборотного зелья, особенно важного для их примечательных лиц, уже подходили к концу. Укрываться же в заброшенных министерских локациях Британии — возможности, увы, больше не наблюдалось. Не после того, как их накрыла оголтелая компания неизвестных бойцов. Вероятно, очередные наёмники или проплаченные чистокровными мракоборцы?.. Рексенор ещё сомневался в роде деятельности той группы, с которой им пришлось столкнуться в Сиденхаме. Да, те, кто выследили и атаковали их неделю назад, однозначно пришли по их души адресно и целенаправленно. Это не было случайностью или стечением обстоятельств. Напавшие имели чертовски хорошую боевую подготовку: Аманатидис и его ребята еле выбрались из облавы, спасаясь и выруливая, как обычно, на заранее заготовленных ловушках, хитроумии, эффекте неожиданности и умении грамотно распределять малочисленные ресурсы их разношёрстной группы. Но были ли напавшие на них люди чьими-то наёмниками?.. Совсем не факт. Слишком лощёные лица — аристократичные, надменные. Хоть и немаркая, но дорогостоящая, из хороших тканей одежда. Вероятно, купленная прицельно «для задания». Подготовленный маг защиты. Многочисленные амулеты и обереги — недешёвое удовольствие… Нет, эти однозначно не были похожи на цепных волков или сорвиголов, берущих заказы за деньги. На сей раз его с союзниками, судя по всему, преследовали господа из высшего сословия. Лично. И это наводило на определенные размышления. А ещё — на необходимость вновь тщательно скрываться. Нырять на самое дно. И пока — оттуда не выныривать. Ибо тот факт, что никто из пришедших за ними в Сиденхам не скрывал своих лиц, явственно давал понять, что рассчитывали эти люди на вполне конкретный исход боя. Где выживших свидетелей в лице Рексенора и остальных — попросту не останется. Аманатидис с неудовольствием поморщился, услышав, как за стенкой в очередной раз кто-то скребётся, а в коридоре гостиницы слишком громко скрипят прогнившие половицы под чьим-то тяжёлым нетрезвым шагом. Стоили ли все эти неудобства и страдания, причиняемые им и самому себе, и другим, выполнения той задачи, которую он кропотливо и методично реализует вот уже несколько лет?.. Рексенор точно знал лишь одно: только высшим силам ведомо, истинен ли и праведен ли его путь. Верно ли его группа идёт к цели и дано ли им спасти заблудших глупцов, не ведающих, к чему ведёт монополия на магию в руках у кучки «избранных» по принципу крови. На его плечах лежала поистине исполинская ноша: необходимость перевернуть застарелое колесо. Перераспределить магический баланс в мире. Баланс, безбожно нарушенный в последние века. Баланс, достигший апогея своей несправедливости и кривизны во времена расцвета Гриндевальда… Тёмного мага, который так жестоко, продуманно, злонамеренно обманул тех, кто истинно следовал за ним, жаждал лучшего мира, равенства для всех. Равенства, оказавшегося не более чем фикцией в руках умелого оратора, интригана и политика. Приманкой, на которую ради собственных власти и влияния Гриндевальд поймал таких наивных простаков, как их с Линосом отец. И таких, как Её родители… Чтобы затем, насмехаясь, попросту воспользоваться их доверчивым радушием и низвергнуть одураченных «равных последователей» до состояния слуг. Существ низшего сорта, которым в новом мире «всеобщего равенства» была уготована позиция рабов. Не по уму или силе, не за проступки или провинности. А лишь за статус их крови и происхождение. За отсутствие огромных сумм на счетах и политического влияния в высших кругах. И если бы речь шла только о банальном расслоении общества, о борьбе за деньги, статусы и побрякушки… Нет — то были мелочи. Глупость и горделивое самодурство, из-за которых почём зря пролилось море крови волшебников. Гораздо страшнее было то, как менялись концентрация и распределение магии в мире в принципе. Когда огромный её объём усилиями чистокровных скреп и традиций узко стекался в руки определённых семейств. Насколько чрезмерной, неуправляемой становилась пульсирующая в фактически селективно выведенных чистокровных волшебниках энергия. Что она творила с сознанием магов, как сводила их с ума. Соблазняюще пророчила неограниченное могущество всем, кто со временем неизбежно забывал о своей человеческой природе. Мнил себя почти что божеством, веруя, что может править и карать, коль уж внутри течёт и бурлит такое количество магического