Жилец

Зима выдалась такая снежная, что транспорт почти не ходил. Техника не справлялась с сугробами, город стоял в пробке. Кушель даже не пыталась сесть за руль, но и автобус оказался не лучшей идеей. Она вышла на остановке и направилась в сторону метро, которое оставалось единственным надежным судном в океане сугробов. На улице было так холодно, что у нее тут же замерзли даже ресницы. Она вспомнила, что опять не успела пообедать, и решительно, насколько позволял снег, направилась в сторону кафе, вывеска которого обещала лучшие сэндвичи в городе. Конечно, в кафе не было свободных столов. Не одна она зашла погреться. Она постояла немного, размышляя, стоит ли взять сэндвичи с собой и надеяться, что в переполненном метро их не превратят в лепешки, или поесть стоя, и вдруг заметила за одним из столов знакомый горбоносый профиль. Она не видела Эрвина с того дня, когда выгнала его из своего дома. После этого, через несколько дней, он позвонил ей, и они поговорили. Вежливо и спокойно. Но видеть его или снова с ним говорить она не хотела. А между тем прошло уже четыре месяца, и пора бы забыть все или сделать вид, что все хорошо, что ничего не было. Однако она не решилась подойти к нему, но вдруг он поднял голову и посмотрел прямо на нее. И махнул ей рукой. Отступать было некуда. Он поднялся, в два шага преодолел разделявшее их расстояние и взял ее под руку. — Садись, — сказал он. — Я рад тебя видеть. А с таким потоком ты столик будешь ждать до утра. Эрвин поднял руку, подзывая официантку. Кушель попросила самый большой сэндвич и огромную чашку кофе. Когда заказ принесли, она наконец собралась с духом и заговорила: — Пожалуй, я должна извиниться. Надеюсь, я не сломала тебе челюсть. — Нет. Все в порядке. И я давно все забыл. Но Леви говорит, ты не хочешь меня видеть, так что я и не лезу. — Да, — сказала она. — Не хочу. Это правда. Пойми меня правильно. Я знаю, что вы встречаетесь, что ты ездишь к нему по выходным. Но я не могу забыть все, что было. Начиная с того, что было у нас с тобой, и заканчивая тем, как я вас застукала. — Она нервно теребила выпавшую из прически прядь. — Я не злюсь на тебя. Но… Не представляю, как себя вести в таких случаях. Эрвин улыбнулся и подвинул к ней ближе ее тарелку с сэндвичем. — Ешь, — сказал он. — И не надо мне ничего объяснять. Ты не первая мать, которая застукала сына с любовником. — И кто была первая? — Моя. Кушель вскинула брови. — И что она сделала? — Сказала, что я ее в гроб вгоню. — Он вздохнул. — Я был трудным подростком, так что это было не самое страшное, что я мог сделать. Просто стало последней каплей для нее. — Трудным подростком? Ты?! — Поверь, я отжигал так, что Леви — ангелочек по сравнению со мной. Она рассмеялась. Эрвин не рассказывал ей о своей семье, так что она не знала о его прошлом ничего, и ей показалось забавным, что он мог бы выкидывать фортели похлеще Леви. — Допустим, — сказала она. Несколько минут они молчали. Кушель не знала, о чем еще им говорить. Эрвин о чем-то задумался. — Кушель, — сказал он, когда она попросила у официантки еще кофе, — я знаю, что Леви приезжает скоро. На Рождество. — Ну да. А что? — Я собирался тебе позвонить, но раз мы встретились… Я могу прийти к вам? Это его день рождения… Кушель задумалась. Это семейный праздник. Они не отмечали Рождество, но на день рождения Леви приедут ее родители, придет Кенни, надо обязательно пригласить Рода, иначе он обидится, подруги и друзья, друзья и подруги сына. И этой толпе придется представить Эрвина и объяснять, кто он такой. И что он скажет, когда его спросят: а как вы познакомились? Новость