Главный прикол жизни Антона Шастуна

Время скоротечно, жизнь не стоит на месте, и все в этом мире циклично, потому что гон, который, казалось, был совсем недавно, снова благополучно настиг Арсения. Не то чтобы он не рад своему репродуктивному здоровью, просто меньше всего он любит отсутствие контроля и подвластность инстинктам. А ещё член стоит все время. К слову, именно он сейчас прижимается к голой пояснице Антона, свернувшегося в маленькую ложечку, и не даёт спокойно досыпать, хотя на часах около шести утра. Разумеется, запах ромашек для него становится в сто раз привлекательнее, что тоже несет за собой последствия. Удушающий аромат виски проходится по комнате, заставляя Антона открыть глаза и хватать воздух ртом, голова начинает кружиться от резкой перемены состояния: еще минуту назад он спал, а теперь внутри бьет тревога, говоря о том, что рядом альфа. Но зачем всё это? И так понятно, что рядом есть Арсений — они живут вместе, а еще они женаты. Хотя самого Арсения даже не обнаруживается в комнате, так что реакция тела еще более непонятна — может, с ним что-то случилось? Из ванной слышатся звуки воды, ударяющейся о кафель, и Антон, не думая, идет туда — вдруг что-то случилось, вдруг этот дурак опять танцевал в душе и, поскользнувшись, сломал себе что-то? — Арсений? С тобой все в порядке? Слышится что-то подозрительно похожее на вой, а затем показывается и сам Арсений — выходит из душа прямо так, не вытираясь. Он за плечи отодвигает Антона в сторону и шлепает до комода, чтобы достать полотенце, которое до этого не взял по понятным причинам. — Так, — кажется, он опять залип. — Блять, ты меня отвлекаешь. Он раздраженно выдыхает и с усилием трет голову полотенцем, будто та сейчас виновата во всех бедах, пока Антон смотрит на него, как на дебила, и ждёт объяснений, хотя, кажется, сам уже начал догадываться. — В общем, поздравляю, дорогой, мы теперь не одни — с нами гон, — он завязывает на бёдрах полотенце, которое, в принципе, может держаться на одном только члене, и пытается сконцентрироваться, хотя все инстинкты альфы явно недоумевают, почему омега напротив ещё не мечена. Антон про гон знает только то, что рассказывали на биологии: идет от трех до десяти дней, хочется трахнуть все, что движется, так что «спасай жопу немеченый омежка». Это все утрировано, конечно, но выводы можно сделать и так. Теперь становится понятно, почему тело кричало, до сих пор кричит о том, что пора уносить ноги. Только как их уносить, если те будто примерзли к полу? Антон все же пятится немного назад, не отрывая взгляда от хлипко держащегося полотенца — мозгом он понимает, что Арсений ничего плохого ему не сделает, но против инстинктов не попрешь. Почему-то очень хочется наоборот подойти поближе, обнять покрепче и сказать, что все хорошо, и что все пройдет. Желательно само, без участия его задницы. — Хорошо, Арс, я тебя понял. Сейчас напишу рабочим, что у них внеплановый отпуск, и найду себе отель на недельку. Ты только посиди где-нибудь от меня подальше, — Антон бормочет и почти вжимается в стену, а дышать становится намного труднее: доминирующий запах альфы буквально окутал всю комнату. — Куда? — выходит слишком резко, но Арсений только выгибает бровь и смотрит вопросительно. — Думаешь, я тебя изнасилую? Антон, мы и так занимались сексом, он не сильно отличается от гона. Ну, может, только частотой. Арсений явно держится с трудом, чтобы не подойти, поэтому Антон тоже старается оставаться подальше, двигается по стеночке назад, будто это хоть сколько-то поможет. — Я скоро привыкну, и все нормально будет — я с ума сойду, если ты уедешь, — Арсений стискивает карниз и смотрит на Антона, стараясь не давить — Антон не должен его бояться. — Ну, если вдруг с тобой что-то случится, то я просто заберу все твои богатства и уйду в закат, — на самом деле, это одна сплошная ложь, потому что Антон не простит себе, если с Арсением что-то случится. Окно в комнате открыто, но от этого ничего не меняется — кажется, что скорее весь мир заполнится запахом Арсения, чем проветрится этот дом. Наверное, Антон пьян, потому что тело уже не кричит об опасности, подойти хочется еще больше, а перспектива помочь своему альфе в гон кажется очень заманчивой. Ну все же было так хорошо, зачем в его жизни появился этот тупой секс? И секс, и Арсений. Антон тянется незаметно проверить, не слишком ли сильно течет смазка — о чем вообще думали биологи, когда придумывали биологию — и, по факту, ткань трусов уже намокла, а он не невидимка, потому что по взгляду