Нечестивый союз

      Они просыпаются с рассветом, как обычно, переплетясь конечностями. Джон осторожно вытаскивает руку из-под Сантино, неприятно морщась от покалываний приходящего в норму кровотока. Сантино не делает ни малейшего движения, чтобы помочь ему: его глаза открыты, но он явно не здесь. Он пока не хочет быть в этом мире. Может быть, мечтает быть совсем не здесь. Может быть, считает часы до чтения завещания, часы до того момента, как хватка Джузеппе окончательно разожмется на их шеях. А может быть, он просто устал.       Джон слишком хорошо понимает его слабость.       Молча, он протягивает руку, запускает пальцы в его волосы. Рука все еще несколько онемевшая, болезненно покалывает, но от теплоты кожи Сантино ощущения медленно начинают возвращаться. Джон ведет сквозь спутанные пряди осторожно и медленно. Не тянет. Больше никакой боли, потому что ее и так слишком много вокруг. Он просто погружается в успокаивающие, ритмичные движения, поглаживая Сантино по волосам, пока тот вновь не прикрывает глаза, позволяя успокоить себя.       У них совсем мало времени, не так, как могло было бы быть в идеальном невозможном мире с обычными днями. Но даже этого было достаточно. Когда Сантино вновь открывает глаза, в них намного больше осмысленности. Он подносит руку к подбородку Джона, большим пальцем проходясь по отросшей, неряшливой бороде. А после — он просто встает, не говоря ни слова. Джон тоже поднимается, следует за ним, как и обычно, будто ничего и не было, будто не хотел убить его, будто не хотел, что Сантино убил его. Простыни остаются медленно остывать без них.       — Мне нужно кое с чем разобраться до обеда, — отрешенно начинает Сантино, одеваясь: он тщательно застегивает пуговицы, запонки, расправляет каждую несуществующую складку на ткани, но его волосы небрежно спутаны. Этого краткого контраста обычно достаточно, чтобы рано утром вызвать у Джона первую редкую улыбку. Но не сегодня. — Надеюсь, это не займет много времени.       — Ты же знаешь, что завещание читают в два, верно?       — Конечно, знаю, — выдыхает Сантино. — Но, боюсь, это не тот случай, когда встречу можно отложить.       Джон осторожно обдумывает его формулировку, пытаясь разобрать все по деталям. Результат ему совсем не нравится.       — Ты возьмешь охрану?       — Арес. Энрико. Пару машин.       — Хочешь, чтобы я поехал с тобой? — Джон предлагает это искренне, несмотря на сохраняющуюся между ними осторожность.       Сантино знает, что это так: он улыбается в ответ, берет в свои ладони ладонь Джона и касается губами костяшек пальцев.       — Нет. Не сегодня, — говорит он. — Но спасибо.       Сантино явно не хочет обсуждать эту встречу, с кем бы они ни была, а Джон — совершенно не умеет спрашивать. Его вопросы игнорируются. Около полудня он видит. как Сантино садится в машину с Арес, Энрико за рулем, и больше никого. Ни одной машины с людьми. Они уезжают, а Джон продолжает бороться с мыслью, что должен был последовать за ними.       Это всегда было плохим знаком — Сантино, избегающий его. Особенно, беря в учет нависшее над ними завещание.       Джон, словно вор, крадется по вилле. Территория и оружейная, затаившиеся под старыми оливковыми деревьями; дом снова наполняется семьей, друзьями, на этот раз без подарков в виде цветов и еды. Теперь они приходят послушать, что мог им оставить их патриарх. Не все достанется детям. Каждый получит частичку от его смерти.       В отсутствие брата Джианна принимает гостей. Она снова в черном, театрально торжественная, целует щеки и принимает объятия от гостей, Кассиан — мрачная тень у ее плеча. Она ловит взгляд Джона и удерживает его так долго, сколько требуется, чтобы ее маска соскользнула и сквозь нее проступило раздражение.       «Где он?» — одними губами проговаривает она.       Джон пожимает плечами. Он не знает. И как бы он ни подозревал, что Джианна хотела бы, чтобы он остался и поговорил с ней, но это больше не его работа. Он оставляет ее на беднягу Кассиана.       Судья слишком давно не показывается на глаза. Джон не помнит, чтобы видел ее после похорон; конечно, не на семейном совете накануне вечером, хотя обычно она не упускает возможности на нем поприсутствовать. Понаблюдать, как семья Д'Антонио уваживает мужа Сантино. Следит за ответами, смотрит, принят ли он. Хочет ли он этого. Прислушиваются ли к нему. Ее отсутствие говорит только о том, что она сейчас занята чем-то более важным, а у Джона заканчивается терпение к тайнам.       В воздухе царит тишина, словно нет всех этих людей, заполняющих дом. Предвкушение, страх, хотя, возможно, последнее гложет только его. Завещание вскоре доставят, а Джон еще не готов. Он даже представить себе не может, что будет делать, если Джианна займет это место. Что будет делать Сантино.       Он не знает, что будет делать, если Сантино получит место. Чем больше он думает об этом, тем больше его беспокойство захлестывает.       Трон за круглым столом и золотой ошейник для монстра, которого люди шепотом зовут Бабой Ягой. Каморра встанет на колени; после — Нью-Йорк. Может быть, и весь мир.       Сантино принесет гребаную атомную бомбу на поножовщину и будет сидеть сложа руки и наслаждаться зрелищем. И у него будет Джон, который поможет ему сделать это. Вероятно, таков был план с самого начала.       Но бежать уже слишком поздно. Впрочем, Джон все равно обдумывает эту идею, пока не оказывается на подъездной дорожке, глядя, как возвращается машина Сантино. Облегчение очень ненадолго пересиливает беспокойство; он ждет, пока Сантино вылезет из машины — живой и, для блага же Арес, невредимый.       — Джон, — окликает его Сантино. — Все еще здесь? Скучал?       Джон осторожно приближается. У него возникает ощущение, что что-то происходит, а его совершенно не хотят посвящать в это. Из засады на него никогда не выходило ничего хорошего.       — Ага. Как прошла встреча?       — Продуктивно, — говорит Сантино. — Как я и надеялся. Я планировал это в течение нескольких недель, но не был уверен, что смогу осуществить.       — Что ты сделал? — Дурные предчувствия терзают нервы Джона. — Сантино. Что?       Сантино подходит к задней двери машины.       — То, чем я могу гордиться.       И открывает ее.       Черное пятно вырывается наружу, разбрасывая гравий, и стремительно бежит по подъездной дорожке. Даже рефлексы Джона едва ли достаточно быстры, чтобы он мог подготовиться. Он нагибается, а затем собака ударяется головой прямо ему в живот.       — Какого?..       Отдышавшись, Джон опускается на одно колено. Он треплет уши и гладит мех, совершенно не в силах избежать нескольких очень влажных поцелуев в лицо. Но — никаких возражений. Он, к своему собственному удивлению, смеется.       — Хороший мальчик, — воркует он, поглаживая по холке. — Хороший. Ты можешь остановиться... а, ладно, да, хорошо. Не бери в голову.       Пес прыгает вокруг него, хвостом мотыляя по ногам, пока Джон не сдается перед неизбежностью судьбы и не позволяет лишить себя равновесия. Он садится обратно на гравий, когда пес прыгает на него, лая. Снова треплет по ушам, а затем пытается оттолкнуть, когда тот начинает вылизывать бороду.       Сантино отступает назад. Он выглядит слишком самодовольно и смотрит на них, валяющихся на земле, с теплотой, которую даже Джон редко удавалось поймать в его выражениях.       — Ну же, помоги мне, — умоляет Джон, держа собаку на разумном расстоянии. Пес остервенело лижет его руки.       — Нет, — мягко смеясь, говорит ему Сантино. — Как, по-твоему, я должен это сделать? Если бы ты дал ему имя, я мог бы позвать его. Но ты этого не сделал. Это твое наказание.       — Но как?.. Харон же сказал — ох, да-да, хорошо, хороший мальчик, все-все — потребуется еще по-крайней мере несколько недель. Какие-то проблемы с документами.       Сантино пожимает плечами.       — Я сделал несколько звонков. Убедил, что никаких проблем нет. Никто не возражал, когда я объяснил причины. — Несмотря на притворную дистанцию перед толпой народа, несомненно наблюдающей за ними, Сантино опускается на одно колено и свистит. Виляя хвостом, собака бросается к нему. Какое-то чувство самосохранения подсказывает ему не пытаться облизать лицо криминального авторитета. Пес сидит смирно, пока он гладит его по ушам.       — Ты должен открыть мне секрет, как тебе это удается, — просит Джон, садясь обратно на гравий, пока не утруждая себя отряхиванием.       — Нет, — качает головой Сантино. — Увидев великого тебя здесь, уложенного на лопатки одной маленькой собакой… это самая забавная вещь, которую я видел за последние месяцы. Ты не получишь от меня никакой помощи.       — Сочтемся.       Джон не может стереть улыбку с собственного лица, Сантино думает, что она странно ему подходит. Улыбка не исчезает, когда собака решает, что пренебрегает им, и возвращается, чтобы еще раз лизнуть любой кусочек кожи, до которого может дотянуться.       — Хороший мальчик, — повторяет он снова, разминая мех на спине. А потом смотрит на Сантино. — Спасибо.       Сантино встает, отряхивая колени.       — Это было не сложно. Я знаю, что... — он колеблется, подыскивая слова. — Сегодня может быть трудно, — находится он. — Это будет поворотный момент, к лучшему или к худшему. Определит всю мою оставшуюся жизнь, и я ничего не могу сделать, чтобы изменить это. У меня был шанс, пока был жив мой отец. Больше — нет.       Сейчас Джон хочет быть с ним нежным.       — Ты сделал все, что мог, — говорит он. — Ничего другого ты не мог сделать.       — Может быть, — кивает Сантино. Он наблюдает, как Джон гладит уши их собаки. — По крайней мере, это то, что я мог и хотел сделать. Одно хорошее воспоминание, чтобы, оглядываясь назад, не хотеть сдохнуть, если остаток дня будет кошмаром.       Твой отец был гребаным психопатом, думает Джон.       Не в первый раз, но он никогда раньше не позволял себе задерживаться на этом. И это никогда не казалось таким личным, как сейчас.       Зачем Джузеппе делал это? С тобой, с Джианной. Ради чего стоит доводить своих детей до такого?       — Я прикрою твою спину, — говорит он. Сила в его тоне поражает их обоих. — Каким бы ни был результат, я рядом. Я знаю, что это не так уж много...       — Нет, Джон, — тихо перебивает Сантино. Он протягивает руку, помогая Джону подняться на ноги. Между ними их собака, совершенно счастливая и совершенно ничего не понимающая. — Это имеет очень большое значение для меня. Если Джианна займет место, я... я не уверен, как отреагирую. Сегодня ты должен быть сильным ради нас обоих.       — Конечно.       Они стоят рядом, глядя друг на друга. Джон не решается протянуть руку; он не может быть уверен, что это то, что Сантино нужно от него прямо сейчас. Может быть, позже. А может, и нет. Может быть, достаточно просто стоять рядом с ним.       — Не целуй меня, — предостерегает Сантино. — От тебя несет псиной.       — Кто в этом виноват?       — Чей это пес?       — Кто его притащил? — парирует Джон. Он не целует Сантино. Просто обнимает его за плечи и подталкивает к дому, собака вьется у них между ног, как тень от них обоих.       Завещание прибывает без десяти два, его привозят на идеальном черном Мерседесе, в сопровождении небольшой армии. Судья материализуется из дома, чтобы встретить их на подъездной дорожке, получает тяжелый деревянный сундук от двух солдат в шлемах и бронежилетах. Раздаются приветствия; жесты, которые Джон слишком хорошо знает — молчаливые заверения в верности, вере в общее дело, служении. Охранники возвращаются в машину. Они уходят без дальнейших церемоний, ворота медленно закрываются за ними.       Ровно в два часа семья собирается в саду.       Сундук стоит на одном из кованых столов, на открытом воздухе под прямыми солнечными лучами полированное дерево блестит, замок такой же устрашающий, скрывающий тайны — не худшие из тех, что Джон когда-либо видел, и все же. Он на мгновение задумывается, а нужно ли вообще вскрывать этот замок. Символический конец жизни жестокого человека. Последний осколок разрушения среди стольких других.       А затем Джианна и Сантино подходят к сундуку и Судье. Неохотно каждый из них дает ей маленький металлический предмет.       Ключи.       По одному на каждого наследника. Иронично.       Судья прикладывает их обоих к замку, вскрывая механизмы, сложная операция даже без того, чтобы на нее смотрело так много глаз. Джон перестает смотреть через несколько секунд, когда становится ясно, что это безопасно. Вместо этого он наблюдает за толпой. Адвокаты, их много. Похоже, у каждого наследника есть своя команда. Семья и охрана — настороженность повсюду, затравленные взгляды и голод. Жажда. Жестокость. Ни одной улыбки не видно. Джианна нетерпеливо теребит свои бриллианты, о чем-то шепча на ухо Кассиану.       Сантино с мрачным видом возвращается к Джону.       — Не знал, что читать будет она, — бормочет он. — Хотя, логично, что Они так решили. Ее ранг достаточно высок, и, похоже, не было никакой необходимости посылать другого человека, когда она уже была здесь.       — Уж лучше она, чем кто-то из Них.       — Может быть, — медленно произносит Сантино после задумчивой паузы. Его глаза прикованы к коробке. — Или, может быть, для всех нас было бы лучше, если бы завещание было уничтожено непрочитанным.       — Не уверен, что хотел бы иметь дело с последствиями.       Джон наблюдает, как открывается последний замок, крышка коробки откидывается, открывая небольшую стопку бумаг, завернутых в черную ленту и запечатанных черным воском. Он стоит недостаточно близко, чтобы разглядеть детали, но понимает, что потирает большим пальцем свое обручальное кольцо с выгравированным гербом Д'Антонио. Судья легко ломает печать, позволяя ленте черной змеей скользнуть на траву. Достает бумаги. Толщина папки внушает, но только одна из этих страниц имеет значение. Только одна определит будущее.       — Dio mi aiuti, — выдыхает Сантино; в его голосе — паника. — Я не хочу быть здесь. Я бы все отдал, чтобы положить этому конец. Почему это просто не может закончиться?       Это не то место, чтобы открыто прикасаться к нему, привлекать внимание к моменту слабости на глазах у всей семьи. Но Джон с удивлением находит одну из своих рук лежащей на основании бедра мужа, где никто не заметит. Проводит пальцами по мягкой шерсти брюк Сантино. Сквозь толпу он видит, как ногти Джианны с силой впиваются в предплечье Кассиана. Джон с Кассианом встречаются взглядами. Беспокойство разделяют все. Никто не готов.       Судья откашливается и начинает читать на безупречном итальянском.       Она говорит им, монотонно читая, что это последняя воля и завещание Джузеппе Д'Антонио, что содержание засвидетельствовано шестью другими членами Правления Кланов, как это принято. Что пожелания документа священны и что ни одно из его завещаний никоим образом не может быть оспорено; копии будут предоставлены тем, кто пожелает их прочитать, но оригинал должен быть возвращен в хранилище Правления Кланов навечно.       А потом она переходит к главному — к трону. Голос Судьи говорит им, что он принадлежал семье Д'Антонио почти семьдесят лет, и что Джузеппе гордился тем, что хранил его большую часть своей жизни. Что теперь он оставляет это одному из своих детей.       Что он оставляет свое место самому сильному, самому хитрому, самому достойному. Ребенку, которого он имел честь вырастить.       Он оставил место Джианне.       Вздох разносится по толпе, как замедленная ударная волна с места взрыва бомбы. Тихое бормотание, никакого возмущения. Ничего удивительного. Просто звуки одобрения от людей, которые всегда знали старого синьора Д'Антонио, чей фаворитизм был вопиющим, и которые всегда знали его детей. Джианну, с ее терпением и тонкостью. Сантино, страстного до непредсказуемости.       Это правильный выбор. Джон никогда не скажет этого вслух, но только в этом он согласен со стариком. Джианна... это ее место.       Судья продолжает читать, в то время как Джон на короткое время встречается взглядом с наследницей, слегка кивая ей, чтобы дать ей понять, что он рад за нее, и не видеть реакции Сантино. Но, конечно, это еще не конец. Еще ничего не кончено. И при всех своих недостатках Джузеппе Д'Антонио всегда был способен на сюрпризы.       Всю Италию он оставил Сантино.       На мгновение Джон моргает, глядя на Судью и задаваясь вопросом, правильно ли он понял ее итальянский, который так явно превосходит его собственный. Но он слышит, как люди вокруг него повторяют каждое ее слово, пораженные, восхищенные. Внезапная вспышка неверия на лице Джианны — еще один кусочек головоломки, а об остальном Джон догадывается.       Итак, Сантино получает Каморру. Источник силы его семьи; дом, который он оставил позади. Не Нью-Йорк, который Джианна подомнет под себя, и не другие бастионы Совета, не крупнейшие города мира. Сантино получает регион на острие войны, раздробленный город, разрывающийся под натиском различных кланов, которые он оставил позади в своем бессмысленном стремлении произвести впечатление на отца, который никогда не любил его.       И пройдут годы (десятилетия, думает Джон, если нам действительно повезет не сдохнуть) борьбы, кровопролития, игр власти и постоянных испытаний, прежде чем он сможет по-настоящему назвать себя лордом Каморры. Кланы начнут действовать, если уже не начали. Ндрангета будет наступать на пятки, будоражить линии разлома. Другие альянсы, другие империи — все заметят слабость и оскалят зубы, как акулы, почуявшие кровь.       Сантино наследует беспорядок, о масштабах которого Джон может только начать догадываться, а Джон…       А Джон — его муж.       Он невидящим взглядом смотрит на Судью, которая теперь зачитывает оставшиеся посмертные поручения: безделушки, произведения искусства, воспоминания.       Интересно, насколько Сантино облажался. Зная их удачу, худшее еще даже не началось.       Толпа медленно, но верно оживает. Арес появляется, казалось бы, из ниоткуда, лед на ее лице мгновенно тает, когда она смотрит на Сантино. Джон прослеживает за ее взглядом. Он не видит опустошения, которого наполовину ожидает; ни страдания, ни ярости. Просто натянутая, сардоническая улыбка на лице Сантино, как будто он ничего иного не ожидал и совсем не был разочарован.       «Иди, — показывает Арес. Сантино, кажется, не замечает ее, но она говорит и не с ним. Сейчас он опасен. Отведи его куда-нибудь в другое место и успокой. Как всегда».       Джон кивает. Он обнимает Сантино за плечи, наклоняется и бормочет:       — Все кончено. Теперь мы можем идти. Никому не будет дела, если мы уйдем сейчас. Давай.       Это признак того, насколько хорошо Арес оценила ситуацию — Сантино не пытается протестовать или даже ответить. Он позволяет Джону протиснуться мимо двоюродных бабушек и дядей, двоюродных братьев и сестер, бабушек и дедушек, адвокатов и телохранителей в костюмах. Никто не обращает на них особого внимания; Судья просматривает отдельные завещания, и никто не хочет пропустить свое имя в посмертном списке желаний.       Никто не останавливает их. У задней двери в дом они встречают Франческу. Она стоит рядом со своей матерью, со сломанной рукой на перевязи, и улыбается.       — Хорошо, — говорит она с удовлетворением. — Это был хороший выбор.       Сантино слегка дергается. Джон, возможно, единственный, кто это замечает его реакцию.       — Да. Джианна может играть в дипломатию в Правлении Кланов. Ты нужен нам здесь. Каморра нуждается в тебе. — Она бросает взгляд на Джона. Это первый раз, когда она посмотрела на него прямо с тех пор, как он спас ее. — Вы оба, — говорит она. — Семья должна держаться вместе.       Она не могла выбрать худшего времени. Джон ищет подходящий мягкий ответ, но Сантино находится быстрее.       — Мы поговорим позже, — говорит он, улыбаясь. — Прошу меня извинить, я ненадолго отлучусь.       Он протискивается мимо нее на террасу, Джон и Арес следуют за ним.       Они поднимаются на второй этаж, в уютную гостиную с балконом, выходящим на другую сторону сада; с этой высоты вдалеке за периметром виден залив. Такой далекий. Ни единый порыв ветра не колышет воду, не поднимает волны.       Это более тихая часть дома. Более старая, украшения более традиционные. Одну стену украшает чудная мозаика: зеленая, серая и голубая. На одном из коричневых кожаных диванов, на шерстяном одеяле, развалилась собака и спит в лучах послеполуденного солнца. Пес открывает глаза, когда они входят, и лениво виляет хвостом.       Сантино полностью игнорирует происходящее вокруг него. Он выходит на балкон, прислоняется к перилам. Ясно, что он хочет побыть один.       «Позволь мне разобраться с этим», — показывает Джон Арес. Он ни в малейшей степени не чувствует уверенности в себе, но какая-то часть его наслаждается ее нерешительностью.       «Ты думаешь, что знаешь, что делаешь?»       «Да».       «Да нихрена ты не знаешь».       Джон резко опускает руки, обрывая разговор. Он останавливается на пути к Сантино, чтобы нежно погладить собаку. Пес снова опускает голову на лапы, явно удовлетворенный вниманием и совершенно не осведомленый о том, что только что произошло. Он просто доволен своим пятном солнечного света.       Выйдя на балкон, Джон останавливается рядом с Сантино.       Он ничего не говорит. Как он может, когда лучше, чем кто-либо другой, знает, каково это — быть человеком, который потерял все? В мире нет такой банальности, которая заполнила бы дыру. Ему нечего сказать. Джон прислоняется к балкону, склоняет голову и ждет.       — К черту. Я знал, что все будет именно так, — говорит Сантино. Ни в его голосе, ни в выражении лица ничего нет. