Все закончится в январе

      — Вы, Сергей Александрович, пока прогуляйтесь — школу осмотрите. У нас сегодня линейка и классные часы, уроки все завтра начинаются. Вы знаете, мы нового историка давно ждали. Даже пуще, чем капремонт в спортзале!..       Голос Ольги Михайловны Клубницыной звучит в пустом холле гулко и звонко. Высокая, статная, в строгом брючном костюме, она выглядит на фоне невыразительного школьного пейзажа чужеродно. Далекая от стереотипов — по-настоящему стильная и современная женщина, совершенно не вяжущаяся с занимаемой должностью директора допотопного образовательного учреждения в маленьком городке.       Сергей задумчиво хмыкает в ответ, скользит взглядом по знакомому интерьеру. Бежевые стены, невысокий белый потолок, полуживые цветы в кадках и шаткие лавчонки с погнутыми железными ножками — в этом месте, кажется, ничего не меняется из года в год. Даже лужа от пролитой когда-то побелки остается такой же размазанной белой кляксой. Только чуть-чуть мутнеет от времени и въевшейся пыли.       — Так и не оттерли, да? — невольно вырывается случайный вопрос и Клубницына косится на молодого учителя подозрительно, с затаенным сомнением — лишь спустя долгий миг понимая, что он имеет в виду.       — А, это! — пренебрежительно машет рукой Ольга Михайловна. — Её теперь и не отмоешь. Сразу надо было, а никто не взялся.       Легкая улыбка касается тонких губ. Сергей кивает, медленно отворачивается, таится — знает, почему не отмыли. Потому что Ванька шепнул «врассыпную», и они побежали.       Где-то справа, тяжело взбираясь по лестнице, тащат стулья трое одиннадцатиклассников. Нагруженные как ломовые лошади, перехватывающие выскальзывающие деревянные спинки вспотевшими ладонями, они задевают железными ножками о бетон ступенек. Один из них — самый низкий, с пышными пшеничными волосами, забавно торчащими в разные стороны, понукает своих товарищей. Подначивает, что-то выговаривает быстро и бодро, хотя у самого уже дрожат руки от напряжения. Он единственный взвалил на себя больше двух.       — А здесь доска почёта, — отвлекает Клубницына. — Наши отличники, спортсмены…       — …Комсомольцы и просто красавицы? — продолжает Сергей, ловя на себе ещё более подозрительный взгляд.       Рядом на лестнице слышится возня. Мальчишеские голоса становятся громче, их перебивает громкий стук. Один из трех стульев неудачно выскальзывает из рук отличившегося подростка — перекатывается по ступенькам, шумно съезжая вниз.       — Тахаев! — забыв про дежурную экскурсию, устроенную для новоиспеченного историка, стремительно оборачивается Ольга Михайловна. — Опять двадцать пять!       — Да он сам как-то, — небрежно пожимает плечами названный «Тахаев», даже не стараясь оправдаться.       — Просто нужно как все нормальные люди делать, а не придумки всякие изобретать! Учебный год ещё не начался, а ты уже мебель калечишь! Новую, между прочим!       Тахаев звучно выдыхает. Давно освобожденный от двух других стульев, легко сбегает вниз, перепрыгивая три последние ступени. Шагает напряжённый, но смотрит прямо и бесстрашно. Оглядывается на Сергея, улыбается директрисе, комично кривится. В голубых глазах не наблюдается и капли вины.       — Вот именно, Ольга Михайловна, они же новенькие совсем, лак ещё не ободрался. Скользкие, знаете ли…       — Поэтому ты решил это исправить, да? — Клубницына остается непреклонна. — Максим, прежде чем чужую работу портить, сначала сам что-нибудь полезное для общества сделай, ну!       — Да понял я, понял! — Тахаев вскидывает руки, как будто и вправду сдаётся. На его запястье тускло сверкает зеленый браслет из бисера и Сергей невесомо мрачнеет. — По два стула, так по два. Могу идти?       