Волнуют…
Мысли о ней взволновывают обычно спокойные воды сознания. Волны образов бугрятся, поднимая из самых глубин воспоминания об их встречах. Рука, с зажатой между тонкими пальцами кистью, замирает у самой поверхности белой бумаги. Внутренним взором он видит её улыбающееся отражение в дрожащей глади мыслей и невольно улыбается сам. В ожидании встречи ли или от того, что в памяти сохранился столь чёткий образ… Чёрная слеза стекает с ворсинок кисти и уже через мгновение растекается по белоснежной поверхности. Однако одной этой капли хватило, чтобы омрачить светлые воды раздумий тёмным цветом реальности. Изуна вздрогнул и тихо произнёс: «Проклятие!» Только Учиха не смог определить причину своей злости: то ли из-за испорченного листа бумаги в его душе разгорелось пламя раздражения, то ли из-за того, что её образ скрылся в тени насущных проблем. «И умиротворение ушло вместе с ней», — подумал он, устало выдохнув. Осторожно упершись локтями в поверхность стола он положил голову на раскрытые ладони, и плотно сомкнул глаза, крепко задумавшись о содержании письма, что он должен написать даймё княжества N. Требуется изложить результат миссии, целью которой являлся захват пограничных со страной Ветра земель княжества M. Пресыщенные аристократы обратили жадные взгляды на плодородные земли соседей. Для осуществления захватнических намерений страна князь нанял клан Учих. «По традиции» его соседи обратилась с просьбой оборонить земли к клану Сенджу, ибо никто, кроме них не мог противостоять обладателям шарингана. «И должно было случиться так, что ты, (В.И.), оказалась именно из Сенджу», — с горечью подумал Изуна и тут же испытал глубокое удивление, ведь, даже думая о письме к князю, он вновь невольно обратился к образу случайно встреченной в лесу девушки. Её смех порывами лёгкого весеннего ветерка сорвал адресованные аристократу слова и унёс их вдаль, как сорванные с ветви листья. В её глазах, самых обычных, человеческих глазах, которые Изуна считал проклятыми из-за их природной неспособности видеть мир в тончайших и мельчайших деталях, — он, однако, тонул как в самом глубоком озере. Учиха понимал, что причина этого крылась не в самих глазах, а личности, что отражалась в них. Даже сейчас, проникая мыслью в её взор, он почувствовал неописуемую лёгкость в душе, что он ощущал кожей. Или то был тёплый летний ветерок, воровато проникший в комнату сквозь открытое окно? Усмехнувшись, Изуна поднял голову. Он вообразил каким бы могло быть выражение лица брата, узнавшего о его поэтичных мыслях. «Ради подобного зрелища даже хочется раскрыться перед ним…» — однако он быстро отказался от этой затеи. — «Он не должен узнать о ней… Никто из клана не должен, и из проклятых Сенджу тоже, иначе последствия для нас могут быть непоправимыми». Его тёмные глаза сузились — взгляд был вперен в пышущие яркой зеленью кроны кленовых деревьев каэдэ, растущих вдали, за домами поселения. Изуна испытывал волнение, что, подобно яду, умерщвляло все воодушевлённые намерения и радостные мысли, испытываемые им при мысли о ней. Если правда откроется, то ему самому не грозит ничего, кроме тяжёлой беседы с братом, в то время, как она может покинуть этот мир, если об этом прознают её соклановцы или Мадара решит, что девушка дурно влияет на младшего брата. «Хотя Мадаре ли, сдружившимся с этим Сенджу, меня поучать?» — подумал Изуна, стараясь отогнать прочь докучливые мысли. Ещё на несколько мгновений задержав взор на отливающими изумрудом в солнечном свете каэдэ, он опустил взгляд на белоснежный лист, и расплывшуюся на нём чёрную слезу. «Надо быстрее начать письмо, иначе брат будет недоволен и хуже того ещё вопросы возникнут», — он медленно положил кисть на выемку фарфоровой подставки для кисти. Хоть письмо князю должен был