Все закончится в январе

                  Яркое весеннее солнце заливает просторный класс биологии. Мягкое, золотое, оно ложится кривоватыми росчерками на парты, освещает дощатый пол. В его лучах кружится мелкие пылинки, из приоткрытого окна тянет свежестью.       — …при изучении клеточного цикла, очень важно не путать понятие «митоз» и «мейоз»…       Звонкий мальчишеский голос разбавляет сонную тишину в кабинете. Серёжа стоит у учительского стола, держа перед собой раскрытую тетрадь. Его пальцы слегка дрожат, глаза за стеклами квадратных поблескивают тревожно: он читает кривоватые строки, выведенные собственной неверной рукой.       — …поэтому спешу напомнить, что «митоз» — это вид клеточного деления, а «мейоз» — образование половых клеток…       Ребята за партами сидят угрюмые, мрачные. Смотрят без интереса, лениво перелистывают учебники с разлохмаченными страничками, переглядываясь между собой. Им откровенно скучно, но никто не смеет переговариваться: Василису Ивановну уважают все.       Сухонькая, с виду неприглядная, в сером платье, она педагог от бога. Прошедшая советскую школу, не оставившая пост учителя даже в смутные времена девяностых, Василиса Ивановна всегда сохраняет железную дисциплину на своих уроках, и Серёжа — лелея мечту стать учителем — всерьез хочет походить на неё. Только с биологией связываться не хочет, любит историю.       — …самая главная разница между «митозом» и «мейозом» в том, что «митоз» лежит в основе бесполого размножения в отличие от «мейоза»…       — Ладно, Серёжа. Достаточно, — Василиса Ивановна прерывает ученика посреди доклада. — Убедил, тебе можно и «пять» за проделанную работу поставить. А остальных я попрошу брать с Рябина пример! Если я говорю, что доклад не обязателен — это ещё не значит, что всем можно прохлаждаться и не готовить домашнего задания. Да, Костин?       «Биологичка» укладывает тяжелую ладонь на плечо одного из учеников — Вити Костина, главного хулигана класса. Угрюмый, с щедрой россыпью мелких родинок на шее, в нелепом кожаном пиджаке, он глядит хмуро.       — Ну Василиса Ивановна! Я вчера на даче с отцом был — мы место под картошку смотрели! Весна же скоро — надо знать, где сажать.       Он оправдывается нелепо, гудит под нос что-то ещё про «иначе есть зимой нечего будет». Оглядывается на притихшего у доски Серёжу, недобро щурится. Рябин поспешно прикрывает тетрадь, проскальзывает мимо Василисы Ивановны. С Витиными кулаками он уже знаком не понаслышке — теперь спешит убраться с линии «обстрела».       — Какое «место под картошку», Костин? Снег ещё не сошёл — март на дворе! — учительница остается непреклонной.       — А у него, Василиса Ивановна, что март, что май — одинаково. Все время домашнюю работу делать не хочется, — хихикает позади Вити Алёна Ткаченко. Девочка «одаренная и умная», она всегда держится поближе к учителям и плохо сходится со сверстниками.       «Биологичка» хмурится, качает головой. Короткие кудри, посеребренные сединой, забавно подпрыгивают. Она готовится было сказать что-то ещё, продолжая сжимать чужое плечо цепкими узловатыми пальцами, но по загудевшему классу разносится тихий стук в дверь. В кабинет заглядывает Мария Артамоновна — классный руководитель десятого «А».       — Василиса Ивановна, извините, что отвлекаю! — она говорит быстро, звонко. Замирает в дверях, кратким движением разрешает сесть подскочившим было ребятам, выискивает глазами Серёжу, притаившегося в самом конце. — Я Рябина у вас заберу?       Василиса Ивановна молча пожимает плечами, отпуская с урока. Серёжа медленно поднимается из-за парты, хватает потертый рюкзак. Провожаемый цепкими взглядами одноклассников, выскальзывает из кабинета, останавливается перед Марией Артамоновной — тихий и робкий.       Она ободряюще улыбается, хлопает по спине, шагает по коридору. Серёжа плетётся следом — нехотя, как будто на казнь. Знает: они идут к завучу и заранее боится. Когда подходят к обшарпанной двери знакомого кабинета, коленки начинают предательски дрожать. Накручивавший себя всю дорогу, он несмело шагает за порог ни жив ни мертв.       — Нина Евгеньевна! Мы с Серёжей пришли.       