***
— Лечь! — крик раздался слишком поздно. Солдата, на которого приземлилось ядро, разорвало, расплющило и раскидало во все стороны — на одежды, руки, лица. Мокрым куском прилетел в глаз Рейнбоу его палец. Бедняга Ротт, больше он не сможет вязать игрушки. Покойся с миром. Рейнбоу была майором в этой безумной канители. Порой ей казалось, ещё немного и она забудет свое имя, так часто её звали по званию; причём не просто звали, а исступленно кричали, ведь как старший офицер — последний, кто остался в живых на этом убогом клочке земли — она была обязана решать все проблемы. Даже если решить их было невозможно. Упаси нас, великий бог, да спаси душу Ротта. Краткая молитва — это все, что майор может дать. Прощай, солдат. На протяжении трех месяцев два отряда удерживали этот стратегически важный пункт, должна была подойти подмога, за которой был послан ястреб. Но вот их осталось десятеро, а подмоги нет. Её ждали, о ней молились так же горячо, как о спокойном сне; но ни того, ни другого у них не было. И не будет.***
Залпы ружей прекратились. Пушки тоже заткнули свою круглую глотку, решив передохнуть. Майор приказала двум сторожить, остальные пошли есть и спать. Каждые пять часов их будут сменять. Солдаты грязные, оборванные, спят вповалку. Двое часовых, майор, четыре здоровых солдата, один с оторванной рукой и один с осколком в брюхе. Оба скорее всего в ближайшее время отдадут богу душу. Как отдали бы любому, у кого есть шприц с морфием. И мертвый Ротт. Вот и все её войско. — Да, не густо нас осталось. — протяжно прошептал солдат без руки, — Как думаете, Майор, к нам придут на помощь? Рейнбоу отвела взгляд от сгорающего полена с трудом; она понимала, надо посмотреть в глаза, поддержать раненого, но увидев эти блекло голубые глаза, наливающиеся кровью, осознала одну важную вещь — он не хочет поддержки. Он не верит, что помощь придёт, хоть и пытается убедить в обратном всех. Его взгляд лишь спрашивал, хочешь подыграть? Точнее не так. Оставь им последнее, сохрани единственное, что осталось — надежду.***
Дрожащей рукой Рейнбоу закурила сигарету. Винтовка, бережно положенная у ног, была вся измазана в крови. Чужой. Сегодня враги пошли в наступление и приняли рукопашный бой. В ходе него Майор была слегка ранена в бедро, так, сущая царапина; самое главное — они отбили. Она ненавидела запах сигарет в начале войны, когда была ещё простым солдатом, когда офицеры ласкали её и дружески подтрунивали, говоря, что женщине в войсках не место; но это время прошло. Она только сейчас почувствовала, как устала, как болит её тело по-настоящему, как её бедный мозг пытается очистить себя от кровожадных сцен, от фотокарточек убитых штыком вражеских солдат. Судорожно вздохнув, она поднялась. Надо похоронить двух солдат — того, с осколком в брюхе и свежак — его сегодня зарезали, ударив ножом по сонной артерии.***
В самом начале войны было полно времени. Сутками не было атак, не надо было считать крошки пайков, было полно патронов и здоровые лица друзей, многие из которых были самыми настоящими мастерами своего дела. Сидя на холме, Рейнбоу смотрела за разгорающимся невдалеке костром, как повар, назначенный сегодня, суетливо носится за продуктами. Вскоре ей это надоело, и она вытащила из внутреннего кармашка фотографию. Фотографию с ней. — Чем занимаешься? — дружелюбно выглянул из-за плеча её товарищ, по кличке Ножичек. До войны он вырезал фигурки и делал красивые резные доски, а во время — вырезал ложки, вилки да ещё разные принадлежности. — Твоя подружка? — Ножичек ласково улыбнулся. — Ага. — Скучаешь? Рейнбоу посмотрела в весёлые голубые глаза Ножичка и решила, что смеяться он над ней не будет. — Да. Очень. — А вы тут очень счастливые, — задумчиво протянул Ножичек. — Знаешь, а ведь фотка может испортиться. Или порваться. У тебя есть какая-нибудь защита к ней? Кулон? Солдатик лишь покачала головой. Она нищая. Какие кулоны. — Черт возьми, хотя бы кошелёк? — Неа. Я пуста. — Тьфу на тебя. — Ножичек комично изобразил плевок и плюхнулся на траву. — Дай хоть посмотреть. Рейнбоу колебалась. Вдруг это шутка какая-то и он на самом деле отнимет и не отдаст? — Да не бойся. У меня самого фотка сестрёнки и брата. Я не обижу, понимаю ведь, что это важно. Кивнув, Рейнбоу протянула карточку. — Красивая. И ты тоже. — он продолжал рассматривать, пальцем двигая над фотографией. — Хм… — Это единственное, что у меня осталось важного. — Настолько ценно? — Ножичек прищурил глаза и стал усиленно всматриваться. — Моё почтение. Знаешь, у меня есть идея…***
