***
— Держи! Держи его! — Марика заливисто хохотала, толкая в плечо Земовита, который то и дело смотрел на новоиспечённую супругу. — Ты смотри, у нас баб тут пруд пруди. Какая хвостом вильнёт и всё! Ищи-свищи своего муженька, — подначивала невесту вторая подружка. Тимеа не смела поднять глаз, густо краснея и широко улыбаясь. Вокруг толпились друзья и просто зеваки, а она, счастливая, жалась крепче к Земовиту. Видела Тимеа, как другие смотрели на него. Да и что удивляться? Статен, высок, широкоплеч, огнём отмеченный, солнцем целованный, рождённый в самой холодной и чистой реке. Как не смотреть? Только знала она, что сердце его с первых минут было отдано незнакомке, пришедшей к окраинам деревни. С первым снегом и утренними заморозками, когда солнце алым освещало всё вокруг, деревня проснулась под песню бодрую. Юная девица, как ни в чём не бывало, потуже затянув поясок, да перевязав шаль, бойко вбивала острие лопаты в промёрзшую землю. — Ты кто такая будешь? — усмехаясь в густую рыжую бороду, пробасил Земовит, беря под уздцы своего скакуна. — Тимеа. Жить теперь тут буду, — отозвалась пепельноволосая девица, вытирая со лба испарину. Земовит мог поклясться, что щёки её разгораются не от труда и ударивших морозов. — Кто же сруб по зиме ставит? Его летом надо бы, да не тебе одной, а доброй десятке мужиков работящих. — Земовит глядел и оторваться не мог. Не было среди здешних такой красоты. Ни у одной девицы волосы не сияли камнями драгоценными, не было кожи, как молока или взгляда, пленяющего раз и навсегда. — Мне и тебя хватит. — Улыбка робкая сбила дыхание сильное, и Земовит не смог ответить, любуясь. С тех пор минуло много дней. Теперь Тимее был не нужен сруб, а Земовит по-прежнему глаз не мог отвести от красавицы жены. — Что, молодые, всем поклонились? — Торот, старец местный, с прищуром глядел на Земовита, раскуривая трубку резную. — Дед, не надо, негоже это, — качая головой, Земовит покрепче обнял свою жену. — Можно и нужно. Старые боги не забыты, они есть и всё видят. Коли не поклонишься им, жди беды скорой. — Торот лишь качал головой, оставляя дымный символ напротив пары. — Да будет вам счастье, да будет мир в вашем доме, да будет смех детей, милость матери и благословение отца. Шли дни и недели. Земовит ещё никогда не был так счастлив. Его не волновали чужие пересуды об иноземке-жене. Тимеа была человеком широкой души, доброго сердца, её руки были работящими, а красота девицы ослепляла завистью других. Земовит не знал, откуда она пришла. Каждый раз, затевая с ней разговор, он видел, как мрачна и грустна становилась любимая. Он решил — это не важно. Из каких бы земель не пришла Тимеа, кем не была бы в прошлой жизни, сейчас он видел её смеющуюся и счастливую рядом с ним. Все было славно, только Торот ходил и неодобрительно качал головой. Не заходил в их дом, лишь останавливался напротив, вздыхал тяжело, затягивался горьким дымом из трубки и шел дальше. Не знал Земовит, от слов ли Торота или от чего другого, случайность то или злой рок, но счастье начало казаться им недолгим. Тимеа понесла. Когда супруги узнали об этом, Земовит не мог опомниться от радости. Жена его улыбалась, только видел он, что нет за той улыбкой радости. Он не спрашивал, думал, сама скажет, но Тимеа молчала. С того дня с восходом солнца и до его заката мелкие неприятности сыпались одна за другой в их доме. То куры в хозяйстве перемрут от напастей разных, то запасы зерна разорят паразиты, то ещё что случится. Тимеа молча отмахивалась, сдержано улыбалась и гладила Земовита. — Не бери в толк. Это ты от молвы людской, мол, я с земель проклятых пришла. А это всё неурядицы, случайности, да просто моё хозяйское попущение. И Земовит верил. Хотел верить. Не обращал внимания, просто делал, что должно, помогал Тимее да смотрел, чтобы никто взгляда дурного не кинул. Получалось или нет, Земовит не знал. Но в день смены годов, когда ветер заметал вокруг всё снегом, в их доме раздался первый плач ребёнка. Тимеа родила крепкого, здорового сынишку. Имя ему дано было Хрод. В ту ночь на порог пришёл Торот. — Что, молодые, не поверили мне, а кто теперь нас замолит перед богами? — хмурый и уставший он тихонько опустился у двери на лавку. Опираясь о трость, Торот смотрел на Тимею: раскрасневшаяся, взмокшая, но, наконец-то, счастливая, с сыном на руках. — О чём ты, дед? — Земовит налюбоваться не мог на крепыша, и улыбка не