Волк в тепле

Проходит неделя, а за ней ещё одна, а затем месяц. Лето почти подходит к концу. На улице сегодня неожиданно дождь, поэтому полдня мужчины проводят, лениво валяясь в кровати. Ламберт взял в привычку запускать пятерню в распущенные белые волосы, наматывать пряди на палец. В то время как Геральт, просто наблюдал за ним, вслушивался в ритм его дыхания, в запах чужой кожи. – Серьезно, тебе не страшно, что когда-нибудь в бою тебя за них схватят? – усмехается Ламберт. – По-моему, это дико не практично. – Я ведь стараюсь завязывать их в пучок, – отвечает недовольно Геральт. – Сейчас да, но я еще помню те времена, когда ты ходил с той странной повязкой на лбу, и волосы были распущены, и когда вернулся в мир живых тоже с распущенными бегал. Ни разу утопец не потянул за эту роскошную шевелюру? – Ламберт открыто смеётся, и как бы Геральту не хотелось на него надуться, он не может, когда младший так искренне улыбается. – Хочешь, чтобы я подстригся? – без сарказма спрашивает Белый Волк. – Могу даже налысо. – Боги, не смей, – смеется Ламберт, – не стригись. – Ты сам себе противоречишь, – улыбается старший, обнимая Ламберта крепче. – Мне нравится зарываться в них пальцами, когда ты меня целуешь, – лукаво усмехается Ламберт, это очевидная провокация, на которую Геральт тут же, чуть ли не с радостью, поддаётся, целует неторопливо. – М-м-м, ты стал таким послушным, даже как-то скучно. – Иди ты, – Геральт толкает его локтем в бок, вылезая из постели. – Ну, куда ты, я же пошутил, – хохочет Ламберт, в голосе которого, если честно, нет и грамма сожаления. Белый Волк быстро одевает штаны и рубаху, с трудом натягивает сапоги. Геральт осматривает его долгим внимательным взглядом, который мало кто мог выдержать, но младший ведьмак, видимо, уже привык. Он не прикрывает свою наготу, не отводит взгляд, когда глаза Геральта изучающе бегают по его телу. Геральт знает теперь каждый его шрам: от живота к бедру – постарался леший, на внутреннем своде стопы – остался от корня археспоры, и последний шрам от монстра – плохо зажившая рана от когтей грифона – на груди, чуть ниже ключицы. Но это не всё, есть ещё один шрам: тонкая белая полоска от груди к животу, шрам от раны меча, серебряника Геральта. Белому Волку понадобилось время, чтобы это воспоминание вернулось: они в очередной раз взбесились друг на друга из-за Йен, Геральт больше, чем просто вышел из себя, такая колоссальная потеря контроля, вряд ли он сможет себя за это простить. – Перестань, – фыркает Ламберт, получая в ответ вопросительно приподнятую бровь. – Может, в отличие от некоторых, я не умею читать мысли, но совершенно несложно понять, что у тебя сейчас в голове. – М, я думал о сегодняшней ночи, – бездарно врёт Геральт. – С лицом словно ты на похоронах? Настолько плохо? – смеётся Ламберт, подходя к Геральту. Он бережно перехватывает руки Геральта за запястья, когда те тянутся к тонкой полоске шрама. Ламберт кладёт чужие ладони себе на бока, тулится к Геральту. – Сказал же, очевидно, что у тебя в голове, – шепчет младший в чужую шею. – Я надеюсь, ты не винишь себя или ещё что-то в этом роде? Потому что это было бы очень тупо, Геральт. – Я ранил тебя. – Я тебя провоцировал, – быстро парирует Ламберт. – Так что перестань, холера, я серьезно, Геральт. Всё нормально. Я не в обиде. Но, если прямо настолько плохо, – посмеивается Ламберт, – ты мог бы заслужить моё прощение в кровати. – Что с тобой стало? – усмехается Геральт. – При любой возможности... – Говорят, у ведьмаков повышенное либидо. А ты просто стареешь, – присвистывает младший, тут же уворачиваясь от подзатыльника. – Хотя для старика ты вполне неплохо справляешься. Вместо того, чтобы попытаться дать наглецу ещё подзатыльник, Геральт ловит его руками, крепко обнимая. Они валятся обратно в кровать, лежат молча, просто обнимая друг друга, прислушиваясь к собственным ощущениям, и никто из них не решается разрушить этот момент. В нём гораздо больше интимности, чем в этой ночи, и всех ночах до неё. Геральт чувствует, как колотится его сердце, он чувствует желание, даже жизненную необходимость сказать младшему одну простую, очевидную вещь. Но при этом самую значимую, значимую для них обоих, возможно, как никогда раньше. Геральт раздумывает над этим пару минут: стоит ли это сказать прямо, просто три слова, или стоит обернуть это в красивую длинную речь, раскрывая все чувства и переживания. А стоит ли это вообще обличать в слова? Что если он этим всё испортит? Что если спугнет Ламберта, что если тот к