Директриса скупо кивает, и подросток срывается с места. Он взлетает на ступеньки еще легче, чем прежде. Подхватывает оставленные стулья под спинки и исчезает на втором этаже, так и оставив третий валяться под лестницей.       — Вот же баламут! А ведь таким ребёнком хорошим был, умненьким. На одни «пятерки» учился, а потом как отрезало…       Клубницына качает головой, толкает носом лакированных оксфордов железную ножку лежащего стула, оглядывается на своего спутника. Тот до сих пор стоит позади неё, серьезный и задумчивый.       — Вы уж, Сергей Александрович, построже с ним. Знаете, как говорят? Один раз дадите слабину, и он вам на шею усядется да ножки свесит…       — Даже не сомневайтесь, Ольга Михайловна, — поспешно откликается учитель, стараясь уйти от неприятной темы. Кивает вдруг на поверженный стул, уточняет с вежливым вниманием:       — Может быть, его куда-нибудь отнести?       — Ой, это будет очень кстати! — обрадованно всплескивает руками директриса, кивая куда-то в сторону лестницы. — Его бы в актовый зал. Это на втором этаже, там по коридору…       — Да, я знаю, бывал уже. Спасибо, Ольга Михайловна!       Сергей подхватывает стул, кивает было коллеге на прощание, но Клубницына уже не видит. Только улыбается на прощание новоиспечённому историку, напоминая про линейку, и спешит к группе старшеклассников, разворачивающих какой-то объемный плакат.

***

      Актовый зал встречает гулом. Совсем маленький, но с высокими потолками и большими окнами по периметру, он оказывается неизменным. Только плотные шторы на сцене, служащие театральным занавесом, другие — новенькие, бархатные, с витым узором по краям.       Сергей шагает вперед, переступая высокий деревянный порог, и словно бы оказывается в прошлом. Цепляется взглядом за сцену, различая хрупкий силуэт своей «классной». Совсем-совсем молодая, в нарядном платье и с пышным букетом в руках, Мария Артамоновна читает что-то в допотопный микрофон на шаткой стойке. За её спиной маячит трудовик дядя Паша — их незаменимый ведущий, берущий на себя организацию любых мероприятий. Рядом с ним Колька и Алёна, главные активисты всей параллели.       Затуманенный взгляд карих глаз скользит дальше. Сергей рассматривает замерших на сцене ребят, узнавая в них своих одноклассников. Вон Вика Пантелеева — маленькая и неказистая. Сейчас она работает директором какого-то крупного фонда. Вон Володя Баранов, в глупой бандане и с подростковыми акне на круглых щеках, теперь гордо вышагивающий в форме московского «Спартака». А поодаль, с самого краю, он сам — Серёжка Рябин. Черноволосый, со смешными квадратными очками, держащий за руку Ваньку Шуршина. Легко и невесомо, едва касаясь кисти — заставляя его насмешливо щуриться и встряхивать гривой рыжих кудряшек.       — Посторонись!       Громкий мальчишеский голос вырывает Сергея из омута памяти. В его спину больно толкается чья-то ладонь, и мимо, чувствительно задев железными ножками стула, протискивается Максим. На этот в его руках только два — по обеим сторонам.       — Расступитесь, прижмитесь к обочине! Ату! Ату! — словно и не заметив учителя вовсе, вопит подросток. Перед ним послушно расступаются, пропуская целую колонну носильщиков мебели. «Три», «четыре», «пять» — Сергей насчитывает семерых.       — Тахаев!       Несдержанный женский окрик заставляет Максима замолчать, обернуться. Он все ещё стоит с несчастными стульями в руках и на этот раз совершенно теряется — даже меняется в лице. Перед ним маячит невысокая молодая девушка в синем платье и пиджаке. Вроде бы учитель информатики. Сергей припоминает, что слышал краем уха её разговор с кем-то из коллег.       — Максим, давай как-то поспокойнее. Ты вон человека чуть с ног не сбил, извинись!       — Извините, Ксения Николаевна, — послушно тянет Максим, пожимая узкими плечами, но «информатичка» только морщится, указывает на Сергея:       — Да не передо мной, Тахаев! Перед человеком извинись. Тоже учитель, между прочим!       