Главный прикол жизни Антона Шастуна

Выходные на то и даны, чтобы… чтобы что? У Антона каждый день жизни выходной, так что можно сказать, что выходные даны, чтобы жить. А еще ездить в икею, когда там собирается как можно больше народу. Да и хотя задалбывать Арсения — это замечательно, но как же остальные люди мира? Почему они не слышат его шуток? К тому же, тусоваться в икее — значит стопудово поговорить о дебильных расцветках ковров со случайными покупателями. Антон общение с Арсением не променяет ни на что, но когда ты рядом с одним и тем же человеком постоянно, а из других людей, с кем можно поговорить, есть только персонал и бывшие сокурсники, которые разъехались по домам, то начнешь искать любых социальных контактов. Хотя, конечно, главная цель другая: — Арсений, я молчал, я терпел, я готов был вынести все, но передумал: это просто невозможно: что за статуэтки из мрамора по всему дому? Что за дебильные картины? Почему мы, блять, живем в музее, а не в уютном семейном гнездышке? Арсений смотрит на Антона, пытаясь понять смысл очередной внезапной идеи, хотя, разве это вообще возможно? Главное, что Антон подходит ко всему с душой. — Потому что мы не птицы, а такому экспонату, — он показывает взглядом вверх на зеркало, откладывая телефон — место именно здесь. Ну, и что ты предлагаешь? Он клянётся, если Антон решит устроить перестановку своими, то есть, их общими — семья же — руками, то он на это точно больше не поведётся. Плавали, знаем. — Поедем в Икею? Накупим кактусов дебильных? Если тебе принципиальны картины, то можем взять что-то типа постеров. Еще ковры нужны, потому что это — тихий ужас, — Антон тыкает пальцем в синее убожество с золотым вензелями на полу. — И нам нужен тот человечек, у которого палка в жопе, а руки и ноги сгибаются, — тон абсолютно безапелляционный. Он, на самом деле, искренне не понимает, как Арсений тут живет. У того же тяга ко всему дебильному, гардероб вообще пик несуразности. И при этом, Арсений просто так терпит всё это старье, будто он граф в восемнадцатом столетии, а к ним в дом обязательно должны приехать на званый ужин с минуты на минуту. Арсений смотрит на ковер, кажется, искренне не понимая, что не так. Хороший ковер, а главное — настоящий и качественный. Он даже старше самого Арсения, который вообще-то привык уважать взрослых. — Ты уверен, что это все будет сочетаться с мебелью? — Арсений окидывает взглядом резное деревянное изголовье кровати, комод и двери с вензелями. — Только не говори, что хочешь выкинуть и наш прекрасный диван с золотой вышивкой, — вообще-то ему нравятся многие стили, и Арсений искренне не видит ничего плохого в позднем барокко, но скептичный взгляд Антона красноречивее всяких аргументов. — Вообще-то ты не жаловался, когда я тебя на нем вылизывал. И разве ты не будешь скучать по этому чудному балдахину? На самом деле, они никогда его не распускали, а чистка дивана стоит чуть ли не дороже нового; кровать просто неприятно скрипит во время секса, поэтому видно, что Арсений явно не против изменений. — Ага, что ж ты тогда одежду носишь не из позапрошлого столетия? Всё, Арс, это не смешно. Или я на правах твоего мужа начну ебать тебе мозги. Да, то, что есть сейчас даже не сравнимо, — Антон складывает руки на груди и поднимает бровь в ожидании ответа. Да, у него самого был фамильный дом, но это ж не значит, что тот ему нравился. Нет, точно такой же отстойный, только отцу Антон не мог возразить. Как он там вообще сейчас? Антон же не вспоминал о нем с момента свадьбы: сначала злился и обижался, а потом его мозг будто вычеркнул из жизни все воспоминания. Только всё равно нельзя забыть, как тебя катали на шее, и как помогали делать