потенциала, сконцентрированного в наследованной крови. Меж тем эта магия, с присущим её природе свойством, спустя поколения начинала буквально разрывать и уродовать пресыщенных ею волшебников изнутри. Масштабная, не поддающаяся контролю — из-за своей отравляющей концентрации она превращалась из дара в кару небесную. Увечила и тела, и души, и разум. По капле, неумолимо начинала использовать вместо того, чтобы быть используемой. Порождала войны, заставляла одних подчинять себе других, калечила и ломала судьбы. И страдали при этом абсолютно все стороны… ведали они о том или нет. Нечто жуткое при подобных перекосах происходило и с природным балансом — абсолютным и нерушимым, — который был гораздо древнее и важнее всех этих тараканьих бегов властолюбивых дураков, почитавших себя сверхсуществами только лишь из-за своего чистокровного происхождения и фантазий об избранности… Рексенор же волею счастливого — или проклятого? — случая ненароком узрел самую суть магического мироустройства. Суть, доступную ведению лишь немногочисленных Potentias Coniugens. Знание, запретное и непостижимое для смертных. Запретное и непостижимое и для него самого, если бы он не наткнулся на тот вневременной трактат и не разобрался, не без помощи, что значат оставленные в нём символы. Зарисовки, надписи на непонятном языке… и пророчества столь древние, что составляют не абстрактные предсказания, но прописанный план бытия — от истоков и до заката времён. Он до сих пор не понимал, как ему удалось разобраться в этой запредельной для обыденного сознания информации. Не предназначенной для обывателей. Не предназначенной ни для кого вне сакральных ковенов. Тем не менее, насмешкой ли или волей чего-то большего — именно ему открылась истина. О магии и крови, о распределении энергии в мире, о Проводниках — существование которых не упоминалось никогда, нигде и никем. О балансе и смысле разнообразия в магическом обществе. О том, как важно распределение магического потенциала среди волшебников и иных существ разных кровей и происхождений. Как неукоснительно должны соблюдаться циклы. Одно — перетекать в другое. Соединяться, разрушаться, сталкиваться и обмениваться противоположным. Чтобы создавалось нечто третье. Сбалансированное. Делиться этим с другими, к его величайшему сожалению, оказалось невозможным. Его никто не слушал. Никто не понимал. Всех и так всё устраивало. Сильные мира сего хотели стать ещё сильнее. Получить монополию на чудо природы. Маги же с иным происхождением — ведать не ведали подобных тонкостей. Не хотели вникать, боялись выступать против привычного уклада. Давали себя уничтожать или помыкать собой. Только лишь потому, что их кровь была якобы «грязной». А на деле — жизненно необходимой для равномерности, для адекватного распределения той исполинской магической мощи, что вместе с кровью текла в их жилах и позволяла творить колдовство. Проводимостью нужно было разумно управлять. И так как традиционная закостенелая община не понимала, что творит и к каким последствиям это приведёт… Рексенор, сцепив зубы и отказавшись от мирской жизни, точно жрец, монах, проповедник, — взял переворот в общественном сознании и переустройстве магического мира на себя. Реализовывал его исподволь. И выравнивал баланс числа волшебников разных статусов вручную. Подчас жестокими, — но, увы, в текущей ситуации оправданными и единственно доступными, — силовыми методами. Чтобы не явился новый Гриндевальд. Или некто хуже, чем Гриндевальд… и подобная ему свита. Сошедшие с ума от своего магического всемогущества. От несбалансированного распределения, перекоса в Проводимости. Рексенор заплатил — и платит — за это всем. Приняв посмертную аскезу от самой жизни. От всего мирского бытия со всеми его удовольствиями, потенциалами, возможностями. Взяв в приоритет лишь одну цель — и служение ей. Потому что существуют в мире вещи, гораздо большие, чем он сам. Чем его жизнь и благополучие... Как бы ему ни хотелось иного. Ведь теперь и Ей вновь придётся остаться в Британии одной… Уехать с ними вместе — никак не получится. А значит — опять разлука, опять томительное ожидание в неизвестности, пока он проводит сутки за сутками с Налбатом и Эксархидисом в черт знает каких трущобах. Выполняет свою непростую, но такую важную миссию… Не ища ни понимания, ни поддержки, ни благополучия для себя самого. Она же — продолжает исправно нести свою личную вахту… Его прекрасная мстительная муза, карающее проклятие во плоти для всех недобросовестных ублюдков и проходимцев!.. Рексенор едва слышно вздохнул и перевёл замутнённый от усталости взгляд на мирно посапывающую на соседней подушке возлюбленную. Тёмная кожа отливала холодной бронзой в неверном свете луны, серебряные волосы почти что светились. Пока он и его головорезы искали подходящее место для временного укрытия в Абердине, на Ней лежала задача организовать портал с конечной точкой где-нибудь сильно подальше от Британии. Его тёмной музе пришлось не только скоропалительно разрешить свои собственные дела в Лондоне, но и изрядно порыскать вдали от столицы — по подпольным лавкам и частным изготовителям разномастного незаконного барахла, чтобы наконец добыть нужный артефакт. Да ещё и заночевать с ними тремя в этом адском клоповнике на прощание согласилась… И чем он только заслужил подобную преданность и самоотверженность в этой жизни?.. С его-то грехами и чёрствой душой. Парадокс, но Она никогда не жаловалась, никогда не сомневалась в нём. Следовала любым, даже самым смелым и рисковым планам. Ловко добывала закрытую информацию. Исправно помогала из раза в раз — порой даже больше, чем все мужчины его команды вместе взятые. Уникальная. Сильная. Талантливая, хитроумная, юркая. Незаменимая. И чем он платит ей в ответ? Ночёвками в жутких замызганных забегаловках на отсыревших соломенных матрасах и постоянно нависшей над их головами опасностью? Вот уж то ещё счастье для женщины… Без перспектив, без обещаний, без потенциала. И всё же вопреки всему — Она оставалась рядом. В памяти Рексенора на короткий миг всплыло иное женское лицо. Абсолютно новое в серой, безликой, мрачной — привычной ему — картине мира. Бледное, измученное, яростное. Покрытое копотью, кровью и сажей от взрывов, устроенных его бойцами. В обрамлении растрепавшихся каштановых локонов, со сверкающими от гнева и отчаяния оливковыми глазами, стиснутыми до белизны губами. Лицо этой девушки смотрело на него — и только на него — в упор. Он без какого-либо диалога, по одному только обвинительному, немигающему взгляду — острому, точно выстрел, — сразу же понял, что обладательница этих глаз жаждала убить его. Голыми руками. Самолично. Волны чистой, незамутненной ненависти искажали привлекательные, живые черты. Девушка из группы противника испепеляла Рексенора с нескрываемым, несдержанным бешенством, посылая стрелу за стрелой из-под дрожащих от злости ресниц. И без слов обещала, что когда-то именно её руки отправят его на тот свет. Что ж… кто знает, что сулит им будущее. Эти оливковые глаза уже были знакомы Рексенору. Он видел их пару лет назад в весеннем Париже. На другом лице. У другой женщины. От которой ныне остался лишь прах. В голове непрошеными видениями закружились воспоминания.***
Апрель, 1968 год Франция, Париж Благотворительный раут в поместье Ле Лодж
Негромкая заунывная музыка — такая же скучная, как и весь этот приём, — лениво разливалась в помещении, нехотя стараясь развлечь собравшуюся французскую аристократию мира магов. Очередной благотворительный вечер, очередное развлечение для богатых в пользу бедных. Рексенор удерживал на лице вежливую улыбку, присущую его текущей роли, и исправно подавал шампанское ведущим бессмысленные светские беседы господам и дамам. Скоро всё закончится. И для него… и для них. Он коротко кивнул Линосу, который с бесстрастной миной услужливо внимал заказу двух бородатых толстяков с залысинами; внимание от комичных проплешин те безуспешно пытались отвлечь вычурными дорогостоящими мантиями и золочёными тростями с щеголеватыми набалдашниками. Судя по доносившимся обрывкам их сбивчивого диалога, среди всех эксклюзивных вин вечера чистокровные джентльмены хотели получить самое что ни на есть преэксклюзивное. И потому исправно теребили младшего брата Рексенора, требуя к себе особого отношения, точно капризные дети. Мерзость. Пройдя по узкому петляющему коридору помещения для персонала, Рексенор зашёл на кухню и взял подготовленный поднос с новой порцией хрустальных бокалов. План шёл своим чередом — их проникновение на приём осталось незамеченным. Часовые механизмы взрывных устройств, заложенных Пеоном и Линосом в разных частях здания, уже тикали, отбивая свой неумолимый смертоносный ритм. Оставалось не так много