Максим корчит недовольную рожицу, оборачивается. Его голубые глаза проскальзывают по высокому силуэту историка, губы кривятся. Он снова не выглядит ни виноватым, ни раскаявшимся.       — Простите великодушно, — нехотя бормочет Тахаев, искажая до неузнаваемости голос. Говорит настолько фальшиво, что Сергей с трудом сдерживает смех. Понимает — неудачливый старшеклассник так и хочет вместо извинений посоветовать раздражающему «учителю» не стоять больше у него на пути, загораживая весь проход. В чем-то он даже прав.       Ксения Николаевна лишь осуждающе качает головой, но нотации читать не собирается — отпускает неудачливого Тахаева «с миром». Сергей тоже помалкивает. Растерянный, он так и топчется на месте с несчастным стулом, не зная, куда бы его поудачнее приткнуть. Только оглядывается на «информатичку», ощущая себя полнейшим дураком.       — Вы Сергей Александрович, да?       Улыбчивая Ксения Николаевна будто бы чувствует его ступор, услужливо приходит на помощь. Незаметно оказывается рядом, указывает рядом с собой.       — Вы стул поставьте прямо здесь, ребята его потом уберут куда надо. Не сильно этот охламон вас задел?       —Не сильно, спасибо вам.       Сергей выдыхает облегчённо, опускает свою ношу на пол. Копирует дружелюбную улыбку, приглядывается к чудной Ксении Николаевне внимательнее. Очаровательная, в твидовом пиджаке, она кажется доброй Мэри Поппинс из старого советского фильма. И смотрит так же — с каким-то бесконечным участием и теплотой.       — Да будет за что благодарить! — она даже смущается, неопределённо жмёт плечами. — Принято здесь так, друг другу помогать. Коллектив у нас тоже хороший. Небольшой, зато никто не «грызётся», а то знаете же, как иной раз бывает…       Сергей заумно кивает, хотя совершенно не знает, как оно — «иной раз». Только хмурится слегка, отгоняя непрошенные воспоминания. Никак не может превозмочь надсадный голос, звенящий в висках. Ванька говорил то же самое — про коллектив.       — И ребят вы простите, все на нервах сейчас, — Ксения Николаевна все продолжает говорить. — Линейка сентябрьская, «первый раз в первый класс», сами понимаете. Ещё Ольга Михайловна с этим концертом… у всех он в начале месяца, потому что с августа готовятся, а у нас аж до октября зачем-то дотянуть решили! Мы с этими репетициями скоро с ума сойдем…       — Вам, может быть, помочь?       Сергей не желает вступать в долгие разговоры, но спрашивает с подчёркнутой вежливостью. Интересуется дружелюбно, всерьез вознамерившись «помочь», но Ксения Николаевна только смущается пуще прежнего — отмахивается, бормочет что-то про «ещё успеете», переключается на другие темы. Жалуется на меняющуюся год за годом систему образования, на местную администрацию, которая никак не может выделить деньги для починки асфальта у школы, на неблагодарных учеников.       Говорит много и быстро — Сергей едва успевает мычать сдавленное «угу» в ответ, лишь изредка прорываясь спросить что-то действительно нужное, но тут же замолкая, сбитый с толку новым потоком слов. Наконец, Ксения Николаевна окончательно выдыхается. Затихает, оглядывается вокруг и поспешно извиняется, отступая от собеседника.       Позади, у крайних рядов, все ещё возится Максим со своими соратниками. На сцене две девочки устанавливают микрофоны. Кто-то вешает праздничные плакаты, украшает зал шарами. Вокруг кипит работа, под высоким потолком гудят нестройные голоса, и Сергей чувствует себя лишним в эпицентре событий. Когда-то он был неотъемлемой частью этой школы, а теперь стоит в стороне — чужой, неузнанный. Кажется, в тот день тоже было именно так.       