Арсения и его глубокому дыханию понятно, что этот жест для него был огромным билбордом с фразой «Смотри, у меня из-за тебя течет жопа!». — Окей, гон. А если я просто в соседней комнате посижу, — сразу понятно, что вариант отстой. — Ладно. Ладушки. Но сначала мы все обговорим! — Обговорим, только надень мою футболку, — он подхватывает вещь с кресла, кидая ее стоящему недалеко Антону, даже не пытаясь подойти ближе и отвечая на незаданный вопрос: — Ты не меченый, и я не могу думать о чём-то кроме этого, а так хотя бы мой запах будет. Пойдём. Арсений первым выходит из комнаты и направляется на кухню — там они хотя бы не трахались, и воздух ещё не пропитался настолько густо, как в спальне. Пока он варит кофе, чтобы перебить запах и чтобы они оба могли сфокусироваться на чём-то, кроме желания вернуться в постель, Антон сидит молча, и по запаху без слов чувствуется спектр его эмоций. Арсению больше всего хочется заботиться и дать понять, что он не сделает ничего, что не навредит, но гон работает не так. — Блять, Антон, это все ещё я, — поворачиваясь к своему мужу, чуть раздраженно говорит Арсений, хотя вины Антона нет — еще один подарок от природы, и все. Он ставит чашки на стол со звоном и садится напротив. — Давай без прелюдий — скажи сразу, чего ты не хочешь. Антон кутается носом в футболку, будто в противогаз, который поможет сдержать запах Арсения — ему в целом интеллекта не додали, зато умения принимать решения без раздумий додали. Хотя, запах кофе все же постепенно помогает от желания то ли залезть на альфу, то ли под диван — второе вообще вряд ли осуществимо даже при всем желании. — Так, хорошо, список, — Антон замолкает на секунду и начинает тараторить: — В задницу ничего не пихать, слишком долго не целовать, смазку не лизать, рот оставить свободным, за волосы не трогать, пальцами не прикасаться, смотреть на меня тоже не надо. Хочу перерывы на обед и поссать. — Напомни, почему мы в браке? — усмехается Арсений и становится понятно, что его немного отпускает, когда Антон становится его привычной занозой в заднице. Он резко поднимается и подходит к Антону вплотную, наклоняясь и чувствуя, как тот пытается отклониться, но рывком врезается в губы, целуя и оттягивая каждую зубами. Тот инстинктивно прогибается навстречу, но Арсений не касается его руками, только напористо вылизывает и отстраняется так же резко, как начал. — Все по регламенту — слишком долго не целую, — Антон с поплывшим взглядом подается, чувствуя, как переставшая течь смазка снова выделилась, помогая Арсению перестать думать. Тот тяжело выдыхает и всё-таки не выдерживает, подхватывает под ягодицы, заставляя запрыгнуть на себя, и сажает задницей прямо на стол. — Сиди смирно. Он не пытается сделать что-то большее, потому что они так нормально и не поговорили, а контролировать себя в первый день трудно, особенно если сорваться. Поэтому Арсений просто глубоко дышит в сгиб его шеи и лижет ключицу, прижимаясь всем телом и держа за бедра. Антон закидывает руки на чужие плечи и обнимает ногами, прижимая к себе. «Если омега игнорирует сигналы тела об опасности, то мозг переключается на желание вступить с альфой в половую связь. Смазка омеги начинает выделяться обильнее, давая сигнал альфе о готовности», — вот эти строчки в учебнике он помнит очень хорошо. Тогда было непонятно, как может желание «полового акта» перекрыть природный инстинкт «Съебись, пока не поздно»? Только пальцы сами путаются в чужих волосах, притягивая голову ближе и надавливая, но, в отличие от Арсения, он еще хоть немного думает, поэтому оттягивает того от себя, сдерживаясь, чтобы не поцеловать. — Нормальный список: слишком часто меня не вяжи, внутрь не кончай, если без презерватива, метку не ставь. Поссать и поесть все еще в списке, — Антон трясет головой, отгоняя лишние мысли. — И до конца этого дня я буду один: мне надо подготовиться, — Арсений кивает — ничего сверхъестественного. — Но персоналу все равно напиши, иначе они задохнутся в нашем неповторимом аромате, — бурчит он куда-то в шею, несмотря на то, что Антон толкает его в плечи — не очень убедительно, скорее для того, чтобы самому держаться. Они стоят ещё минут пять, пока тот не начинает зевать — они спали всего пару часов, а кофе так и остался стоять на столе, так что с угомонившимися инстинктами вернулась усталость, что как нельзя кстати сейчас для коротания времени. — Успеешь подготовиться — пойдём поспим, — Арсений так же подхватывает Антона под бёдрами и несёт наверх, не имея возможности оторваться от него, горячего и разомлевшего, ни на секунду. Антон дожидается, пока сон альфы точно станет глубоким, успокаивающе гладит по голове и выбирается из кровати. Он идет в свою комнату, которая, по факту, уже даже не его, потому что живет он в другой, и ставит таймер на два часа: сколько времени проспит Арсений — неизвестно, а подготовиться точно надо. Дело даже не в моральной, а в физической стороне: нужно притащить с кухни побольше всякой еды, чтобы не бегать самому каждый раз; нужно найти чистые простыни, потому что почти неделю на одном и том же грязном белье спать не хочется. И, конечно, помыться. Навряд ли в этом состоянии Арсений будет брезговать, но Антону самому будет спокойнее, если он побреется, примет расслабляющую ванну, почистит и увлажнит кожу. Он уверен, что пот будет литься наравне со смазкой, так что лучше хотя бы сейчас позаботиться о том, чтобы не превратиться в наждачку. Может быть, Антон и не выглядит как омега, уделяющая своей внешности сильно много внимания, но это не совсем так. Его с детства приучили, что нужно пользоваться масками, скрабами и маслами, поэтому отсутствие прыщей и грубой кожи — отнюдь не заслуга хорошей генетики, а только постоянная борьба с ленью в ванной. Просто Антон не собирается показывать, что действительно печется о своем внешнем виде. Моральная сторона вопроса намного проще: Антон знает, что хочет провести гон вместе с Арсением. Хотел бы и течку, но во время нее вероятность забеременеть слишком высока, хотя сейчас вопрос будущего далеко не на первом месте. По факту, он даже метки не сильно боится, потому что развод — это последнее, о чем думает Антон: в его голове плотно укоренилось понимание, что это всё на долгие годы, если вообще не на вечность. Умрут в один день, и всё такое. Единственное, что останавливает — это мысль о том, что метка будет поставлена в гоне. Ему хочется, чтобы в этот важный момент у каждого из них голова была чистой, желание полностью осознанным, а так… Возможно, это и должно было случиться в ближайшем будущем — большинство пар ставят метки именно на свадьбе. Но это точно не их случай. Антон вылезает из душа, отмечая, что на часах уже восемь вечера, и крадется обратно в комнату Арсения, снова натянув его футболку на себя, а для перестраховки еще и штаны с носками — идея с пуховиком была отложена. Арсению к вечеру удаётся немного подуспокоиться, хотя это явно затишье перед бурей. — Я уж думал, ты решил повторить опыт с баррикадами в ванной, — Арсений не может не улыбнуться, смотря, как Антон не так смело, как обычно, садится в изножье. В запахе больше нет страха — только лёгкие нотки общего геля для душа. Чуть влажные на концах волосы вьются, хотя понятно, что мыслей, как Арсений перебирает их, нет — только о том, как он держится за них, насаживая чужую голову на член. — Пока я держусь, мне нужно прояснить некоторые моменты, — вообще-то, блять, самые важные, и Антон должен о них знать в первую очередь. — Я не буду заботиться о твоём удовольствии — весь контроль будет направлен на то, чтобы не пометить тебя. Гон — это только про животные инстинкты, как и течка, так что если тебе будет больно или ты слишком устанешь, не делай резких движений — сделаешь хуже нам обоим. Я остановлюсь при любой возможности, но будь готов к тому, что во время гона я — именно альфа, а ты — пока не моя омега. Но об этом мы тоже позже поговорим. Слова Арсения опять как из учебника, но Антон все равно напрягается: одно дело прочитать строчки в книге, захлопнуть и забыть, а другое — услышать от того, с кем ты проведешь следующие дни. По сути, все звучит не так страшно, если не накручивать себя: он же помнит свои течки в одиночестве — тогда и мыслей не было о том, чтобы спрашивать, как у кого дела и обсуждать проблемы, потому что хотелось только член в заднице, крепкие руки на боках и губы на шее. У омег, конечно, чуть больше обострено желание помочь получить удовольствие альфе, но это тоже вытекающее из природного подчинения. «Если Бог есть в реале, то я хочу, чтобы он видел, за что его распяли», — строчка из песни очень даже в тему, но за всю жизнь Антон столько жаловался на природу, что подобные мысли у него теперь всегда фоном. Остается только понятливо кивнуть. Он пересаживается поудобнее и выставляет перед собой палец, когда видит, что Арсений уже придвигается к нему явно не с платоническими намерениями. Перед смертью не надышишься, но Антон вообще-то собирается не на плаху, а просто потрахаться с некоторыми осложнениями. Хочется если не растянуть процесс, то хотя бы сделать его интереснее, правда он прекрасно понимает, что это, скорее всего, только поможет Арсению увидеть в нем добычу. — Так. Во-первых, этот день еще не закончился, а я так и не выспался, поэтому сейчас мы ляжем спать, и, да, вместе, но именно спать. А во-вторых, как ты мог заметить, я ещё одет, и я не собираюсь снимать с себя ничего за просто так. Будешь отвечать на мои вопросы, — приказывать альфе в гоне — это здорово он придумал. Арсений, кажется, не особо понимает смысла в том, чтобы так заморачиваться насчёт раздевания Антона, если дальше их ждёт незабываемый, потрясающий и самый горячий сон, но что он явно понял за время их совместного проживания, так это то, что его муж может быть одновременно чрезмерно прямолинейным, а может заходить настолько сбоку, что даже со спины. — Окей, оставь футболку напоследок, — вообще-то Антон в ней не выглядит как стереотипный омега в вещах своего альфы — хрупким и беззащитным. Она достаточно большая, но у них примерно одинаковый размер одежды, так что это скорее не умиляет, а просто даёт частичное успокоение для желания метить. Антон самовольно начинает тянуться к резинке штанов — не терпится приступить к тому, что интересно непосредственно ему, и не то чтобы Арсений ждал полноценного стриптиза — не в этой ситуации, но такая суета только пробуждает стремление вцепиться в добычу — это неправильно. — Начни с носков, а то мы и до первого вопроса не дойдём. Антон теребит резинку, то подтягивая, то наоборот спуская — он не боится раздеться, или задать вопрос — просто решает снять один или сразу два. Ну, ещё ему нравится, как рожи на ткани то растягиваются, то собираются. На нем сейчас пять предметов одежды, а значит, пять возможностей задать действительно важный вопрос, но первым, конечно, этот: — Моя смазка реально просто норм, или ты типа выебываешься? Просто я же сам не могу реальный вкус понять — запах бы свой не знал, если б не сказали. — Ты серьезно? — Арсений вскидывает брови. — Хотя, кого я спрашиваю — конечно, ты серьезно. Он жуёт губу и откидывается на подушки, чуть расставляя ноги, потому что теперь это единственное положение, при котором стояк не так сильно оттягивает и болит. Антон весь в ожидании, и это только распаляет их обоих. Нет, не сегодня. — Я люблю зелёные чаи, особенно со всякими травяными добавками, поэтому мне нравится, — Антон сразу от чужой похвалы становится заметно радостнее. — Разумеется, это не то же самое — хотя ты мог это понять, попробовав виски и мою смазку. Она у тебя чуть слаще, но при этом более терпкая. И консистенция лучше, чем просто вода, — видимо, он уходит мыслями в далекие дали, потому что уже даже не смотрит на Антона и часто сглатывает — вспоминает, как делал римминг. — Мне нравится, как она ощущается на пальцах, люблю, когда смазки так много, что она вытекает при толчках, — бедра уже чуть подрагивают от напряжения. — А ты течёшь пиздец как. Блять, как я хочу тебя вылизать. — Фу, перестань говорить пошлости! Я тебе на лицо блин сяду, чтобы ты заткнулся. Ладно. Угрозы у меня вообще не выходят. Наперекор своим словам Антон только отодвигается дальше, потому что Арсений сейчас трахает воздух, а через минуту может и недоделанного интервьюера. Он еще играется с резинкой носка, стягивая очень медленно, отводя края пальцами, дергает за ткань и поднимает над своим лицом, корча самое несексуальное лицо, которое может быть. Носок отправляется в полете на пол, и Антон внимательно следит за его траекторией — ну, интересно же. — Хорошо, второй вопрос. Как быстро в твоей голове поселилось понимание, что я все-таки дам? Ты же неделю ходил, морозился, будто тупой. Арсений закрывает глаза, пытаясь представить своих бывших преподавателей в кружевных трусах, и от этого корчится, чувствуя, как накатившее возбуждение затихло. Всегда работает. — Ну было бы не так интересно, если бы мы потрахались сразу, как только ты перестал меня считать полнейшим мудаком. Да и мне хотелось знать, до чего ты дойдёшь, — он смотрит на Антона, сидящего в самом дальнем углу кровати и рассматривающего второй носок. Картина маслом. — Если все вопросы будут про секс, то я сомневаюсь в том, что ты хоть немного печешься о своей драгоценной заднице. — Я перестал считать тебя полнейшим мудаком в тот момент, когда убегал от тебя в ванной. Я бы не лег с тобой в одну постель иначе, — оказывается, рассказывать о чувствах не так и страшно. Второй носок Антон снимает менее пафосно, просто как обычные люди. Но в голове, конечно, на секунду проскальзывает идея кинуть им в Арсения, чтобы тот не корчил такие сосредоточенные морды. От этого приходится отказаться, потому что такое решение может приблизить к тому, чтобы стать добычей. — Хорошо. Не про секс, так не про секс, — Антон как умственно отсталый произносит это слово через «е», но Арсений дед, ему так легче понять. — Расскажи что-то из школы или из универа. Любую смешную историю. — Не могу оценивать степень юмора этой истории, конечно, — необходимое замечание — но раньше я носил брекеты, и, представь себе, у меня были прыщи, за что меня часто дразнили, — от этого Антон морщится, потому что люди — уебки. — Как меня только не называли в те времена. Я так до конца и не понял многие оскорбления. Только суть в том, что мне было наплевать: единственное, что я сделал — напечатал себе на футболке каждое запомнившееся слово и пришел в ней на какой-то день открытых деверей, что ли… Помню только, что мне сильно попало за это. Зато оскорбления прекратились. Он смотрит на развалившегося Антона, подпирающего щеку рукой и открывшего рот от интереса, и подползает ближе, просто ложась рядом. Не вплотную, не пытаясь трогать — просто чтобы быть ближе. Откуда у него силы на романтику в гон — самому непонятно. Вот что любовь — кто? — делает с людьми. — Я жду продолжения шоу, — лениво кивает он на штаны, но вряд ли от Антона скрылся дрогнувший кадык и чуть сильнее обычного сжатые кулаки. Да и член все ещё стоит, что тут гадать. Тот снимает с себя штаны, но проблема в том, что за ним нет никакой опоры, и он просто валится с кровати громко матерясь. Сначала Арсений видит, как очередная вещь отправляется в полет по комнате, и только потом самого Антона, забравшегося на кровать. И наверняка замечает, что у него тоже привстал, но они в одной лодке, и удивляться тут нечему. — Ладно, история действительно тупая, — Антон чуть не умер со смеху, но повредничать надо. — И я не верю, что ты реально настолько душный, что сделал себе футболку с оскорблениями. И реально брекеты и прыщи у тебя? Вообще, это, конечно, неудивительно, потому что в отличие от Антона Арсений действительно выглядит так, будто печется о своей внешности. Может, он себя поэтому каждые пятнадцать секунд рассматривает? Зеркало на потолке. На самом деле, ему кажется слишком важным узнавать о прошлом Арсения, потому что этот человек ему интересен в любых смыслах этого слова — Антону хочется с ним разговаривать абсолютно всегда. Тот зануда и дед, но это все можно вытерпеть, если концентрироваться на смешных шутках и абсурдных фактах, которые тот знает. «Одна пчелиная семья изготавливает за лето сто пятьдесят килограмм меда» — серьезно? — Хорошо. На самом деле, забавно то, что я в универе увлекся изучением тупорылийших оскорблений, так что… ты тот еще муфлон. Потом прогуглишь, — Антон берется за край футболки приподнимая ее, как прозрачный намек того, что будет дальше. — Ты хочешь иметь детей? — Двадцатиоднолетних — очень, и желательно прямо сейчас, — он выдыхает скорее для проформы и впечатывается взглядом в покраснение на чужой коленке, которое грозится стать синяком. Представить их с Антоном родителями? Тот и так невыносимый, что будет во время беременности? Хотя, по правде говоря, тот иногда даже более хладнокровный, чем сам Арсений. Особенно когда по ночам обвивает холодными ногами его согревшиеся конечности. — Не сейчас, но в перспективном будущем — да, — мысли обоих опять перетекают не туда, потому что дети — значит, беременность, беременность — значит, вязка, вязка — значит, секс. Да блять. — Это не смысл моей жизни, и я не буду настаивать, если ты не захочешь. — Хочу, но тоже не сейчас — я распихал презервативы по всей комнате, — Антон выдыхает: он правда хочет. Сейчас он хочет Арсения, но детей потом-как-нибудь тоже. Если бы тот наотрез сказал, что отцом не станет никогда, то это был бы не приговор, конечно, но точно сильный удар. Если не с Арсением, то у Антона не будет детей. Звучит как бред, но он условился не врать себе. Футболка отправляется куда-то за спину, потому что силы на стриптиз закончились еще на носке. Антон обнимает себя за плечи: чужой взгляд все еще смущает. Да и для временной безопасности полезно. — Последний вопрос. Если бы у тебя была возможность. Чисто в теории. Ты бы провел этот гон с кем-то другим? — Только вот с этим парнем, если бы ты всё-таки решил уехать, — он кивает вверх, показывая на зеркало над кроватью, и Антон следит за взглядом, цокая. Его это правда волнует — они никогда не разговаривали о чувствах, потому что сначала все было