времени. Скоро им троим пора будет уходить. Яркий финал этого праздника жизни завершится уже без их личного присутствия. Шагнув обратно в коридор, Рексенор с размаху врезался в пузатого низкорослого мужчину — обладателя бордового цвета лица, седых моржовых усов и маленьких поросячьих глазок, чей цвет невозможно было разглядеть из-за нависающих складок на лице, точно у отъевшегося шарпея. С грохотом и звоном бокалы рухнули на пол, предварительно щедро плеснув содержимым на мантию высокородного гостя. Пожилой маг сразу же заголосил на чистом французском: — Идиот! Кретин! Криворукий! Ты совсем не видишь, куда идёшь!? Кому преградил дорогу!? Паршивец поганый! Я тебя живо научу уму-разуму и манерам!.. И без того алое обрюзгшее лицо покраснело от гнева ещё больше. Казалось, толстяк вот-вот лопнет от переполнявшей его злобы. Даже седые усы в гневе подрагивали в унисон возмущённому воплю. Рексенор поспешно натянул на лицо нарочито виноватое выражение и с большим сочувствием к участи дорогой мантии джентльмена начал извиняться. Породистый маг, казалось, и слышать ничего не хотел — и, вопреки положенному его породе воспитанию, продолжал изрыгать проклятия и оскорбления, переходя совсем уж на личности. Глядя на гостя сверху вниз (тот едва доставал Рексенору до груди), Аманатидис отчаянно старался не рассмеяться. Не сорвать бы весь план из-за такой ерунды… Спустя недолгие полминуты бессмысленных криков и возмущений в поле зрения Рексенора возникла незнакомка. Статная женщина — в возрасте, с приветливой улыбкой и смеющимися оливковыми глазами в обрамлении тонких морщинок. Распахнутая нарядная мантия гостьи была наброшена поверх вечернего платья на манер накидки, из выреза выглядывало ожерелье с россыпью драгоценных камней. В руках дама изящно держала бокал шампанского. Приблизившись к мужчинам, она участливо поинтересовалась: — Мсье Триаль, в чем причина вашего крика? Вы сейчас распугаете всех гостей и персонал!.. — в певучей французской речи Рексенору почудился странный акцент; коренной язык Парижа, очевидно, не был родным для этой гостьи. Отчаянно бордовый Триаль, вспыхнув, обвиняюще ткнул пальцем-сарделькой в Рексенора и прошипел: — Этот болван разбил посуду и залил мне всю мантию! А это натуральная шерсть! И шёлк! Ручная работа из ателье мадам Тоффи! — казалось, он вот-вот бросится на Рексенора с кулаками. Что, впрочем, при его габаритах и комплекции было бы заведомо проигрышным и даже комичным вариантом… Но неприятностей Рексенору, с учётом текущих обстоятельств, доставило бы изрядно. Аманатидис, следуя отрепетированной роли порядочного официанта, спешно пытался оправдаться и свернуть неприятный диалог как можно скорее: дурацкий конфликт с истошно орущим гостем мог помешать вовремя уйти с банкета до момента взрыва. — Мсье, мне очень жаль… Прошу прощения… Если вы позволите, я всё исправлю… Это крыло не предназначено для гостей мероприятия, увы… Здесь находится только персонал… Мы выносим блюда и напитки как можно скорее и часто торопимся… Толстяк резко перебил его, вновь перейдя на ор: — Я сам решу, где мне находиться и что делать! Вы, безродный хам, слышите! И не смейте прикасаться к моей мантии! Всякой грязнокровной падали не место среди… Деликатное покашливание женщины прервало пламенную тираду Триаля. В глубине оливковых глаз едва заметно сверкнули опасные молнии. — Жюбер, вы перегибаете палку. Подобные речи и… позиция, — тон её подёрнулся заметной прохладой, — не красят ни одного благовоспитанного джентльмена. — Но Матильда!.. — обиженно воскликнул толстяк. Та, не моргнув, продолжила: — Возможно, вы помните, Жюбер, что мой отец является магглом? Неизвестная Рексенору Матильда с вежливым интересом склонила голову набок и вопросительно взглянула на своего пожилого знакомого; в её каштановых локонах с едва заметной проседью игривым бликом отразился тёплый свет настенных бра. Помедлив, Жюбер Триаль нехотя кивнул. — А я, мои дети и невестка, как вы наверняка знаете, — полукровки, — лицо колдуньи озарила до невозможности доброжелательная улыбка, от многозначительности которой даже внутри у Рексенора всё немного сжалось. Триаль и вовсе будто сник, топчась на месте и поправляя несуществующие складки на пострадавшей мантии. Продолжать и дальше унижать проштрафившегося официанта низким происхождением по крови — означало бы поставить себя в крайне