сходила с губ. — Говорил я, что боги старые непочтения не простят. Выйдите из избы, взгляните, что творится. Не успело дитя первый раз закричать, как обвалилось старое дерево. Нет у нас больше храма ни новых, ни старых богов. Это ли не знак? — Торот, я уважаю тех, кто верит, чтит и радеет за это, но упавшее дерево в такую метель? — Земовит отмахнулся, не желая слушать, и Тимею отвлекал от россказней набожного старика. Торот ушёл, ничего не ответив. Вскоре о его словах позабыли. Но день ото дня над небольшим селением сгущались тучи. В каждом доме сыпалось несчастье за несчастьем: умирала скотина, горели крыши, исчезали запасы, не неслись куры и не давали молока коровы. Волки повадились совершать набеги сначала на стада, а после и на людей, бродя на границах поселения. Все в округе судачили: одни вспоминали слова Торота, другие снова говорили о чужачке среди них, третьи грешили на дитя. Мол, мать, видать, нечиста и душу детскую уж отдала, только никто не ведал — зачем? Хрод тем временем креп, и каждому становилось ясно, что он вырастет копией матери. Земовит надеялся, что от него сын унаследует крепкое тело и дух. Красота матери и его сила должны были принести удачу их сыну. Но время шло. В лесах исчезали путники, на окраинах стали находить невесть как появившихся там, давно усопших на топях покойников. А после появилась она. Первый раз её увидели в последний день сбора урожая, когда косили рожь. Среди золотого моря, без единого звука она появилась за спинами работяг. Высокая, белоснежная, с венком алых маков, переплетённых серебряными лентами, такими же, как волосы её, в платье струящимся, да лицом безобразная. Кожа рук была обугленной, длинные и острые когти с одного удара рвали грудь несчастных, а горящие жёлтым зрачки в зияющих чернотой глазницах обездвиживали. Она забирала по одному. Так, чтобы другие видели, как в пасти её острозубой и чёрной, исчезали по очереди внутренности жертвы. Она, не мигая, смотрела на обездвиженных, трясущихся от страха людей, поедая попавшего ей под руку. Паника волной захлестнула всех в одночасье. Каждый понимал — это неспроста. Уж если завелась какая нечисть, то не жди чуда. Женщины и дети запирались в домах, мужчины ходили в дозор. Но каждый день кто-то пропадал. Ей было неважно, где. Тихо, не оставляя следов, она ходила по улицам. Кто-то видел её длинные волосы за углом дома, другие находили лепестки алых маков на улицах, третьи видели огонь пустых глазниц и не могли понять: им причудилось, или выбрала их маковая невеста. Она забирала любого. Пошла ли какая хозяйка в курятник или за водой к колодцу, спал ли ребенок в колыбели или сидел на лавке возле дома. После, находили лишь кровь и останки, по которым нельзя было понять, что именно видит обезумевшая от горя мать или безутешный муж. Бывало, она не трогала люд простой, но зарилась на то, что сердцу дорого другому. У ребёнка был обожаемый кот? Она, не отводя своих бездонных глаз от несчастного, будто с удовольствием, на застывшем маской лице, не сдирая шкуры, заглатывала питомца. У старушки любимая бурёнка? Жить ей оставалось недолго. Собака, птица или кто иной живой. Даже у ещё не родивших женщин она отнимала детей. Проснувшись по утру, супруги обнаруживали кровь на постели да опавший живот. Ночную гостью никто не видел, никто ничего не слышал, несчастная мать ничего не чувствовала. Только алый мак, перевязанный атласным серебром, оставался лежать в ладони, словно свидетельство произошедшего. — Прав был старик! Прав был Торот! — Мара, одна из почтенных повитух, ударяя клюкой в пол, голосила на всю избу местного старосты. — Всё это Земовит со своей приживалкой. Не почтили богов, не получили благословения, родили во грехе, теперь всем нам наказание. — Замолчи, старая! Нет тут вины нашей. Старые боги на то и старые, все мы поклоняемся теперь другим, и только вы, старики, помните об их существовании. — Земовит в ярости сжимал кулаки, заслоняя широкой спиной Тимею и Хрода. — Эта тварь не от богов. — Торот сидел в углу, едва освещённым свечами. По обыкновению, в руках его была ароматная дымящаяся трубка. — Боги наказывают нас бедствиями, болезнями, неурожаем, плохой скотиной, отсутствием детей. Не в их забавах эта нечисть. — Если не кара божья за этих бесстыдников, то что тогда? — Мара не унималась, но Земовит знал, что это лишь повод. Она давно зуб на него точила и даже не за вину его, а за грехи