Готесса тяжело вздохнула, закончив свой рассказ. Застывшей перед ней в состоянии полнейшего шока Анджи оставалось лишь молча внимать подруге, словно неведомая сила лишила полинезийку голоса. За эти полчаса, похожие на прослушивание аудиокниги в жанре хоррор, художнице пришлось пожалеть о своём излишне богатом воображении, успевшем создать поистине чудовищные картины из сна Селестии, великолепные в своей омерзительности. Черноволосая девушка сидела на диване с понурым видом и обнимала прилёгшую её на колени кошку. Было ясно, что даже вернувшаяся из мира сновидений в реальность, Селестия была опустошена внутри. Кошмар, всколыхнувший в памяти самые неприятные воспоминания, заставивший вновь почувствовать всё то, что причиняло боль и тревогу, пробудивший дремлющие страхи… Ещё бы, ведь на памяти брюнетки сны нередко были вещими, и ошибались совсем нечасто.
- Прости… Тебе было наверняка неприятно слушать всё это… - грустно промолвила Селес, продолжая как-то неестественно робко гладить Гранд Буа Шерри. Зверюшка, видимо, чувствовавшая боль в душе хозяйки, постоянно пыталась растормошить её, ловя ладошку готессы своей пушистой лапкой с выпущенными коготками.
- Селес… Я знаю, каково это, с твоей впечатлительной натурой увидеть во сне просто букет всех самых неприятных образов и воспоминаний… И нет… Я не буду говорить, что всё это неважно, что нужно оставить прошлое в прошлом… Улыбками и взглядом в светлое будущее такое не залечить за пять минут… Даже за месяц не вылечить…
- Видишь… даже ты понимаешь, насколько безнадёжно моё положение… и держу пари, ты бы не обратила на меня внимание, если бы увидела мою сущность в первый же день нашего знакомства… И теперь, чувствую, ты захочешь навечно оставить меня наедине со своими проблемами, просто потому что я – словно яд уныния, разъедаю ставшую для тебя естественной атмосферу радости и оптимизма…
В воздухе раздался громкий щелчок. На лице Селестии вздулся красноватым контуром отпечаток пятерни. Разъярённая Анджи тяжело дышала, стремясь сдержать свою необузданную натуру.
- Не смей. Так. ГОВОРИТЬ! Полоумная… Да будет тебе известно, я поняла это ещё в первый день нашей встречи! В твоих глазах боль читалась, словно с раскрытой книги. Я видела её каждый день, когда мы с тобой виделись. И я вижу её до сих пор. Ну не можешь ты, как бы ты не стремилась, обмануть своё сердце! Не можешь, и всё тут! Даже Атуа не может! И приспособиться к такому ты тоже не могла, кричи ты об этом сколько угодно. Три года. Целых ‘’три года’’ злостных издевательств и мучений – ты уверена, это так легко скрыть? Твоя школа окончилась полтора года назад, и ты думала, что за это время ты сможешь забыть зло, которое стало для тебя обыденностью? И то, проведя полгода в одиночестве, а потом ещё год стыдясь высказать мне всё, что тебя тревожило и тяготило столько времени… По твоей логике я вообще должна была исчезнуть, когда тебя впервые пробило на слёзы. Но я ведь не ушла? С чего-то ты сейчас решила, что я убегу в закат, узнав, что у тебя не задалось с детством?
- Прости… - держась за покрасневшую щёчку чуть слышно вымолвила сжимающаяся в комок Селестия,
- я… я не хотела тебя обидеть… правда…
Из глаз Селес скатилась одинокая слезинка. Анджи, как бы рассержена в этот момент она ни была, всё же было искренне совестно за свой поступок. Как она могла ударить по лицу самое дорогое для неё создание, которое всего лишь год назад смогло вздохнуть с облегчением оттого, что побои кончились.
- И ты… меня прости… Надо же, веду себя, как несдержанная дура… Тебе больно и страшно, а я руки распускаю. Малышка Таэко итак…
- НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАЭКО! НЕ СМЕЙ ТАК МЕНЯ НАЗЫВАТЬ! – зажав уши, вскрикнула готесса, лишь только услышав это имя,
- Я НЕ ТАЭКО! БОЛЬШЕ – НЕ ТАЭКО! Я – СЕЛЕСТИЯ ЛЮДЕНБЕРГ!
