Больно.
Пусто.
Скользко.
Коля проводит часы, упираясь лбом в стену у кровати, затыкая глаза стекольным звоном и серым видом из окна. Однообразие пугает, быт таит в себе ужас, а тело ноет. Молодое тело горит от страха и боли. Внутри течёт не кровь — мёд. Одежда обвивает дрожащей рукой и закрывает мальчика от окружающего, от всего. В двери раздаётся тихий скрежет замочной скважины. Это мать пришла с работы. Совсем молодая женщина, по-своему она тиха и таинственна, она нежна и бережлива. Она одна и только она может смотреть на мир ясными глазами, когда они измучены бессоницей и болью, скорбью и вечным бременем матери. Неслышная поступь босых ног раздаётся по доскам пола. Коля недвижен. Дверь в комнату полуоткрыта, но мать никогда не заходит к мальчику без спроса. Бережёт его сон, его покой и одиночество. — Коля, я войду? Тишина надорвалась, тишина разбита. Мальчик буркнул что-то одобряющее из-под подушки и зашевелил рукой. — Коля, так нельзя. Весь день без света сидеть! Ты бы хоть окно открыл, милый. Ну что же ты? — женщина села на край кровати, почти невесомо и бережно тронула мальчика за спину, легко поглаживая руку. Она устала, но сохраняет своё почётное звание матери всегда. Всегда она приветлива, всегда выслушает сына и промолчит, когда это нужно, когда в том единственная сила. «Жизнь научит людей беречь то, что у них есть». Колина мать всегда это знала. Когда потеряла мужа — знала. Когда лишилась матери — знала. Когда проводила брата на поезд, с которого не возвращаются — знала. И теперь она знает лишь то, что у неё есть последний шанс, последняя нить, за которую можно зацепиться — это её сын. — Тебя к директору вызывают, мам, — Коля, развернувшись на лопатках, выставил своё полудетское, ожидающее вины лицо навстречу матери. — К директору? — она взволнованно обвела взглядом сына, как бы убеждаясь в услышанном. — Ну ничего, пойдëм, пусть расскажет. Да, Коль? Игриво задирая нос, женщина подтолкнула мальчика в бок. Она не знала, что случилось на этот раз, но точно знала, что «случилось» это громко сказано. Таковы порядки, таковы нынешние нравы.«…»
— То есть вы хотите сказать, что вот это нормально? Вот это постоянное, вопиющее, безобразное поведение вашего сына — нормально?! Бесстыжий мальчишка, хоть бы мать пожалел. Директор пыжился как самовар и с энергичностью полевой мыши громко объяснял, что такое «нормально» уже целый час, однако результата не последовало, по крайней мере ожидаемого. — Мы с ним поговорим, — мать Коли держала его за руку и поглаживала пальцами, постоянно смотрела на мальчика с твёрдой силой и ясностью птицы. — Поговорим? Да за это высечь мало будет! Вы посмотрите, посмотрите! Вот это мне любезно вручил Александр Анатольевич, а вот это — Ирина Николаевна на днях, — толстые червивые пальцы, посновав по карманам, вручили женщине несколько огрызков бумаги.«На снег
Положили, на снег
Положили, на снег
Положили тела.
За всех
Ты ответишь, за всех
Ты ответишь, за всех —
Отвечай за слова… »
«Решенье зрело,
Винтовка пела,
Есть только дело–
Дело в цене.
В белой рубахе,
В едином взмахе,
В нетвёрдом шаге,
К долгой весне.
Говори мне.
Эти сны в полстраны
И дыра в полведра.
Говорит Москва,
Говорит Москва. »
— Вы хоть понимаете, что это статья, что это срок? Это безнравственно, это экстремизм! А завтра что? Что он завтра пойдёт делать? Комната наполнялась желчью, готовясь прорваться, только если прозвучит слово из уст Коли или его матери. Комната раздувалась как рыба-шар, как рыбий пузырь.Остановка.
