Главный прикол жизни Антона Шастуна

Антон резко распахивает глаза и подрывается, садясь так резко, что кровать сильно пружинит. Непроснувшийся мозг истерично бьет тревогу, убеждая, что где-то в ухе живет жук, и необходимо срочно его вытряхнуть. Шея начинает болеть от чрезмерного мотания головой, а внутри нарастает паника, пока Антон не слышит смех позади себя, наконец, складывая два плюс два. Арсений — сука такая — дунул ему в ухо. В негодяя тут же летит подушка, а вслед за ней и сам Антон. — Ты придурок, что ли? Читай правила ухо-воздушного боя! Никогда не нападай на спящих и ссущих! Да тебя в черный список до конца жизни за это внесут! Арсений кряхтит под Антоном, чувствуя, как тот тычет костяшками под рёбра, и обхватывает его прямо поверх рук, заставляя остановиться. Они возятся так ещё пару минут, пока не устают и не замирают на постели, тяжело дыша. Лучше б трахались — ей богу. — И тебе доброе утро, — влажно целуя в и без того пострадавшее ухо, посмеивается Арсений и откидывает с них одеяло, чтобы Антон снова не завалился спать. — А утренний поцелуй любимому мужу? Он противно вытягивает губы и лезет к Антону, видимо, чувствуя невероятный прилив сил для доебок — вот что значит впервые потрахаться спустя несколько месяцев. Зря Антон совершил это грехопадение. Тот только смотрит на сильно зажмурившегося Арсения и качает головой: ну не его уровень — зачем пытаться? Лучше бы сначала потренировался на обычном человеке, а не на мастере доеба — не переиграет же все равно. У Антона на каждую хитрость в голове тут же выскакивают еще десять, поэтому он просто резко вытягивает указательный палец и тыкает им в сжатые губы так, чтобы тот уперся в зубы. Если Арсений младенец в таких играх — то вот ему соска. — Пойдем, похаваем, да и реально уже ехать надо. Некоторые аттракционы только до обеда работают. Арсений морщится, но встаёт и всё-таки идёт одеваться — прислуга его видела и не таким, но светить не хочется. Открывая комод, он рассматривает одежду, пока его не отвлекают прилетевшим в спину полотенцем, которое он, кажется, положил на чужой телефон. — Если снова возьмёшь мою любимую кружку — я плюну тебе в завтрак, — кричит вдогонку Арсений. Антон думает отомстить за вчерашние колбаски, но понимает, что это даже рядом не стоит с тем, когда забирают любимые вещи, так что попить он может и из другой, которая, на самом-то деле, и нравится намного больше. «Лисы волкам не товарищи», но эту кружку Антон лично добыл путем воровства на прошлых выходных, так что поступок гангстера пересиливает какую-то дурацкую поговорку. Почему-то он знает, что Арсению нравится зеленый чай с земляникой, и заваривает именно его, хотя в прикол мог бы и ромашковый, но тот, опять же, еще успеет настрадаться сегодня, так что можно подарить почти что блаженное утро: контраст потом будет посильнее. Вспомнив о ромашках, Антон старается незаметно обнюхать себя, чтобы понять, насколько смешались запахи, но в аромате ромашек находится только пара увядающих ноток виски — всё-таки без метки запахи действительно не смешиваются надолго. — Так, я сделал чай, поэтому весь остальной завтрак на тебе! — Антон подключается обратно к реальному миру, когда на кухню выходит Арсений. Он знает, что такие просьбы — это еще один верный способ докопаться до Арсения: раньше тот не то что не готовил — просто не завтракал, но Антон искренне считает, что «незачем напрягать персонал без надобности». Хотя завтрак Антона чаще приходится на обед Арсения, так что, в целом, распорядок дня не так уж сильно и поменялся. С чужой подачи Арсений уже даже помнит, где стоят сковородки и масло — яйца, ожидаемо, всегда находятся в холодильнике. Он, конечно, не шеф, но Антон сжаливается и решает не говорить об этом, с