приколом, потом казалось абсурдом, а сейчас нет нужды. — Нет, Антон. Ты же понимаешь, что возможность есть всегда, главное — желание. И в гон никакая мораль не работает, — он садится на постели и кладёт руку на чужой затылок, приближая его лицо к себе и чуть сжимая пальцы. — Я бы не провёл его ни с кем. Потому что я хочу именно тебя, а не просто чье-то тело. Антон ничего не говорит в ответ — ему нечего, и он просто надеется, что Арсений все знает и так. Только стягивает с себя трусы, а после раздевает и Арсения — инстинкты у них обоих почему-то в этот момент не работают. Возможно, дело в усталости, а возможно, природа все-таки не такая уж и сука, раз позволяет хоть немного заботиться о важном человеке, хотя судить об этом можно будет завтра. Они расстилают кровать, а Арсений становится маленькой ложечкой в объятиях Антона, потому что к черту стереотипы. Если омеге хочется окружить альфу нежностью, позаботиться о нем и защитить, то значит, так и надо. А учебники идут нахуй.

***

Тело Арсения просыпается явно раньше самого Арсения, потому что природа не дремлет и требует продолжения рода. Тот осознаёт себя в пространстве только когда уже с силой сжимает простынь рядом со спящим Антоном, нависая над ним и дрожа от накопившейся энергии. Сна больше ни в одном глазу, зато на этих самых глазах будто пелена — наверняка от перенапряжения снова капилляры полопались. — Антон, — хрипит Арсений и ведёт носом за ухом, толкаясь бёдрами вдоль его спины и пачкая ту смазкой. Тот сонно жмурится и судорожно вздыхает, не понимая сразу, что происходит, а Арсений глухо рычит, разворачивает его одним движением, тяжело дыша и сдерживаясь, чтобы не вставить прямо так, пока тот ещё окончательно не проснулся. Не наверное, а точно — это самое яркое и быстрое пробуждение Антона, потому что мозг проясняется за секунду и осознает картину довольно четко. Хуй тут не осознаешь, если с хуя на тебя капает смазка, а под тобой она тоже есть. Не имеет смысла хоть что-то говорить или рассказывать тупые шутки, потому что Арсений их явно не то, что понять — услышать не сможет. Во рту ужасно пересохло, поэтому Антон решает использовать самый действенный метод — поцеловать. Утро — это время для медленных и ленивых поцелуев, но не когда твой альфа сгребает волосы в кулак и толкается между бедер членом. Сознание помутнено у обоих, но Антон хотя бы может понять что-то. Он вспоминает все слова и советы Арсения, и молча выгибается навстречу, вместо резких движений — просто следует за чужими руками. Пальцы сжимают его бока, и Арсений, видимо, старается огладить его тело всё и сразу: немного шершавые ладони проходятся везде, попутно царапая до красных полос. Антон стонет, разжигая чужое желание, потому что хочет дать понять: ему всё нравится, ему не больно. Альфа внутри Арсения, кажется, совсем сходит с ума, дорвавшись до тела, и он не целует — прокусывает нижнюю губу и присасывается, ощутив вкус крови. Это отчасти помогает отвлечься от желания прокусить так шею, хотя начинающая опухать губа наверняка будет болеть. Слова не даются, хотя он и не пытается — отпускает себя, вертя Антоном, словно тряпичной податливой куклой и сжимая кожу на мясистых местах до синяков, и если бы у него были когти — он бы распорол ее. Он тянет Антона вниз, прямо перед своим членом, и давит пальцами на стык челюстей, заставляя открыть широко рот и взять головку, хотя без подготовки сначала идёт слишком сухо, да и у Антона не такой большой опыт, но тот поддаётся. Толчки нетерпеливые, резкие, и в этой позе Арсений сам напарывается на чужие зубы, но продолжает толкаться бёдрами, рыча, втрахивая чужую голову в кровать и сжимая изголовье до треска, лишь бы скорее кончить и, хотя бы, надеть презерватив. Антон все понимает, поэтому открывает рот так широко, как только может, игнорируя текущие слезы и радуясь, что блевать нечем. Он чувствует, как член неприятно толкается в заднюю стенку горла. Еле вспоминая все, чему учил его Арсений, Антон осторожно сжимает чужие бедра, намекая о нужной позе, и, слава Богам и мышечной памяти, его понимают. Арсений встает возле кровати и подтаскивает Антона к краю. Он оглаживает чужое горло, и чуть давит на кадык, явно наслаждаясь тем, как чужое дыхание сбивается и становится хриплым. Арсений не врал: он заботится только о себе, поэтому легко толкается в чужой рот без каких-либо предупреждений или хотя бы доверительных взглядов. Тут не о чем думать — ему надо кончить, и лучше это произойдет так, чем сразу с вязкой. Первый раз самый опасный, поэтому это