Отвлекают…
Они врываются в голову, как некогда Учихи на территорию клана Сенджу. И первые, и вторые до боли в висках раздражают Тобираму. Вот и сейчас он застыл с зажатым в руке шлифовальным водным камнем. Порядком истёршаяся поверхность бруска замерла над частью лезвия возле острия, не достигая лишь нескольких миллиметров металла, отливающего на солнце холодным серебристым блеском. «Как же по-идиотски я сейчас выгляжу», — подумал Тобирама. Он сидел, сгорбив спину, чтобы лучше видеть, как проходит заточка лезвия катаны. Это занятие, за исключением явной полезности, успокаивало Сенджу младшего. Подстраивая дыхание под монотонный звук затачиваемого оружия, ниндзя своеобразно медитировал. Бурный поток мыслей стихал, обузданный силой скрежещущего звука. Однако сейчас он замер на самой высокой ноте, как замер и мужчина, не сменяя полусгорбленной позы. Отзвуки сухого шуршания зернистой поверхности бруска и лязга металла ещё продолжали звучать у него в ушах. Собственные мысли и практически смолкнувший шум будто натянулись как струны сямисэна. Тобирама силился развеять этот образ, гендзюцу, в которое он некогда попал по собственной воле. Какая поразительная оплошность! «Тем более для ниндзя, воевавшего против Учих, известных своими накладыванием этих иллюзий», — подумал мужчина, устало выдохнув. Он проиграл. Вновь. Эти мысли в который раз отвлекли его. Хризантемы покорно клали свои жёлтые пушистые бутоны на невидимые ладони ветра, что качал их, словно мать ребёнка. Тобирама смотрел на них с укоризной, будто умиротворённые лаской ветра цветы были виной его внезапного оцепенения. В действительности, он отчасти винил в этом, нет, не растения, а брата, в развитии ушедшего недалеко от них. По крайней мере, так мог охарактеризовать мыслительные способности Хаширамы Сенджу младший в моменты холодной злости, опалявшей взволнованное сознание. Ведь эти хризантемы, с упоением внимавшие заунывной песне ветра, посадила именно (В.И.) по просьбе Сенджу старшего. Своё решение он аргументировал эмоциональными похвалами садоводческим талантам служанки, у которой, по его словам, росли самые красивые цветы в поселении. Воспоминания сохранили в памяти удивлённое выражение её лица: расширившиеся зрачки, приоткрытые в немом вопросе губы и недоуменный, полный настороженной подозрительности взгляд. В руках она сжимала корзину с рыбой. Неугомонный старший брат перехватил девушку, когда она возвращалась с рынка. Тобирама больше всего жалел, что тогда он согласился на недолгую прогулку по строящейся деревне с Хаширамой, возвестившего его о том, что им крайней необходимо посмотреть, как идут строительные работы. И разве мог он подозревать, что временами чудаковатый, однако, всё же не растративший всю рассудительность брат способен проявить себя как первоклассная сводница?***
«Чтоб тебя они в Дзигоку утащили, идиот несчастный», — подумал Тобирама, справедливо отметив, что всё же несчастный в данный момент он. Взгляд, которым Вы одарили Сенджу младшего, поведал о Ваших мыслях красноречивее слов. «Вы знали?» — будто вопрошал он. Пристыженный не за свой проступок мужчина чуть мотнул головой. Столь быстро и незаметно, что могло показаться, будто он и вовсе не шелохнулся, продолжая прожигать широкую спину воодушевлённо улыбающегося Хаширамы. Однако Вы на миг задержали взгляд на альбиносе и улыбнулись кончиками губ. Тобирама был готов поклясться, что за жестами крылась лишь одна мысль: «Слава ками». Её ниндзя с готовностью поддержал, успокоенный тем, что Вы не считаете его причастным к замыслам Хаширамы. «Он наверное заранее узнал, что она в это время обычно ходит на рынок за рыбой для окия… Мне это известно с того времени, когда я ещё следил за (В.И.). Благо, в окия распорядок не меняется даже в связи со строительством деревни. Но Хаширама… Надеюсь, что он выведал сам, следя лично, а не отправив кого-то... Иначе, я подозреваю, что о нём могут подумать подчинённые ниндзя», — подобные размышления терзали сознание Тобирамы, отстранёно наблюдавшего за тем, как Вы вежливо выкажете свою благодарность за столь высокую оценку Ваших талантов. Отметите, что Вы с радостью посетите сад главы клана завтра, чтобы исполнить его просьбу — посадить хризантемы. В тот же день, но несколькими часами позже, Тобирама, прохаживаясь по затемнённому вечерней мглой саду, мыслями возвращался к произошедшему. Последующие за «случайной встречей» каждодневные дела и заботы безраздельно овладели вниманием ниндзя. И, лишь когда догорела полоса заката на западе, Сенджу неслышно, как тень, выскользнул во внутренний двор усадьбы. Он желал отдохнуть подальше от шумного брата и мозолящего глаза рабочего стола, надламливающегося от количества аккуратно сложенных свитков. Тихий стук гэта о камень извилистой дорожки успокаивал. Тобирама обнаружил, что он мыслит в такт шагам. «Хитро придумал. Не оставил ей возможности отказаться. К тому же ей нет смысла говорить «нет». Это было бы ужасной грубостью с её стороны. И мои руки были связаны. Не стал бы я отчитывать брата перед всеми за…» — мысль замерла вместе со звуком шагов мужчины. Окончание полотна размышления было столь очевидным, сколь