дурацкое положение: Жюбер Триаль рисковал ненароком оскорбить высокий статус гостьи, в упор смотревшей на него весьма заинтересованным, пытливым взглядом. Рексенор хмыкнул про себя и оглядел незнакомую Матильду с возросшей симпатией. В пару фраз эта деловитая женщина сбила с толстяка весь воинственный пыл и, Мерлин, кажется, даже умудрилась пристыдить мага! — Прошу простить мою несдержанность, мадам Дю Белль, — наконец выдавил сконфуженный Триаль после повисшей в коридоре паузы. — Это было грубо с моей стороны. Матильда Дю Белль благосклонно кивнула. По схлынувшему напряжению в воздухе Рексенор неуловимо ощутил, что милостивый кивок этой женщины был сродни помилованию царицы кому-то, уже лежащему на плахе. — Мсье… — всё ещё бордовый толстяк нехотя мотнул головой в адрес Рексенора. Поджав губы и дёрнув моржовыми усами, Триаль пошёл прочь, походя применяя очищающие заклинания к своей мантии. Узкий коридор опустел. Рексенор остался с женщиной наедине. Та, вновь улыбнувшись, предложила: — Позвольте помочь, — и, взмахнув палочкой, уничтожила осколки стекла на полу и лужу из шампанского. — Я распоряжусь, чтобы организаторы внимательнее следили за зоной персонала и не пускали в это крыло гостей. Не дело мешать вам работать. Насчёт формы, — она кивнула на испорченную одежду Рексенора, — вы справитесь очищающими заклинаниями или потребуется новый комплект? Вечер ещё долгий… — мадам Дю Белль вздохнула, и по выражению её лица Рексенор как-то интуитивно понял, что ей вся эта атмосфера кича и высокомерия не так чтобы очень близка. — Благодарю, мадам, — он чуть склонил голову, на сей раз — в знак вполне искреннего уважения. — Я справлюсь. — Что ж, — она приподняла свой бокал, дружелюбно отсалютовав. — В таком случае желаю вам хорошего вечера… — негромко хихикнув и подмигнув, точно юная девица, а не статусная аристократка, Матильда добавила: — И, надеюсь, уже без происшествий. Развернувшись в ту же сторону, куда отправился противный Триаль, приветливая мадам Дю Белль с прямой спиной двинулась в сторону общего зала. Внутри Рексенора что-то неожиданно и неприятно сжалось. Обычно сосредоточенный, спокойный, уверенный — взор мага растерянно забегал по стенам, бра, гобеленам, прямой спине гостьи, собственным рукам… Гонимый непрошеными мыслями и непонятно откуда вспыхнувшими эмоциями. Помедлив секунду, Рексенор окликнул Матильду Дю Белль: — Мадам!.. Та обернулась, вопросительно глядя на него. — Вам… — Рексенор запнулся. — Вам лучше уйти с этого приёма, мадам, — взгляд Матильды Дю Белль всё ещё оставался вопросительным. Он пояснил: — Это… не самое приятное место. С не самыми приятными людьми. Лучше уйти отсюда. Сейчас. Бессознательно он ожидал, что уж теперь-то эта женщина точно разозлится и одернет его, напомнив о своём статусе — и месте Рексенора относительно этого статуса. Однако Матильда лишь заливисто рассмеялась: — О, вы совершенно правы, дорогой! Публика здесь и впрямь препаршивая: деньги есть, а воспитание и манеры работают крайне выборочно. Их… идеология — весьма сомнительна. Да вы и сами видите, — она беззастенчиво махнула рукой, общаясь с Рексенором абсолютно на равных. — И мне приходится делать достаточно много на всех подобных мероприятиях для того, чтобы в этих тугодумах зародились хотя бы зачатки иных взглядов на вещи и людей! В родной Америке с этим, знаете ли, гораздо перспективнее, — доверительно пояснила Матильда, и Рексенор теперь понял причину странного акцента в её французском. Подытоживая свои размышления, мадам Дю Белль резюмировала: — Так что если я уйду с приёма, кто же ещё будет приводить в чувство этих зарвавшихся буржуа? — она вновь рассмеялась. — Не переживайте за меня. Я неплохо приноровилась к светским стычкам за долгие годы в «высшем», — Матильда демонстративно наморщила нос, — обществе. Навык дрессировки невоспитанных дикарей у меня отменный! В этом Рексенор, зная Матильду Дю Белль буквально считанные минуты, как-то совсем не сомневался. Наполненный теплотой и силой, взор этой женщины гипнотизировал, смягчал, а полная иронии и нежности улыбка, какие-то поразительные для возраста и положения колдуньи энергичность и энтузиазм заставляли внутри ворочаться странные, мятежные переживания… Интерес. Расположение. Сочувствие. Чётко наметивший свою цель на этот вечер — далеко не первую кровь на его руках, — Рексенор Аманатидис