- Да… пожалуйста. Не буду, раз так уж не хочется больше его слышать… - угрюмо ответила Анджи. Девушка всё яснее осознавала, что теперь вывести любимую из состояния апатии будет непросто. Вдобавок, и сама она понемногу начинала тревожиться, чувствуя, словно между сном и реальностью начинает стираться граница.
- А знаешь… - разрушила атмосферу молчания готесса,
- я и правда не доросла до «Селестии»…
- О чём ты вообще? Что значит, «не доросла». Ты же и есть Селестия! Прекрасная герцогиня в чёрном, аристократичная и изысканная леди, словно прибывшая в наш мир из позапрошлого века…
- …И, всё же, какой бы аристократичной и изысканной, особенно по отношению к себе из прошлого я ни была, за этим вычурным фасадом всё ещё осталась та самая «плакса Таэко», до сих пор дрожащая от страха и вздрагивающая от излишне недобрых взглядов… Я слаба и слишком уязвима… Я никогда не смогу себя защитить… Ведь мне так же тяжело перенести даже простой человеческий, как и три года назад… За год я только и научилась скрывать свои страхи, но не бороться с ними. И научиться мне попросту не суждено.
Странное ощущение… словно вокруг брюнетки начал постепенно наэлектризовываться воздух. Расстроенная до глубин души Селестия легла Анджи на колени и тихонечко заплакала.
- Ну, ты чего, моя маленькая? – поглаживая любимую по головке, спросила художница, поневоле чувствовавшая вину за погружение любимой в бездну беспробудной печали.
- Анджи-чан… Как я… могла тебе понравится… Я жалкая и ничтожная... ошибка природы, который… никогда не должно было быть… - всхлипывая, с трудом выдавливала из себя слова Селес,
- и мне… никогда не будет суждено стать той самой «прекрасной герцогиней в чёрном», которую ты во мне видишь. И чем больше я мечтаю стать… чем-то большим, чем эта проклятая «плакса Таэко»… тем сильнее я её внутри себя… сохраняю. Мне ни за что не стать той самой… Селестией Люденберг, которой я стараюсь быть уже год после выпуска… Ну почему… Почему я такая никчемная?
- Бедная моя девочка, - ласково произнесла Анджи, укрывая Селес тёплым пледом,
- настрадалась и говорит всякие глупости. Запомни. Столько раз тебе сказала, но не поленюсь повторить: ты – не никчемная и не жалкая. И, как по мне, ты переросла своё прошлое, как только попала в «Пик Надежды». Ты с лихвой показала, что их всеми презираемый изгой может прыгнуть выше головы и сейчас учиться вместе с лучшими из лучших. Где остались твои обидчики? Они остались на свалке истории, и более чем уверена, что у Атуа на них куда более грандиозные планы воздаяния, чем простая смерть в забвении.
И да. Для того, чтобы понравится мне, не обязательно быть сильной и грозной. Я полюбила тебя не внушающей благоговейный страх Королевой Лжецов, которой ты иногда стремишься быть и передо мной. Я просто увидела черноволосую милашку, влюблённую в искусство, хоть и куда сильно более мрачное, что нравилось Анджи. Маленькую, хрупкую, очаровательную изящную девочку, оказавшуюся при этом на голову умнее, культурнее и необычнее всех встреченных мной людей. И, в конце концов, столь редкое существо, которое не считало меня сумасшедшей… Если сравнивать тебя с произведением искусства, то ты похожа на искусно вырезанный из мрамора и слоновой кости ажурный готический канделябр. Когда-то его свечи горели яркими огнями, озаряя тьму своим светом, словно лучик надежды на светлое будущее. А потом… потом пришли злые люди и задули эти свечи. Да, они не горели три года, и вряд ли зажгутся сразу… Но стоит попытаться. Пока рядом есть я, пока рядом есть Атуа – ты не одна. Атуа – мудрейший прародитель всей жизни на Земле, защитит тебя. И пусть телом я тоже слаба, всё же, я тебя никому в обиду не дам.
- Анджи-чан… Ты… Прошу… Пожалей меня, пожалуйста… - жалобно попросила расплакавшаяся готесса.
- Обязательно, моя маленькая. Да. Всё-таки маленькая. Ты для меня – такая ещё малышка, - Анджи на минуту представилось, что Селес и вправду, словно крохотный котёнок, сидит у неё на ладошке и смотрит на неё грустными, но такими преданными глазами,
- пожалуйста, выгони из головы сегодняшний ужас. Такие сны, вещими ли они будут, или же нет, не должны ни коим образом задерживаться в памяти!