о гомосексуальности внука бабушка и дедушка Аккерман восприняли спокойно. Бабушка даже сказала: ну, это же было очевидно. Ха! А ей вот не было очевидно. Она или так невнимательна к сыну, или еще что, но она никогда ничего не замечала. Ничего. Она даже не задумывалась об этом никогда. Кенни просто рассмеялся ей в лицо, заявив, что всегда подозревал, что она растит педика. Леви сказал, что ему все равно, кто из родни знает или не знает, как к этому относится, потому что раз она принимает его, на остальных ему плевать. Они в тот период много говорили. Он рассказал ей, как первый раз влюбился. Потом — как влюбился в Эрвина. И сразу его за это возненавидел. А потом они поцеловались и… Рада ли она была за сына? Да. Ревновала ли она бывшего любовника к нему? Немного. Не потому, что испытывала к нему романтические чувства. Так что с этим она справится. А вот как этого самого своего бывшего, а для сына нынешнего, предъявить семье и друзьям? — Я пойму, если ты против, — говорил Эрвин, — но Леви… Кушель потерла виски и пристально посмотрела на него. Она положила локти на стол и слегка наклонилась вперед. — Слушай, — сказала она, — мы взрослые, давай называть вещи своими именами. Ты трахал меня, потом стал трахать моего сына. А теперь ты хочешь прийти на наш семейный праздник, и я должна буду всем сказать — что? Эрвин поднял руки, будто сдавался в плен. — Все, что посчитаешь нужным. В конце концов, думаю, мы все трое можем согласиться с тем, что я снял комнату. И так познакомился с Леви. — Логично. Если честно, он говорит, что у вас все хорошо, так что я должна быть рада за него. Но семейный сбор — это семейный сбор. Или у тебя в семье не так? — Мои родители в разводе. У отца вторая семья, и я с ним не общаюсь с шестнадцати лет. А еще я успел надоесть всей родне в свой бунтарский период. В общем, не часто я там бываю. — Понимаю. А твоя мама? Она знает, что ты?.. — Про Леви? Да. У нас хорошие отношения. Несмотря ни на что. Кушель откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. Она внимательно смотрела на Эрвина, гадая, стоит ли приглашать его на семейный праздник. Он спокойный, рассудительный, обаятельный, очень умный — сумеет избежать неловкости. И Леви будет рад. Только вот он ей об этом ничего не говорил. — Ладно, — сказала она, — если хочешь, приходи. И если Леви хочет, чтобы ты пришел. Но никаких поцелуев, никаких ночевок у меня. Ах да. Комнату я опять сдаю. Студентке. И нет, с ней я не сплю. Они рассмеялись, и последний лед между ними треснул. Эрвин проводил ее до метро. Он жил недалеко, так что тут они и попрощались. Эрвин осторожно поцеловал ее в щеку. По-детски невинно. Как родственницу. Она улыбнулась. — Знаешь, было бы интересно познакомиться с твоей мамой. Она наверняка очень милая. И если у вас с Леви далеко зайдет… — Мы не так давно встречаемся, чтобы об этом думать. Да и из Митры она уезжать не любит. Но да, она милая. Эрвин смотрел, как она подходит к турникетам, как скрывается в толпе пассажиров, и пошел к дому, где снимал квартиру. Это была однокомнатная квартира с крошечной кухней и душевой кабиной вместо ванны, но его устраивало. Он выходил курить на балкон, не держал телевизора, спал на матрасе на полу. Леви как-то приезжал к нему на выходные. Он оглядел квартиру, вынес вердикт: чисто, но тесно. Матрас на полу поначалу не вызвал у него восторга, но после двух или трех проб он забрал свои слова обратно. Когда он уехал, Эрвин нашел на своем столе несколько рисунков: Эрвин Смит спит на своем матрасе после бурной любовной игры, полностью обнаженный. Он уже собирался спать, когда зазвонил