впервые засомневался в готовности реализовать задуманное согласно плану. То, что остальные на этом приёме заслуживали сгореть в праведном пламени его очищающей ярости, — оставалось истинным. Но эта женщина… Её прямота, честность, искренность, внутренний огонь и готовность менять скрепы силой собственных убеждений, запала и смелого энтузиазма вызывали в Рексеноре безотчётные симпатию и уважение. Он вдруг поймал себя на странной, противоречащей его привычным установкам мысли — и сам опешил от собственной заминки. Но стоило быть честным с собой: глубоко в душе Рексенору совсем не хотелось, чтобы деловитая, насмешливая и доброжелательная Матильда Дю Белль умирала на этом вечере вместе с другими аристократами. Вот только часовой механизм внутри бомб было уже не остановить. А значит… Его тяжёлые, давящие мысли прервал звонкий девичий голос. В коридор впорхнула какая-то блондинка в лёгкой приталенный мантии: симпатичная, молоденькая — значительно моложе и мадам Дю Белль, и самого Рексенора, — и фривольно, по-свойски повисла на руке гостьи: — Матильда! Мы вас совсем потеряли! Роберт всем клятвенно обещает, что вы сыграете на фортепиано! Господа уже вовсю готовят галеоны! Ваша музыка исправно собирает большие пожертвования для передачи на благотворительность! Идёмте же!.. Девчонка щебетала и заливалась, в то время как Матильда — ласково, по-матерински, — улыбалась ей в ответ и кивала. Исходя из информации, услышанной во время стычки с Триалем, Рексенор предположил, что эта блондинка — та самая полукровная невестка мадам Дю Белль, спутница упомянутого ранее сына Матильды. — Конечно, Кристин. Я уже иду. Я помогала… — мадам Дю Белль запнулась, без слов уточняя у Рексенора, как его зовут: во время стычки с Триалем официант не успел представиться. — Джошуа, мадемуазель, мадам, — поклонился женщинам Рексенор. Смелости назвать родное имя ему не хватило. В горле пересохло от собственного малодушия. — Да, мсье Джошуа случайно попал под каток царственного апломба Триаля… — Матильда скривилась. — Ну да ты и без меня знаешь этого старого зануду и скандалиста. В общем, мне пришлось вмешаться, пока Жюбер совсем не вышел за рамки. Блондинка согласно закивала, фыркая. — Эти его проповеди про сословия и кровь… Уши вянут! Рексенор бросил беглый взгляд на настенные часы. До взрыва оставалось не больше десяти минут. Колени и пальцы начинали мелко подрагивать. Время утекало. Он судорожно соображал. — Дамы, — Рексенор вежливо склонил голову и начал сочинять на ходу: — Позвольте в благодарность за вашу доброту отплатить вам скромным даром, — собеседницы с любопытством замерли, приглашая официанта продолжить. — Мы подготовили для этого вечера чудесный десерт по особенному рецепту. Но, увы, из-за редких ягод в составе десерт получился совсем небольшим. Всем гостям угощения, к сожалению, может не хватить. Могу я предложить вам отведать его отдельно, в беседке на краю поместья? Чтобы вы точно успели насладиться дивным вкусом. Я подам его вам туда лично. Приходите через пять минут, а затем вернётесь в общий зал. Задумавшись на пару секунд, Кристин переглянулась с Матильдой. Долгих размышлений девчонке не потребовалось: на её эмоциональность Рексенор и ставил. — Звучит чудесно! Обожаю десерты! И Роберт тоже любит… Пойду приглашу его — и отправимся в беседку! Заодно отдохнём от официоза. А благотворители подождут лишние пятнадцать минут. В конце концов, вы не каждый вечер им играете, Матильда! — Кристин заговорщицки подмигнула будущей свекрови. Помедлив, благосклонно кивнула и мадам Дю Белль. — Надо же, как не рассчитали с объёмом десерта… странно, что Адилин не доглядела при организации! Обсудим с ней после приёма, — Матильда покачала головой, удивлённая. — Кристин, иди сразу в беседку. А я пока позову Роберта. Его ещё надо выудить из цепких лап наших дражайших друзей… Сама знаешь, так просто от них не отвяжешься. Часовой механизм тикал в голове Рексенора, отбивая предсмертный ритм. К краю участка поместья взрывная волна тоже дойдёт… но остаточно. Матильда и её близкие, безусловно, пострадают, задетые пламенем. Но не умрут. Так будет честно, — заключил для себя Рексенор, договариваясь с собственной утробно ворчащей совестью. Он вклинился в беседу женщин, безотчетно поторапливая: — Через пять минут будьте в беседке. Десерт подаётся охлаждённым. Важно, чтобы он не потерял форму