Грустная Селестия попыталась кое-как улыбнуться сквозь слёзы. Словно в душе её неприметной маленькой тлеющей искоркой теплился тот самый огонёк надежды, о котором говорила Анджи. Полинезийка продолжала нежно гладить любимую по заплаканному личику, стараясь вытереть слёзы ранимой девушки.
- Прости. Ещё болит? – спросила художница, услышав слабый стон черноволосой.
Готесса нехотя, но всё-таки кивнула.
- Какая же я несдержанная дура… распускаю руки, как твои отмороженные одноклассники.
-
Не такая уж ты… отмороженная… - тихонько ответила Селестия, слегка отошедшая от эмоционального упадка,
- ты хотя бы это сделала в сердцах… а не ради собственного удовольствия…
- Да, это уж точно, - заметила Анджи,
- к тому же, если уж ты так уверена в собственной никчемности, то у меня тоже сегодня был сон, заставившей почувствовать себя крайне гадко… Такое чувство, что с меня сорвали всю мою телесную оболочку и оставили внутри маленького жалкого человечка, слепленного из грязи, что нашли в ближайшей луже…
- Не называй так себя… Пожалуйста, Анджи-чан… Ты ни в коем случае не такая…
- Ну… Хотелось бы, чтобы всё было так, как ты и говоришь… Селес, милая, у тебя… когда-нибудь был поклонник?
- Нет… У меня не было. Но… они были у Селестии, уже когда она стала видной фигурой в азартных играх, - неожиданно для Анджи заговорила о себе в третьем лице готесса. Однако, художница, очевидно, понимала, что после того сна Селес вряд ли ещё некоторое время будет осознавать своё новое имя, как должное – словно это была какая-то маска.
- Видишь? По крайней мере, не всё так уж и плохо… Но, всё-таки, был ли этот поклонник достаточно привлекателен, чтобы в него можно было влюбиться с первого взгляда, и столь же жуток и ужасен, что одно его присутствие могло бы напугать тебя до паралича?
- Нет… из всех поклонников, что были у Селестии, байронические герои не попадались… Хотя и те, что были меня не на шутку пугали. В конце концов, я чувствовала себя в их обществе слишком неуютно...
- А у меня он был. Он настойчиво преследовал меня всю ночь, кочевал из сна в сон, чтобы потом во всей красе явиться в финальном видении… И эту встречу я могла бы назвать самой чудовищной в своей жизни…
- Опишешь его?
- Вспомни пожалуйста, во что я была одета у тебя во сне.
- Ну… белый фрак с меховым воротником, словно на средневековых мантиях. Белые брюки, сапоги… тоже белые. И цилиндр. А ещё лайковые перчатки.
- Браво. Ты почти полностью его описала. Только на нём ещё мантия была. Как ты догадалась, тоже белая. А ещё трость с черепом. И венецианская маска.
- Просто какой-то Дракула Гэри Олдмена, - заметила Селес,
- ты сказала, что он был в маске. То есть, лица ты его вообще не увидела?
- Увидела. Но лучше бы не видела его никогда – теперь я просто не могу выбросить его из головы. Оно само от маски почти не отличалось – человеческие лица не бывают столь идеальными. Почти что античный облик. И именно это совершенство делало его ещё страшнее, ибо выглядел он слишком неестественно. Люди такими не бывают! Хотя… я даже не уверена, человек ли он. Со своими волосами, золотыми глазами и саженным ростом он бы запросто сошёл за тёмного эльфа. И… знаешь, вот что странно: мне казалось, что я видела этого юношу где-то. Но не вспомнить, где именно. На обложках журналов, в соцсетях или на улицах Токио… Может быть, даже в самой Академии. Но всё равно, я была уверена, что мы встречались раньше, и не один раз…
- А голос… Голос какой у него был? – Селестию явно разбирал интерес к этому обитателю сновидений возлюбленной.
- Мягкий такой, учтивый. Но было в нём что-то зловещее… Это голос, которым говорят падшие ангелы. Ну, или тёмные эльфы. Он одновременно и пугает, и обезоруживает… Одно лишь верно: перед таким голосом ты не можешь устоять, что бы он ни говорил.
- Просто настоящий инкуб! Или же вампир. Не знаю, что это за существо такое, однако он явно не обитатель нашего мира, - ответила поражённая готесса. Она начала даже понемногу завидовать Анджи, которой снятся подобные мистические создания.