Его когда-то красивые глаза потухли. Остаток руки висел унылым лиловым обрубком, без антибиотиков началась гангрена. — Убей. — резко, неожиданно и как-то сухо со звуком трескучей ветки прозвучал голос. — Я все равно умру. Убей. Рейнбоу устало поднялась. Самый молодой по военному опыту солдат испуганно посмотрел на неё и быстро зашептал: — Так нельзя… так нельзя же, он же наш, помощь придёт и поможет ему. Обязательно поможет! Рейнбоу не обратила на него внимания. Подошла к своему умирающему другу и, наклонившись, тихо сказала в ухо: — Ты хочешь посмотреть?.. — Да, хочу. — усталая улыбка появилась на его лице. — В последний раз, так хочется, пожалуйста. — Хорошо. Она подхватила его, и они пошли из убежища наружу. Наступал закат, все стремительно убегало в темноту, вспыхивая на мгновение, а потом также быстро угасая. — Спасибо. — он помолчал. — Никто бы этого не сделал. Никто, из оставшихся в живых. Ведь в живых… -… остаются только трусы. — грустно продолжила Рейнбоу. — Да. Только они. — И тебе спасибо. — За что? — Благодаря тебе, у меня все ещё остался её образ. — Стирается из памяти, да? Майор кивнула. Слишком много чего произошло. Слишком давно была сделана фотография. Каждый день войны идёт за неделю мирной. Раненый вздохнул глубоко и напряжённо, вбирая в себя все ароматы позднего вечера. — Давай. Майор вытащила оружие и быстро, будто боясь передумать и дать слабину, спустила курок. Последнее живое напоминание о нормальной жизни ушло в прошлое.***
Осталось шестеро, если считать вместе с майором. Они пока держатся, не сдают позицию. Какая же все-таки глупость. У них заканчивается еда, патроны, силы. Скоро их можно будет взять голыми руками.***
— Наступают! Наступают! Истошный крик разрезал сон и вынул живых в этот страшный мир. Все разом вскочили и, хватая ружья, бросились на укрепления. Их было несколько десятков. Они шли, бежали, уворачивались от пуль и в ответ посылали свои. Прошли сутки, но атака продолжалась и продолжалась. Один в отряде убит, раненных нет. Отряд майора мог терпеть бесконечно, ведь если у тебя нет сил, то и тратить ты их не можешь. Ты усталый в любом случае. Они готовы были терпеть. Но случилось другое, закончились пули.***
— Блять, блять. — Майор отстреливала последние патроны. И каждый щелчок звучал как похоронный звон. — Твою мать. Перехватив винтовку поудобнее, она стала кромсать уже влезающих с разных сторон врагов. У её подчинённых дела шли не лучше. В какой-то момент сломался штык, и, отбросив в сторону бесполезную винтовку, она вынула армейский нож.***
Ей везло слишком много раз. Но везение когда-нибудь подходит к концу. Её достали и пули, и нож. Истекая кровью, майор рухнула. Вражеские бойцы пробегали мимо. И не добивали. Пока. Господи, только бы посмотреть. Пожалуйста, в последний раз. Еле-еле она смогла дотянуться до шеи и рвануть жетон. Пожалуйста. Подносит к внезапно ослабевшим глазам поближе и с облегчением вздыхает. На нем все также вырезана ножом фигура Эпплджек. Простые, но изящные линии, так хорошо передающие её характер, её потрясающую жизнерадостность. — Спасибо. Спасибо. — почти плача, Рейнбоу целует её изображение и прижимает ко лбу. Теперь можно и помереть. — Смотрите, это майор! — грубый чужой голос вырывает из полудремы. — Берите, не дайте этой мрази умереть! Несколько человек хватают и волокут к командиру. К руке пленного прилип простой армейский жетон. А в бывшем убежище сидят уже командир, его офицеры и девушка с жетона.