настоящее чудо, что Арсений помнит хотя бы об этом. Он толкается, проникая в горло и задерживаясь так на несколько секунд, пока грудная клетка Антона не замирает от невозможности дышать. Арсений больно щиплет за соски, оттягивая и выкручивая их, но омега бы не сказал и слова против, даже если бы рот был свободен: он и не знал, что так ему нравится больше, чем с той нежностью, что ему демонстрировали в первый раз. Ногти проходятся по солнечному сплетению, и Антон стонет, начиная дышать еще отрывистее и глубже. Арсений находит опору, и толкается мощнее, задерживаясь на каждом толчке, а потом снова срываясь. Ему хочется трогать Антона — не для того, чтобы доставить тому удовольствие, а для того, чтобы удовлетворить все свои желания и животные потребности. Он чувствует, как приближается оргазм, и двигается короче, но быстрее, а за секунду до вставляет по основание, трогая чужое горло и ощущая пальцами головку. Сознание проясняется резко — Антон кашляет, пытаясь отплеваться от брызнувшей в рот спермы, и Арсений поднимает его, облегчая задачу. Они даже не пытаются ничего сказать друг другу — член ещё не опал, а судя по запаху смазки и поджатым пальцам на ногах, Антону нравится иногда быть таким — разбитым, с многочисленными следами на теле и без возможности вдохнуть, и Арсений размазывает остатки спермы по лицу Антона, проводя от губы до подбородка большим пальцем. Атмосфера едва заметно меняется — нет былой сиюминутной страсти, граничащей с яростью, которая бывает до первого оргазма в гон — теперь он будет изводить его до последнего. Однако далеко в сознании проскакивает воспоминание о вчерашних словах Антона, и Арсений чересчур резко открывает комод рядом и разрывает резинку на ходу, раскатывая ее по несформировавшемуся узлу, распределяя остатки спермы. О растяжке речи не идёт — благо, организм омеги способен принять альфу без подготовки при достаточном количестве смазки, и Арсению надо посмотреть, сколько ее натекло, поэтому он разворачивает его к себе спиной, надавливая на лопатки и входя рывками в оттопыренную задницу. Зубы инстинктивно врезаются в загривок, оттягивая, а пальцы выкручивают соски, чтобы стоны громче, а смазки больше. С каждым укусом понятно, насколько сильно Арсений старается не сжать челюсть до конца, не прокусить, и Антон не может не быть благодарным за это. Количество смазки уже близко к течке, но, конечно, не то, хотя как раз достаточно, чтобы альфа мог войти без проблем, и всё-таки это больше заслуга желания, чем природы. Антон любит стонать, но говорить он любит все-таки больше, поэтому ему становится плевать, услышит ли его Арсений. — Блять, нахуй ты сдерживался в первый раз, так же намного лучше, — большая часть слов утопает в подушке, но его явно слышат. Арсений с каждым разом входит все грубее и глубже, сжимая кожу, помогая осознать, насколько же он на самом деле сильнее. Больше в бой подушками Антон с ним не ввяжется никогда. Следы от зубов скорее всего останутся синяками по всему телу, а единственное желание в голове — это кончить, но раньше Арсения нельзя. Вместе с оргазмом придет и боль от последующих толчков, поэтому приходится ждать узла, но кто мешает Антону немного помочь. — Давай, я не фарфоровый и не сломаюсь. Просто возьми и сделай, что тебе там нужно. Арсений стискивает зубы уже на лопатках и засовывает свои пальцы в чужой рот, трогая язык и щеки. Он оттягивает чужие ягодицы и приподнимает бедро, чтобы входить по самое основание, оставляя на яйцах вытекающую при каждом толчке смазку. У Антона колени разъезжаются, но Арсений держит его так крепко, что тот не упадёт, даже если полностью отпустит себя. Язык собирает пот вдоль позвоночника, а большой палец оглаживает припухшие стенки, пока член вбивается в более мощной амплитуде. Он кончает во второй раз, стискивая зубы на спине и чувствуя, как снова вяжет Антона — в этот раз узел продержится явно дольше. Сознание проясняется, когда альфа внутри понимает, что он в омеге с узлом — благо, природа пока не научилась распознавать латекс. Под тяжелое дыхание Арсений разворачивается на спину, закидывая Антона на себя, а потом передвигает прямо на члене к себе лицом, будто омега вообще ничего не весил. — Что ты там говорил? — с оскалом спрашивает Арсений, сдувая мокрую челку с глаз и толкаясь узлом вверх, потому что все ещё недостаточно. — Блять. На большее не хватает сил — он стискивает пальцы на бёдрах и сам приподнимает Антона, насколько это позволяет узел, и жмурится от того, насколько сильно стенки сжимают чувствительную