- Кем бы он ни был… Намерения у этого призрака в белом были очень недобрые. Прежде всего, он хотел заполучить меня. Не знаю, в вечное ли рабство, или же добивался от меня взаимности… Но, так или иначе… он хотел, чтобы я бросила тебя. Нет! Он хотел, чтобы я от тебя навек отреклась. Чтобы уже он занял твоё место. И… самое ужасное, - закрыла лицо руками Анджи,
- что я ему поддалась…
На глазах полинезийки выступили слёзы. Впервые за долгое время Анджи почувствовала тот самый комок в горле, горький и жгучий. Что если таких откровений Селес не перенесёт? Да и каково это, признаваться в измене, хоть и приснившейся, человеку, который сам привык верить в сны, как в предзнаменования? В эти секунды художница всё более чувствовала себя предательницей, тем более что и во сне Селестии ей была отпущена роль бросившей любимую в беде бесстрастной созерцательницы.
- Анджи-чан… Ты чего? – это готесса, явно встревоженная, положила Анджи ладошку на смуглую щёчку, по которой в тот же момент скатилась слезинка, продолжив свой путь по чёрным ноготкам брюнетки.
- Я… поддалась ему, - упавшим голосом повторила Анджи,
- словно в меня в эту же секунду кто-то вселился. Нет. Не кто-то. В меня вселилось чудовище. Распутное, безумное чудовище, которое без раздумий бросилось ему в объятья… Я была готова отдаться демону, который призывал меня от тебя отречься… И… - из голубых глаз в два ручья тут же хлынули слёзы, - я его поцеловала… Я была готова проследовать за ним… хоть в Ад! И лишь спустя чуть ли не несколько минут я начала понимать… что уже захвачена им в плен… словно продала ему свою душу… Я вновь тебя… предала…
Это было больно. Слова, словно пущенный с размаху моргенштерн, терзали и мучали душу брюнетки, успевшей за свою недолгую жизнь пережить не одно предательство и удар в спину. Даже произошедшее во сне, оно казалось зловещим предсказанием, которое вот-вот должно случиться, однако… эта скорбная мысль растворялась в воздухе с каждым всхлипом художницы. У Селестии, всего раз в жизни видевшей до этого момента, как плачет Анджи, сжалось сердце. Черноволосой красавице казалось, что столь солнечно радостное создание вряд ли проронит хотя бы одну слезинку, и даже тяжелейшие удары судьбы никогда не сумеют поколебать природного оптимизма полинезийки. Селес отчётливо, словно стремящийся разложить композицию на ноты парфюмер, улавливал чувства Анджи. Так плачут те, кто чувствует вину за ещё не произошедшее. Те, кто боится навредить близкому человеку, считая себя источником зла. Чувство, которое было излишне знакомо ранимой брюнетке с самого детства.
- Анджи-чан… прошу тебя…
- Да… я знаю… я отвратительна… я просто источник мерзости и разврата… Но почему… Почему мне уготована роль проклятой изменницы? Почему из всех грехов мне уготован этот? – горько плача, ответила Анджи,
- я готова принять любую судьбу, даже если она будет падением на дно, но тебя я предавать не хочу! Не хочу!
- Анджи-чан… Моя милая, любимая Анджи… Не надо плакать. Ты же ничего ужасного не совершила… Ведь правда? – Селестии искренне хотелось верить, что это был всего лишь сон, но вновь ноты недоверия заиграли в её голосе.
- Правда… Но он пообещал… вернуться, - угрюмо ответила Анджи,
- сказал, что будет меня ждать. И самое ужасное… в том, что я не уверена… что на этот раз Атуа меня убережёт от такого будущего…
Селес, заботливо обнимая возлюбленную, потихоньку забывала о собственном кошмаре. К чему думать о прошлом, если новый страх исходит из будущего?
- Анджи-чан… Не плачь, прошу тебя. Давай я тебя пожалею! – сама чуть не плача, молвила брюнетка,
- только скажи пожалуйста… Ты говорила, что видела этого человека раньше. Когда последний раз он тебе являлся?
- Год назад. Или чуть меньше, - уже более спокойным тоном ответила художница, понадеявшаяся на то, что у Селестии уже есть какой-то план,
- в любом случае, это случилось точно после поступления в «Пик Надежды», раньше я просто не могла его увидеть. Потому я и уверена, что видела его в Академии. Или, в крайнем случае, недалеко от неё…
- Даже если так, сейчас мы в безопасности. Если ты не видела того незнакомца где-либо, кроме Академии, то он просто не сможет до тебя добраться. Сейчас мы находимся в противоположной части света, и никто, кроме Химико, не знает о том, где нас искать. Тем более, какой-то неизвестный юноша, который наверняка и видел тебя нечасто. Здесь он нас не найдёт. Я… на это надеюсь.