и обескураживающим. Раздражение, вспыхнувшее в душе, как рассвет рано поутру, осветило Тобираме скрывавшиеся во тьме сознания мысли. Он намеренно, как охотник дичь, загнал их в самую глубь, надеясь, что тогда эти отвлекающие образы забудутся, оставшись в черноте хотя бы на ближайшую ночь. «От себя не убежать», — подумал Тобирама, крепко сжав кулаки. Мужчина устало прикрыл глаза, вслушиваясь в переливчатый, как прибой, шум листьев клёнов каэде и бамбука. Ноющий, похожий на голос молящего о пощаде врага скрип елей словно прорезал шум «лиственного прибоя». Сенджу младший чувствовал нечто родственное к этим надрывающимся от скрипа деревьям. Он, подобно им, издавал скрипящие звуки, упорно не желая признать правду. Для него это было унижению подобно. Позор! Позор! «Позор… За себя и своё желание увидеть её поскорей… А так же за невольную благодарность брату за разработку настолько же идиотского, сколько и действенного плана», — он про себя поблагодарил Хашираму, ибо в слух он подобного, конечно же, не выскажет ему. Пальцы медленно разжались и выпрямились. Тобирама вновь полностью овладел собой и своими мыслями. С него будто сняли оковы, отягощающие его путь через очередной день. Кандалы лжи, в которые он заковал себя добровольно, оставили кровоточащую глубокую мозоль на его совести — позор самообмана. Тобирама считал, что это бессмысленное напряжение мысли опасно и более того вредно для ниндзя. «Скованный цепями иллюзий не может оценивать ситуацию трезво, а, следовательно, разработать качественный план, могущий привести к победе. Поражение неминуемо для мечтателя, не имеющего смелости взглянуть в глаза реальности», — размеренным бесстрастным голосом повторял он команде свою догму, которой, однако, он же и пренебрёг, возбоясь безжалостного взора правды. Не приносящие и секунды покоя мысли о непомерной тяжести вины перед собой и своими идеалами терзали сознание. В опустошённом бессилии, Сенджу сжал эфес катаны и обречённо вдохнул холодный ночной воздух, пропитанный сладким, как мёд, запахом пыльцы. Сахарный аромат проник в организм, постепенно наполняя сводящей зубы приторностью тело и мысли. Тобирама понимал, что завтрашней встречи не избежать. «Красавица — это меч, подрубающий жизнь», — подумал он, с усмешкой взглянув на сияющий сотнями тысяч звёзд небосвод, бескрайний и синий, словно океан.***
Ноющей болью позвоночник возвестил его о том, что пора бы сменить неудобную позу. Затёкшие мышцы тормозили и рабочий, и мыслительный процесс. Потому что трудно предаваться воспоминаниям, когда в голове пульсирует одна лишь идея: как бы размять спину. Тобирама внемлил мольбе своего тела. Выпрямившись, он, однако, не выпустил из поля зрения пушистые жёлтые бутоны. Цветы будто бы исполняли роли посредников между реальностью и прошлым. Казалось, что стоит лишь отвести взгляд в сторону, и он более не сможет так глубоко погрузиться в бурлящие опасные воды памяти, на самом дне которой, он сокрыл своё сокровище — бесценные воспоминания. «Через несколько часов я должен отправиться на миссию, а катана ещё не заточена», — недовольно подумал Тобирама, нахмурившись. — «Мысли о тебе, (В.И.), так отвлекают…» Однако он не мог или, правдивее говоря, не желал всплывать на поверхность, чтобы вновь вдохнуть воздух реальности, пропитавшийся кровью и кисло-сладким, как протухшие овощи, потом. Медовый аромат пыльцы и пьянящей ночной свежести неизменно тянется за ней, как подол или рукава кимоно фуросидэ. Он разливается, словно сладкий напиток амадзакэ. От того воспоминания о ней становятся ещё более приятными, ибо этот благоухающий аромат на время перебивает смрад повседневной жизни ниндзя.***
На следующий Вы явились в назначенное время к усадьбе главы клана Сенджу. Предложение было таким же внезапным как выпавший летом снег. Неестественным и очень уж странным. «Мы не так давно, всего лишь полтора месяца назад, начали неплохо общаться с Тобирамой, однако, как я смотрю, у господина Хаширамы совсем иные представления о характере наших отношений… Либо он полагает, что я наивна, как новорожденный ребёнок, либо считает свои попытки сватовства искусными, как и его навыки и техники ниндзя. Ками! Как же неловко слушать хвалебные речи, что он произносит в честь своего брата. Не потому, что я не считаю Тобираму недостойным их, а потому что прекрасно осознаю цель, которой служат эти сладкие, как амадзакэ, слова. Неужели глава клана не понимает, что у моего с Тобирамой союза будущее может быть лишь одно, как в красивых повестях, — смерть из-за любви, не принимаемой обществом? Была бы я гейшей, то может быть с трудом, но приняли бы подобный союз, а так… Для них я всего лишь крестьянка, безграмотная, безродная. Куда такой до младшего брата главы клана, одного из сильнейших ниндзя своего времени?... К тому же… Разве в груди моей теплятся чувства к этому мужчине более нежные, чем дружба?» — так рассуждали Вы, идя быстрым шагом по узким улочкам, затуманенным оранжевыми клубами пыли. Несколько минут назад Вы были вынуждены вжаться в стену ближайшей лавки, чтобы пропустить широкую нагруженную камнем телегу, с запряженным в неё волом. Подобные зрелища