писать Мадара как глава клана Учих, однако, после провала миссии, его охватили столь сильная злоба и мрачное отчаяние, что всё свободное от решения управленческих вопросов время он посвящал яростным тренировкам. Поэтому Изуна, которому с большим трудом, но всё же удавалось сохранять, и внешнее, и внутреннее спокойствие, предложил Мадаре написать письмо-отчёт заказчику вместо него. Обеспокоенный душевным состоянием брата Изуна не сомневался, что тот мог оказаться недостаточно почтительным и весьма резким в выражениях, что, без сомнения, усугубит и без того сложные, после невыполненного заказа, отношения клана с князем и его верными приближёнными — вассалами. После возвращения в поселение, утомлённый после битвы, изнывающий от острой боли в левой руке Изуна, лёжа на мягком футоне, задавался вопросом, ответ на который, хоть и был ему очевиден, но именно из него порождались всё новые вопросы. Только, в данном случае, к самому себе. «Почему мне удаётся усмирить пламя злости и горечи в душе, сохраняя разум и внешний вид нетронутыми разрушительной злобой?» — спрашивал он себя, глядя всевидящими глазами в чернильную темноту, разлившуюся в комнате. И тут же отвечал: «Потому что знаю — будет встреча с ней… С тобой, (В.И.)… Кто ты на самом деле? Случаем не лиса ли, принявшая обличье человека? Околдовала меня, морочишь меня, как тебе вздумается… Иначе, как объяснить мою странную привязанность к тебе, граничащую с безумием… Нарушая запреты и ведая об этом, я, не понимавший и не принимавший дружбу Мадары и проклятого Хаширамы, всё равно продолжаю приходить на нашу поляну. Видимо боги решили посмеяться надо мной, отплатив за то, что я даже не пытался понять Мадару с его дружбой с этим Сенджу, той же монетой». И сейчас, разложив чистый лист на столе, взяв с подставки кисть Изуна принялся за письмо, и с каждым аккуратно выведенным твёрдой рукой иероглифом, он постепенно погружался в чёрные воспоминания о прошедшей битве, что поглотила не один десяток жизней его соклановцев, словно цунами рыбацкие лодки. Быстро и безжалостно. И, не смотря на свою большую силу, он, Изуна Учиха, ничего не смог с этим поделать. Своими глазами алыми, словно красная Луна, он видел, как постепенно потухает чакра в их телах. Он видел угасание жизни тех, кого встречал на улице, с кем разговаривал о бытовых мелочах, вроде заготовки риса и овощей на зиму, с теми, чьё присутствие было столь же естественным, как небо над головой и земля под ногами. В те мучительные мгновения собственный шаринган начал казаться ужасным проклятием… В тишине комнаты он слышал металлический лязг скрещиваемого оружия, стоны раненных и яростные крики сражающихся. Однако в этом мраке непрекращающейся войны прорезался тонкий, но яркий, сильный луч света, согревающий его охладевшую от пережитого душу. Встреча в лесу, случайная или произошедшая по милости богов, зажгла в нём огонёк волнующей надежды на будущее, в котором найдётся место не только горестям потерь. Изуна дописал письмо, сложил принадлежности в судзури-бако, красивую лакированную чёрную коробочку для письменных принадлежностей, украшенную изображением герба клана Учиха, после поднялся. Осталось лишь отдать его хикяку, который доставит его в княжество N. «И выделить ему сопровождение. Письмо не должно попасть ни в чьи руки, кроме заказчика», — подумал он и решительно направился к раздвижной двери сёдзи. Скоро у него состоится встреча, на которую он не должен опоздать. К тому же он планировал сделать одно немаловажное дело до этого…***