уроки. Им надо обязательно поговорить — Антон не хочет терять это. Он никогда не был особо сентиментальным, но на него находит легкая тоска. Нет, сейчас разговор не об этом, проблемы надо решать по мере их поступления. — Ну так что, мы купим постер с «Гарри Поттером» или с «Сумерками»? — Я не переживу эту мохнатую морду в нашей спальне, — кривится Арсений и начинает собираться. Он демонстрирует Антону свою рубашку с жабо, опровергая слова о том, что у него нет одежды из восемнадцатого века, но всё-таки решает, что данное событие не стоит таких жертв с его стороны. — Можем повесить морду Пеннивайза прямо над кроватью: всё-таки символ нашего первого секса. — Арсений, ты фу. Они вбивают в навигатор ближайшую Икею, надеясь, что пробки обойдут стороной и на дороге, и в самом магазине. Но Арсений не то чтобы самый удачливый — вы вообще видели его мужа? — поэтому, они сначала полтора часа едут несчастные двадцать километров под музыку из смешариков, а потом крадут у кого-то из-под носа тележку. Только именно потому, что это всё происходит под смех и разговоры, а значит, жизнь удалась. * — Блять, Антон, буквально никто не выбирает сначала акцентные шторы, а потом зелёный ковёр — он ублюдский и на траву совсем не похож. — А ты закрой глаза. Слушай, твой дом вообще ничего испортить не может, — Антон немного притормаживает, из-за чего в их тележку врезаются, но он кидает один взгляд и желание спорить у девушки отпадает. — Что у тебя вообще за дом? Не, я понимаю, что ты тоже из богатого семейства, и у меня кровать с балдахином, ужас, была. Но ты же вообще ничего не делаешь? Если задуматься, то они оба ничего не делают, но Антон с отцовских денег перебрался на арсеньевские, а откуда тот их берет — всё ещё не совсем понятно. А если задуматься ещё сильнее, то непонятно, где чужие родители. Интересная вещь — выходить замуж за незнакомца и только через почти четыре месяца вспомнить, что вы не с пелёнок дружите. Арсений неосознанно представляет тот дом, в котором проводил каждый четверг несколько месяцев подряд, вспоминает того Антона, который смотрел на него, как на зажравшегося мудака, и пытается сопоставить эти образы с тем, что у него сейчас. Антон не перевернул его жизнь с ног на голову, не стал его панацеей или другими метафорами — он просто вписался так, будто это должно было однажды произойти, так правильно. — У нас, конечно, все как в лучших ромкомах — не могу же я не соответствовать, — его действительно отчасти забавляет череда совпадений, подтверждающих, что нет ничего невозможного. — Благодарность родителям — до своей гибели они позаботились о всех нюансах управления компанией, так что в восемнадцать я вступил в наследство на всё готовенькое. Конечно, теоретически, можно взять всё на себя, но даже в случае банкротства — продадим все статуэтки и будем заказывать баварские колбаски до конца дней. Арсений не любит излишний драматизм, а родителей не помнит, так что и не страдает. У него есть то, к чему он не приложил ни капли усилий, так что он не будет жалеть, если всё потеряет. К тому же, по жизни ему интересно совершенно не управление. Может быть, это плохо, но Антон не испытывает никакого сострадания. Если это не тревожит Арсения, то почему должно тревожить его? — Понятно. Ну, у меня никто не умирал. В плане, мой отец-омега ушел из семьи, но знаешь… он сделал это живым, так что счет два ноль в твою пользу, — это вообще не смешно, но кто может обвинить этих двух за то хихиканье, что вырывается одновременно. Тут только их история. Антон сгружает в тележку всё, что кажется ему интересным: плюшевые игрушки, клевые контейнеры, мягкие пледы, свечи со всеми представленными запахами, и вообще то, до