- В том-то и дело… Наверняка он ищет меня… Иначе зачем он всю ночь преследовал меня? К тому же, если он одержим мной, то наверняка узнал обо мне всё…
- Анджи-чан… прошу, не говори так! Это неправда! Это всё просто игры нашего воображения… Я... я отказываюсь верить в это! – полным испуганного отчаяния голосом воскликнула Селестия.
- Селес… Ты чего? Неужели ты уверена, что так тебе удастся его прогнать? – спросила Анджи с горькой усмешкой.
- Анджи-чан… Давным-давно, ещё в глубоком детстве, меня научили: если ты не уверена, что тебе удастся избежать какой-нибудь напасти, или же у тебя нет сил, чтобы ей сопротивляться, тебе остаётся лишь только поверить в то, что она обойдёт тебя стороной. Увы, школа показала, что не работает этот способ на мне. Или, по крайней мере, работает не всегда. Когда дело доходило до азартных игр, иной раз мне ничего уже не оставалось, кроме как поверить в лучший исход игры для себя… И мне везло. Если я и проигрывала, то суммы были столь ничтожны, что я легко отыгрывалась в тот же вечер. Вот так я поняла, что бывает как хорошая удача, так и плохая. Но, к сожалению, работает это не всегда. Успехи в азартных играх и учёбе с лихвой нивелировались школьной травлей… И только здесь, сколько бы я ни старалась верить в лучший исход для себя, его не случалось… Но ты можешь попробовать эту формулу. В конце концов, тебя защищает вера в Атуа, а если ты прибавишь к ней веру в благосклонность фортуны, то наверняка сможешь избежать всех самых худших напастей. И даже то, что напророчил тебе этот сон. Всё будет хорошо. Я постараюсь в это верить. И ты верь. Прошу тебя, - с этими словами Селестия нежно поцеловала Анджи в щёчку, мягко поглаживая её серебристые волосы,
- может быть, я слишком слаба, чтобы тебя защитить. Но хотя бы энергетическую, духовную силу, чтобы преодолеть страх перед таким незавидным будущим, я тебе передам. Даю слово. Уж если и умрём, то вме…
Договорить не получилось. Анджи крепко-крепко обняла готессу. Так обнимают своих нашедшихся родителей потерявшиеся в тёмном сыром лесу дети. От таких объятий из глаз Селестии, толком не успевшей привыкнуть к безмятежному существованию и тому, что её кто-то искренне любит, тонкими ручейками потекли слёзы счастья. С трогательной улыбкой, черноволосая девушка, прижалась к любимой, поглаживая её по спинке.
- Спасибо тебе, моя дорогая. Спасибо. Что ты у меня есть… Как же мне отблагодарить Атуа за такое… сокровище? – краснея, спросила растроганная до глубины души Анджи. Селес, улыбаясь сквозь слёзы, трепетно смотрит на свою возлюбленную, которая, казалось, вновь превратилась в то самое пышущую радостью и неукротимым оптимизмом солнышко, которым готесса ей всегда знала. Будто не было этого ни этого жуткого сна, ни скорбных мыслей, ни слёз.
- Просто… не оставляй меня одну. И не обижай меня. Пожалуйста, никогда не обижай. Это будет лучшей наградой для меня, - нежно прошептала на ушко художнице Селестия.
***
- Н-да… навидались мы с тобой кошмаров за эту дождливую ночь… - изрекла Анджи, допивая сваренное какао с мятой.
- Да… уж и не знаю, что должно было произойти, чтобы мы вместе увидели вместо сновидений какой-то парад самых кошмарных образов, - ответила Селестия, ссыпавшая в вазочку овсяное ореховое печенье,
- оказывается, мы с тобой похожи куда больше, чем думалось раньше… Только я боюсь прошлого, а ты – будущего. Но знаешь… мне всё равно искренне хочется верить, что сны, которые мы видели в эту ночь, останутся лишь игрой нашего воображения.
- Такова воля Атуа, моя прелесть!