Изуна ступал осторожно, прислушиваясь к наполнявшим лес звукам, словно хищник к топоту сапог. Он то и дело касался тонкими пальцами эфеса катаны, однако, так и не обхватывая его полностью. Потому что опасности в лице слежки или мордах диких зверей не было. Он бы услышал. Звук мягкой поступи утопал в траве. Ниндзя двигался практически бесшумно, словно он был бестелесным духом. Окидывая окружающее пространство настороженным взглядом, он замечал лишь сплошную стену зелени, поднимающуюся в верх, казалось, до самого неба. Его истерзанная, неровная голубая полоса, простиравшаяся далеко в вышине, своим ярким цветом выделялась среди ветвей бесчисленных стройных сосен, криптомерий с пышными, но узкими кронами; крепких широкостволых дубов, клёнов с изящными, но острыми резными листьями и ещё множество деревьев, разглядыванием которых Изуна пренебрёг на данный момент. Не до того было ниндзя, спешащему на встречу с ней. Волнение всё сильнее колыхало душу на своих бурлящих, пенящихся волнах. Учиха младший всегда испытывал это колыхающееся, неспокойное чувство, когда думал о Вас. Он скрывал причину этого от других, оставаясь предельно честным с самим собой. «Нет ничего бесполезнее и хуже, чем лгать самому себе. Самообман к хорошему концу не приведёт», — так считал он и старался придерживаться заданной мысли. Вот, наконец, показалась знакомая, ставшая родной полянка. Густые высокие заросли образовывали кривой полукруг, издали напоминавший серп полумесяца. В один из этих кустов неделю назад улетел Ваш веер, видимо, намеревавшийся отдохнуть от постоянных падений на Вашу голову. Тогда Изуна, возвращавшийся с задания, отстал от отряда и, повинуясь внезапному душевному порыву, который тянул его помочь хорошенькой девушке, решился «спасти» Ваш веер от возможности больше никогда не оказаться подброшенным в воздух, а после приземлиться на Вашу прекрасную голову. «Я должен возносить молитвы в честь этого потрёпанного веера, потому что он стал той нитью, что связала наши столь разные жизни», — подумал Изуна, постаравшийся неожиданно пришедшей в голову мыслью, усмирить взволновавшиеся чувства. Ниндзя притаился за ближайшим к поляне клёном. Он ощущал под мозолистой ладонью шершавость коры. Всем телом прильнув ближе к стволу, Учиха вперил немигающий, восхищённый взгляд в Вас, при этом обхватив второй рукой эфес катаны. Больше по привычке, чем из надобности. Даже поглощённый созерцанием он оставался крайне чуток к происходящему вокруг. Она стояла в центре полукруглой поляны. Плетёная из бамбука корзина была убрана на достаточное расстояние, чтобы Вы, захваченная танцем, случайно не опрокинули её. Иначе все труды пойдут насмарку. Просачивающиеся сквозь просветы в зелёном навесе золотые лучи уходящего на покой солнца омывали Вас густым светом. Запрокинув голову и прижав веер к груди, Вы не двигались с места, словно бы здесь Вы пустили в землю корни, став частью бескрайнего леса. Изуна понял, что Вы были погружены в глубокие воды мыслей. Он не видел Вашего лица: Вы стояли к нему спиной. Поэтому ниндзя не мог знать, были ли то радостные или всё же печальные думы. Он надеялся, что грусть не тронула Ваше сердце, затмив чёрной тенью Ваш свет. Учиха был не в силах отвести взгляда от Вас. Хоть одежда Ваша была совсем проста: юката серого мышиного цвета, слишком узкий пояс оби из более светлой ткани, оставляющий грудь открытой, сандалии гэта на босую ногу — вот и весь наряд, — однако для Изуны Вы были прекрасны, словно цветок. Качества Вашей души окутывали Ваш образ яркой накидкой хаори с богатым узором Ваших достоинств, так что Ваша внешность не блекла из-за неприметной серой одежды. И всё же Учиха желал когда-нибудь увидеть новую подругу в кимоно фуросидэ из атласа, с замысловатым роскошным рисунком. Но почему-то в этих мыслях на спине её наряда был вышит герб его клана… «Пора бы прекратить мечтать… У нас и так мало времени, а я трачу его на нелепые размышления», — подумал смутившийся ниндзя и осторожно покинул укрытие. Он быстро успокоил взволновавшиеся