Волк в тепле

В Туссенте сегодня было на удивление дождливо, на памяти Геральта за всё время, что он пробыл в солнечном княжестве, дождь шёл раза три, а сегодня был не просто дождь, а самый настоящий ливень. Крупные капли с характерным шумом разбивались о листья виноградника, стучали по крыше и камням в саду. Тишину в доме нарушало лишь мерное потрескивание брёвен в печи и раскаты грома, доносившееся с улицы. — Чего насупился? — улыбается Геральт, потираясь носом о тёмные волосы на чужой макушке. Ламберт от этого по-ребячески милого жеста тут же светлеет в лице, улыбается уголками губ. Он сидел возле печки, грея руки о её бока, на что Геральт только по-доброму фыркал не без причины: несмотря на то, что шёл дождь, воздух всё равно был очень тёплым, что, впрочем, не помешало младшему каким-то образом озябнуть. Ламберт ничего не отвечает, лишь берёт руки стоящего сзади Геральта в свои ладони и укладывает их себе на плечи. Старший сначала просто оглаживает их, а затем принимается ощутимо давить большими пальцами, массажировать, разминая напряженные мышцы. Они недавно пришли с охоты на археспору, вымылись от смердящего сока, которым их обрызгал уже умирающий монстр, и будучи еще на адреналине занялись безумным сексом, едва добравшись до спальни. Сейчас, насытившись друг другом, ведьмаки сидели возле печки, наслаждаясь теплом, шумом дождя и периодическими ласками друг от друга. Молчаливость Ламберта обычно не значила ничего хорошего. Геральт понял это уже давно: если Черный Волчонок не носится, лая на всё, что видит, это не к добру. Может, Ламберт, действительно, очень устал после охоты? Ну, час назад, оседлав Геральта, он не выглядел уставшим. А значит оставалось только одна причина, по которой младший мог бы молчать: он думает. Это Геральта никогда особо не радовало, не в том смысле, что его раздражал мыслительный процесс Ламберта, просто Белый Волк уже знал, о чём тот думает с таким лицом. Ламберт боялся, что его бросят, променяют, забудут, боялся надоесть, наскучить. Словно всё, что говорил Геральт о своих желаниях и чувствах, касающихся Ламберта, не убеждали младшего в том, что его не собираются оставлять. Он всегда ждал удара в спину. И Геральт хотел бы злиться на него за это недоверие, но не может. Злиться он только на себя, ведь это именно он подкреплял это недоверие из раза в раз, снова и снова бросал, уходил, едва пригрев Ламберта. Но это не только недоверие, не только сомнения, это еще и ужас, потому что, сколько бы раз Геральт не уходил раньше, по возвращению он всегда мог общаться со старшим в обычной манере, мог позволить хоть какую-то близость. А если Геральт уйдёт сейчас? Ламберт не сможет больше его видеть, не сможет шутить с ним и разговаривать как с братом после того, что было. Не сможет принять такое, зная, как было хорошо, когда было иначе. Ламберт знает, чувствует, что Геральт эти его мысли, этот страх фактически ощущает, отчего младший начинает злиться на себя: ну, зачем? Зачем он вот сейчас об этом всё думает? Когда всё хорошо, когда Геральт рядом, когда вот так нежничает с ним, зачем об этом думать? Почему он не может в полную меру наслаждаться тем, что здесь и сейчас? А потому что это, видимо, какой-то защитный механизм: не взлетать слишком высоко в облака, чтобы потом не было так больно падать. — Волчонок, — шепчет Геральт ему в шею, повисая на плечах. — Не надо. Ну, вот. Он снова понял все его мысли, снова всё почувствовал. От осознания этого у Ламберта сами прикрываются глаза, тяжелый вздох вырывается из груди. Геральт никогда