телефон. — Ты чего там матери наговорил? — Ничего. Привет. Просто сказал, что хочу напроситься на ужин. — Тебе правда охота это все? Леви звучал недовольно. Но сквозь недовольство прорывалось что-то нежное. — Да. Я хочу провести этот день с тобой. Если ты против… — Нет. Просто. Да. Ну. Хорошо. Встретишь меня двадцать четвертого на вокзале? Я рано приезжаю. Мать не хочу дергать. Эрвин прекрасно знал, что Леви не нуждается во встрече. Он может добраться до дома сам, тем более, что от вокзала это полчаса на такси. Но он хотел видеть Эрвина. Для него это была потребность. Как дышать. Или пить. С того дня, когда они признались другу другу в своих чувствах, Леви обрушил на Эрвина свою любовь, как лавину. На расстоянии это не так сильно чувствовалось, но стоило им увидеться… Эрвин задыхался от поцелуев, от ласковых слов, от рассказов. Леви был ненасытен в постели. Он хотел по три-четыре раза за ночь. И трахался он так, будто каждый раз был последним. Он рисовал Эрвина постоянно. Когда он дремал утром. Когда готовил завтрак. Когда сидел за ноутбуком. Когда они обедали в кафе. Когда вместе ходили по музеям. Каждую минуту, когда они не целовались, не трахались, не разговаривали и когда у Леви под рукой была бумага и карандаш. И Эрвину это все нравилось. Так что если Леви хочет, он встретит его. Даже домой подбросит. Или поведет к себе. Или завтракать в одном милом кафе напротив вокзала. Леви любит тамошние эклеры. Куда Леви захочет. Когда Леви вывалился из поезда, по нему было видно, что хочет он только домой. Трост по-прежнему стоял в пробках. Поезд Леви тоже опоздал из-за снегопада. Эрвин целых два часа проторчал в зале ожидания, давясь мерзким кофе и гадая, успеет ли Леви к завтрашнему ужину. — Я соскучился, — выдохнул Леви, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать Эрвина. — Я тоже. Я бы отвез тебя домой, но у нас такие пробки, что только на метро. — Тс. Ты же позавтракаешь со мной у нас, да? — Прости, но Кушель ясно дала понять, что мне не стоит бывать у вас. — А как же завтра? — Это исключение. И она просила, чтобы никаких поцелуев. И всего остального тоже нельзя. Леви дернул его за руку. — Как-то плевать. Пойдем. Я есть хочу. Я соскучился. Кушель была дома. При виде Эрвина она нахмурилась, но не стала возражать, когда Леви сказал, что Эрвин останется на завтрак и вообще — останется. Студентка, которой Кушель сдавала комнату, равнодушно поздоровалась с Эрвином и Леви. Кажется, она даже не поняла, кто из них сын хозяйки, а кто его бойфренд. Она была занята мыслями о том, что из-за погоды застряла в Тросте с чужими людьми, все друзья разъехались, а она торчит тут, деваться ей некуда. Ей нравилась Кушель, но это не то, чего она ждала от Рождества. Кушель сказала, что раз уж все собрались, то будут помогать ей готовить. Леви согласился, но заявил, что сначала ему надо отдохнуть, и они с Эрвином ушли наверх. — Ну что, завтра большой день? — спросил Эрвин, когда они остались одни. — Да. Я хочу в душ. И поспать хоть пару часов. Ночной поезд. Мать просила вести себя прилично. Это все, что я могу тебе предложить. — Поспать вместе? — Ну да. Ладно, я в душ. Подожди меня? Он вернулся из ванной, с мокрой головой, в неизменной футболке с Микки Маусом. Эрвин так и не спросил его, откуда такое пристрастие к мышам. — Раздевайся и иди сюда, — сказал Леви, забираясь под одеяло. Эрвин послушно выполнил приказ. Едва он обнял Леви и устроился поудобнее рядом с ним, тот мгновенно засопел. Эрвин посмотрел на его спокойное, почти блаженное лицо, на тонкие брови и губы, длинные ресницы и не удержался — поцеловал его в