— Покажешь мне ещё? — разнеслось звонким эхом по комнате. — Ч-ч-то показать? — Коля отпрянул и взвинтился в одно мгновение, озираясь, дабы удостовериться в том, что он здесь и правда не один. — Ну стихи твои, конечно. Или это песни? Покажешь? — по-юному любопытное лицо матери склонилось над мальчиком, и вот в её женственных и усталых чертах проявилась та детскость и страсть, которую всегда стараются скрыть, спрятать, отодвинуть, сделать вид, что её нет, все другие родители. — Д-да, конечно, мам. Тебе что понравилось? — Коля недоверчиво, как маленький зверёк выжидал глазами чего-то мимолётного. — Ещё бы! Я не знала, что ты таким занимаешься. Раньше бы показал, что же ты? — мать нежно обвела пальцами волосы мальчика и села на кровать, напротив стула, где сидел сын. Лампа трещала и нагибалась в сокрытии тайны, стены слушали и корëжились в язвительности. Николай раздвинул ящики стола и оттуда достал листки, обрывки и тетради. Бережно, словно сухостой или гербарий он протянул матери сокровище. Фигура парня сгорбилась у стола, приложив кулак к массивному подбородку, он заблестел карими глазами, отбрасывая свет лампочки. Нежные руки матери перелистывали содержимое, лицо менялось и отражалось в оконной раме, давая серости свой свет и печаль.«Плачет за столом юная жена.
В теле молодом старая вина.
Только что-то есть особое во мне,
Что-то особое во мне.
Видишь зверя в окне?»
«Это было вечером;
Кожа пахла солью,
Ты сказала «горе» —
Ты была права.
Стены были мечены,
Как нога мозолью.
Стоя в коридоре, я искал слова.
Год, но мой стыд не прошел.
Два, но мой стыд не прошёл.
Три, но мой стыд не прошёл.
В память букетик на стол. »
Стёкла звенели трещали, руки нежились и иссыхались от полотна бумаги. Внутри надрывался покой, снаружи лилась печаль. Он выжидал, но был расслаблен. — Прочитаешь сам? Тишина сменилась грохотом сердца. — Кхм, да. Парень встал, взяв из рук матери листы, размял спину и подёрнул шеей, он словно готовился к этому, как птица после долгого сна расправляя тело и своë нутро. В его голосе звучал надрыв, всё его тело дрожало и горело, прожигало своим ритмом всё вокруг. Если бы здесь был зал зрителей, то они бы смотрели на поэта также самозабвенно, в трансе, еле отдавая энергию для дыхания. Николай имел удивительно резкий, но в тоже время открытый и спокойный, как сорванная лента с коробки или приоткрытая штора, голос. Он проходился этим орудием по каждой клетке тела слушателя, он трогал и нащупывал то, что должно трепетать и теплиться внутри каждого. Будучи тихим, даже закрытым ребёнком он редко показывал свои умения, он редко владел голосом и речью в полную силу. Разве что литературные произведения поглощали его и вминали в себя. От того он и не понимал многих вещей, которые его ровесникам кажутся довольно интересными и притягательными. Мальчик не ввязывался в сомнительные мероприятия, он не дрался первым, он не привлекал к себе внимание, как все остальные — ему было достаточно внимания матери и наблюдения за внешним миром издалека, однако ближе, чем всем кажется, ближе чем кто-то другой может наблюдать за миром. Его слова, его голос лились мёдом. Это были самые настоящие мантры. Если где-то есть жизнь, если где-то есть Бог и вера, то сейчас они слились именно в этой комнате. Плотный узел вязкости звуков и команд в горле затягивался удавкой, змеёй. Если есть хоть один ангел, то сейчас он перед мальчиком, смотрит кофейными, полными томи и неги глазами. В этих глазах отразилось всё бытие, вся сущность и завязанный на них смысл. Комната сияла своей жизнью, слёзы текли Великой рекой забвения.Да, ты можешь сказать, если есть, что сказать.
Овцы смотрят на юг, прямо собаке в пасть.
Сам не зная, о чём так плакала мать.
Кто-то начал отсчёт, кто-то начал считать.