не говорит, что знает, что происходит у младшего в голове. Не озвучивает этого, но видит что Ламберт это понимает, видит и то, что тому от этого не легче. Геральт не пытается спросить, как ему доказать или как убедить Ламберта в том, что Геральт больше его не обидит, не оставит его одного. Он понимает, что, скорее всего, никакие подвиги, как и никакие слова не переубедят младшего. Единственный способ: просто быть рядом, сквозь время, сквозь всё просто оставаться с ним, несмотря ни на что. Геральт не говорит, он вообще не особо разговорчивый по жизни, пока дело не касается Предназначения, Большого и Малого зла. Геральт не умел говорить о чувствах, гораздо лучше ему давалось их показывать. Поэтому он оставляет на макушке Ламберта с десяток поцелуев, переходит ими на шею, продолжая массировать плечи, потом отходит всего на пару мгновений, чтобы вернуться с нетолстым шерстяным одеялом и миской похлёбки. Геральт всовывает миску в руки младшего, заворачивает его в одеяло и садится рядом, приобнимая за плечи. — Романтика, — наконец улыбается Ламберт и старший радуется своей маленькой победе. Вот так, маленькими шажками и скромными жестами рано или поздно Геральт окончательно заслужит доверие. — Только Лютика с какой-нибудь сопливой песней не хватает. — О нет, — страдальчески стонет Геральт, утыкаясь лбом в чужое плечо. — Избавь меня, — сквозь наигранное страдание всё же прорывается усмешка. — Скоро зима, — говорит чуть тише Ламберт и всё еще неуверенная улыбка вздрагивает на его губах. — Месяц, — уточняет Геральт. — Тут зимой не замерзнешь. — Да, но я не об этом, — Ламберт укладывает голову поверх геральтовой на его плече. — Эскель. Где он будет зимовать? Каэр-Морхен пал. Верю, что он не пропадёт, но... — Я думал, что теперь будем зимовать у меня, тут, — удивляется Геральт. — Я говорил Эскелю об этом месте, он согласился. Ламберт немного оживает после этих слов. — Я и тебе говорил, — еще больше удивляясь, говорит Белый Волк. — Когда? — не понимает младший, округлив глаза. — Наутро после попойки. Ты никак не отреагировал, я думал, ты меня послал таким образом. — Я думал, — отстранённо отвечает Ламберт. — Поиски Цири, Йен, Трисс, Аваллак'х, Дикая Охота, так много всего... — Вот как, то есть, если бы мы тогда случайно не встретились в трактире, ты бы меня не нашёл, — погрустнев, подмечает Гвинблейд. — Кстати, насчёт этого, — серьёзно говорит Ламберт, впрочем как-то сникая, — стоило, наверно, сказать раньше, но как-то всё было не к месту... Холера. Геральт поднимает голову с плеча Ламберта, заглядывает ему в глаза, пытаясь понять, что тот хочет сказать. Ламберт смотрит то на него, то на огонь в печи, бегает глазами по комнате, как будто паникуя. Геральт ободряюще сжимает пальцами его ладонь, гладит большим по косточке, успокаивая. И младший успокаивается, приоткрывает губы, наконец решаясь что-то сказать, но в этот момент до них отчётливо доносится с улицы звуки чьих-то шагов и окрики Варнавы-Базиля. Геральт пытается вслушаться в шаги, но хлюпанье воды под подошвами гостя делает их неузнаваемыми. — Нельзя так врываться, госпожа, — слышат они сквозь шум ливня трепетное бормотание дворецкого. — Господин Геральт сейчас не один! Позвольте подождать тут, а я предупрежу его о Вашем прибытии! — Предлагаешь мне подождать тут? Под таким дождём? От этого голоса у Геральта замирает сердце. Они с Ламбертом резко поворачивают головы, смотря друг на друга удивлённо: Геральт с волнением, Ламберт — улыбаясь. Геральт узнал бы этот голос из сотни, нет, из тысячи, нет, из всех