чувства весёлым, как ему показалось, замыслом. Бесшумно он приближался к Вам со спины. Вынырнувшая из вод раздумий Вы сделали несколько неуверенных первых рваных движений руками. Тяжелый выдох шумно сорвался с полуприкрытых обветренных губ. — Прелестно… Двигаюсь, как ветряная мельница с обломанными крыльями во время бури… Или чучело… — недовольно прокомментировали Вы свои попытки изобразить изящные волнообразные движения руками. — Чучело всё же будет изящнее, — знакомый мужской голос раздался над самым ухом, опалённым жарким дыханием. Изуна склонился над Вами. Подкравшись незаметно, он хотел напугать Вас. Однако не просто так, забавы ради! Почти… Он просил Вас прислушиваться к окружающему миру. Впитывая его звуки чутким слухом, Вы сможете заранее узнать об опасности, а, значит, и подготовиться к защите своей жизни, когда самого ниндзя не будет рядом. Вы искренне обещали быть настороже, но всякий раз ему удавалось застать Вас врасплох. «Жизнь прожить трудно, а умереть легко», — повторял Изуна старинную пословицу, намекая на то, что Вы совсем не желаете учиться столь сложной науке определения врага по издаваемым им звукам. Но им овладела не жгучая досада, а сковывающее тело и сознание смущение, жаром опалявшее бледные щёки. Ваши мягкие волосы едва ощутимо касались разгорячённой кожи, нежно щекоча её. Воздух рядом с убранными в тугой пучок локонами полнился неповторимой смесью аромата рисовой воды, душистой хвои и чего-то совершенно особенного, свойственного лишь Вам. Учиха сделал глубокий вдох, осознавая, что через несколько мгновений он будет обязан отстраниться, чтобы его действие не было Вами превратно истолковано. Но ему так не хотелось разрывать эту дистанцию... Хоть он не осмелился прильнуть к Вашей спине, ибо он не хотел никоим образом оскорбить Вас, однако ткань его голубой рубашки касалась женского кимоно. И ему казалось, что сквозь это робкое касание материи он ощущает исходящее от Вашего тела, опаляющее тепло. «Мне кажется или я слышу биение её сердца?... А может так бешено, колотится моё собственное?» — подумал Изуна и поразился романтичности своих мыслей. Между тем Вы, придя в себя после комментария, высказанного настолько оригинальным способом, сделали шажок вперёд, чтобы, повернувшись, не врезаться носиком в подбородок юноши. «Вот же… Ну я тебя… Изуна… Чёрт, я чуть от страха не окочурилась… Ох, уж мне эти подкрадывания из-за спины… Вот уж эти ниндзя… Боже…» — нить мыслей оказалась разрезана ножницами смущения, поэтому каждая последующая была рваной и незаконченной. Вы повернулись лицом к Изуне, который, справившись с волнительными мыслями, что взбудоражили в нём Вы, с довольной плутовской улыбкой смотрел на Вас. — Ну, так и будешь молчать? — Пытаюсь найти, что ответить такому наглецу! — наигранно-возмущённым голосом ответили Вы, важно скрестив руки на груди. — Как вообще можно додуматься так пугать? — Так же, как можно столь беспечно относиться к собственной безопасности! Я ведь даже не пытался скрыться! — в тон Вам ответил ниндзя, пытаясь всеми силами затоптать прорывающиеся ростки смеха. В самом деле, лаются как супруги! «А было бы неплохо», — подумал он, но тут же прогнал прочь незваную мысль. — Без шлифовки алмаз не блестит. Мне ещё нужно тренироваться и тренироваться, — примирительно закончили Вы, закрепив слова тёплой улыбкой. «Ведь лёд тает под лучами солнца», — подумал Изуна, на мгновение прислушавшись к своему участившемуся сердцебиению. — Я рада, что ты пришёл… Думала, что тебя могут не отпустить… Волновалась, — произнесли Вы, отведя взгляд в сторону. — Ты же знаешь, что я не могу пропускать наши и без того редкие встречи. Нашёл, что сказать господину. — И, позволь узнать, что ты придумал? — Сказал, что меч надо показать кузнецу, ибо от частого