Несмотря на ещё не выветрившиеся воспоминания, ни Анджи, ни Селес больше не испытывали того мистического ужаса, что терзал их утром, и теперь души девчат наполняли умиротворение и небывалая лёгкость, словно две красавицы вынырнули из холодной и тёмной морской бездны, наполненной исходящим из додревней тьмы жутким гулом и прокрадывающимся сквозь толщу воды удушливым смрадом на воздух, недалеко у берега с белоснежным песком.
- Было бы неплохо развеяться в каком-нибудь умиротворённом месте, - неожиданно вальяжным тоном произнесла Селестия, нависая над усевшейся за столом Анджи,
- ты не возражаешь же против прогулки в Парк Трёх Композиторов?
- Нисколько! Да, кстати о прогулке. Селес, милая, мне кажется, что настал очередной шанс нашей Прелестной герцогине в чёрном преобразиться и навсегда остаться на холсте. И знаешь – к чёрту студийную живопись – сегодня у нас с тобой вылазка на пленэр!
- Пленэр? Уже интересно! И куда же, если не секрет? – воображение готессы уже рисовало ей падающую на Парк Трёх Композиторов тень от шпилей собора Святого Акселя, из-за стен которого доносятся звуки Девятой симфонии Шарля Видора. Освещённое клонящимся к закату солнцем окно-роза, бросающая разноцветные солнечные зайчики на мозаичный мраморный пол. Нависшие серебристым капюшоном над кафедрой органные трубы, из которых ежесекундно вылетают осколки мелодии, складывающиеся под потолком в единый гипнотический гимн…
- На Старокаменный остров. Сегодня наша герцогиня попробует себя в роли готической заклинательницы морских вод. Да и, если честно, давненько хотелось запечатлеть вид на залив с этого ракурса. Тем более, что тебе бы самой не помешало однажды оказаться в этом чудесном месте!
Этой новостью готесса была буквально застигнута врасплох. Мечты о позировании на фоне шпилей собора тут же разбились о гранитные скалы Старокаменного острова, этого небольшого куска суши, закрывавшего вход в заповедник со стороны залива, который с момента приезда казался Селестии каким-то зловещим. С панорамной крыши литературного кафе, куда девушки иногда ходили ужинать, остров напоминал поднимающуюся из воды голову какого-то небывалого подводного чудища, похожего то ли на чудовищную зубатую жабу, то ли на морского чёрта. Одинокие ели, возвышающиеся над островком, походили на гребень или проросшие сквозь чешую отростки позвоночника. Очень уж не хотелось Селес плыть на этот остров даже с целью позирования, однако нежелание расстроить Анджи, наверняка давно задумавшую композицию новой работы, и убившую несколько часов, чтобы утешить её, взяло верх.
- Так и быть, Анджи-чан.
- «Так и быть»… Что-то, смотрю, тебе не слишком нравится эта идея. Это уж слишком далекое место для Вашей Светлости? Или же вы боитесь, что наша лодка неминуемо перевернётся и мы пойдём ко дну? – шутливо спросила Анджи.
- Нет… просто это место кажется мне… слишком неуютным.
- Тем более! Мне необходимо запечатлеть опечаленную герцогиню. А что может быть лучше искренних эмоций? Решено! Сейчас же берём всё необходимое и выдвигаемся, пока не стемнело! – выпалила Анджи, вытаскивая из ящика этюдник.
Возразить готесса не посмела.
***
Ветер колыхал лапы елей, неизвестно как выросших среди скал и песка, покрытого редкой пожухлой травой. Старокаменный остров, эта нерукотворная голова фантастического подводного существа, поднимающегося из балтийских вод вдали от набережной и словно делящей пополам устье Серебряной реки, с рёвом несущейся в море вдоль порогов, предстал перед непрошеными гостьями во всей красе, напоминая об осколках нетронутой человеком природы в этих краях. Анджи никак не могла смириться с наплывом чуть ли не священного трепета, который внушала ей суровая красота северных лесов. Словно зачарованная, полинезийка стояла перед огромными величественными воротами в заповедник, не переставая водить кистью, которая, казалось, оживала в этих мистических краях. Забыв обо всём на свете, будто одержимая заклятием, мазок за мазком создавала новую фантазию из жизни Прекрасной герцогини в чёрном, грозящуюся затмить предыдущую работу. Шум падающей с порогов воды звучал, словно еле различимый хор неведомых обитателей леса под аккомпанемент то и дело налетавшего на остров шального ветерка. Даже доставивший «детей» на остров усатый швед, теперь же с восторженными криками носящийся кругами на своём катере, не был способен разрушить эту идиллию.