голосов в этом мире. Дыхание сбивается, и он чуть ли не бежит к двери, открывая её нараспашку, впуская в дом дождливую свежесть. Посреди двора стоит дворецкий, немного сбитый с толку, и она. Геральт, не смотря на то, что одет в тонкую рубаху и такие же штаны, выбегает к ней под дождь, чуть не поскальзывается на слизких от дождя камнях у крыльца, и заключает её в крепкие объятия. — Цири! — радостно на выдохе. — Привет, старичок, — смеётся Цирилла, не менее крепко впиваясь объятиями в его плечи. Они стоят так еще пару мгновений, крепко держа друг друга в руках, чуть покачиваясь и смеясь. — Вы собираетесь там оставаться? — широко улыбаясь, спрашивает Ламберт, стоя в дверях, боясь даже кончик носа высунуть на улицу. — Ламберт! — Цири подбегает, падая теперь в его объятья. — Какой ты тёплый, — смеётся она. — Какая ты мокрая, — ёжится Ламберт, впрочем сохраняя на своем лице радостную улыбку. — Залетай, Ласточка, — он протягивает её в дом, а затем и Геральта. Через час они сидели втроём за столом, пили вино и громко смеялись. Варнава-Базиль сразу занялся тем, чтобы переодеть Цири и Геральта, который успел вымокнуть, в сухое, так что сейчас они чувствовали себя до невероятного хорошо в сухости и тепле. — Ты какими судьбами? — улыбается Геральт, подливая Цири с Ламбертом еще вина. — Неужто Скеллиге тебе наскучило? — Острова, может, слегка и наскучили, — улыбается Цири, подпирая рукой подбородок. — Знаешь, я ведь до недавнего времени вообще нигде не задерживалась дольше недели. Не то, что в одном месте, иногда даже в одном мире. Я иногда скучаю по Каэдвену, по Каэр-Морхену. По Туссенту и Цинтре, хоть её больше и нет... Скучаю по необычным мирам. Но на Скеллиге я счастлива, — Геральт видит, что она немного краснеет, и улыбается. — Как у неё дела? — нагло усмехаясь, спрашивает Ламберт. Цири старается держать лицо, а потому отражает, словно зеркало, мимику Ламберта, оскаливаясь, но румянец выдает её. — А у тебя как? — всё же нападет Цирилла. — Как тебе Туссент? Тепло тут, да? Я бы даже сказала: до неприличия жарко, — она вскидывает брови, все еще ухмыляясь, и теперь краской заливается Ламберт, а Геральт всерьез задумывается над тем, что ласточки, наверное, хищные птицы. — Не дразни старших, — улыбается Геральт, вклиниваясь в это скрытое соревнование "Кто кого засмущает". — Ты на зимовку? — Там, откуда я прибыла, зима почти всегда, — оставляет Ламберта в покое Цирилла. — Я просто соскучилась, — честно отвечает она, улыбаясь. Остаток вечера они провели в смехе, старых и новых рассказах, уюте и тепле. Так прошло ещё несколько дней, и в один из вечеров Варнава-Базиль приходит с новостью о еще одном госте. Когда в дом заходит Эскель, все радостно вскрикивают, принимаясь обнимать его. Он смущённо смеётся, басит о том, как счастлив всех видеть, говорит, что зима в этом году пришла рано. Геральт не помнит, когда в последний раз чувствовал себя настолько спокойно и счастливо. Он думает, что для абсолютной идиллии тут не хватает ещё Лютика с Золтаном, Йен с Трисс и Роше с Бьянкой. Геральт не знает, где сейчас бывшие темерские партизаны, знает, что Роше завален работой и политическими разборками с Нильфгаардом, а Бьянка, наверняка, рядом с ним, помогает во всём, за всё время, начиная с истории с Лето из Гулеты, Геральт очень сильно привязался к этим двоим и хотел увидеть их еще раз, выпить, сыграть в Гвинт и просто по-человечески поговорить. Золтан, как и Лютик, наверняка сейчас в какой-нибудь полной жопе, потому что по-другому они не умеют, по-другому они не живут. Но, насколько