такому не готов? Но разве он не испытывает к старшему того же? Иначе к чему бы всё это? Всё, что между ними было, что это значит для Ламберта? Геральт ещё долго думает о том, уместны ли здесь эти слова, как их примет младший ведьмак с учётом того, что они оба мужчины, с учётом всего, что было раньше. Геральт не знает, сколько прошло времени с того момента, как эти мысли заполнили его сознание, но он абсолютно точно почувствовал, что желание сказать это стало ещё сильнее, хоть теперь и немного отравленное страхом и волнением. – Ламберт... – Я люблю тебя, – вырывается раньше у Ламберта. Они молчат, просто таращась друг на друга. – Прости, не стоило это... – Да, ты прав, не стоило, – говорит Геральт, а у Ламберта внутри всё холодеет, – потому что, если честно, я хотел сказать это первым, – качает головой старший и другой ведьмак не может поверить в услышанное. – А так ведь получается, что ты смелее меня, раз сказал это первым. – Холера, – Ламберту остаётся только смущенно прикрыть лицо ладонями. – Ты серьёзно? – Что хотел сказать это первым? – Что вообще хотел это сказать, – промямлил Ламберт. Геральт долго смотрит на прикрытое ладонями чужое лицо. Он может разглядеть, как покраснела закрытая кожа щёк, как вспыхнули уши. Геральта до глубины души умиляло то, что младший всё ещё умудряется так смущаться, не смотря на всё то, что у них было. Он убирает руки от чужого лица, дотрагивается губами до пылающих щёк. – Я люблю тебя, – говорит Геральт уверенно, как никогда. – И давай представим, словно я сказал это первым. – О нет, моё признание травмировало гордость великого Гвинблейда, как же мне с этим жить? – оскалился Ламберт. – Я же могу случайно проболтаться одному трубадуру, а потом об этом узнает весь мир. – В таком случае мне придётся не выпускать тебя отсюда до конца жизни, – подыгрывает Белый Волк. – Окажи мне услугу. На мгновение с лица Ламберта сходит усмешка, а на ее место приходит осознание и странное озарение. – Что такое? – начинает волноваться Геральт. – Что будет, если я скажу, что знаю, чего хочу пожелать? – на лице у Геральта появляется секундная растерянность, и Ламберту приходится уточнить. – Наш спор, три желания. – О, – наконец вспоминает Белый Волк. – Хм, но, насколько я помню, это всё затевалось для того, чтобы ты мне сказал то, что сказал буквально минутой ранее. А раз ты это сказал... – Не нуди, красавчик, – осекает Ламберт, – не ври, что тебе не интересно, что я хочу получить. – Может, совсем чуть-чуть, – кривит душой беловолосый. Ламберт пинает его ногой, вызывая только лёгкий смех. – Ну, ладно-ладно, гений дипломатии, интересно. Что за желание? – Я хочу остаться, – серьезно говорит младший ведьмак, в комнате снова повисает тишина. – Я-то думал, – Геральт тяжело сглатывает, – ты уже не попросишь. – Это значит да? – нетерпеливо ёрзает в кровати Ламберт. Геральт затягивает его в мягкий поцелуй. – Это значит да, – кивает старший. – И сколько, – Ламберт нервно сглатывает, – сколько это будет между нами? – Ты много думаешь, Волчонок, – смеётся Геральт. – Не знаю, как у тебя, но у меня больше никого нет в планах. – С тех самых пор, как у нас всё только началось, я не могу перестать думать, насколько это? Когда это кончится? Как быстро тебе это надоест... Лицо Геральта становится серьёзным. – То есть вместо того, чтобы наслаждаться тем, что есть, ты предпочитаешь бояться того, что будет, так? Ответа от Ламберта не следует, поэтому Геральт продолжает: – Послушай меня внимательно, Волчонок, я знаю, какого это бояться прошлого, знаю, какого бояться будущего и испытывать ужас от того, что происходит прямо на глазах. Холера, после всего, что было, я просто... Ты не представляешь, как мне спокойно сейчас. Здесь. С тобой. – И всё же ты слишком романтичен, – смеётся по-доброму Ламберт, прижимаясь лбом к чужому плечу. – Я не знаю, сколько это будет продолжаться, не знаю, когда и почему это закончится, но до тех пор, – Геральт зарывается носом в чёрные волосы, – до тех пор давай просто жить. – Звучит очень заманчиво. – Так ты согласен? – С тобой, красавчик, и не на такое можно согласиться. Геральт заворачивает Ламберта в одеяло и крепко обнимает, переплетая свои пальцы с холодными пальцами младшего. И лишь сейчас, лёжа бок о боком с беловолосым, Ламберт вдруг понимает: он больше не мёрзнет. Уже почти как месяц. Его окутывает сладкое тепло Туссента и мягкий жар чужой кожи. Он чувствует, как проваливается в дрёму, словно кусочек миндаля тонет в меду. Больше он не замерзнет. Он знает это наверняка.