Мария Артамоновна подталкивает под спину. Уверенная, улыбающаяся добро и ласково, дает понять: в обиду своего воспитанника не даст, будь здесь даже целая орава Нин Евгеньевень и директор в придачу.       Серёжа тоже улыбается — смущённо, блекло. Сдергивает с носа забавные квадратные очки в толстой оправе, перебирает дужки, водружает обратно. Явно нервничает, но виду старается не подавать.       — Доброе утро, Серёжа, — «завучка» отрывается от разбора каких-то бумаг на рабочем столе, поднимает взгляд. Суровая и серьезная, она внушает настоящий трепет. — Подходи, садись: разговор будет долгим.       Серёжа неуверенно оглядывается на классную руководительницу, подходит ближе. Помявшись немного, опускается на кожаный стул с ободранной спинкой. Складывает руки на коленях, пальцами щупает плотную джинсовую ткань, выпрямляется. Сидит как примерный пионер на собрании какой-нибудь детской организации, не шелохнется под внимательным взглядом блеклых глаз Нины Евгеньевны.       — Ну что, Серёж, опять с физкультурой у тебя не ладится? — вопрошает «завучка» строго. — Уже месяц не посещаешь — одни прогулы, ни одного норматива не сдано.       — Нина Евгеньевна, ну вы же знаете, что у Серёжи проблемы со здоровьем! Он недавно только от ангины вылечился, — сердобольная классная руководительница выступает вперёд, но её слова не имеют никакого существенного эффекта.       — Да ладно бы, Мария Артамоновна, все на этом кончилось, так он ещё и учителя довёл! Взрослому человеку нахамил — при всех. А Игорь Павлович, между прочим, заслуженный спортсмен: в спартакиаде участие принимал, государственную премию получил, звание имеет — а Рябин с таким неуважением. Нехорошо!       Серёжа сутулится, сникает, опускает виновато взгляд. Его руки сжимают острые коленки, оттягивают крепкую джинсовую ткань, цепляя кожу. Нина Евгеньевна замолкает, молчаливо качает головой. С осуждением и досадой — почти разочарованно. Наконец, нарушает тишину:       — Ну, Серёжа, чего молчишь?       А тот и рад бы что-то сказать, да не может выдавить и звука: слезы внезапно подступают к самому горлу. Тот давний урок физкультуры он помнит до сих пор. И колкие насмешки девочек, и ощутимые тычки одноклассников, и гремящий голос бывшего спортсмена Игоря Павловича. Смазанный, полустертый, произносящий раз за разом одно и то же: «…ни на что ты не годен, Рябин, ни на что. Твоим родителям стыдно должно быть…»       — Нина Евгеньевна, — срывающимся шёпотом произносит Серёжа, поднимая глаза. — Я не хотел…       — Не хотел он! — ворчит «завучка». Классрук «десятого А» всплескивает руками:       — Ну что же вы в самом деле! Серёжа же ещё ребёнок, вспылил немного, повздорил с учителем — с кем не бывает.       — Зачем вы, Мария Артомоновна, его ещё больше расхолаживаете? Смотрите, Рябин ещё больше от рук отобьется — сами взвоете.       — Да не будет «ещё больше», Нина Евгеньевна, не будет, — тараторит молодая учительница. — Серёжа мальчик хороший, ответственный: отличник, на золотую медаль идет. А то, что с физкультурой не ладится — так это мы поправим. Он больше ни одного урока не пропустит!       — Конечно, не пропустит. Вот мы с его мамой поговорим об «успехах» сына — как миленький на физкультуру ходить будет.       Обличающая фраза звучит громом среди ясного неба. Серёжа, ерзающий на неудобном стуле, вскидывает голову. Его карие глаза за стеклами несуразных очков поблескивают. Он поспешно мотает головой, вскидывает ладони к груди, оглядывается на Марию Артамонову. Молодая учительница только хмурит тонкие брови: не знает, что сказать в его оправдание.       — Маму? — тянет жалобно Серёжа Рябин, и «завучка» сурово кивает. — Нина Евгеньевна, не надо маму…       — Как «не надо»? А что нам тогда делать?       — Я сам! Сам исправлюсь, честно-честно! Перед Игорем Павловичем извинюсь, на уроки ходить буду, ни одного не пропущу. Все нормативы сдам. Два раза сдам, сколько только нужно будет — столько сдам. Вы только маму не трогайте!       Мальчишеский голос падает, оседает. Серёжа затихает, опускает голову, стягивает с носа очки. Гладит пальцами гладкие дужки, пачкает отпечатками стекла, складывает и раскладывает. Раз за разом, снова и снова. Старательно, медленно, аккуратно — зацикливая все свое внимание на несчастных очках.       Нина Евгеньевна молчит долго. Шуршит бумагами на столе, гулко вздыхает, смотрит на бедового ученика. Серёжа чувствует её взгляд всей кожей, ощутимо вздрагивает, когда «завучка» заговаривает снова:       — Нет, Серёжа, так уже не получится. Так раньше надо было, а теперь за свои поступки отвечать придётся. Мы с Марией Артамоновной давно глаза закрываем — с начала года. Думаем: образумится Рябин, нечего его трогать. Вот — додумались, как видишь       — Нина Евгеньевна!       — Никаких «Нин Евгеневень»! Завтра же маму в школу. После уроков.       Серёжа порывисто вскакивает, размахивает очками. Стул с гулким грохотом падает на пол, откатывается в сторону. Мария Артамоновна едва успевает отступить, скорбно хмурится, поджимает накрашенные губы.       — Нина Евгеньевна, ну пожалуйста! Нельзя маму, ей на улицу выходить плохо… Я вам все что угодно сделаю, учится ещё лучше буду — только не вызывайте!       — Раньше нужно было начинать, Рябин! — «завучка» кривится, ощутимо прихлопывает ладонью по столу. — И не повышай мне тут голос! Раскричался, раскомандовался — посмотрите на него.       Подросток оглядывается на классную руководительницу. Та неопределенно ведёт узкими плечами, отводит взгляд: противиться завучу не может, сколько бы ей ни хотелось. Серёжа переводит взгляд на Нину Евгеньевну. В глубине карих глаз сверкают слёзы. Он звучно шмыгает носом, бросается к двери. Её хлопок звучит пушечным выстрелом.

***

      Ласковое весеннее солнце больше не радует. Бежевые стены плывут перед глазами. Серёжа подслеповато щурится, перебирая в пальцах несчастные очки. Почти ломая хрупкие дужки, оставляя отметины на стекле — в злости не отдавая отчёта, что он делает.       Все вышло досадливо и глупо. Признавая свою вину, Рябин никак не мог избавиться от ощущения удушающей обиды, засевшей глубоко в груди. Почти детской, доводящей до слёз: такой, какую обычно испытывают малыши, получившие незаслуженный выговор. Но он определенно заслужил. На физкультуру ходить все-таки стоило, даже после неосторожных слов несдержанного Игоря Павловича.       — В сторону!       Призывный крик звучит фоном, раздраженные мысли все ещё крутятся в голове. Объемные, громогласные, они заглушают все вокруг. Серёжа не слышит даже самого себя: до сих пор находится в маленьком жарком кабинете «завучки». Все ещё треплет плотную джинсовую ткань на коленках. Вслушивается в раздраженный женский голос. Повторяет про себя смазанную просьбу: «не надо маму».       — Отойди!       Чей-то голос звучит в стенах пустого коридора разряженным эхом. Серёжа медленно поднимает голову. В самую последнюю секунду — только краем глаза замечая смазанное движение рядом и красный росчерк в воздухе.       Его чувствительно толкает в бок. Задевает руку, разворачивает назад. Несчастные очки летят на каменные плитки, Серёжа — к стене, в другую сторону. Он падает на пол, больно прикладывается коленками. Позади раздается страшный грохот и скрип, заставляющий обернуться.       Там, всего в паре шагов, лежит большой красный велосипед. Его до сих пор крутится, с тихим шорохом задевая протектором о погнувшийся железный ветровик. Рядом — рыжеволосый парнишка в забавной клетчатой кофте.       — Балда!       Мальчишеский голос взметается ввысь. Неудачливый «наездник» смотрит зло, раздраженно. Кудрявый, с оцарапанной щекой, он подбирается. Вскакивает на ноги — как черт из табакерки. Шагает к Серёже, сжимая кулаки. Едва не наступает на отлетевшие в сторону очки. С разбитым стеклышком и погнутыми дужками, они сиротливо поблескивают на полу.       — Ты что, совсем глухой? Я же кричу: в сторону — значит, надо отойти!       Серёжа открывает рот, глупо хлопает глазами и подслеповато щурится. Хочет что-то сказать — такое же обидное и грубое, но дверь соседнего кабинета внезапно открывается.       По коридору прокатывается высокий женский голос, заставляя обоих мальчишек подпрыгнуть и синхронно обернуться: на пороге стоит «Карпотка» — Инна Ивановна, учитель физики и классный руководитель параллельного десятого «Б».       «Допрыгались!» — запоздало звучит в голове Серёжи, а учительница вскрикивает:       — Это ещё что такое?       