матери. Но Земовит не винил мать за любовь. Единственный её грех - это страсть не в священном союзе. Отец его, Мировид, когда-то ходил в женихах у дочери старухи, да только встретилась на пути его Брэна, мать Земовита. Не сдержали они чувств и порывов, но и после Мировид не обидел, взял в жёны законные и прожил с ней всю жизнь. Только дочь Мары не выдержала. Не знал тогда Мировид, что брак договорённый был счастьем для неё, что любила она его давно. Утопла, несчастная, от боли разбитого сердца. — Неважно кто породил эту нечисть, важно другое, — Торот затянулся, выпуская сизый дымок, — когда я был юнцом, как ты, Земовит, встречал немало на своём пути. И маковая невеста была одной из тех диковинок. Тогда её звали просто — Мать. Она забирала детей годков до десяти. Ей была нужна их кровь и сердца. Видишь ли, есть у неё дитя. Оно такое же, как твоё: из плоти и крови, с румянцем на щеках и пухлыми ладошками. Ты никак не отличишь его от прочих, да только есть у дитя секрет, как и у Матери, впрочем. Понесла она не от кого-то, а в наказание. Нашла супружника себе, приворожила. От наказания избавиться можно, лишь родив дитя да вскормив его молоком своим, смешенным с кровью горячей. — О каком наказании ты говоришь? Эта тварь на глазах убивает, не прячет ничего! — толпа загудела, зашевелилась. Земовит чувствовал, как все взгляды обращаются к Тимее, и лишь свирепел сильнее. — Отняла она жизнь чужую, детскую. Из злости, зависти или мести — не важно. Только обращалась она к силам нечистым и не знает пока, что наказание не спадёт, когда выполнит она обещанное. — Торот не спешил. Будто в дрёме он курил трубку, о чём-то тяжело вздыхая, вспоминая что-то из лет минувших. — Что ты сказать мне хочешь, старик? — Земовит сделал шаг и люди заволновались. Он оскалился, как дикий зверь, готовый броситься в любой момент. — Не бойся, никто не тронет твоей Тимеи, а ты сделаешь так, как скажу. Земовит повиновался. Оставив жену и сына, он ушёл вместе со стариком. Несколько недель их не было. Блуждали они по лесам и топям, выискивая логово той твари, но безнадёжно. За это время Торот немало рассказал Земовиту, многому научил его и сделал подарок ценный. — Если встретишь кого-то ещё с месяцем, делённым надвое, на мече и падающими звёздами, то помни — он друг тебе, он брат твой. Все охотники меж собой братья, и ты им станешь. Как луна расти начнёт, я возьму с тебя клятву огнём и кровью. Научу тебя, всему, что помню, всему, что сам умел когда-то. Ты станешь моим продолжением, моей заменой, моим сыном. Торот сдержал своё слово и перед возвращением в селение окропил Земовита алой кровью, дал серебряный меч, и запястья его коснулось раскалённое клеймо — месяц, делённый надвое ветвью молодой. Несколько раз они нападали на след чудовища. Несколько раз им казалось, что они настигли его, но каждый раз исчезало оно на подходах к селению. Торот всё сильнее вздыхал и тревожился. Видать, в селении живёт эта тварь в облике человеческом. Вернувшись к своему дому, Земовит понял, что пропал. Вокруг столпился народ, но никто не решался войти. Говорили, всю ночь крики слышались там и стихли под утро лишь. Толкнув дверь, он вошёл в светлицу, прошёл очаг остывший, миновал обеденную и замер у лестницы. На каждой ступеньке был отпечаток маленькой ножки. Точь-в-точь, как у его годовалого сынишки. Сердце его упало, похолодел Земовит, задрожал. Каждый шаг давался ему с трудом. В спальне он нашёл груду мяса, некогда бывшую Тимеей. Перед ней расплылась огромная лужа крови, в которой было два нетронутых места — два отпечатка крохотных ножек, наследивших, потом и исчезнувших, словно растворившихся в воздухе. Крики его и стенания слышали все вокруг.***
Сжимая эфес меча, Земовит раскуривал трубку. Торот научил его, какая трава позволит ему видеть в ночи, какая узреть невидимое даже днём, какая даст силы. — Земовит… — голос был родным, таким знакомым, но знал он, что это только морок. Из мрака лесного на поляну заснеженную вышел юнец. Волосы его сияли камнями драгоценными, кожа была бела, как молоко, а аметистовый взгляд заставлял замереть. — Как долго ты искал меня, папа, — улыбка юнца ослепляла, как оскал хищника перед прыжком. — Я ждал тебя, пора возвращаться домой… В несколько прыжков он оказался подле Земовита, готового вогнать серебряный меч в сердце многоликой твари. Он не боялся черноты и только жалел, что не увидел жёлтый огонь.