аппетитом уплетая омлет с помидорами и мини-сосисками, которые сам выпросил позавчера в магазине. Они лениво пинаются под столом, обсуждая вчерашний недосмотренный фильм и всё-таки открывая вторую банку нутеллы, потому что первая была лично Антона, а вторая — общая. — Но Пеннивайз-то не человек! — размахивая руками, убеждает Антона Арсений, на периферии сознания понимая, что тот может просто стебаться над ним. — Естественно, в теории он может превращаться и в Дюдюку, но кто вообще боится Дюдюку? — Да мне на твоего Пеннивайза вчера похуй было: стремная морда, и все! А вот с Дюдюки я все детство ссался. Не подумай, я не в прямом смысле. Но прикинь, она вот так припрется и испортит тебе весь праздник, — Антон тяжело дышит, потому что потратил слишком много сил на крик. Хотя, что вообще можно объяснять человеку, который назвал прекрасную Дюдюку Барбидокскую какой-то там «Дюзюкой» — после этого только документы на развод и подавай. Но почему-то Антон даже не заикается об этом, а высыпает пакетик соли в чай, мерзко хихикая. Ничего, он сам еще ему покажет, что Дюдюка намно-о-ого хуже какого-то там клоуна. — Все возражения и возмущения принимаются только в письменном варианте и рассматриваются в течение пятидесяти рабочих дней, — прерывает Арсения Антон и встает, чтобы убрать пустые тарелки в посудомойку. — В путь-дороженьку. — И кто из нас ещё дед? — Арсений отплевывается и идёт за Антоном — все равно чай уже не попьёшь. * Дорога занимает не меньше часа, потому что Антону хочется в непременно самый большой парк, а пробки не выбьешь — разве что старательно дождёшься и объедешь. — Ну, что, веди, ковбой. Антон идет разве что не вприпрыжку, потому что энергии от ничего неделания накапливается много, так что почему бы не потратить ее на то, чтобы Арсений запыхался, следуя за ним. Хотя, утренние пробежки явно пошли тому на пользу, поэтому первым все же выдыхается сам Антон — ничего, еще не вечер. — Так, нам надо вон туда, — он тычет пальцем в огроменную очередь, которая как раз оканчивается прямо рядом с ними. — Выйдет дешевле, если не платить за каждый аттракцион, а просто купить безлимит на день. И, да, я помню, сколько у нашей прекрасной семьи денег — мне пофиг, — он уже невероятно доволен собой. — Да, дорогой, и все благодаря тебе, — он приторно улыбается и тянется мокро поцеловать в щеку — Антон уже сомневается, что тот делает это, чтобы побесить, а не потому, что ему самому хочется. Солнце нещадно печёт, и Арсений бурчит, говоря о том, что без прекрасной сгоревшей кожи они сегодня домой не вернутся, и Антон проливает половину бутылки воды тому на футболку, потому что он заботливый муж и образцовый омега. Он успевает сбегать за соленым попкорном, сладкой ватой, начос и, конечно, попить, каждый раз оставляя Арсения одного в этой очереди, бросая краткое «я на пять минуточек» и тому приходится только догадываться, как он обходит очереди в киосках за едой. Очередь же за билетами движется медленно и совсем неинтересно, но, когда они наконец-то оказываются у кассы, время, кажется, совсем останавливается. Антон тыкает во все дополнения к тарифу «Дневной», внимательно выслушивая про каждый и задавая уточняющие вопросы — и все это для одного только Арсения. Он бы и так взял всё и сразу, но кататься тут целый день — невозможно, а вот занять время чем-то надо, так что, почему бы не разговором с кассиршей на полчаса? — Спасибо вам огромное! Мы бы без вас вообще никак не разобрались, — прощание тоже затягивается минут на пять. — Все, круть, больше ни одной очереди, обещаю. А теперь… — Антон сверяется с картой аттракционов парка. — Мы идем в зеркальный лабиринт! В руках у Арсения еда со всего парка аттракционов, поэтому их не пускают внутрь зеркального лабиринта и приходится в срочном порядке запихивать в себя сладкое, а мороженое всё-таки отдать снующим детям, хотя Антон явно против. Соглашается лишь тогда, когда Арсений обещает купить ведро на вечер. — А ты уверен?.. — заходя и оглядываясь, начинает Арсений и дёргается от сильного эха и большого количества себя. И пяти Антонов, хихикающих и убегающих куда-то вбок. — Всех вас я точно не вывезу, — Арсений пытается привыкнуть, но то и дело натыкается на углы, поэтому передвигается медленно, окончательно теряя Антона из виду, но оттого стремясь найти его как можно быстрее. Антон — мастер зеркальных лабиринтов, и это — его авторитетное заявление. Еще лет в семь он постоянно гонял по ним: несся на себя же на полной скорости, не понимая, что что-то идет не так, а потом врезался лбом до синяков. Зато теперь Антон знает, как запутать любого. Он встает так, чтобы Арсению всегда было видно только его отражение, а не его самого, и уводит как можно дальше от выхода, заставляя теряться в бесконечных копиях себя. Антон зовет по имени, говорит, мол, «все, ладно, пойдем на выход», а сам стоит в дальнем углу, наблюдая через зеркала, как мечется Арсений. В конечном итоге, устав смеяться, Антон просто подбирается со спины, заставляя ошарашено распахнуть глаза от, наконец-то, общего отражения, и целует. Они отражаются в десятке зеркал, и везде Антон доволен собой. Исчезнуть так же легко, как и показаться, поэтому он снова пропадает в лабиринте, но в этот раз голосом зовет именно на выход. — Если ты меня и в этот раз заведешь в тупик, то поцелуем не загладить все! — кричит отражению Арсений и идет туда, откуда его зовут. — Мы идём в комнату страха, — приобнимая нарочито нежно за талию, говорит Арсений тихо на ухо и тащит Антона почти на буксире, хотя знает, что тот подобное ненавидит. — Подожди, о каком поцелуе ты говоришь? Ты что, успел еще и с зеркалом пососаться? — Антон останавливает Арсения посреди парка. Ладно, просто замедляет: к сожалению, у него все-таки недостаточно сил, чтобы оказать реальное сопротивление альфе, поэтому в ход идут психологические ловушки. Арсений не ведется и не отвечает, а, судя по сосредоточенному выражению лица, уже готов закинуть на плечо как в старые добрые, если Антон не начнет перебирать ногами быстрее. Делать этого не хочется, но ничего страшного, дальше в программе у Антона картинг — там оторвется. А комнаты страха, они же для детей, так что если посильнее зажмуриться, то просто страшные картинки на стенах его не напугают. — Только учти: я собираюсь орать, даже если будет нестрашно! — Если ты будешь громче, чем вчера — я обижусь. Арсений хмыкает и, отдавая билеты, усаживает их обоих на мини-поезд, уходящий в темноту за бордовыми шторами. Вокруг всё по классике — минимум света, максимум жути, включающей в себя задевающие плечи пальцы, резко спускающиеся на них резиновые пауки и возникающие тут и там хихикающие силуэты. Ну и, разумеется, «поломка» на середине дороги, которая есть во всех дорогах ужаса. Только Антон не знает ни об этом, ни о том, что актеры сейчас начнут усиленно к ним лезть, поэтому значительно напрягается. Даже если Арсений решает приобнять его за плечи, то такая защита ничего хорошего не сулит. Из-за угла появляется какое-то нечто, и Антон нервно сползает по лавочке, выдыхая тихое «блять». Он подтягивает колени к лицу, упираясь пятками в бортик, в итоге полностью уходя от прикосновений Арсения и сжимаясь в клубок. — Сука, да почему так страшно-то, — у него сердце колотится так, что все монстры должны были уйти, приняв Антона за своего — еще пара секунд, и он станет трупом. Арсений, кажется, пытается успокаивающе погладить его, но от короткого прикосновения к макушке Антон дергается так, что дает себе коленкой по лбу, а потом сжимается еще сильнее, жмуря глаза и задерживая дыхание, пока поезд не начинает двигаться. От страха к горлу подступает тошнота, а голова кружится — Антон ненавидит ужастики и комнаты страха. Арсений, видимо, понял, что совершил очень большую ошибку, и пытается успокоить дрожащего Антона, но тому от этого только хуже. — Блять, Антон, потерпи ещё немного, сейчас все пройдет, — он выставляет руку над ним, чтобы все прикосновения актеров приходились на Арсения, и даже не вздрагивает, сосредоточившись на том, чтобы загладить свою вину хоть как-то. По итогу они выезжают довольно быстро, потому что поломка случается ближе к концу, и, выходя, оба жмурятся от яркого света. Арсений заглядывает Антону в лицо, кажется, пытаясь понять, все ли нормально, и не было ли это перебором. — Ты как? Антон тяжело дышит и плюхается на бордюр, потому что свободных лавочек нет, а если и есть, то идти до них явно слишком далеко. Он держится за сердце одной рукой, потому что стук того все еще отдает в ушах, а второй сжимает бетон под собой до побелевших костяшек. — Арсений, больше не надо, пожалуйста, — это все, что он может пробормотать. Антону бы сейчас упасть в успокаивающие объятия, но он не может дотронуться до человека, напугавшего его — кажется, что тот снова сделает резкое движение, и тогда сердце остановится. Так было ровно столько, сколько Антон себя помнит, поэтому дело даже не в Арсении — просто он сам не может. — Давай посидим еще чуть-чуть. Арсений остается рядом и не напирает — ждёт, пока Антона перестанет потряхивать, а дыхание выровняется. — Могу обнять? — негромко спрашивает он, и, когда после недолгой паузы Антон кивает, осторожно обнимает, накрывая его, как одеяло, и, кажется, даже успокаивающе покачивая. — Прости, я правда не понял сначала, что ты так сильно боишься всего этого. Я виноват. Кажется, Арсению и правда важно, чтобы Антон чувствовал себя с ним комфортно, а видеть его таким он не хочет больше никогда в жизни. Антона успокаивает запах ви́ски — он укутывает и погружает в какой-то транс, расслабляя и помогая прийти в себя. Понятно, что Арсений действительно чувствует себя виноватым и старается поддержать, и почему-то Антон верит ему. Может, потому, что чужая шея все еще неуловимо отдает дедовской настойкой? Антон в деревне никогда не был — всю жизнь в особняке и частном лицее-пансионе, зато вон каким чудесным омегой вырос — но он верит, что если забраться в шкафчики с травами, то пахнуть будет именно так. Почему-то все всегда говорили, что запахи омеги и альфы должны идеально подходить друг другу: апельсин и яблоко, чтобы вышел фруктовый салат; фиалки и тюльпаны — букет. И всегда сочетания такие милые и романтичные, что аж блевать тянет. Это все будто ненастоящее и слишком обобщенное, зато вот дедовская настойка представляется конкретной и реальной. — Почему ты тогда решил про свадьбу? Я понимаю, почему забрал: шок, и все такое, но откуда эта идея потом? Арсений явно не удивляется вопросу — они должны были когда-то поговорить насчёт этого. Он продолжает медленно покачиваться, мимо них проходят люди, но их обоих это не беспокоит. — Вообще-то сначала это была шутка, я думал, ты пошлёшь меня и сбежишь, посчитав больным, — Арсений шепчет, и Антон не слышит парк, только чужой голос. — Но я просто давно думал о том, что хочу семью. Не дети, борщи на обед и уборка по субботам — а просто ощущение семьи рядом с человеком. Не то чтобы я сразу понял это по твоим глубоким глазам цвета мокрой травы и прелестным вьющимся пшеничным волосам, просто совсем не осознавал сложившейся ситуации, а другой кандидатуры на примете не было, — он усмехается, потому что это абсурд. — Хотя свадьба — это все ещё прикол. Антон сначала ухмыляется, а