использования лезвие затупилось. К тому же гарда расшаталась — тоже непорядок, — со спокойной улыбкой ответил он, медленно проведя тонкими пальцами по эфесу меча, кончиками задев серебряную гарду. Тем самым он демонстрировал, что его оружие может быть непригодным для боя лишь во лжи. — Замечательно… — только и смогли сказать Вы. Сердце пропустило удар. «Насколько часто Изуне приходится убивать, раз его господин с лёгкостью поверил в такую историю? Боже… Как же страшен этот мир», — подумали Вы, однако, желая скрыть свои думы от взора друга, быстро сменили тему разговора: — Я сегодня принесла в окия больше десяти вёдер воды! Пятнадцать, если быть точной. Томико-чан принесла четырнадцать, — возвестили Вы с улыбкой. Однако от зоркого взгляда обладателя шарингана было не скрыть чувство, едва видневшееся в глубине глаз: измученная, скрюченная, как старуха, усталость скрывалась за тонкой ширмой, и её уродливая тень не исчезала в лучах Вашей искренней улыбки. Учиха опустил взгляд на Ваши руки — они дрожали как веточки на жестоком холодном ветру. И пламя злости распалилось в его душе. На настоятельницу окия, поручавшую Вам столько работы, и, следовательно, на Сенджу, ведь она была из них; и на себя за нерешительность предложить Вам перейти во служение к нему. Он ненавидел быть беспомощным перед людьми или обстоятельствами. Но Вы так твёрдо решили стать гейшей, что ниндзя не смел даже мысленно изменить путь, по которому Вы столь непреклонно вознамерились пройти. Заметив изменение в настроении друга, Вы всё же не поняли причины этого. «Возможно у него был сложный день», — от подобной мысли дрожь прошлась по телу. — «Надо тогда помочь ему справиться с печалью. Иначе какой я ему друг?» Поэтому, решительно настроившись взбодрить шиноби, Вы произнесли: — Я хотела позже достать это… Однако… — Однако? — он удивлённо изогнул бровь. — Ты поник как пожухлый лист. Поэтому, чтобы возобновить в тебе движение живительных соков, нужно подкрепиться как следует! — Неужели?... — только и смог вымолвить поражённый Учиха, смотря на Вас внимательно, словно впервые видя. Вы кивнули. — Угум-с, я приготовила угощение. Сейчас принесу! Вы торопливо направились к плетёной из бамбука корзине. Изуна же, не в силах отвести от Вас полного благодарности взгляда, наблюдал за суетившейся девушкой, про себя благодаря богов за милость, что они оказали ему, сведя его с Вами. Ваш свет опалил тьму, поселившуюся в его душе после проигранного сражения, забравшего жизни его соклановцев. Он забылся, потерял ориентиры, будто путник в тумане. И ему было хорошо: душа его была окутана покоем. — Спасибо тебе, (В.И.)… — с несвойственной ему мягкостью произнёс он, приняв из Ваших рук обёрнутое листьями лотоса угощение. — Не за что… — прошептали Вы, надеясь, что не распознает удивления в Вашем голосе. — Ты кушай, они, кажется, ещё не остыли. Удобно устроившись на принесённом Изуной во время вашей прошлой встречи бревне, Вы, развернув бережно свёрнутые листья, достали ещё тёплую выпечку из зелёных объятий. — Ракуган? — с восторгом произнёс юноша, смотря на печенье в руках. — Из рисовой муки, — с довольной улыбкой произнесли Вы. — Я так давно не готовила их… Поэтому решила, что раз столь хорошая мысль пришла мне в день нашей встречи, то это, верно, можно принять за знак богов. — В последнее время они очень благосклонны ко мне… Вы решили не докучать ему с вопросами о том, какие хорошие события произошли в его жизни в последнее время. И всё же в душе колыхалось слабый пламень желания, чтобы ваша встреча была, по мнению Изуны, частью благосклонности божеств. Сложив руки, как для произнесения молитвы, вы поблагодарили за еду, после чего принялись трапезничать. — Мы похожи осидори, сидящих в своём гнёздышке, — довольно сказал Изуна, после