<…>
«Почему ты не спишь?» Потому что я не могу спать. Может быть мальчика в очередной раз побьют в переулке или за школой, но эта бумажка прилетела в открытое окно его комнаты. И даже если он живёт на третьем этаже, нужно иметь особую изворотливость и упорство, чтобы попасть в окно.14 октября
«Почему я здесь? Может потому, что никто другой не способен и не желает вынести эту ношу? Может потому, что никто другой не является мной. А может всё — простая коробка с пазлом, из которой кто-то вынул две подходящие детали в ненужный, именно в этот момент?»17 октября
Кто-то слышал звон стекла, кто-то задыхался в дыме. Прогорклый и тугой дым пеленает, сковывает тело и нутро, грязь и копоть стен наслаиваются на этот день. Больше, больше, больше, пока полностью не загажен лист календаря, пока тело не перестанет сопротивляться, пока кровь не заполнит все лужи Подмосковья. Нет ничего светлого. Нет ничего лучше, чем снова и снова размазывать одежду и тело по асфальту, будто это медовый ручей. Да, так лучше, да, так станет лучше всем: тому, кто копит злобу — лучше, тому, кто ненавидит себя и всё вокруг, проклиная каждый чёртов день — лучше, ведь не нужно искать способа наказать самого себя. В большей мере, если ты стал козлом отпущения, то тебе не остаётся ничего кроме как смириться с этим званием. Эта должность стала почётной, и такой же неприкосновенной, как звание президента. Если есть злоба, значит будет её цель, средство. Если есть жажда власти, значит будет сумасшествие. Если есть похоть, значит будет тело. Если есть жизнь, значит ей придёт конец. Именно такие рассуждения приходят в голову пятнадцатилетнему мальчику, который лежит в подворотне с раскуроченной губой и залитыми кровью и ссадинами руками и телом. Но день начнëтся заново, счета обнулятся и будто этого ничего не было, не считая гематом.<…>
«Вокруг не пахло мёдом, не пахло сигаретами с ментолом и бумагой, не пахло даже краской, но что-то внутри задевалось и царапалось о такие же воспоминания и ассоциации. Может сегодня повезёт? Ну конечно, как же.» Он не прогадал, сегодня ему опять досталось: выглядит не так, говорит не так, делает вид, что самый умный, большого мнения о себе, не хочет жить спокойно, как все. И при всём при том, Коля жил самой спокойной жизнью, но для самоутверждения других этого было недостаточно. И вот теперь хрупкое и продрогшее тело лежит на кафеле у раковины, загребая ртом воздух, как рыба, потому что пальцами и куском ткани закрывает кровоточащий нос. Струи воды льются нечистыми каплями, ударяясь о раковину и создавая шум. Пол грязный, плитка разбита, кругом запах сырости и цемента. Через окно слышатся канонады птиц и осенний ветер, но свет плохо пробивается сквозь раму. Знаете, он не учился драться: его никто этому не учил. Любому другому правомерному и порядочному человеку навыки уличных боёв даже не пригодятся, ведь он знает, что насилие порождает насилие, что мы живём в гуманном и этичном мире. Но это не так. Николай не воспринимал выпады в свою сторону, он не понимал агрессии, которая копится в людях. Да, он мог бы ответить, но что тогда? Ничего. Всё ровно тоже самое. Обычно в школьном туалете мало людей, туда почти никто не заходит. Это ничуть не странно, даже логично, если есть где покурить и там же справить естественные нужды.Мерзко.
Но именно в эту минуту какому-то сумасшедшему пришло в голову придти в эту комнату. Что им руководило? Сигналы мозга, пока что работающего, в отличие от других, или порыв глумления и пакости? Как бы то ни было Коля решил предпринять попытки ограждения от потенциального врага: он съëжился и вжался дальше в угол, обхватив руками колени. Гул ботинок по кафелю заставил мальчика ещё сильнее вжаться, а в голове отдавалось болезненное эхо. Сквозь опухшие от слёз и боли глаза изображение плыло и виднелся только примерный силуэт, цветовое пятно. Неизвестный помялся у двери, испуганно закашлявшись и прочищая горло. После чего неожиданно повернулся и направился в сторону комка в углу. Коля уже почти отключался от бессилия и страха, мотнув головой последний раз, он увидел только как кудрявая голова склонилась над ним, нервно теребя одежду Николая и панически обводя глазами лицо. Что-то блеснуло сквозь пелену: да, это были чистые глаза, светлые и прозрачные как ручей. Неаккуратное движение фигуры, в попытке закрыть кран, привело к полетевшему на пол стакану на раковине. Стекло сверкало в лучах и ещё больше отблескивало на лицо и волосы спасителя. «Может… Я давно умер и попал… В рай? Тогда мне нравятся такие небожители…» Парень сгрëб изувеченное тело в охапку и потащил к выходу. Больше Комягин ничего не помнил, только как его волокли через чёрный ход по понятным причинам.Кажется, всё это было целую вечность назад.
И я кричу минутам в затылок, чтобы увидеть глаза
Твои, ещё мои, твои, ещё мои, твои ещё, мои, твои, ещё мои, мои, мои, мои, мои, мои, мои.
<…>
Николай начал приходить в сознание. Где-то вдалеке слышалась странно-складная речь, пока он не понимал, что это. Лицо обдавал прохладный ветер. Кучи листвы срывались с деревьев, унося за собой очередные воспоминания. Он чувствовал себя на своём месте: запах комнаты, раздувающиеся занавески, скрип полов и успокаивающий голос рядом. Блики и лучи играют с родинками на теле, задевают ворсинки футболки и пледа, опускаются в ямочки щёк и вновь поднимаются по нежным губам, что помнили последние крики ужаса и надрывный плач, но сейчас безмятежны как вода в заливе. Всё давало возможность отдаться мгновению, мечтаниям. Внутри теплились цвета куркумы и позолоты, алого всплеска и густоты морских волн. Было ли это на самом деле, или же это обычный сон, откуда выбились эти обрывки памяти и куда ведёт их приятная иллюзорность? Яблоки в саду, деревянные лестницы и обжигающий ветер. Сладость течёт по горлу и наполняет нутро. Где предел, края? Кто видел? Здесь всё так естественно, всё так живо… Настолько, что даже обманчиво. Что это? Разве так выглядит трава? Ему ли знать, какая трава, если кругом только серость, холод и грунт? Но эти лучи… «Лицо! Я вижу лицо! Кто это? Отец? Не может, нет. Неправильно, не так. Нужно уходить. Нужно бежать!»Мне жалко, что теперь зима И комаров не слышно в доме, Но ты напомнила сама О легкомысленной соломе.
Стрекозы вьются в синеве, И ласточкой кружится мода; Корзиночка на голове Или напыщенная ода?
Голос успокаивает, голос баюкает и оглаживает сны. Он нежен, он в трепете. Сколько силы заложено в нём? Коля открыл глаза: он находился не в своей квартире. Кругом было так шершаво-надрывно: и эти обои в полоску песочного цвета, и эти доски паркета, и этот стол, лампа, клетчатый плед, шкафы и полки со всевозможными книгами и архивами. И… Этот парень? Да, он медленно расхаживал у окна с книгой в руках. Его стан создавал ощущение надёжности, его линии были отточены, одежда обхватывала его с украдкой ласки, лад его рук и пальцев, казалось, мог бы сжать в себе всё живое и громадное, хотя он не был так мускулист. Он был… Живее? Живее всех, кого Коля видел из окружения и школы. На мгновение Комягин застыл и только проникал в атмосферу и покойность этого места, затаив дыхание. Но мгновение оказалось куда длительнее, может так действовали травмы и бессилие, может таинство этого человека, его беспечная сила взгляда и движений обводили воздух, пробегали по стенам… Остановились на госте, заметив, как тот чуть ли не открыв рот слушает и наблюдает. — О, ты очнулся. Подожди, подожди, –паренёк подскочил к дивану, в спешке хлопая книгой. — Я са… — Какое сам, ты себя в зеркало видел? Лежать и повиноваться! — тот шуточно всплеснул руками и вприпрыжку побежал куда-то, попутно загребая вещи, кружки и бумаги. Из соседней комнаты слышался грохот и звон посуды, через несколько минут хозяин явился обратно уже с подносом в руках. На нём дымились две кружки чая и что-то ещё, банка с вареньем и ложки. — Твоя рубашка на балконе сохнет, я постирал, а то вся в крови была, — мальчуган уселся в ногах и пододвинул к Коле столик с подносом. — А… Ты? — Николай что-то пытался выговорить, но то ли в горле пересохло, то ли не было сил, поэтому звуки из него выходили крайне странные. — Я Данила, если ты об этом. Вот, попей, горячий. Коля сел, ослаблено сгорбившись и дрожа в ознобе. Голова плохо работала и он только пробегал глазами вокруг и будто ждал дальнейшего экскурса в происходящее. Руки в тряске обжигались о кружку, но это было приятно. Со стороны Коля походил на маленького совëнка, но если ему это кто-нибудь скажет, вряд ли то будет сочтено за хорошее сравнение. — Как я уже сказал, меня зовут Данила. Холодков, да. Ты в моей квартире. Отец позвонил твоей маме, чтобы сообщить, что с тобой всё относительно в порядке. Ты спал двенадцать часов, сейчас 18 октября, суббота, девять утра. — Это же Мандельштам, да? — Ммм, да. — Мне нравится. — А что ещё тебе нравится? — Данила вопросительно изогнулся и устремил глаза на собеседника. — Ну мне много что нравится, хотя многим кажется, что это не так. Но всё же сейчас ты выглядишь как объект довольно симпатичный мне, в каком-то смысле, и даже внушающим доверие. Вот только непонятно, на кой чёрт ты за мной увязался? Лежал бы я, да лежал… — Ты довольно угрюмо и скептично мыслишь, но в этом что-то есть. А почему увязался… Не знаю даже. Может от скуки, может от переживания, может, — он сделал паузу, словно испугавшись вдруг пришедшей мысли, — не знаю. — Я тебя раньше не видел. — Но ты ведёшь себя так, будто ты вообще никого и ничего не видишь кроме этих сволочей, — он кивнул на разбитый нос и синяки. — Я не хочу. — Я и не спорю, — парень отвёл взгляд, обдумывая и оценивая ситуацию, после чего продолжил, — извини, если грубо. Может я чего не понимаю, ну и вообще. — Да нет, всё нормально. Я вообще удивлён, что кто-то помимо матери проявляет ко мне интерес и внимание. — А, эм… Отец? Ещё кто-то?.. — Отец погиб, когда мне было три года. Больше родственников у нас нет. Друзей у меня тоже нет. И здесь мне мало кто нравится, я не вижу во всех этих людях человеческого потенциала. Они только и делают, что как мухи о стенку бьются. А потом этими лапками по дерьму выхаживают друг с другом, а потом снова по стенкам, загоняя себя в угол по собственной же тупости и неспособности мыслить. — Это же… Люди? Не мухи. — Это не люди, Данила. Люди не делают это. Люди не будут гнить в собственном дерьме до конца жизни, параллельно жужжа, что могло бы быть и лучше, и при том для этого ничего не делая. Люди не будут совершать действия во вред себе же и своему роду. Вот это, отнюдь не люди. И вообще, то было сравнение, но в общих чертах так и есть, — Николай отмахнулся от последних слов, словно не хотел больше снова прокручивать этот монолог у себя в голове. — Ну хорошо, я тебя понимаю. Но что если я такой же премерзкий тип? — Что-то ты не похож на мерзкого типа. — И почему же? — Ну вот сейчас ты напоил меня чаем и выстирал мои вещи, ты читал Мандельштама, пока я нежился на солнышке, ты настолько обходительный и до странности нежный и чуткий человек, что у меня мурашки по телу. Я глубоко сомневаюсь, что кто-либо другой среди тех мушек способен на такие вещи. А я ведь тебя даже не просил это делать. Обычно всё делается только с расчётом на собственную выгоду, но ты, — Комягин запнулся, нервно сглатывая. — Я кажусь тебе слишком наивным? — а ведь Холодков и правда сидел с округлыми глазами, как у детей, когда те увидели большую горку и тянут папу и маму туда. — Нет, ты просто дурак. — И почему это я дурак? — Потому что не видишь, как я утащил у тебя том из-под носа. Холодков состроил страдальческую мину, и если бы он был более знаком с гостем, то тому бы прилетело в бок или подушкой по голове. Коля ехидно выглядывал на парня, свернувшись игуаной, выставив колени вперёд в целях обороны, после чего раскрыл книгу и начал громко декламировать:Я ненавижу свет
Однообразных звезд.
Здравствуй, мой древний бред, —
Башни стрельчатой рост!
Кружевом, камень, будь,
И паутиной стань,
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань!
Будет и мой черед, —
Чую размах крыла.
Так, но куда уйдет
Мысли живой стрела?
Или, свой путь и срок,
Я, исчерпав, вернусь:
Там — я любить не мог,
Здесь — я любить боюсь…
Пролистнув ещё несколько страниц, глазами Комягин полез на стенку. Он ещё раз всмотрелся и спешно захлопнул издание. — Ты чего? — Что? Ничего. — Нет, ты что-то там увидел. —Какая разница? — Я всё равно посмотрю. — Ты сделаешь вид, что не понимаешь, только и всего. — О чём ты? — Ты знаешь. Данила выжидал ответа или каких-либо действий, но Коля сидел как статуя и дырявил парня глазами, кажется от этого взгляда высыхают цветы и реки текут в обратную сторону. Кажется, ещё немного и что-то щёлкнет внутри каждого. Данила уже явно отказался от церемоний и выхватил книгу. —Так, где ты тут читал… Ага, нашёл. Ну и что? Пометки? Коля пошарил по карманам и выдал собеседнику две растрëпанные бумажки. Холодкова будто кипятком облили, он налился краской и начал глотать воздух, пытаясь это не показывать. Но головой он уже понимал, как сейчас выглядит, и отнекиваться поздно. — Для себя я выводы сделал. — Слушай, перестань. Это всего лишь… Не дав сказать ещё слово, Комягин шумно встал, потерявшись сначала в помещении, и пошёл к выходу. — Футболку потом занесу. Входная дверь хлопнула с оглушительным звуком, в комнате звякнула люстра и графин на столе. Данила поникнул и спустился с дивана, перетекая жидкостью от собственной оплошности. «Идиот! Дурак!» — кулаки впились в пол, а вещи полетели на пол. Вот так порой глупо можно раскрыть все свои карты, даже не начиная игру. Он был прав, он слишком наивен. Такая наивность не часто встречается среди людей, но она есть. Это даже хорошо, что есть люди, в которых есть подобные мотивы и чувства. Такие люди на многое готовы и многим могут помочь обществу, но забывают о себе. И также забывают, что слишком прямы, что не умеют врать и увиливать. А Николай был диаметральной противоположностью Холодкову. Комягин был очень проницательным человеком, и странно, что парень за долгое время наблюдения и выводов этого не учёл. Но ветер задувал в окно, поднимался шум и буря. Или обман накрывал своей скупостью окна?Слёзы выбил, вытер ветер,
Чтобы что-нибудь ей ответить.
Врал без тени сомнений,
А ветер на слове ловил.
Я брал все свои деньги, за молчание ветру платил.
Ветер, верни мне мои слова.
Верни мои деньги, верни мои деньги.
Ветер, она всё узнала, ты всё разболтал.
С губ он сорвал моё:«Ты, верь мне.»
Глупо сорвалась и хлопнула дверью,
Чуть-чуть у дверей постояла.
Он шептал ей листвой тополей:
«Забудь, он лгал постоянно,
Он самый плохой на земле.»
Ветер, верни мне мои слова.
Верни мои деньги, верни мои деньги.
Ветер, она всё узнала, ты всё разболтал.