чего дотянутся руки. Арсений же сказал, что они смогут в случае чего продать статуэтки, так что, что уж тут скромничать. — Хотя, знаешь. Это полный отстой, ничем не заниматься. Не то чтобы я жаловался на то, как хорошо валяться на кровати рядом с тобой, но я только что закончил универ, и, вроде как, моя страсть к отдыху поутихла. Так что, я хотел предложить тебе заняться хоть чем-то кроме секса. — Если от этого количество секса не пострадает, то я только «за». Давай оплатим скорее и уже дома обсудим. Арсений толкает переполненную тележку к кассе как можно скорее, чтобы Антон не успел закинуть туда ещё что-то, но вслед всё-таки летит пучеглазая игрушка, которую тот сам пять минут назад назвал уродской. Меньше всего Арсений удивится, если отныне она будет таким же полноправным жителем их спальни. Очередь, благо, небольшая, но все оформляют заказы, поэтому приходится ждать, хотя Арсений достаточно терпеливый — он просто переключается на их список, проверяя, всё ли правильно и точно. Однако снующий туда-сюда Антон, кажется, способен выдержать намного меньше времени в бездействии, чем им предстоит ждать. Тот смотрит на километровую очередь из трех человек, желающих оформить себе доставку мебели на дом, и тяжело вздыхает, потому что такое времяпрепровождение вообще не для него. Можно сколько угодно прыгать между ящиками с игрушками, выбирая, что круче: лупоглазый медведь или пищащие козлы, но точно не стоять на месте. Конечно, позалипать в телефон тоже хорошая идея, но все мемы в Инстаграм Антон уже посмотрел, а в телеграмме новых сообщений не обнаруживается. — Так, ладно. Арс, я короче пойду, прогуляюсь, свежим воздухом подышу, а ты тут пока всё оформляй, — Антон не ждет никаких возражений, а только коротко чмокает в щеку, легко добавляя: — Люблю тебя. И в этот момент кажется, будто все вокруг стало тише, а каждый присутствующий смотрит только на него. Антон замирает столбом посреди магазина, выпучив глаза: нет, это сказал не он, это глупость, и надо поскорее уносить ноги, пока Арсений не опомнился и не начал нести какую-то чушь в ответ. Всё хуйня, давай по новой. Он вылетает из Икеи на сверхзвуковой скорости, чуть ли не распихивая людей на входе, попутно сбрасывая один звонок за другим, но все же отправляет лаконичное сообщение «Я вернусь. Мы не будем об этом говорить» — Арсений наверняка в восторге от этого сообщения и желания Антона сбежать от всего серьезного. В голову бьет адреналин, заставляя хотеть сделать что-то прямо сейчас; что-то, что перебило бы все эмоции до этого. Глаза сами собой натыкаются на вывеску «Я панк, мне всё нравится» и на плакат татуированного мужика под ним. Это точно ужасная идея, и есть вероятность, что Антон пожалеет позже, но в конкретный момент ему не «всё нравится» — «ему похуй». Тату салон, так тату салон. Он залетает внутрь, громко хлопая дверью, над которой до кучи ещё и колокольчики висят, озираясь по сторонам в поисках стойки администратора. — Эй, парень ты окей? — чужой голос кажется немного обеспокоенным, но все же больше пофигистичным, а у стены, покрытой листами с эскизами, стоит татуированный, наверное, мастер с ухмылкой на лице. — Все в порядке. Мимо двигал. Мне нужен движ, нужен хаос, — отлично, изъясняться строчками из репа — это самое лучшее решение. Лучше только начать полностью ими разговаривать. — Чо? — Хочу что-то. — Антон рассматривает все листы с черными картинками, но идею татуировки для себя отметает: «я тебя люблю» — не беременность, можно обойтись чем-то попроще. — Ну, супер, а что? И на какой день тебя записать? — парень, видимо, повидал здесь очень многое, раз его вообще не смущают чужие горящие глаза и сбившееся дыхание. — А можно как-то на сейчас? Пирсинг какой-нибудь? Я не буду потом в суд подавать, что вы мне тело испортили, если что, то просто сниму, — блять, лишь бы ему не отказали из-за того, что он звучит как безумный. Надо хоть куда-то выплеснуть все дебильные эмоции. — Шош, смотрю ты вообще рисковый. В целом, мне похуй — ты ж все равно согласие подпишешь. Меня Эд зовут, — Эд наконец-то отрывается от стены и подходит к Антону, оглядывая того с ног до головы, будто перед ним сейчас стоит просто чистый лист, поле для деятельности. — Какой пирсинг-то хоть? — Антон я, — реально, а что он вообще хочет? Бровь? Нос? Язык? Нет, надо точно что-то, что Арсений не заметит, иначе потом к психологу отведет. — Фиганем соски? — браво, Антон. Видимо, природа, вместо того, чтобы дать тебе мозгов, дала только обильную смазку из задницы. — Чувак, ты уверен вообще? Не то шо я денег не хочу и всякое такое, но это больно, да и такие решения на ебнутую голову не принимаются. Антон немного остывает, наконец-то начиная дышать нормально. Идея пирсинга больше не бьет по голове, но это не значит, что она не нравится — просто становится более осмысленной. На самом деле, он даже думал об этом — давно, еще на первом курсе универа, но думал. Теперь только загорается этой идеей с новой силой, да и отступать он не привык. — Уверен, — Антон оглядывается по сторонам и, кажется, тут кроме них двоих вообще людей нет. — Так можно прямо сейчас? — Ну хули, народу всё равно нема, а ты вроде не ебанутый, — Эд явно профессионал в общении с клиентами, но Антону так даже легче. — Погнали, только согласие подпиши, — откуда-то из-за стойки появляется лист. — Короч, утром и вечером промывай прокол физраствором, чтобы выделяющиеся кровь и лимфа не засыхали на штангах и не раздирали прокол изнутри, када двигаешься. И ваще соски не тереби — заживать дольше и больнее будет. Хотя, ес ты мазохист, то недельки через две можешь и потрогать, но идея эта конченая. Каждый раз, когда попадает грязь, прикладывай антисептик. Я тебе потом памятку дам чо да как. Памятка — это хорошо, потому что, по факту, Антон ни черта и не слушал, пялясь на свои соски через футболку и борясь с желанием тыкнуть в них пальцем. С последнего звонка Арсения прошло двадцать минут и будет лучше вернуться поскорее, пока тот не извелся весь и не надумал ничего лишнего. — Ладненько-складненько, оголяй пресяку, ну и поле предстоящего боя. Сечешь? У меня копье — у тебя армия, — видимо, не один Арсений фанат дебильных сравнений. Эд что-то измеряет, а после уходит, возвращаясь уже с двумя штангами. Он размечает соски, внимательно смотря, всё ли ровно, но Антон не особо и стесняется — с чего бы вдруг? Похоже на посещение врача или что-то подобное, если игнорировать иглы и зажимы. Он практически не боится боли: на самом деле, еще в детстве ему на прививке сказали, что если надуть щеки, то будет намного легче. И то ли это самоубеждение, то ли на самом деле действенный метод, но срабатывает всегда безотказно. Антон орет от боли, а весь воздух из щек выходит — все-таки не безотказно. — Э, не откинься тут только. Давай это, носом глубже, очком уже. Ща я штанги вставлю, и всё закончится. Могу потом конфетку дать, — да, конфетка — это хорошо. Дальше действительно легче. Эд болтает без умолку, отвлекая от происходящего рассказыванием бредовых историй, а Антон ценитель такого. Он вообще фанат всего, что подразумевает под собой говорение. Кайф. Антон бы его и на свадьбу позвал, если бы та ещё не прошла, а так только берет номер, обещая вечерком самому дорассказать историю про растаявший в машине шоколад и новые штаны, а Эд обещает поржать. — Ало, Арс, ты чо где? Я тут надышался, — а еще у меня две марли на груди, но об этом пока лучше не уточнять. — Это я где? — кажется, Арсений искренне возмущен, потому что ему мало того, что пришлось все свечи, игрушки, статуэтки и рамки тащить на себе, так ещё «дышал» Антон где-то явно не по пути к их машине. — На парковке, давай быстрее, иначе я раздам твои кактусы детям. Антон спокойным шагом доходит до парковки, стараясь лишний раз не дергать футболку, чтобы не было подозрений. Арсений стоит тут, такой привычный и простой, а адреналин в крови спал, так что можно вполне себе делать вид, что самое главное событие — это покупка набора кружек со стремными рожами. — Ну чо ты развонялся? Ждал меня минут пять, а речи такие, будто я на год свалил. Короче, полезай уже в тачку. — Кто из нас развонялся, так это ты. Ты в последний раз так пах, когда закинул свои чудные волчьи шорты к моим рубашкам в стиралку, — он подходит ближе, наклоняясь к шее и вдыхая, а Антон чересчур резко отстраняется. Арсений смотрит вопросительно, но лишь обходит машину и садится на водительское — мало ли, какой стресс тот испытал от необходимости рано или поздно признать, что он любит деда. Неловкое молчание — это не про Антона. Зато восемь слов в секунду и постоянное открывание и закрывание бардачка — про него. Арсений просто слушает, дав возможность самому успокоиться, хотя нервные одергивания всё равно вызывали желание спросить, что случилось. Антон говорит всё больше и больше, чуть не рассказывая об Эде, просто потому, что он привык делиться с Арсением всем, а сейчас становится некомфортно от того, что нельзя. Конечно, когда-нибудь тот узнает, что Антон натворил, но пусть это будет хотя бы после первичного заживления. Вдруг приходит понимание, что Арсений, вообще-то, огромный фанат его сосков: после его прикосновений в гон те отходили ещё дня четыре, так что реакцию точно предположить невозможно. Антон только надеется, что она будет положительной, потому что ему самому такой вид показался очень даже крутым. — Так, я надеюсь, ты не потратил лишних денег ещё и на сборщиков мебели? — Да, я подумал, что можно будет попросить кого-то из рабочих, — смотря на разобранную мебель, которую доставили почти следом за ними, говорит Арсений. — Блин, наверное, надо было, да? Я не особо в этом разбираюсь. Он садится на корточки и поднимает мешочек с креплениями и шурупами с абсолютно глупым видом. Инструкция находится где-то под коробкой с деталями, и Арсений вздыхает, понимая, что впереди ещё несколько часов ебли с этим и ноль часов ебли с тем, кто стоит сзади, выхватывая книжку из рук. — Ой, бля. Ну, и где тот альфа из сказок, который может все? А как же главные жизненные цели типа постройки дома и высаживания дерева? Опять самому делать надо, — Антон проходится быстрым взглядом по страницам книжки и откидывает её на пол. Для начала нужно бы развернуть все детали и разложить нужные в аккуратные стопочки. Он берётся за длинные доски, обёрнутые крафтовой бумагой и, поднимая, цепляет правый сосок. Благо, что Арсений сейчас не может увидеть его лица и раскрывшегося рта. Ему точно надо быть аккуратнее: ещё пара таких неудачных движений, и он точно заорет. И всё же, оно того стоило. Разложив всё, как надо, Антон чиркает короткое сообщение в общий чат с персоналом — он лично его и создал, чтобы кидать туда тупые мемы про сад, готовку и просто все, что понравится — и забирает шуруповёрт по наводке. Делов-то минут на двадцать. Ладно, часа на четыре, с учётом количества мебели. — Ну, чо встал? Давай, щас придерживать мне всё будешь. Со свечами и кактусами разберемся потом. — Серьезно? — Арсений послушно держит балку как можно крепче, чтобы помочь хотя бы этим, и смотрит, как быстро груда дерева