и вкус. Я принесу. Просияв, молоденькая Кристин упорхнула прочь из поместья, а Матильда, радушно поблагодарив приятного официанта, направилась за сыном. В помещении главного зала стоял негромкий гул. Все что-то обсуждали, спорили, махали мешками с галеонами и веселились. Рексенор молча переглянулся с Пеоном и Линосом, так же, как и он, разносящими шампанское гостям. Налбата в штат обслуживающего персонала не взяли: уж слишком приметная и выразительная у полувеликана была рожа, распугал бы всех богатеев. Рексенор подал знак брату и Эксархидису и подбородком указал им на выход из поместья. Пора было покидать локацию через заднюю дверь и поскорее убираться отсюда. Скоро от здания останется только пылающий котлован. Счёт пошёл на минуты.***
Июнь, 1970 Великобритания, Абердин
Лёжа на отсыревшем матрасе в задрипанной маггловской гостинице два года спустя после благотворительного вечера в Париже, Рексенор нехотя вспоминал последовавшие после взрыва суетные дни. В тот день взорвалось не только здание приёма — взорвалось всё магическое общество на всём континенте. Как они и предполагали при планировании теракта. Люди стояли на ушах, завалы ещё разгребали; под грудой камней находили раненых и убитых. Авроры спешно пытались разобраться в произошедшем, искали виновных. Рексенор ежедневно проглядывал хроники, оценивая масштабы проведённой ими операции и прикидывая дальнейшие стратегические шаги. В один из весенних вечеров 1968-го он привычным движением взял в руки очередную газету — и непроизвольно вздрогнул. Со страницы рубрики «ПРОИСШЕСТВИЯ» колдофотографу и читателям приветливо махала рукой Матильда Дю Белль; в глазах знакомой колдуньи плясали весёлые искры. Заголовок над фотографией шёл вразрез с приятным снимком и эмоциями женщины на нём: «КАРАЮЩЕЕ ПЛАМЯ: ИЗВЕСТНАЯ МЕЦЕНАТКА, ОРГАНИЗАТОР МНОГОЧИСЛЕННЫХ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ СБОРОВ И СВЕТСКИХ РАУТОВ МАТИЛЬДА ДЮ БЕЛЛЬ ПОГИБЛА ПРИ ВЗРЫВЕ В ПАРИЖЕ» За фотографией следовал сдержанный некролог, перечислявший все регалии и достижения мадам Дю Белль вместе с краткой биографией. Также сухо уточнялись сопутствующие детали рокового вечера — в огне погиб и старший сын Матильды, Роберт Дю Белль. Находясь в гостевом зале, они оба оказались в самом эпицентре взрыва. Будущая невестка семьи Дю Белль, Кристин Марбо, по неизвестной репортёрам и аврорам причине, незадолго до взрыва покинула здание поместья и отошла к сравнительно далёкому от точки взрыва краю участка. По причине чего и выжила — но, увы, погрузилась в глубокую кому без внятных перспектив возвращения в сознание. В заметке коротко упоминалось, что супруг и младшая дочь Матильды Дю Белль на рауте не присутствовали и в данный момент занимаются организацией похорон близких. Время и место прощания ещё уточнялись. Тонкие смуглые пальцы Рексенора в процессе прочтения новости едва заметно подрагивали.***
…Она не успела. Не успела. Внутри противно, едко саднило. Не важно, по какой причине — задержали ли её, усадили ли за треклятое фортепиано, или она сама передумала выходить в беседку за десертом от заботливого официанта… факт оставался фактом. Матильда Дю Белль не успела покинуть поместье на момент взрыва. И именно он, Рексенор, стал причиной её скоропостижной смерти. Он собственноручно убил приветливую и расположенную к нему и ему подобным мадам Дю Белль. Дочь маггла из Америки, прорвавшуюся в высший свет консервативной магической Европы. Не поддерживающую никаких притеснений и пытающуюся на доступном ей уровне хоть что-то изменить. Фото жизнерадостной колдуньи и посвящённый её безвременной кончине некролог оставили внутри Рексенора изрядный осадок, несмотря на успех проведённой группой операции. Перед внутренним взором нет-нет да всплывало открытое смеющееся лицо Матильды, странным образом запавшее в душу — и периодически выныривавшее из глубин памяти безо всякой системы и логики. Взгляд оливковых глаз, полный какой-то поразительной силы и убежденности в собственной правоте, порывистые, непосредственные взмахи рук, точно она болтает на улице с очередным знакомым, уверенный голос с американским акцентом — «Не переживайте, навык дрессировки невоспитанных дикарей у меня отменный!..» Что ж, с этим сложно было не согласиться. Жаль, что у Матильды Дю Белль не оказалось достаточного времени на приручение и дрессировку дикой