- А знаешь… здесь довольно мило. Идеальное место для тех, кто хочет затеряться, да так, чтобы даже и искать не помышляли, - улыбнулась расположившаяся на сползающей к маленькому озерцу гранитной скале Селестия.
- Ещё бы. А ты ехать не хотела, - ответила Анджи, закручивая уже наполовину опустошённую флягу с янтарным зельем,
- а этот остров и не столь зловещ, как ты думала раньше. Видимо, вблизи он куда привлекательнее, чем с городских крыш.
- Прямо-таки отношения Мопассана и Эйфелевой башни. Всегда лучше пойти в ресторан на самой башне, лишь бы её не видеть, чем искать спасенья от неё на окраинах.
- К счастью, нашей герцогине искать спасения не от кого. Это – романтичная мечтательница, иногда покидающая замок, чтобы уединиться от мира людского вот в таких сказочных краях, не тронутых человеком. Просто настоящая готическая Белоснежка, наверняка и способная своим волшебным пением повелевать лесными жителями!
- Белоснежка? Ничего, что я в этом образе больше похожа на леди Димитреску? – улыбнулась готесса, поправляя шляпку.
В доработанном Анджи образе Селестия и вправду выглядела, как героиня известной игры, хоть подобранный для позирования имидж был несколько эклектичен. Так, длинное чёрное платье в оборках и восхитительная широкополая фетровая шляпа с пером, из-под которой спадали всё те же убранные в «водопад» волосы, сочеталась с чёрными шлёпанцами, в которых готесса обычно посещала баню. Что уж поделать, если гранит у самой воды здесь был излишне холодным и скользким. Но Селес почти не замечала неудобств, которые боялась доставить выбором места для пленэра Анджи. Всё с тем же мечтательным взглядом готесса смотрела в голубое око крохотного озера, выросшего посреди Старокаменного острова, словно огромный вделанный в грубо выкованное железное кольцо сапфир. Вот бы нырнуть туда с головой, да потом вынырнуть где-нибудь, за несколько километров, в чудесной подземной пещере с обсидиановыми стенами, наполненной летающими светлячками! А может быть, и такое приключение девчатам предстоит испытать. Кто знает, в какие декорации на следующий раз занесёт их буйная фантазия Анджи, вознамерившейся кочевать по городу в поисках новых впечатлений. Поговаривают, где-то недалеко, в окруживших город гранитных скалах, есть затерянный монастырь, вырубленный паломниками в XVIII веке. А вдруг художница уже прознала про него и уже запланировала поездку в эти забытые мудрым Атуа края?
Однако Анджи уже минут десять рассеянно стояла перед этюдником, позабыв о портрете. Внимание художницы привлёк принт на борту катера, который ни она, ни, похоже, Селес, не заметили, когда договаривались с тем шведским юношей о переправе на остров. Это был огромный чёрный щит, на которым белым контуром был выведен аристократичного вида мужчина в цилиндре и фраке, с тростью в руках, под которым красовалось имя катерка – «Харон». Пусть, в отличие от злосчастного джентльмена в белом, этот безмолвный красавец, облюбовавший борт маленького судёнышка, носил такие же, как у хозяина катера, витые усы, а на его левом глазу виднелся монокль, в памяти Анджи тут же воскрес пугающий образ из ночного кошмара. Мгновенно разнеслось сладостно-замогильное
«Я буду ждать тебя, моя королева!», ещё долгое время бившее по ушам, словно надоевшая мелодия, доносившаяся из каждого утюга. Воспоминания словно смеялись над ней, да столь живым, едким и жгучим гомерическим смехом, что работать попросту было невозможно, не говоря уже о том, чтобы изгнать эти воспоминания глотком виски. В воздухе, и без того наполненном плеском спускающейся с порогов реки, шумом двигателя и восторженными криками капитана крохотного кораблика, раздался одинокий хлопок. Это кисть выпала из рук Анджи прямо на голые камни.
- Анджи-чан, что с тобой? – спросила взволнованная Селес, в глубине души которой всё ещё витали недобрые предчувствия,
- ты не устала ещё? Если писать портрет больше нет сил, давай вернёмся домой. Ещё успеем приехать сюда. Мы и вправду уже третий час тут сидим.