головку. А после распахивает глаза и видит в зеркале себя и Антона на нем, не в силах оторвать взгляд. Антон качает головой и посмеивается — самое неподходящее, что можно сделать в такой ситуации. Арсений даже сейчас Арсений — самовлюбленный индюк. И если он обычно просто наслаждается отражением, то теперь явно упивается превосходством — все-таки сейчас Антон именно пойманная добыча, и в этом нет ничего плохого. Единственное плохое — это то, что он так и не кончил, поэтому решает подарить Арсению еще несколько картинок. Он запрокидывает голову, встречаясь в зеркале с чужими глазами, и начинает медленно двигаться на узле: возбуждение слишком сильно, чтобы почувствовать хоть какую-то боль. Сгибать и разгибать ноги сложно, поэтому Антон только вырисовывает восьмерки тазом, сам невольно радуясь отражению — да, это правильно. В этот момент он будто ненадолго ловит главенство — и это тоже правильно, потому что, кто бы что ни говорил, а альфа с омегой равны всегда. — Что, даже сейчас наслаждаешься таким красивым собой? Чисто к сведению, у тебя отстойная челка, когда намокает, так и знай, — Антон делает еще одну восьмерку и наконец-то кончает, сразу падая на Арсения. Ногти проезжаются по разгоряченной спине, а зубы снова впиваются в плечо, когда Арсений толкается ещё несколько раз, чувствуя, как судорожно сжимаются мышцы, продлевая чужой оргазм. Продолжить хочется неимоверно, но он помнит, что обещал Антону — и тот факт, что он вообще об этом думает, даёт понимание, что у них есть время на передышку. А дальше — ещё несколько незабываемых дней, после которых практически неделя уйдёт на восстановление. Благо, гон выпадает реже, чем течка. — Либо мы идём есть сейчас, либо ещё через пару раз, — снимая с опавшего узла Антона, хрипло говорит Арсений, контролируя себя, чтобы снова не поставить Антона раком, или не вылизать растянутую дырку, или… Хватит. Он прищуривается, пытаясь в прикрытых глазах и тяжелом дыхании уловить чужое состояние, и притягивает его к себе вплотную, автоматически кладя руку на задницу и размазывая пальцем смазку по горящей от синяков коже. — Ты как? — Хуево, но охуенно. В целом норм, — передразнивает Антон. — Ладно, погнали поедим. И через пару раз поедим. Я молодой растущий организм, мне нужно больше энергии и сил! — несмотря на бодрость в голосе, Антон еле слезает с кровати, тяжело перебирая ногами в сторону пакета с едой, который притащил сюда. Ближайшие дни будут сложными, но он точно не жалеет о принятом решении. *** Арсений может точно сказать, что это был лучший гон в его жизни. Антон не просто терпел — подставлялся, сам наслаждался и помогал не только физически, но и морально, поэтому, когда наваждение спадает, альфа внутри уступает место нормальному человеку, а из желаний остается только острая нужда сна и еды, Арсений выдыхает. Антон выглядит похудевшим, как и он сам, а на коже виднеется куча засосов и синяков, которые тот неосознанно обводил кончиками пальцев. Арсений не знает, куда вместить все чувства, которые испытывает к этому человеку. — Спасибо, — он не пытается прижаться или надавить, только устало обнимает и целует в плечо, потому что тактильных ощущений им обоим хватило сполна. — Освобождаю вас от заточения, месье Попов. — Это ты про свой член сейчас говоришь? Ладно, плохие каламбуры — это твоя территория, не лезу. Антон сонно прижимается к телу, потому что больше всего на свете сейчас хочется спать, но вот он — Арсений в сознании, который снова может шутить и разговаривать, а значит, грех его не подразнить. Совсем немного, просто для того, чтобы вспомнил, что Антон заноза в заднице, а не послушный мальчик. — Ты, конечно, тот еще трахарь. Весь такой грубый, только о себе, а по факту что? Пялился в это тупое зеркало и трясся надо мной, лох, — зеркало Антону нравится. На самом деле, из-за слов Арсения он ожидал чего-то хуже, но после первого узла тот стал намного бережнее относиться к телу, и жестов заботы было больше, чем вообще можно ожидать от альфы в гоне: тут тебе и стакан воды, и подрочить, давая Антону выспаться. Просто сказка, просто песня. — Ну не зря же оно там висит, — усмехается Арсений. Кажется, будто он даже скучал по этому. — Посмотрим, как ты в течку заговоришь, дорогой. Мысли о течке немного волнуют каждого — они вместе уже достаточно, чтобы ждать ее в скором времени, и это не гон. Но, в общем-то, всё равно: пока Арсений накрывает их одеялом, затолкнутым в ноги, и прикрывает глаза, зная, что можно будет спать сколько угодно и просыпаться в своем уме.