ярости самого Рексенора. Ведь у них было всего минут пятнадцать на знакомство и диалог. Кто знает, может, и в его жизни и взглядах что-то ещё могло измениться… Но уже не теперь. Человеческая память ко всему адаптируется. Психика ко всему привыкает. Неизбежно с течением времени тот мимолётный разговор на рауте стирался, размывался. Рексенор всё меньше думал о случившимся, всё меньше сожалел, лицемерно успокаивая себя тем, что «лес рубят, щепки летят», и случайные жертвы в его деле неизбежны. Многие пострадают ради спасения оставшихся. Он умышленно, вымученно, нарочито не вспоминал о Матильде Дю Белль. Лишь пару раз в год, где-то на грани между сном и явью, Рексенор иногда встречался внутри себя с пронизывающим взглядом оливковых глаз этой женщины. Она смотрела молча, с немым укором, недоумением, невысказанным вопросом, растерянностью. Её образ во сне никак не мог понять, почему Рексенор поступил с ней и её близкими подобным образом? За что?.. Эти сны были хуже кошмаров. Вызывали давно и целенаправленно отключенные совесть и сожаления. Выворачивали наизнанку и царапали грудь изнутри. Но даже эти видения, эти бессловесные упрёки приходили к Рексенору всё реже, канув, наконец, в небытие. …До последней недели мая 1970-го года. Когда внезапно те же оливковые глаза на бледном, но уже молодом лице в обрамлении каштановых локонов с яростью смотрели на него всего несколько дней назад. В пылу битвы в пыльном плесневелом министерском здании. Рексенор не знал наверняка, кем приходилась та девушка Матильде Дю Белль. Сестра? Дальняя родственница? Или та самая младшая дочь, о которой бегло упоминалось в заметке? Скорее дочь, всё-таки. По возрасту подходит… Да и больно похожи. Не только внешне. Но и манерой, подачей, странной внутренней силой — каким-то неуловимым опасным огнём, сияющим во взгляде. Горькая ирония… Он убил мать и брата этой девушки. Разрушил всю их семью за какие-то минуты. Сжёг, оставив после себя лишь пепел, привкус тлена и безысходности. А теперь, два года спустя, она заявилась по его душу с толпой подготовленных хладнокровных бойцов, чтобы целенаправленно уничтожить и самого Рексенора, и всех его людей. Есть в этом, вероятно, какая-то высшая справедливость, насмешка судьбы, закономерная ирония. Мордред его знает… И лишь боги рассудят. После. Когда всё закончится. Он знал, что неизбежно станет объектом для вендетты огромного количества чистокровных магов. Тех, на чьих плечах веками держались скрепы старого мира. Которые он сейчас методично разрушал, уничтожая держателей этих самых скреп. И Рексенор был к этой вендетте готов. К ненависти, к гневу, к возмездию, к отчаянию… от всех, кого он лишил близких. Понимал, на что шёл. За что сам платит такую чудовищную цену — и заставляет платить их. …И всё же оливковые глаза смеющейся Матильды Дю Белль острым, укоряющим взглядом в горькую минуту философских раздумий царапали его чёрное, отказавшееся от милосердия сердце. Рядом раздался приглушённый стон. Рексенор повернул голову, стараясь не издавать лишних звуков; сон его возлюбленной был предельно чуток. На её тёмной коже выступила испарина. Губы поджались и скривились, лоб прорезали росчерки морщин; болезненная гримаса исказила прекраснейшее на свете лицо. Она вновь металась по кровати, мучимая давним кошмаром. Кошмаром, который много лет назад сотворили с ней «самые благородные господа». «Благочестивые» чистокровные последователи Гриндевальда… Те, что считали себя выше прочих. Уверенные в своих сверхпривилегиях «по праву рождения». И с этим его милой, его нежной, прелестной и чуткой — теперь жить. Из года в год пребывать разломанным пазлом, не имеющим никаких шансов собраться в единое целое. Больше никогда. И он не может ничем помочь. Даже если сожжёт ради Неё целый мир из мести… Это ничего не изменит. Всё самое жуткое уже произошло. Тишину ветхой спальни разрезали слабые мучительные стоны. Рексенор мягко поднырнул рукой под спину возлюбленной; по острому позвоночнику стекали тонкие струйки пота. Он ласково приподнял Её. Прижал к груди, баюкая. Стоны становились чуть тише, но дыхание ещё оставалось неровным. Он утёр испарину с тёмного лба тыльной стороной ладони. Сны опять преследовали, мучали, не давали забыть. Неровно вскрикнув, в неуправляемой судороге Она дёрнулась всем телом. Прядь белоснежно-пепельных волос, вспыхнув, окрасилась алым.