- Нет, нет, солнышко. Всё отлично! Это просто ветер кисть с этюдника сдул, - опомнилась Анджи, любой ценой стремясь скрыть тревогу,
- сейчас продолжим. Ещё полтора часика – и можно будет возвращаться. Ты сама там не устала?
- Ну, немного. Всё-таки, камень – не бархатное кресло. Да и ножкам немного холодно, - ответила, ёжась от налетевшего морского ветра готесса,
- но, если ты не хочешь бросать работу, я тоже настроена серьёзно! Досидим до конца - в конце концов, искусство требует жертв, а самопожертвование во имя прекрасного уже давно стоит приравнять к священным подвигам, достойным отмечаться высочайшей наградой.
- Отлично! Тогда продолжаем! Не волнуйся, малышка. Анджи обещает, что эта работа превзойдёт прежнюю, и так будет продолжаться, пока я не соберу полную серию работ для выставки! – изо всех сил стремилась полинезийка сохранять оптимистичный настрой, лишь бы Селес не узнала о том, что воспоминания об ужасном человеке в белом всё ещё тревожат её. Оставался лишь проверенный годами метод сосредоточения всего внимания на творческом процессе. Кисть и холст – вот лучшее лекарство от тревог и печали.
Через означенные полтора часа новый портрет Прекрасной герцогини в чёрном был готов. Бережно упаковав его в кейс, ведя под ручку саму виновницу торжества, Анджи ступила на борт неутомимого «Харона», после чего юркий катерок, словно пытаясь уйти от невидимых преследователей, длинными зигзагами пустился к городской гавани, не забыв пройти по узким проливам, разделявшим словно рассыпанные неведомым великаном по заливу шхеры. Домой девушки вернулись уже тогда, когда солнце скрылось за горизонтом, а на тихих улицах вовсю горели голубовато-белым светом фонари. Редкие прохожие, попадавшиеся на пути, были похожи на затерявшиеся в огромном заколдованном лабиринте блуждающие души. Иной раз Селестии казалось, что город – это огромные старинные башенные часы, в котором якобы живые, а на самом деле, механические создания, движутся на узенькой каменной сцене, пока минутная стрелка медленно описывает очередной круг. А что, если и вправду, наш мир есть волшебные часы, где всё движется согласно чётко запланированному сценарию? Что, если и вправду, сны являлись этакой демонстрацией неотвратимого действа, что последует за оборотом часовой стрелки? Что если желание любой ценой избежать предзнаменования лишь ускорит встречу с неизбежным исходом – в памяти готессы тотчас возникла сцена из старинного чёрно-белого фильма, герой которого пытался всеми силами остановить стрелки часов, но часовой механизм продолжил движение, и на секунду замершая стрелка со следующим ходом рывком переместилась на должную позицию и резким толчком сбросила с циферблата неудавшегося повелителя времени. Что, если Анджи уготована именно такая участь? Однако полинезийка, чуть ли не парившая в порывах осеннего ветерка, похоже, уже давно не думала о своём сне. Сереброволосая художница выглядела такой радостной, что невольно погрузившаяся в тревожные мысли Селес постепенно забывала обо всех страхах перед неизведанным будущим, что уготовано её возлюбленной, лишь наслаждаясь прекрасной вечерней прогулкой.
***
- Анджи-чан, чай уже готов! – позвала Селестия любимую, открывая краник габета и разливая по пиалам голубоватый напиток с еле заметной белой пенкой.
- Нья-ха-ха, сейчас буду, солнышко! – отозвалась художница с верхнего этажа,
- вот-вот сложу краски, и спущусь.
- Хорошо! Буду ждать тебя! – ответила Селес, уже приготовившаяся к повторному завариванию чая. В конце концов, художница только-только обрела вновь потерянное вдохновение, и уж очень не хочется спугнуть его. К чему было её торопить?
Анджи уже чуть более минуты в беспамятстве застыла над ящиком, в котором хранила все свои инструменты для воплощения воображения в реальность. Странное ощущение. Сердце, до того пребывавшее в умиротворении, вдруг отчаянно забилось словно запущенная часовая бомба, вот-вот готовая взорваться, словно кто-то поспешно сорвал с неё предохранитель. От минутного выпадения из реальности, грозившегося затянуться надолго, вновь не осталось и следа. С бешено ярким колдовским огоньком в глазах, ясно дававшим понять, что вдохновение вспыхнуло в её душе с новой силой, полинезийка достала из ящика карандаш, холст, и начала медленно выводить на нём всё ещё теплящиеся в памяти очертания…