превращается в журнальный столик. Антон ворчит на него и всё равно выглядит чуть более заведённым, чем обычно, но Арсений сейчас может только некультурно поражаться с нового открытия — видимо, даже слова о любви его не настолько поразили, как умение орудовать шуруповертом. — Если бы я знал, что ты такое умеешь вытворять, я бы тебя замуж раньше позвал. Хотя, скажи мне кто, что мой будущий муж хорошо управляется с инструментом, я бы в последнюю очередь попросил тебя прибить полку. — Ещё один ебучий каламбур, и я тебе шуруп в ногу вкручу, — Антон чувствует, как от резких движений отлепляется пластырь, а марля начинает елозить, заставляя злиться. Ему бы сейчас прогнать Арсения отсюда к чертям — всё равно тот вечно держит криво, и приходится раз за разом подправлять. Ей Богу, Антон готов уже вызвать мастеров, чтобы те просто нормально подержали и не охали при каждой собранной детали. Он не выдерживает и несётся в ванную на перевязку (герой войны с мебелью, блин), когда большая часть собрана. А как вообще спать сегодня? То есть, ему всегда в футболках неудобно было, а сегодня вдруг экспериментов захотелось? А, может, просто личного пространства и поспать на отдельной кровати? Антон вжимается лбом в зеркало, но о своем решении всё ещё не жалеет. * Герой-мебельщик кажется слишком раздраженным, и от этого раздражается сам Арсений, хотя логики в этом ноль. Поэтому последние несколько часов они постоянно препираются, решая, что совместная работа это, конечно, хорошо, но лучше не злоупотреблять, чтобы сохранить брак. — Как минимум, это неэргономично, потому что дверь постоянно будет биться о край комода, — Арсений упорно открывает дверь несколько раз, ударяя её об угол и тяжело дыша, потому что спорить уже невозможно. — Как максимум, он выглядит здесь по-ублюдски. Ебучий композиционный центр на то и центр, чтобы быть одним-единственным. Почти совместная сборка оказалась цветочками, ягодки пошли тогда, когда пришлось сначала тащить всё на второй этаж, выносить старую мебель и таскать туда-сюда новую. И если с переносом старой они ещё хоть как-то справлялись, то с расстановкой новой возникают действительно серьёзные проблемы. Оказывается, что нельзя поставить шкаф на место шкафа, а тумбочку на место тумбочки, потому что размеры разные, и шикарная, только что купленная мебель никуда не подходит. И что с этим делать — непонятно. — А ты у нас дизайнером заделался, или как? А то я чот не замечал твоих глубоких познаний до этого, — вот сейчас Антон уже никакая не заноза в заднице, которой хочется просто побесить Арсения. Он серьезно злится на каждое слово, а усталость от слишком эмоционального дня только ухудшает положение. — Тебе диплом показать? — Арсений чувствует, как хочет задавить уже своим природным физическим превосходством, но вовремя останавливается, потому что кто-то должен. Потому что злиться это — нормально, не быть схожими во мнениях — нормально, утомляться — тоже нормально. Главное разделять и вовремя осознавать, что никто ни в чем не виноват, а обстоятельства всегда решаемы. — Так, — он подходит чуть ближе, но не пытается влезть в личное пространство раздражённого Антона, лишь даёт понять, что не настроен больше язвить и агрессировать на него. — Сейчас ляжем спать, а завтра разберемся со всем — замерим нужные места заранее и будем заносить только тогда, когда окончательно определимся. Мы сегодня и так достаточно сделали. Антон выдыхает и устало трет лицо руками. Возможно, у него биполяр очка, но в голове снова появляется мысль, что у него самый лучший альфа на свете. Поэтому он просто делает пару шагов навстречу и виснет на чужой шее, утыкаясь носом и вдыхая привычный запах. Виски он