того, как проглотил первый кусочек печенья. — Д-да… На этом бревне по-другому сесть и не получится, — дрогнувшим от смущения голосом прошептали Вы и тут же откусили немного сухого печенья. Менталитет людей этого мира был чужд Вашему. Феодальная Япония и современная Россия — не найти чего-то более несовместимого. Лёгкое соприкосновение плеч в привычной для Вас реальности уже является обыденностью для тех, кто добирается на работу на общественном транспорте. Однако в этом мире подобное является признаком близости, на которую ещё решиться надо. И Вы совершенно не заметили, как Ваше хрупкое плечико коснулось его плеча: так были захвачены созерцанием леса, тающего в расплавленном золоте закатного света. — Не волнуйся, нас всё равно никто не видит, поэтому эта вольность останется незамеченной, — с улыбкой изрёк Изуна, наблюдая за Вами периферийным зрением. — Можно позволить себе расслабиться, — Вы облегчённо выдохнули, стараясь скрыть покрасневшие щёки за выбившимися из причёски прядями. — В последнее время подобное возможно редко. — Это из-за участившихся стычек Учих и Сенджу? — как бы между прочим спросил ниндзя спокойным тоном, словно его это совсем не касалось. — Да… Так много человек погибает… У Хотару-сан, которая продаёт жареные каштаны, муж погиб… У Чи-сан оба сына, — Вы помотали головой, чтобы искажённые болью, скорбью лица растаяли в золотом свете солнца. Так непривычно, до боли страшно было видеть войну, а не читать о ней в книгах. Изуна молчал, вспомнив о тех членах клана, чьи жизни остались под небом омытого кровью поля. — «Размыты краски, дождями бренной жизни…» — с усталой печалью в голосе процитировали Вы первые две строки стихотворения одной из любимых японских поэтесс Оно-но Комати. После ободряюще произнесли: — Я уже пойду тренироваться, иначе никогда не смогу выполнить эти движения руками. — Очень красиво сказано, — задумчиво протянул Учиха. — Это явно из стихотворения. Однако я и не знал, что ты увлекаешься литературой… Насчёт же танца… Ты как будто пытаешься отогнать комаров этими движениями, — сказал Изуна, усмехнувшись. — А это точно движения из танца? Вы вспыхнули сначала от возмущения, в самом деле, мог бы смолчать или как-то помягче сказать, а после страх, словно вор, закрался в душу. «Действительно! Откуда простой крестьянке знать стихотворения… Ну ты и идиотка, (В.И.), теперь думай, что ответить. Иначе он ещё подумает, что я — шпионка, как некогда думали Хаширама и Тобирама», — мысленно возмутившись собственной беспечности, Вы постарались как можно спокойнее сказать: — Я бы может и хотела, но куда уж мне до стихотворений… Моя поэзия — плеск воды в ведре и звон посуды, — Вы сжали руками серую ткань юкаты: — поэтому я хочу стать майко, тогда у меня будет возможность не подслушивать, как они читают красивые строки, а делать это самой. Сейчас у меня, конечно, не очень хорошо получается… Но всё ещё впереди! — Вы резко поднялись и с улыбкой посмотрели на Учиху. — Зато во время обучения танцу я буду лучшим отгонятелем комаров в поселении. — Смотри, не увлекайся, а то ещё ремесло сменить решишь, — он безмятежно улыбнулся. Изуна упёрся рукой в шершавое бревно, приготовляясь, как обычно, смотреть на Ваши старательные тренировки. Он, разумеется, не забывал комментировать остротой или шуткой каждое падение веера, или откровенно плохое движение. На метко брошенные слова Вы отвечали встречным ударом. — Скорее включу его в одну из своих услуг, когда стану гейшей, — Вы подкупающе улыбнулись, в то время как в Ваших глазах пылали огоньки озорства. Вы уверенным, твёрдым шагом направились в центр поляны, сопровождаемая прямым взглядом чёрных глаз. «Ты напоминаешь мне воду. Можешь быть умиротворённой, словно рай, но в одно мгновение ты превращаешься в мощный поток, способный смыть всё на своём пути», — думал он, любуясь этой девушкой, хрупким ростком, что тянулся к меркнувшим солнечным лучам. Он не сомневался в своём намерении преподнести Вам в подарок белый веер оги, купленный сегодня, но ещё более он был уверен, что настанет день, когда Вы как гейша станцуете танец лишь для него одного. — Всякой вещи своё время, — прошептал Изуна Учиха.***