В последний раз оглянувшись на сцену, он выскальзывает из актового зала. Больше не может вытерпеть этот круговорот шальной памяти. Ему вслед, на секунду оставив бесплодные попытки докричаться до товарищей, внимательно смотрит Макс.       Короткий коридор выводит Сергея к лестницам. «Одна вниз и две наверх — чтобы разводить потоки», — вспоминает он внезапно голос Клубницыной. Бетонные, с застарелыми пятнами краски и шаткими ручками, они остаются неизменными. Точно такие, какими он их оставил несколько лет назад.       Прикрыв глаза, Сергей ведёт рукой по перилам. Медленно спускается вниз, ставит ногу наугад, по привычке. Идёт до тех пор, пока кожа не отзывается колкой болью — он зацепляется за гвоздь. С половинчатой шляпкой, слегка торчащий из общего массива, незаметный, если на него не наткнуться ладонью.       «А вот тут, Серёжка, мы оставим наш знак»       Чужой голос оживает в голове непрошенно, сам собой. Сергей склоняется к перилам, щурится, силится рассмотреть полузатертый рисунок. Нацарапанная схематично ромашка теперь кажется случайным сочетанием линий и царапинок — не увидеть, если не знать наверняка, что здесь начертано.       — А почему лепестков чётное? Если играть в «любишь-не любишь», то выйдет совсем грустно, — шепчет учитель про себя памятные слова, пальцами касаясь неровного контура.       «А ты дорисуй ещё один, тогда всем хорошо будет! Получится и не грустно, и правда»       Тонких губ касается мягкая улыбка. Образ рыжеволосого Ваньки скользит на периферии, незримо маячит рядом. Сергей силится его поймать, но не может даже уследить глазом — рядом внезапно возникает совершенно другой силуэт, разрушая дивную атмосферу.       — Вы что тут, окислились совсем?       Звонкий мальчишеский голос разрывает тишину. На нескольких ступеньках выше стоит герой сегодняшнего дня, Тахаев. Растрепанный, в перепачканной штукатуркой футболке и с измазанными в белой краске пальцами, он поглядывает сверху вниз. Только теперь Сергей замечает крохотную родинку на скуле под левым глазом. Почти что веснушка — случайная, затерявшаяся на коже.       — Просто вспомнил детство, — невозмутимо пожимает он плечами. В подобранной для школы бело-чёрной гамме, с уложенными темными волосами, Сергей чувствует себя рядом с взлохмаченным и помятым Максимом несуразно. И вправду «изгой» — давно забытый школой осколок воспоминаний, совсем как чертов рисунок на лестничных перилах. Зачем только вернулся?       — Здесь мой одноклассник когда-то вырезал ромашку, на память.       — А, — на вдохе кивает подросток. — Так вот кто это сделал? А «завучка» всегда на нас кивала: одиннадцатый «Б» то, одиннадцатый «Б» сё…       — «Завучка»? Нина Евгеньевна?       — Она самая!       «Осталась», — мелькает в мыслях, и Сергей туманно хмурится.       — А вы знаете, что значит ромашка на языке цветов? — бедовый Максим все не желает отставать.       — Что?       — Детство и невинность, первую любовь, — он забавно щурится, морщит лоб, явно вспоминает подзабытое определение. Или вовсе выдумывает, Сергей так и не может понять. — Только это не ромашка. Это — гербера. Я точно знаю, у меня у бабушки на даче растет.       — А что значит гербера?       — Безразличие, — пожимает плечами Тахаев и срывается внезапно с места.       Проскальзывает мимо замершего преподавателя, прыгает через ступени, останавливается у края лестницы. Задорно оглядывается назад, вскидывает шальной взгляд. Такой шумный и громкий — Сергей даже не успевает за ним уследить. Только слышит зудящий мальчишеский тон, смаргивая пелену прожитых воспоминаний с глаз.       — Ладно, до скорого, потом поболтаем! Мне ещё стулья тягать, там Ксения Николаевна уже с ума сходит со своим актовым залом!       Он взмахивает рукой — раз, другой. Повернувшись, кричит ещё что-то на прощание, и исчезает в темном проеме рекреации, оставляя Сергея в гордом одиночестве.       Так значит, гербера?