щеку. Леви пробормотал что-то во сне и отвернулся от него. Эрвин уткнулся носом в его макушку и тоже заснул. Остаток дня прошел в готовке. Ночевать Леви поехал к Эрвину. Кушель не стала возражать. Она понимала, что им хочется остаться наедине, и не хотела, чтобы это самое «наедине» случилось в ее доме. Хватит с нее одной неловкой истории. Она неохотно призналась себе, что никак не может смириться с тем, что сын настолько взрослый. У него серьезные отношения. И если отбросить историю их знакомства, Эрвин был надежным, серьезным, добрым. Какого еще бойфренда желать для сына? И все-таки ей было неловко видеть их вместе. Но Леви выглядел таким счастливым, когда он смотрел на Эрвина. Как она тогда ничего не заметила? У него же все на лбу написано. На семейном ужине Эрвин вел себя сдержанно и любезно. Леви держал его за руку, так что всем все ясно было без пояснений. Родню и друзей мало интересовала личная жизнь именинника. Рождество в доме не упоминалось, так как старшие Аккерманы относились к отмечанию христианских праздников нервно. Это день рождения их внука. Единственного, между прочим. Кенни так и не сподобился. Единственному внуку и бойфренда простили и одобрили без лишних вопросов и комментариев. Эрвин не вникал в семейные перипетии и отношения. Он просто был рад, что Кушель приняла его, пусть пока и настороженно. Что Леви рядом. Что не надо прятаться и прислушиваться к стуку каблуков в коридоре. Леви улучил момент и вытащил Эрвина на улицу. Было холодно, но они вышли без курток. Леви протащил его сквозь сугробы в беседку. Она была завалена снегом, так что они стояли в снегу по щиколотки, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. — Я люблю тебя, — выдохнул Леви. — Я тебя тоже, — отозвался Эрвин. — Надо кое-что сказать. — Что? — Просто хочу, чтоб ты первый узнал. В зимней темноте Эрвин не видел его лица, но знал, что Леви смотрит на него и улыбается. — Что? — У меня будет выставка! Он так радостно выпалил это, что Эрвин не удержался и поцеловал его несколько раз в щеки и в нос. — Не моя личная, конечно. Но наш колледж собрал выставку лучших работ. Лучших студентов. Это очень круто. Персональная, конечно, круче. Но студентам это не светит. А это тоже важный этап. Ты же приедешь на открытие? — Конечно. Когда? — В конце января. Двадцать седьмого открытие. Шампанское, фуршет, речи, все такое. Ты приедешь? — Обязательно. Надеюсь, там не будет моих портретов? — Только тот. Первый. Твою обнаженку сохраню до времен, когда прославлюсь. Эрвин рассмеялся и поцеловал его. — Я люблю тебя, — повторил Леви. — Пойдем в дом. Сейчас будет пирог. — Пойдем. — Эй. А где «я тебя тоже»? Эрвин взял его лицо в ладони и несколько раз чмокнул в губы. Леви нетерпеливо дернул его за рукав. — Я тебя тоже, — сказал Эрвин. — Но я чертовски замерз. Пойдем в дом. Все каникулы Леви оставался в Тросте, и они виделись каждый день. Несколько раз Леви оставался у Эрвина на ночь. Они много говорили, много занимались любовью, слушали музыку и смотрели кино. Один раз они сходили в музей и навестили Дину. Почему-то Эрвин чувствовал себя очень странно. Ему казалось, будто они вместе уже миллион лет, и все вокруг это знают, видят. Летом все было иначе. — Всю жизнь бы так валялся, — сказал Эрвин, когда они с Леви отдыхали после бурного секса. — Просто валялся бы? Леви лежал головой на его животе, и Эрвин перебирал его волосы. — Да. Леви приподнялся и навис над ним. — Валяйся, а я буду тебя рисовать. Он быстро поцеловал Эрвина, выбрался из постели и взялся за планшет и карандаш. — Замри и не дыши. Эрвин едва заметно улыбнулся и послушно замер.