потом и вовсе расплывается в улыбке: он всегда считал, что в жизни прикол стоит на первом месте, так что вся эта ситуация, свадьба, да и вообще совместная жизнь — то, что, наверное, и виделось в мечтах, если бы те у него вообще были на эту тему. Настойка дедовская — лучший прикол. Что он испытывает к этому альфе — непонятно, хотя такой ответ на вопрос Антону не нравится, поэтому для себя он решает, что испытывает «прикол», и хер знает, что это за чувство. На самом деле, сейчас и не важно — важно то, что на душе снова какая-то непонятная гармония, а ноги сами ведут веселиться дальше — не зря же они отдали по две пятьсот с хари. Арсению о своих размышлениях он расскажет как-нибудь потом, потому что сейчас: — Спорим, я тебя на картинге просто размажу? — Да ты водить вообще умеешь? — возмущается Арсений слишком громко, хотя не уверен, так ли важно это в картинге. Антон путем каких-то рассмотрений выбирает себе наиболее удачную, на его взгляд, машинку, а Арсений просто берет красную, потому что цвет классный. Возможно, он сам и не так сильно разбирается в этих ваших парках аттракционов — меньше надо было мужиков в карты разводить, может, было бы время и научиться. Пока он разбирается в управлении, в него со скорости врезается ржущий, как ни в чем не бывало, Антон, и Арсений отлетает на несколько метров, наверняка собираясь мстить. — На, нахуй! Это тебе за колбаски, придурок! — Антон заливисто смеется, будто действительно и не сидел на том бордюре пять минут назад. Неужели Арсений думает, что Антон бы привел туда, где он не король мира? Это просто глупость — такая же глупость, как думать, что красный — крутой цвет. Он похож на выблеванный кошкой фарш! Именно это Антон, конечно, и кричит, подрезая Арсения, даже не из-за того, что у него есть острая необходимость всегда озвучить свое мнение, а потому что побесить — это святое. — Если сможешь хоть раз толкнуть меня за… — Антон проверяет, сколько времени осталось до конца заезда — Шесть минут, то сходим в эту ужасную будку для поцелуев! — да почему он всегда спорит на романтику? — Ты до конца жизни будешь шантажировать меня этим? — выгибает бровь и скрещивает руки на груди Арсений, будто он поддастся, но в ту же секунду снова хватается за руль, выворачивая его и пускаясь в погоню. — Начинай считать время, дорогой! Антона эти умилительные прозвища почему-то не бесят — они женаты, так что, с чего его должно это волновать? А вот то, что Арсений в поте лица старается хотя бы задеть чужую машинку — волнует. После пяти минут агрессивных попыток тот замедляется и вытирает пот рукой со лба, но Антон все равно настороже, несмотря на общее веселье. Но, видимо, недостаточно, потому что Арсений, не кладя руки на руль, вдавливает педальку газа, сильно ударяясь о край и быстро отлетая в другую сторону — прямо в Антона. Не очень честно — зато действенно. — Эй! Я был не готов! Давай еще раз! — кричит Антон, выбираясь из своего кара, но и так прекрасно понятно, что второй попытки ему никто не даст. Арсений быстро идет ему навстречу, несмотря на то, что до конца сеанса еще тридцать секунд, а другие игроки все еще ездят. Цепкая хватка на запястье, и Антона снова куда-то тащат, как теленка на веревочке — это даже не смешно. Он резко тормозит и вкладывает свою ладонь в чужую, переплетая пальцы: все равно сейчас целоваться будут, что уж тут из себя строить? Арсений, видимо от неожиданности, приподнимает одну бровь, а потом мысленно машет на все рукой и заводит их обоих в будку тошнотворно розового цвета. Та узкая до невозможности — видимо, влюбленные пары должны сидеть исключительно друг у друга на коленках. Антон сразу нажимает пару кнопок, чтобы рамка была с Бетменом и пододвигается к Арсению. — Только учти — это тебе и на День рождения, и на Новый Год! — и снова целует первым, когда видит, что на экране уже пошел обратный отсчет. Арсений посмеивается в поцелуй, получая тычок в плечо, а затем слышится щелчок. Он кладет ладонь на шею, большим пальцем поглаживая небольшой засос под ухом, и поворачивает голову чуть в бок, чтобы поцеловать глубже. Видимо, фотки будут не только их целующихся, потому что Арсений отрывается на секунду, чтобы укусить чужой вздернутый нос, а после снова чмокнуть поджатые губы, обводя их языком. — Может, ещё по парочке фоток? — слыша, как те печатаются, спрашивает Арсений между короткими поцелуями возле рта. В итоге все заканчивается тем, что Антон практически залезает на колени, а на последних фотках печатается уже только его затылок, спина и немножечко стены — хоть в рамочку вставляй. — … четырнадцать, пятнадцать. Арсений, на черта нам 75 фотографий, — Антон смотрит на половину из них с нескрываемым ужасом: это вот так он выглядит, серьезно? Где-то у него почти открыты глаза, где-то нос скривился так, что становится похож на свинью, а где-то он выглядит так, будто в шаге от того, чтобы сожрать Арсения. Зато тот, разумеется, везде получился отменно — хоть для стоковых фотографий используй. А если прям замахнуться, то их вместе можно поставить на обложку статьи: как стоит целоваться, и как это категорически запрещается делать. Антон кидает злобный взгляд: ну мог у Арсения хоть где-то вылезти второй подбородок? Но нет же, даже сейчас идет и улыбается, будто на голливудской дорожке, и так легко на выдохе посмеивается с чужого надутого лица. Ну, ничего, когда-нибудь Антон доведет его до такого ржача, что все остатки манер забудутся. Арсений забирает из рук часть фотографий и улыбается, поглаживая глянцевую бумагу и наверняка оставляя следы — понятное дело, что любуется собой. Господи, да у него зеркало над кроватью висит. Он смотрит на себя примерно всегда, так что ничего удивительного в таком интересе к фотографиям нет. Странно только то, что больше внимания он уделяет именно фотографиям Антона, нежно оглаживая маленькую картинку большим пальцем — он что, вообще не видит, какой это ужас? Тот только бурчит и мстительно зыркает, а потом запихивает Арсению за шиворот фольгу от шоколада. Они бегают по парку, забив на какую-то очередность аттракционов — просто идут к тому, что выглядит прикольно. Американские горки с мертвой петлей единогласно решается пропустить — особенно после фразы Арсения о том, что у него и без этого от Антона голову кружит. Зато они долго мнутся перед свободным падением, всё-таки решаясь — и, возможно, Арсению придется посетить отоларинголога. — Да это единственное, что работает после восьми вечера, — показывая на колесо обозрения, говорит Арсений. Они перепробовали, кажется, всё, включая детские крутящихся качели; ноги уже ватные, зато усталые улыбки не спадают с их лиц последние шесть часов. — Ты что, не хочешь пососаться на фоне ночного Питера? — Нет. Ты свой лимит на сосание — любое — исчерпал на ближайший год, а еще меня реально мутит, — Антон не хочет на колесо, потому что тогда они реально будут выглядеть, как парочка влюбленных, а они же просто два приколиста, которые обручились непонятно зачем. Так ведь? Арсений без лишних вопросов вызывает такси, уловив чужое настроение — дебильный идеальный альфа. Антон понимает, что еще чуть-чуть, и он точно больше не сможет врать себе о значимости этого брака. Хотя, конечно, признание того, что он врет — уже тоже звоночек. Голова тяжелеет: день действительно выдался слишком тяжелым, и положить ее на плечо к Арсению кажется идеальным решением всех проблем. Он поспит буквально часик, пока они едут, а потом обязательно встанет и продолжит бесить, обязательно.