участились после начала строительства деревни. Но привыкнуть к новому темпу жизни, однако, было трудно. Страх всякий раз стягивал нервы в тугой узел при виде мощного животного и шатающейся, как подвыпивший завсегдатай чайных домиков, телеги, так и норовящей накрениться набок, подмяв под себя неудачливых прохожих. «Я и дома коров боялась, а тут целый вол», — подумали Вы, провожая расслабленным взглядом растворяющийся в песчаном облаке силуэт. Однако любая дорога имеет конец, будь то путь к усадьбе главы клана или путь жизни. Вы замерли возле деревянных ворот. По обе стороны стояли на посту ниндзя в броне из металлических пластин, блестевших на солнце, словно мокрая рыбья чешуя. Подгоняемый волнами ветра зеленый листочек проплыл между Вами и мужчинами. Он будто обозначил дистанцию, невидимые врата — переход в совсем иной мир. Непрошеная дрожь отозвалась колючей щекоткой по всему телу, будто кто-то из вредности запустил Вам под юкату с десяток прытких муравьёв. Реакция организма явилась ответом Вашего тела на внезапное воспоминание о покинутой земле. Пришлось закусить губу с внутренней стороны, чтобы сдавленная боль резкой вспышкой затмила накатывающую панику. «Кажется я излишне волнуюсь… Это может плохо кончиться», — подумали Вы, уставившись неподвижным взглядом на уходящие к небу деревянные ворота. Воины смерили Вас пронзительными взглядами. Стоявший слева высокий ниндзя был заметно худощав: броня была ему явно великовата, так и казалось, что вот-вот металлические пластины с пронзительным грохотом упадут на утрамбованный песок. Тёмные волосы были коротко стрижены и небрежно расчёсаны. Похожее на перевёрнутый баклажан лицо, с широким лбом и узким подбородком, выражало безразличную скуку человека, вынужденного несколько часов подряд лицезреть неменяющейся пейзаж. Однако Вы быстро поняли, что первое впечатление было обманчиво. Его глаза — неестественно голубые — взирали на Вас с холодным подозрением. Невольно казалось, что Вас уже внесли в список врагов клана. — Как зовут и к кому идёте? — спросил он высоким сиповатым голосом. — (В.И.), господин. Я здесь по…приказу Хаширамы-сама, — произнесли Вы кажущимся спокойным тоном. Однако, прислушавшись, внимательный и знающий прохожий музыкант уловил бы едва слышимые колебания звука девичьего голоса. Так едва заметно дрожит от негодования ветвь, качаемая легким игривым ветерком. Но ниндзя не был музыкантом и слухом отменным не обладал, поэтому и не разобрал вплетённые в речь нотки волнения. — Хаширама-сама распорядился насчёт тебя, — произнёс худощавый ниндзя, кивнув товарищу. Через несколько секунд массивные ворота оказались отварены. Виднеющаяся впереди серая каменная дорожка змеёй уползала к усадьбе, как бы приглашая присоединиться к ней. — Проходи, — произнес всё тот же безымянный для Вас ниндзя. Его товарищ безмолвствовал, при этом продолжая наблюдать за Вами из-под полуопущенных век. — Благодарю, — произнесли Вы, поклонившись каждому из воинов. Ноги будто без воздействия воли понесли Ваше бренное тело прямо в раскрытую деревянную пасть с серым шершавым каменным языком. Она тут же с грохотом захлопнулась, стоило Вам оказаться внутри. «Слава ками, прошла… Не могла не пройти, ведь Хаширама отдал им приказ пропустить девушку с таким именем. Вероятно и внешность описал, чтобы не ошиблись, но… Но как же это в действительности волнительно. Даже раньше меня пугали охранники с металлоискателями, обшаривающие мою сумку, как чёрные археологи гробницы. Одним словом — жуть», — думали Вы, силясь занять разум отвлечёнными от насущных проблем мыслями. Потому что после окончания работы в саду, Вам нужно было вернуться в окия, чтобы вымыть посуду, которая останется после ужина; подмести террасу, а после бежать на тренировку танца, тогда как в Вашем распоряжении было всего лишь несколько часов до наступления холодной ночи. «Управлюсь как-нибудь… Надо довести движения до совершенства, чтобы госпожа Мэйуми показала мне новый танец. Возможно она даже продемонстрирует мне игру на кото, если я хорошо справлюсь! Прекрасный стимул, чтобы облегчить сложный выбор между тёплым очагом и холодной окраиной деревни», — однако терзающие душу мысли решительно потеснили размышления о прошлом. Наконец-то вырвавшись из силков задумчивого оцепенения, Вы начали рассматривать усадьбу главы клана Сенджу. Дом и прилегающий к нему участок были значительно больше, чем у остальных жителей поселения. Но более тщательно рассмотреть здание и широко раскинувшийся сад Вам не позволил полный искрящегося энтузиазма голос главы клана, Хаширамы Сенджу. — (В.