Рыжеволосый парнишка громко ойкает. Подхватывается стремительно, подпрыгивает к поверженному красному велосипеду. С трудом поднимает, руками схватившись за руль. Проталкивает вперёд, на ходу запрыгивает в седло. Проносится мимо остолбеневшего Серёжи и, обернувшись, кричит во все горло:       — Не стой, остолоп! А то тебе сейчас оторвут голову и скажут, что так и было!       Дважды повторять не приходится, Серёжа срывается с места. Едва успев на ходу поднять разбитые очки, бросается по коридору. Бежит быстро, не чувствуя ног и не разбирая дороги. Слышит позади гневный голос разъяренной Инны Ивановны, с трудом поспевает за красным велосипедом, который маячит уже в самом конце коридора. Заскакивает в первый же попавшийся кабинет — вслед за товарищем по несчастью.       — Дверь закрой! Шевелись, ну!       Рыжеволосый беглец приваливает велосипед к стене, сам прыгает к двери. Оттирает Серёжу плечом, поворачивает ключ с железным брелоком в замке. Раз, другой — ограждая их обоих от эфемерной «опасности».       — Ты думаешь, она искать пойдет по школе?       Серёжа отступает в сторону, поднимает взгляд. Смотрит досадливо, раздраженно, но его товарищ по несчастью только досадливо отмахивается. Отворачивается к велосипеду, присаживается перед ним на корточки.       — А ты Инну Ивановну не знаешь? Такая дотошная, что даже на чердак полезет, только бы нарушителей за хвост поймать! Она это дело любит, потому что «везде порядок должен быть», — рыжеволосый парнишка забавно передразнивает учительницу, оборачивается. — Что там, очки расколошматил?       — Ага-а, — расстроенно тянет Серёжа, вертя в руках погнутые очки с одним стеклышком.       — Ну, надо было отойти, когда я тебе вопил. Ланселоту, между прочим, тоже досталось.       — Кому?       — Ланселоту! — хозяин велосипеда поднимается на ноги, звучно хлопает ладонью по узкому сиденью. — Это мой конь. Мне с ним гардемарина, между прочим, играть, а ты меня чуть главного реквизита не лишил! Ты сам-то хоть не убился?       — Сам — нет. Сам-то я цел, а вот очки, — Серёжа горестно вздыхает. — И маму в школу вызвали, и стеклышко разбилось…       — Не вешай нос, гардемарин! Я, конечно, очки не разбивал, потому что их не ношу, но мою маму в школу вызывают постоянно. Только её нет — вот она и не ходит.       — Как «нет»? — пугается Серёжа, но рыжий «гардемарин» отмахивается:       — А вот так! Папа говорит, она на севере пингвинов изучает.       — И ты в это веришь?       — Конечно! — кивает неудачливый владелец велосипеда. — Она у меня эколог. Или биолог. Или вообще какой-нибудь пингвинолог. С животными работает, в экспедиции часто уезжает. На Алтай, в Сибирь и Тайгу, в Карелию.       Он увлекается, перечисляет все больше и больше мест, загибая пальцы. Когда собственных рук становится недостаточных, подступается было к Серёже, но и с его помощью удается назвать только десять мест — свободных конечностей не остается.        — Ну, ты понял, — весомо выдыхает «гардемарин». — Она у меня ого-го, много где побывала! И ее сопровождаю, когда могу. Но в этом году у отца смены на заводе поменяли, и мы ездить перестали: сидим теперь дома. Я и папа. Мама изучает пингвинов.       Рыжеволосый парнишка тараторит без умолку, но Серёжа улучает момент, выкрикивает поспешно:       — Орнитолог!       — Что?       — Твоя мама — орнитолог. Специалист, который изучает птиц. К нам в прошлом году один такой приезжал, час про голубых соек рассказывал. Я потом книгу про птиц купил — так интересно оказалось!       — Ну ты голова, а с виду дуб дубом! — «Гардемарин» поджимает губы, поглядывает с уважением. — Я у мамы спрошу, как она приедет. Если не забуду, конечно. А я, знаешь ли, всегда забываю. «Завучка» всегда говорит, мол, «тебе, Шуршин, хоть кол на голове теши», а я не понимаю — зачем его там тесать? Других мест нет?       Он замолкает на секунду и протягивает вдруг раскрытую ладонь:       — Я Ванька, кстати. Ванька Шуршин из десятого «Б».       — А я Серёжа. Из параллельного, — Рябин крепко пожимает предложенную ладонь.       — Ну что, Серёжа-из-параллельного, будем знакомы. Ты к нам на репетиции заходи — про птиц рассказывать будешь: мы птиц любим. И головастых тоже.