— Почему… Почему твоё время пришло так скоро? — шептали Вы, сквозь полупрозрачную пелену смотря на белый веер оги, что Вы положили на высокую тумбочку, на самое видное место в доме. Новость о его смерти, подобно лезвию катаны, опустилась на душу, разделив её на две половины: одна погибла сразу, вторая продолжит существовать с Вами до последнего вздоха. Томико и Вам надлежало вымыть комнату, в которой майко репетировали свои изящные танцы. Для этого вы, уставшие после очистки рыбы для ужина, невесело поплелись к общественному колодцу, что находился через три дома от окия. Ноги саднили, будто в ступни вонзили спицы, а натуженный позвоночник от напряжения, казалось, мог разломиться и осыпаться. Однако боль от физических нагрузок внезапно ослабела и перелилась в страдание душевное. Вёдра с грохотом приземлились на вытоптанную, с редкими травинками землю, плеском воды возвестив о нерасторопности нёсшей их девушки. Но Вам было не до этого. Так же как и не было дела до удивлённых взглядов, направленных на Вас, словно стрелы луков часовых на замеченного ниндзя. Изуна Учиха погиб. Его больше нет. Говорившие об этом жительницы поселения с удивлением воззрились на развёрнутые вёдра и на недвижимую девушку, возле которой суетилась другая. «Его больше нет», — мысль, как мантра повторялась в голове каждый миг. Всё тело, само Ваше естество ломило, перемалывало от медленного, мучительного осознания смерти Вашего… Друга? Знакомого?... — Да разве это важно… Ты был добр ко мне… Врал, конечно, о том, что стражник… Но скажи, что ты Учиха… Я бы испугалась, подумала, что убьёшь… — шептали Вы, сидя на коленях посреди комнаты. Небольшое квадратное помещение казалось угрожающим, из-за пляшущих на стенах мрачных теней. Слабый огонёк, отбрасываемый глиняной лампой, колыхался из-за лёгких порывов ветра, прокрадывавшихся в комнату сквозь приоткрытые створки. Точкой света, окутанной ореолом, был небольшой квадратный столик на маленьких, чуть изогнутых ножках, сова-зэн. Вы сидели спиной к свету, смотря на расстилающийся перед глазами мрак. В нём бледным пятном выделялся веер, походивший на мотылька со сложенными крылышками. «Изуна тоже подобрался слишком близко к огню и сгорел», — подумали Вы, бездумно проводя руками по грубой ткани юкаты, той, в которую Вы были одеты в последнюю Вашу встречу. Только сейчас Вы обратили внимания на этот факт. И сознание, словно издеваясь, подкинуло в пламя горечи поленья воспоминаний: его выходку, рассказ об «вынужденной лжи господину», восторг в его глазах, когда он узнал о том, что Вы принесли сладости. По телу прошлись сотни покалывающих мурашек. Кожа сохранила его случайные прикосновения, палящий жар дыхания, застывшего в недвижимом теле навсегда. — Какое грозное слово «навсегда»… — едва разомкнув губы, прошептали Вы в пустоту в надежде, что хотя бы кто-то, будь то боги, демоны или духи, неважно! услышат Вас. Главное, чьего-то слуха коснутся Ваши слова. Ведь это могло означать, что Вы — не одиноки… «Сколько обречённости и неизменности в заключено в этом слове… Навсегда… Навсегда я застряла в этом мире… Навсегда покинул его ты… Нет возможности вернуться… Вернуть тебя… Уже просто ничего родного нет… Никого нет…» — от этих мыслей захотелось завопить, но из едва приоткрытых губ вырвался тихий писк. Последний звук птицы, подстреленной охотником. Обхватив плечи дрожащими ладонями, Вы начали бездумно