И.), ты всё-таки пришла! — радостно возвестил ниндзя. Он направлялся к Вам широким, но в то же время твёрдым шагом. Даже весёлость мужчины не могла ширмой скрыть его истинную стать аристократа и силу могущественнейшего ниндзя, названного Богом шиноби. Вы нервно сглотнули, при этом стараясь изобразить спокойную улыбку. До сих пор Вам было сложно определить, как же правильно вести себя с Хаширамой. С одной стороны, во время приватных встреч он просил обращаться к нему без формальностей, но другая, как водится, оборотная сторона указывала Вам на Ваше место в этом мире — место прислуги, обращающейся к господину. «Прошло то время, когда я только попала в этот мир и поэтому могла позволить себе некоторую фривольность в выражениях. Теперь я — маленькая частица этого огромного пазла. И, чтобы не оказаться лишней, выброшенной из картины, нужно подходить под рисунок, а не пытаться задать свою тему композиции», — подумали Вы, смотря на серебряную, в насыщенных лучах солнца, змейку дорожки, по которой, громко стуча гэта, гордо шествовал Хаширама. — Это честь для меня, Хаширама-сама, — покорно-вежливым голосом промолвили Вы, сделав низкий поклон. Пришлось изрядно напрячь мускулы лица, чтобы коварная улыбка не проступила на губах. Вы знали, что Сенджу старший терпеть не мог подобного официоза в особенности от Вас. Обычно он рассыпался в горячих причитаниях о ненужности такого обращения. И сегодняшний безоблачный день не стал исключением. — (В.И.), для меня будет честью, если ты перестанешь при приватной встрече вести себя так холодно! — произнес ниндзя, не скрывая сожаления в голосе. — Связанным одной тайной людям не пристало так общаться. — А если кто-то услышит? — спросили Вы, всё ещё не решаясь заглянуть мужчине в глаза. — Если бы кто-то мог услышать, то я поддержал бы твою манеру. Но в этой половине дня прислуга занята в другом крыле, а ниндзя в такое время не прохлаждаются под прохладным ветерком, — Хаширама устало выдохнул, покосившись в сторону. — В отличие от их главы. — Я не могла знать этого, потому и проявила осторожность, — с улыбкой сказали Вы, осмелившись поднять голову, чтобы взглянуть на озарённое добродушием лицо главы клана, — к тому же для меня действительно честь посадить цветы в Вашем саду. Все майко только и судачат об этом. — Значит, скоро появится больше желающих воочию посмотреть на плоды, то есть цветы твоего таланта. — Ещё больше работы… — И шансов, что тебя подосвободят от неё же в окия, чтобы ты разбила там сад, достойный этого прекрасного цветника, — с уверенностью произнёс Хаширама, скрестив руки на широкой груди. «Он такой уверенный и спокойный… Кажется даже не догадывается, что я раскусила его истинное намерение. Не приведи ками, меня ещё позовут куда-нибудь цветы посадить, я ведь совсем посредственный садовник», — эта здравая мысль десятками тонких шипов сомнений терзала душу. Вам так хотелось скрыться в месте, куда не будет иметь доступа никто, кроме Вас и богов, чтобы под защитой стен стихла эта мучительная боль волнения. «Госпожи сразу поймут, что я — непримечательный садовник. И... тогда они начнут размышлять, зачем же глава клана в действительности пригласил меня в усадьбу. Ведь не может быть сомнений в том, чтобы Хаширама не понял, что перед ним не одарённый человек, а серая посредственность… Зародятся слухи, которые втопчут мою репутацию в грязный песок лжи. А что, если в таком случае, мне не позволят попробовать выдержать экзамен?» — от страха и горячего волнения закружилась голова. Вы слушали главу клана, однако, его слова, словно тяжёлый молот, опускались на спокойные мысли, выковывая гротескные формы страха за возможные последствия этого визита. «Соберись, тряпка! Соберись!» — про себя кричали Вы. — Надеюсь… — дрогнувшим голосом прохрипели Вы, однако, в последствии, уже более расслабленно добавили: — надеюсь, что не подведу Ваше доверие, Хаширама-сама. — Ну уж ты точно не тот человек, (В.И.), который способен подвести моё доверие, ну и меня заодно, — и хоть эти слова были произнесены нарочито шутливым тоном, но Вы могли поклясться, что уловили проблеск твёрдой решительности в его голосе и во взгляде. Взглянув на купающуюся в солнечном свете усадьбу, Хаширама перевёл взгляд на Вас и сказал, сопроводив свои слова лёгким кивком. — Пойдём, а то кажется мы немного заговорились. Садовое снаряжение… — однако он тут же осёкся и внезапно рассмеялся громким и мощным смехом, от которого, казалось, могла дрогнуть земная поверхность. Дрожь волной омыла Вашу напряжённую спину. Смех главы клана был столь же заразительным, сколь и внезапным. «Как гроза… Никогда не знаешь, когда громыхнёт», — подумали Вы, невольно улыбнувшись. Отсмеявшись, глава клана сказал: — Быт ниндзя слишком далёк от таких дел, как садоводство, поэтому и садовые инструменты становятся снаряжением. — Хорошо, что не утварью. Пирожки, испечённые на садовой лопатке, так же сомнительно полезны, как и лопатка вместо куная в бою, — Вы не удержались от шутки, которая, однако, была оценена Хаширамой и его зычным смехом. — Вот такой ты мне больше нравишься! — Шутящей? — Настоящей. Хаширама одарил Вас проницательным взглядом, что, будто проник под кожу, протиснувшись между рёбер и вперившись в самое сердце. На краткий миг дыхание перехватило. Но и этого мимолётного мгновения хватило, чтобы Вы твёрдо осознали: этот мудрый взор Вы запомните на многие годы.***
В тот день, так же как и сегодня, Тобирама затачивал катану перед предстоящей миссией. Яростно вслушиваясь в жалобный лязг металла, он, не отрываясь, наблюдал за бруском, изменяющим положение в пространстве ещё чаще, чем Хаширама настроение. Ниндзя предпочёл внемлить пронзительному, как звук гуляющего по комнате сквозняка, голосу металла, чем зову собственных мыслей. Как же он ненавидел себя в этот момент! Проклятое желание ядом медленно и мучительно отравляло здравый смысл, пытающийся из последних сил упорно возвещать его об смертельной угрозе, что несёт эта отрава — желание увидеть её. Отнюдь не потому, что эта девушка коварная манипуляторша, могущая использовать его слабость в своих целях. Увы, если бы это было так! Возможно, Тобирама был бы даже счастлив, ибо, понеся заслуженное моральное бичевание за проявленное малодушие, он, восстановившись, разделался бы с источником бед. Однако, как можно разделаться с собой? Заливистый, переливчатый, как волны прибоя, щебет птиц наполнял сад мелодией радости. Столь редкой для ниндзя, живущих в нескончаемых противостояниях. Солнечные лучи жидким маслом растекались по извилистым каменным дорожкам, жирными разводами блестели на прозрачной поверхности пруда. Они просачивались даже сквозь кроны берёз и клёнов каэдэ. Ноздри щекотал приторный аромат пыльцы и душистый, пряный запах, доносящийся с той части усадьбы, где располагалась кухня. Однако, даже столь умиротворяющая атмосфера не была способна смягчить чёрствость его размышлений. «Как ребёнок, который боится темноты, прячусь под одеялом сторонних размышлений, вместо того, чтобы смело выйти навстречу своим желаниям и наконец-то признать их существование», — подумал Тобирама, сощурив глаза из-за слишком яркого солнца. Неожиданно он замер. Рука с зажатым в ней бруском водного камня застыла в нескольких сантиметрах от лезвия катаны. Осознание поразило его ослепительной молнией. Он сделал этот болезненный шаг навстречу неизбежной гибели холодного разума. «Я полюбил (В.И.)». Столь быстрая мысль, краткая, как вспышка взрывной печати, но такая же смертоносная, отзывающаяся в душе горячей болью. И, будто в подтверждение этой мысли, раздался смех Хаширамы, а за ним Ваш весёлый, чарующий голос. — Уверяю, такого рисового колобка ты ещё не пробовала! — Какое смелое заявление, Хаширама-сама! Я пробовала вкуснейшие онигири в одном замечательном ресторанчике. Такой нежной массы риса больше нигде, кроме как там, не приготовят. — Уверяю, ты будешь говорить по-другому, после того, как попробуешь онигири от нашей Ясу-сан. О, Тобирама! Не ожидал увидеть тебя здесь, тоже решил насладиться солнечным деньком? Довольный тем, что его план постепенно воплощается в жизнь, Хаширама не заметил, как Тобирама и Вы отвернулись, чтобы скрыть невольную улыбку. «Актёр кабуки из него вышел бы никудышным», — подумал ниндзя. — Скорее работой, — произнёс он, кивком указав на катану. Тобирама намеренно оттягивал тот миг, когда ему придётся взглянуть на неё. Сознание, как привязанного к двум лошадям преступника, растягивали в разные направления противоречивые мысли и эмоции. Как же странно было смотреть на девушку, которой он мысленно признался в самых сокровенных чувствах несколько секунд назад; упрямо делать вид, что ничего не произошло, говоря и действуя, как обычно. Мрачная неопределённость и поразительная неловкость ситуации подавляли желание оставаться в саду ещё хотя бы на минуту. Однако Сенджу воспротивился этой идее, словно кот, разгадавший намерение хозяина искупать его. «Будь сотни раз проклята моя нерешительность», — подумал ниндзя, одарив Вас спокойным взглядом красных глаз, в насыщенной глубине которых не блеснула даже искра его истинных мыслей и эмоций. Вы тут же поклонились, почтительно произнеся: — Добрый день, Тобирама-сама. «Если бы…» — подумал он, но вслух, разумеется, эту мысль не высказал. — Здравствуй, (В.И.). — Только прошу, без формальностей! — поспешно сказал Хаширама, приложив руку ко лбу. — Мы же все друг друга хорошо знаем. Оставим эти напомаженные завитушки для остальных! — Я и не намеревался двору даймё подражать. (В.И.) первая начала, — спокойным голосом произнёс Тобирама и, как ни в чём не бывало, продолжил скрести водным камнем по лезвию меча. Однако периферийным зрением ниндзя наблюдал за Вашей реакцией на его слова. Хоть Вы и сохраняли вид нерушимого спокойствия, но Тобирама был готов поклясться, что мысленно Вы уже пустили в него кунай какой-нибудь колкости, чтобы поразить зазнавшегося соперника. «В очередной раз я спрашиваю себя, когда она научилась владеть своими эмоциями и лицом?» — подумал Сенджу. На брата он старался не обращать внимания, ибо знал, что тот скоро удалится из-за «очень срочных управленческих вопросов», однако, перед этим, успев, прошептать непутёвому брату несколько рекомендаций о том, как следует общаться с девушками. Тобирама не ошибся. Показав Вам место, где следует посадить хризантемы, Хаширама поспешил ретироваться, сославшись на нерешённые дела. Глава клана поравнялся с братом и едва слышно прошептал: — Будь помягче с ней… — Я и так предельно осторожен, не слишком сильно надавливаю. — Не сказал бы. — Сам посмотри, — сказал Тобирама и, сохраняя абсолютную серьёзность выражения лица, кивком указал на катану, что он продолжал затачивать зернистым шлифовальным камнем. — Я аккуратен с ней, как чиновник с любой кистью. Он со злорадным удовольствием наблюдал за изменениями в лице брата. Вспышка осознания двусмысленности высказываний младшего сменилась недовольством, отразившимся в сведённых к переносице бровям и печалью в тёмных глазах. Понуро опустив голову, Хаширама тихо произнёс: — Ками, за что мне это всё… — Явно не за что-то хорошее. — Будь аккуратен, брат, иначе упустишь её. — Тебе не о чем беспокоиться, у меня крепкая хватка, — отрезал Тобирама. Братья смерили друг друга тяжёлыми испытующими взорами. Казалось, что если бы мимо них пролетела птичка, то она тут же оказалась бы безжалостно раздавлена под тяжестью напряжения, воцарившегося между двумя Сенджу. Осуждающе покачав головой, Хаширама скрылся за сёдзи, а Тобирама остался сидеть на террасе, щедро обдуваемой сладким тёплым ветром. Он пытался притвориться, что ему нет дела до девушки, медленно подготавливающей будущую клумбу. Её словно не существовало для него в течение нескольких минут. Она даже не была духом, невидимым ветром, лёгким бризом, который обычно не замечаешь из-за спешки. Само её существо будто исчезло на этот крохотный промежуток времени. Девушка растворилась в дурманящем из-за медового аромата пыльцы воздухе, как границы реального мира под действием гендзюцу. Маленький мирок сада, ограждённого высоким деревянным забором, полнился жалостливым стоном затачиваемого металла и бодрым щебетом птиц. «Люблю… Люблю… Люблю…» — эту мысль Тобирама повторял, словно мантру, вслушиваясь в скрежет металла. — «Ками, какое грозное слово! Звучит будто приговор к смертной казни… Впрочем, разве не так оно и есть на самом деле?» Ниндзя поднял голову. Как приговорённый к самому страшному из наказаний он желал взглянуть на своего палача. Такая болезненная, почти безумная прихоть. Он знал, что уже не сможет отвести взора. Однако, разве обречённому на смерть уже есть дело до чего-то, кроме меча палача? Эта девушка, его личный палач, сидела на коленях на продавленной, похожей на тот самый первый блин комом подушечке, чтобы не измазать юкату. Согнув спину, словно полумесяц, она склонилась над почерневшей землёй. Её руки, как крылья, легко порхали над образовавшимся кругом. Видимо, она всеми силами пыталась придать ему достаточно ровную форму клумбы. Не слишком идеальную, но и не столь неаккуратную как сейчас. Тобирама вперил в неё тяжёлый взгляд. Ниндзя прекрасно осознавал, что Вы обернётесь, ощутив, как по спине проходит щекочущая дрожь, чтобы взглянуть на наглеца, пытающегося взором привлечь Ваше внимание. Именно подобная реакция была необходима Сенджу, как изголодавшемуся путнику рисовая лепёшка. Конечно же он мог встать, подойти к Вам и связать Вас вынужденностью поддерживать с ним разговор. Но столько обыденности и неопределённости скрывается в этом действии, словно враги в засаде, готовые в любую секунду напасть на неосмотрительного человека. А Тобираме было необходимо чётко знать, действительно ли Вы желаете сейчас завязать с ним беседу. Он поймал удивлённый взгляд Ваших пленительных глаз. Вы взирали на него через плечо с недоверием, смешанным с лукавством, будто желая убедиться, что неприятный холодок, тронувший спину, был не плодом Вашего воображения. Тобирама коротко кивнул. Вы ответили ему мимолётной улыбкой. Мужчина поднялся, а Вы отвернулись, вернувшись к прежнему занятию. Сенджу аккуратно положил шлифовальный камень в специальную деревянную коробочку, которую оставил тут же, на террасе. Вложив катану в ножны, Тобирама твёрдым шагом направился к Вам, будто вовсе и не подозревавшей о помыслах ниндзя. Несмотря на отсутствие намерения скрываться, Сенджу по привычке двигался столь бесшумно, что хлопанье крыльев бабочки показалось бы громким в сравнении с его шагами. Он остановился сбоку от Вас, намеренно сильнее ступив на камень, чтобы коротким стуком гэта возвестить Вас о своём присутствии. — Ками… — напряжённо прошептали Вы, после с облегчением выдохнули, переведя взгляд на Тобираму. В нём Сенджу различил укоризну. — Вы невероятно тихо подкрадываетесь. — Приму за комплимент, — произнёс Тобирама, усмехнувшись. — Прекрасно, ведь это он и был, — с улыбкой сказали Вы. — Однако, надеюсь, Вы не примите за грубость, если я продолжу заниматься клумбой? — Вовсе нет, я и не намеревался тебя отвлекать. К тому же над ней действительно стоит поработать, ибо пока что она напоминает чернильную кляксу. — Ключевое в Вашем высказывании «пока что», — заметили Вы, вновь согнувшись над разрыхлённой землёй. — К тому же я не намерена делать её идеально ровной. — Полагаешь, что не справишься с этой задачей? — мужчина вопросительно изогнул бровь. Вы едва слышно хмыкнули, вероятно, надеясь, что Тобирама не расслышит выражение чувств, кипятком бурлящих в самой глубине души. Однако, натренированный различать малейшие колебания звуков слух уловил этот почти неслышимый протест. «Может не так уж не прав был Хаширама?» — эта внезапная мысль огорошила мужчину. Задумавшись о том не причиняет ли Вам боль его манера общения, он непроизвольно вздрогнул, различив среди переливчатых, как бурлящий поток, звуков сада Ваш голос. — Может и справлюсь, Тобирама-сама, — произнесли Вы голосом, в котором проницательный ниндзя не уловил ни намёка на обиду. —Однако, кто я такая, чтобы соперничать с великим мастером — природой. Разумеется, я сделаю клумбу аккуратной, приятной для глаза, однако, не идеально ровной, чтобы природа невидимой рукой коснулась их, придав асимметричным линиям по-настоящему чарующий вид, — выдержав короткую паузу для того, чтобы представить будущий вид клумбы, Вы продолжили. — Ведь красота не в совершенстве, а стремлении к нему. Ваш ответ оказался метко пущенной стрелой, что, благодаря ли невероятно удаче или же неподвижности мишени, пронзила самую середину, впиваясь глубоко в красную сердцевину. Поражённый, Тобирама с минуту не находил подходящих слов, чтобы дать достойный ответ. Вы же, с умиротворением на лице, вернулись к работе. И вновь ниндзя мог поклясться, что в Ваших мыслях прозвучало самодовольное: «Это тебе за «формальности»!» И всё же Тобирама не относился к людям, долго переживающим моменты смятения. Его голос, словно ледяную глыбу, тронула теплота и вместе с тем уверенность Ваших слов, что жаркими лучами согрели её из-за чего массив начал постепенно таять. — Даже оспорить твою мысль не хочу. — Значит и не нужно, — сказали Вы, зачерпнув немного земли и тут же с горкой насыпав её сбоку, — возможно даже крупица истины есть в моих словах… Хотя… Нет, это слишком самонадеянно. — Истина в том, что мы давно не виделись. — Осмелюсь уточнить — неделю. — Неужели я могу считать себя счастливцем, до встречи с которым женщина считает дни? — в ироничности своего тона, как яд в вине умэ-сю, Тобирама растворил надежду, отравляющую мысли сильнодействующим желанием, чтобы это действительно оказалось правдой. Здравый смысл изничтожался смертоносным воздействием иллюзии. «Сам вкушаю самим же приготовленную отраву», — подумал ниндзя, взирая на Вас сверху вниз. — Если хотите, — Ваш мелодичный голос прерывался чавкающим звуком вонзающегося в землю металла и озорной лукавостью, что была подобно горькому противоядию от грёз для Сенджу младшего. — Хотя, истина в том, что ко мне заглядывает так мало гостей, что трудно не запомнить каждого. К тому же виделись мы в день нитиё: би, а каждую неделю, в день нитиё: би, Рей-сан приносит мне груши. — Видимо, я дошёл до того предела жизни, когда память обо мне затмевают груши, — хмыкнул мужчина, устремив пылающий недовольством взгляд на обдуваемую знойным летним ветром пихту вичу, что потряхивавала отяжелёнными иголками ветвями, как судебный представитель рукавами своих двенадцати шелковых одежд. Тобирама находил своё недовольство неразумным и странным. Он не был рад, что ему дали противоядие, победившее своими целебными свойствами яд иллюзии. Слишком обманчиво сладкой была смерть, и нестерпимо горькой реальность, что его заставили проглотить как обиду. На себя и своё неуёмное желание осознать, что любовная тоска снедает ни его одного. Но душа (В.И.) оставалась для него покоями, в которые ему не было разрешено входить. Так и стоял он у дверей, терзаемый многообещающими надеждами, мучительными мыслями и острыми страхами. Тобирама ощущал себя самым первым дураком в деревне и самым последним идиотом в мире. Он не был покалечен или убит ни в одной из битв, через несметное количество которых он прошел то с блистательной победой, то с мрачным поражением. Однако стрелой любви было сражено его сердце. Его убийцей оказалась та, которую он меньше всего ожидал увидеть с луком в руках. «Неужели богам угодно смотреть на то, как сильный человек тлеет, подобно восковой свече, в пламени страсти, способном уничтожать целые поселения? Представляет ли эта девушка, какую цель ей удалось поразить?» — размышления заняли у него всего лишь несколько мгновений, но каких! Каждая крупица времени была наполнена особым чувством и мыслью. За эти мгновения он хлебнул горечи больше, чем за час пространственных размышлений. Однако голос его палача прервал эту пытку, которой он подверг себя сам. — Справдливости ради, я замечу, что это потрясающие, сочные груши. Я делаю из них вкусный десерт «груши в меду» каждый нитиё: би, — Ваш спокойный, мелодичный, как колебания цветов сакуры, голос ранил Тобираму метким ударом катаны. Ведь Вам было невдомёк, что разум его стенает от непрекращающихся пыток совести и чувств. — Никогда не слышал о таком десерте, — мрачно произнёс мужчина, сложив руки на груди. — В таком случае, — Вы осторожно высвободили куст многолетних хризантем из объятий глиняного горшка, — я просто обязана угостить Вас этим десертом! Надеюсь, Вы окажете мне честь и придёте ко мне в грядущий нитиё: би. Вы встретились с Тобирамой взглядами. И он мог поклясться, что Вы разглядели рану, которую нанесли ему Ваши слова. Возможно, Вы и не знали, что порез был нанесён поверх другого, куда более глубокого. Однако даже Тобирама не мог устоять перед располагающим дружелюбием и предстоящей примирительной трапезой. Ваша прозорливость могла, подобно засланному шпиону, увидеть многое, но далеко не всё. Покои его души оставались закрытыми для Вас так же, как и Ваши для него. Вы оба стояли перед затворёнными дверьми. Смотря на массивную преграду, страшась сокрытой за деревом тайны, ни он, ни Вы не находили в себе смелости решительно протянуть руку и, отпустив непокорный страх, дёрнуть преграду, узреть сокрытое. «Я не уверен, испытывает ли она ко мне хотя бы часть того, что я испытываю к ней», — подумал Тобирама, вглядываясь в дорогие для него глаза. «Я не уверена, понимает ли он и понимаю ли я, связывает нас дружба или то, на что надеется господин Хаширама», — подумали Вы, всматриваясь в рябинового цвета глаза альбиноса. Внезапно наступившее молчание тонкой шелковой нитью связало ваши души, холодом сковало тела, что не было возможности пошевелиться, разорвать зрительный контакт. В ветвях гордой пихты начала исполнять свою задушевную песню какая-то птичка. Эта мелодия утонула в журчании бамбукового фонтана сикаодоси, отстукивающего мерный ритм. Хитросплетение мелодий и звуков окружило Вас с Тобирамой невидимым кругом, за границами которого продолжал существовать суетный мир. И Вы были первой, ступившей на землю страстей и нескончаемых раздумий. — Значит… — Да, я смогу выкроить час-другой для утоления голода физического и душевного, — произнёс Тобирама по-обыкновенному спокойным до безразличия голосом. Однако интонанация Вас не обманула и не смутила. Глаза — эти зеркала души, как писали в Вашем мире, — отражали истину, понятную для того, кто стремился ее осознать. — Значит я постараюсь сделать лучшие «груши в меду», какие у меня только получались! — То есть съедобные? — Тобирама вопросительно изогнул бровь. «Хаширама умертвил бы меня на месте», — подумал мужчина и, переведя взгляд на Ваши сжатые в возмущении губы, добавил: «И не только он. Мучиться мне в гендзюцу, была бы ты, (В.И.), ниндзя». — Конечно. Настолько съедобные, что я смогу продать рецепт роскошному чайному домику и стану богатой, — уверенно бросили Вы, словно нарочно гордо выпрямив спину. — И как же твой роскошный чайный домик узнает о твоих изысканных сладостях? По запаху? — По Вашему блаженному выражению лица, после того, как Вы отведаете их, господин Тобирама. Подойдет владелец и справится о Вашем настроении, а Вы ему ответите, что человек не может быть несчастен, если отведал «груш в меду» у (В.И.), служанки окия госпожи Маи. Сенджу младший не мог и не желал сдержать хриплый смешок, что в следующее мгновение слетел с его губ и утонул в знойной песне ветра. Прикрыв улыбку рукавом юкаты, Вы покачали головой и вернулись к занятию, от которого были увлечены беседой, пусть и занимательной. — Станешь богатой дамой и уже для тебя будут сажать хризантемы в твоём саду, — сказал мужчина, с затаённой, но искренней, как и его чувства, нежностью любуясь выбившимися из причёски прядями, плавным изгибом спины, которую он бы с радостью освободил от грубых крестьянских одежд. Однако перед тем, как укрыть возлюбленную шелками, Сенджу бы приник к мягкой коже губами, чтобы оставить на теле множество ещё неразделенных поцелуев. В его мыслях Вы улыбались ему, Вам было приятно и Вы желали продолжения, но в реальности… — Господин Тобирама, настал важный момент, когда мы дадим начало новой жизни, — произнесли Вы с серьёзностью в голосе. Поэтому Тобирама, внезапно очнувшийся от дурманящего наваждения, без толики иронии произнёс: — Дадим начало чему?...Как?... «Ками, какого рейки я подумал об этом именно сейчас», — Сенджу мысленно выругался, кляня себя за извращенность. — Новой жизни этих цветов. Посадив их, — Вы осторожно утрамбовали землю вокруг зелёных кустов, с пушистыми желтыми бутонами, маятником покачивающиеся в такт движению ветра. — Их корни разовьются, плотно сплетутся под земляным покровом и через сколько-то лет здесь появятся их потомки. Такого не могло бы быть в ограниченном пространстве горшка. — Верно… — произнес Тобирама, всё ещё смущенный из-за понятной лишь ему двусмысленности ситуации. — Что-то явно должно произойти… Вы соглашаетесь со мной уже дважды, это явно знак. — А ты, значит, считаешь? — Конечно! К сожалению, это случается редко. И не нужно быть грамотеем, чтобы уметь считать до пяти. — Я не мог соглашаться с тобой столько раз. — Как Вам не совестно лгать даме! — Но я не вижу здесь дамы. — Конечно. Будь здесь дама, а не крестьянка, она бы давно сбежала от Вас под кров родного дома. — Поэтому я рад, что со мной дамы нет, — последние слова слабым эхом отзывались в спутанных коридорах памяти. Он помнил, как присел рядом с Вами, пытающейся сдержать тихий смех, на корточки. После вы оба поливали цветы, упорно делая вид, что не замечаете взгляда довольного Хаширамы. Постепенно изображение начало размываться, будто оно было написано тушью на полотне, на которое попали немилосердные капли воды. Чёрными слезами картина стекала по бумаге, унося в каплях замысел творца. Тобирама очнулся со шлифовальным камнем в одной руке и зажатой катаной в другой. Вместе со скрежещущим звуком железа исчезла и мысль. Мужчина посмотрел на небо и, увидев, что солнце уже вошло в зенит, понял, что пора собираться и выдвигаться на задание. «Мысли о тебе так отвлекают», — подумал Сенджу, смотря на впитавшую яркость и тепло солнца хризантему, что, как ему показалось на миг, колыхнулась, будто выражая протест, как бы сделали Вы, узнав о его мыслях.Невидим глазу Цветок, что в самом сердце Поблекнув, вянет, А в этом бренном мире Зовётся он любовью…
Оно-но Комати