бы тяжела не была их очередная передряга, они не просто справятся с ней, так еще и выйдут сухими в самый последний момент, Геральт уверен в этом. Несмотря на то, что было, несмотря на то, что чувства прошли, Йен всё равно была Геральту очень дорога, они прошли столько всего вместе, они знают друг друга, они ни раз спасали друг другу жизни, и у них всё ещё была Цири, которая всегда будет любить их как родителей. И Трисс, её Геральту тоже не хватает, её мягкой улыбки и искренней заботы, с ней они тоже прошли огромный путь, и что бы между ними не происходило, Трисс всегда, плюнув на всё, приходила Геральту на помощь. — Чего ты ушёл? — слышится рядом голос Ламберта, он садится на скамейку в саду возле Геральта, смотрит то на звёзды, то в золотые глаза. — Скучаю, — грустно улыбается Геральт. — По Йен, по Трисс, по Золтану с Лютиком, по Синим Полоскам. — Мы можем их позвать, — Геральт немного боялся говорить про Трисс и Йен, но, кажется, Ламберт понял его правильно. — Устроим праздник, нажрёмся и будем плакать, вспоминая какую-нибудь хрень. Знаешь, — Ламберт кладёт голову на плечо Геральта, — я тоже скучаю. По Весемиру. Геральт ничего не отвечает, лишь берёт ладони Ламберта в свои, тяжело вздыхая. — Я всё утешаю себя тем, что он ушёл достойно. Достаточно достойно для ведьмака, для человека. Каждую зиму мы не знаем, кого не увидим в следующую, кого порвут утопцы или загрызут баргесты, не знаем. И не знали, кто останется после той битвы. Я мог умереть, если бы не Кейра. Эскель мог бы умереть. Ты мог бы погибнуть, если бы я не прижал тебя под Квен Лето. Но мы все здесь. А он, который, казалось мне, будет жить вечно и переживёт нас всех — нет. Геральт обнимает младшего за плечи, гладит по спине, успокаивая, чувствуя на самом деле тоже самое, думая так же. — Терпеть его не мог, — срывается на шёпот Ламберт. — Ненавидел. А, получается, всё равно любил. Они сидят в тишине около часа, Геральт гладит Ламберта по плечам, по спине, целует в висок. Они смотрят на звёзды, иногда прислушиваясь, о чём говорят в доме. Свет из окон падает на тёмную траву оранжевыми квадратиками, играют на скрипках кузнечики. — Я тут подумал, — вдруг говорит Ламберт, — я не буду переживать о том, что это всё не навсегда, — он не уточняет, но Геральт понимает его. — Просто, если ты решишь свалить, я убью тебя. В фехтовании, мы уже выяснили, я лучше. Геральт смеётся, думая, как же это в духе Ламберта: прийти именно к такому итогу для себя. Геральт поворачивает к себе его лицо, обхватывая ладонями голову, и долго целует в губы. — Тогда, — говорит Белый Волк, улыбаясь, так и не оторвавшись до конца от чужих губ, — получается, я буду жить вечно. — Дурак, — наконец улыбается в ответ Ламберт, сам целуя. Они так и остаются сидеть в саду, прижавшись друг к другу и взявшись за руки. Больше они почти не говорили, только смотрели на звёзды и иногда целовались. В доме Варнава-Базиль и Цири играли в карты на конюшню, на что девушка смогла уговорить дворецкого только после второй бутылки вина. А Эскель, сидящий в углу, прятал улыбку за кружкой. Улыбался он, конечно, из-за громкой перепалки Цири с пьяным дворецким, и вовсе не потому, что расслышал, как на улице переговариваются два любящих идиота, наконец нашедших счастье друг в друге. Лето прошло так быстро, осень прошла незаметно, а зима, хоть и пронеслась словно за секунды, осталась в памяти каждого в Корво-Бьянко как самое теплое время за всю жизнь. Ламберт ненавидел зимы, но вдруг понял, что почему-то с каждым годом ждёт их всё больше и больше.