проводить ими по предплечьям, как будто пытаясь втереть в кожу несуществующую мазь. Всё тело напряглось, согнулось под тяжестью осмысленной Вами собственной жизни и его жизни, ушедшей из этого мира туда, откуда нет возврата. Навсегда. Слёзы обожгли глаза, начали пламенными потоками течь по щекам. — Изуна, прости… Я не успела попрощаться… Я узнала слишком поздно… Я… — Вы задохнулись от охвативших Вас чувств. — Я хочу, чтобы ты был рядом… Жив… Сидел вот здесь, со мной… Или ждал меня там, на поляне… Живой, тёплый, родной, смеющийся!... Пожалуйста, пошути ещё о том, что мой танец — это не танец вовсе… Такой молодой, всё у тебя было впереди… Внезапная злость опалила разум. Вы крепче, до боли в коже, пальцах, сжали плечи, обессиленно, как тигрица, потерявшая детёныша, прорычали: — Проклятая война… Почему люди не могут жить в мире?! И здесь, и у нас… Никогда… Никогда не будет этого мира… Почему этот мир столь жесток, столь печален? И добавили обессиленно, взглянув на белый веер: — Живи с миром там, где нет места живым… Живи и в моём сердце… Чёрная фигура сгорбленной девушки, с раскинувшимися, как опущенные крылья подстреленной птицы, полами юкаты, виднелась на бумажном полотне окна. Свет в Вашей душе колыхался, как огонёк глиняной лампы. Он мог потухнуть в любое мгновение. Однако же не потух, словно сама богиня Аматэрасу поддерживала пламень в этой чуждой сему миру душе… Вы успокоились лишь спустя несколько часов. Затворничество в этом мире, потеря первого очень близкого человека отсюда, усталость от непривычно тяжёлой, изнуряющей работы взвалила на Вас, вынужденную пройти через все тропы осознания действительности своего положения. Уже лёжа на непривычно низком скромном ложе, Вы неожиданно вспомнили слова Ихара Сайкаку. И, смотря в белое полотно окна, с печальной улыбкой дрожащими губами прошептали: — «А ведь жизнь бренна, жизнь — сон, жизнь — лишь видение нашего мира»…***
Чернильный мрак небосвода расстилался над головами двух человек: девушки и мужчины. Облака, впитавшие последние лучи клонящегося ко сну солнца, окрасились в золотой, разливаясь неровными разводами по тёмному небесному полотну. Стройные сосны и криптомерии чернели на фоне столь прекрасного неба. Завели свою звонкую трель ночные птицы. Только девушка и мужчина оставались безучастными к этой красоте. Их взгляды были устремлены одну могилу, обдуваемую холодным свежим ночным ветром. Оба стояли недвижимо и молча. Слова были лишними в этот момент. В памяти каждого возникали свои образы, связанные с жизнью покойного. Всматриваясь в прошедшее, они переживали всё вновь. Только теперь испытываемые чувства обострялись, ибо они осознавали, что такие встречи отныне возможны лишь в мире грёз. Прижав к себе камелии, Вы вопросительно взглянули на Мадару. Он ответил кивком. Тогда Вы опустились на колени перед могилой почившего дорого человека. Немигающим взглядом всматривались в неё, словно желая рассмотреть в ней очертания Изуны. Безуспешно. Ветер сорвал с ближайшего дерева листья и унёс их вдаль. «Вот мы и встретились вновь, Изуна… Прости, что пришла так поздно…» — с этой мыслью Вы возложили на его могилку камелии. Подступившие слёзы обожгли глаза. Вы зажмурились, силясь скрыть их от взгляда Мадары. «Ему тяжелее, чем мне… Но он не позволяет себе заплакать», — подумали Вы и вздрогнули, ощутив на своём плече тяжёлую ладонь. Вы повернули голову и встретились взглядами с ним. Учиха покачал головой, и Вы поняли его, благодарно поклонились. После вновь сосредоточили затуманенный поволокой взор на поминальной табличке. Приподняв руку, скрыли лицо от взгляда брата Изуны за прямоугольной тканью рукава, и позволили себе неслышимо заплакать. «Спасибо тебе за всё, Изуна… Покойся с миром и прости, что так поздно поблагодарила тебя…»