так и не полюбил, но Арсений им уже и не пахнет — только дедовской настойкой. Такой домашней и родной. По привычке Антон прижимается ещё ближе, и в этот раз уже не сдерживает тихое шипение, но сразу пытается замаскировать его под стон облегчения. Он очень сильно устал и не готов отлепляться от теплого тела, но совместный душ тоже не вариант. Всё же придется отстраниться. — Ты прав. Пойдем спать. У Арсения весь вечер едва ощутимое чувство, что что-то не так — в самом Антоне, в его поведении, в этом странном дне. Но он спихивает всё на усталость, думая только о том, что можно будет спокойно принять душ и лечь в родные объятия. Антон почти виснет на нем, странно дыша: возможно, наглотался пыли. И отпускать его совсем не хочется, но надо. Поэтому он целует его в висок и ведёт так, в развалочку, в ещё нетронутую комнату Антона, чтобы не спать в пыли. — Сходи в душ первым, я пока подожду, — Антон кивает и, забирая полотенце, уходит в ванную комнату, а Арсений ложится на спину, задумываясь о том, что стоило бы расстелить постель, но в следующую секунду просто засыпает. *** Антон знает, что он ведет себя странно. А ещё он не слепой и понимает, что и Арсений видит, как он вечно поправляет футболку, слышит, как иногда он ойкает, но первые две недели без этого не проживешь. Приходится все время списываться с Эдом, который уже на второй день становится Эдюней, и беспрестанно всё обрабатывать под чужим контролем — сам бы он давно забил. — И это, Попов, давай уже рассказывай своему Попову всё. Пущай он дальше тебе и обрабатывает, а то ты своими крю́ками уже два раза себе ватной палочкой заехал — ни к чему нам такие жертвы, — и бросает трубку. Эд вообще редко разменивается на прощания, потому что «нехуй три часа потом еще все обмусоливать» — по фактам, по сути. Честно, Антон бы обязательно позвал того на свадьбу. А если говорить серьезно, то тот прав: надо рассказывать. Первый этап заживления прошел, повязки сняты, а соски перестали быть опухшими, так что инфаркта у Арсения быть не должно. Единственный вопрос: как этот чудесный подарок преподнести? Благо, что Арсений самый лучший на свете, и если и делает что-то не совсем правильно, то всё равно результат получается верным. Антону не надо ничего преподносить, потому что Арсений с серьезным видом сам усаживает его на диван. — Антон, если ты решил опровергнуть свои слова о любви такими методами, то все хуйня, вырубай, — он шутит, но тот явно должен уловить в чужих словах беспокойство. Арсений подходит к нему и садится на диван рядом, чуть склоняя голову и пытаясь понять чужую реакцию, а после продолжает: — Я тебя люблю, Антон, — Арсений глубоко вдыхает. — Я хотел сказать это ещё в гон, но у нас и так всё всегда либо по пизде, либо по приколу, так что я решил разнообразить это простым разговором. Ну, и послушать, почему ты бегаешь от меня две недели, тоже хотелось бы. Антон не хочет отвечать на признание. Ну охуеть теперь, он что, и так не знал, что ли? То, что они это не произносят, на самом деле ничего не значит, а в тот день Антон скорее испугался того, как незначительно и не вовремя прозвучали слова. Молодец, сам проанализировал ситуацию. Вместо разговоров он теребит край футболки, только потом понимая, что Арсений может принять это за отрицание чувств, и всё такое — дурак же. Поэтому, медлить больше не стоит, стоит только снять футболку. — Ну чо, норм или криво? — Пиздец, — вырывается первым делом, а мыслей о чём-то другом будто в жизни и не было. Арсений смотрит поочередно на две штанги и на вставшие соски, сглатывая и неосознанно подаваясь вперёд, чтобы то ли рассмотреть ближе, то ли потрогать, то ли взять в рот — заверните всё. Пальцы останавливаются в двадцати сантиметрах от проколов, и тогда Арсений поднимает взгляд вверх, заламывая брови в осознании: — Охуеть, — с придыханием. Он наверняка выглядит как дебил, но Антон только рад этому. — Трогать ещё нельзя? Антон медлит, но всё-таки качает головой, и Арсений проходится кончиками пальцев рядом, вызывая мурашки и заставляя встать белесые волоски. Глаза от такой реакции загораются и он широко лижет грудную клетку посередине, после обводя языком ореол правого соска вокруг, нависая над Антоном и чувствуя, как на плечах сжимаются пальцы. Прямо перед лицом судорожно бьётся жилка на шее, и Арсений легко её прикусывает, спускаясь укусами ниже, ставя засос в опасной близости от соска и чуть ли не закапывая всё слюнями. Он всё трогает и трогает, но дальше не заходит, хотя член у Антона реагирует даже на такие простенькие движения — он не разрешал прикасаться к себе всё это время, поэтому сейчас изводится от любого контакта. В какой-то момент Арсений уже забывает про соски — ну сука, и для кого всё это делалось? — и переключается на шею, проходится широкими мазками по коже и иногда прикусывает. Антон закатывает глаза, потому что эти осторожные касания надоели ему уже давно. Он отстраняется, произнося «ссыкун ебанный», получая в ответ непонимающий взгляд. Ничо, сам допрет. Арсений смотрит пару секунд ему в глаза, хмурясь и понимая, что они сейчас думают об одном и том же — два плюс два сложить сложно, но можно. Он знает, что Антон тоже волнуется — Арсений выучил каждое изменение его запаха. И безумно хочет стать главной причиной изменения того навсегда. Медля ещё несколько секунд и получая в ответ закатанные глаза, он всё-таки улыбается и делает то, чего они оба ждали — вгрызается в основание шеи, смыкая зубы так, как хотелось все это время. Он слышит сдавленный крик, но сжимает челюсть только сильнее, пока в нос не ударяет густой запах любимой дедовской настойки, а на языке не ощущается вкус крови. Антон царапает чужие плечи и сжимает их до синяков — Арсений отстраняется, смотря на кровоточащий четкий след его зубов и переводя взгляд на своего мужа. Своего омегу. — Слава Богу, ты носил брекеты и у меня не будет уродского следа. Антон тяжело дышит, пытаясь прийти в себя, потому что они сейчас не хлеб с вареньем едят и даже не трахаются — сейчас что-то совсем другое. Он позволил пометить, привязав себя к этому человеку навсегда. Лишь бы Арсений потом его не бросил с годовасиками и тугосерями — Антон ему тогда на том же месте, где укус, шею разгрызет, подстроив все под несчастный случай. — Ну, что, как там твой внутренний альфа? Обоссался поди? — Главное, чтобы твоя внутренняя омега не обосралась, — абсолютно счастливо лыбится Арсений испачканным в крови ртом, а после кладет ладонь на затылок Антона, целуя. Тот мычит, чувствуя привкус, но Арсений не даёт отстраниться — наоборот, заталкивает ему язык чуть ли не до гланд и кусается напоследок, отстраняясь. У Антона теперь тоже губы испачканы, и Арсений завороженно проводит большим пальцем по нижней, оттягивая след. — Воняешь настойкой, — Антон и так знает, но Арсений не устанет напоминать. Он облизывает укус поверх, слыша шипение, и утыкается носом рядом с ним. Антон млеет, забивая на боль и то, сколько времени они проводят в таком положении, потому что по факту его всё устраивает, только… — Всё, отлипай. У меня важные дела, — Арсений смотрит непонятливо, но всё равно отступает на пару шагов назад. Антон и сам не хочет оставлять того ни на минуту, но если не сейчас, то когда? Он выходит из дома, не закрывая двери и вытаскивает мобильник из шорт. Решился, сделал по-быстренькому и всё, обратно, к Арсению, в объятия. — Ало? Привет, пап.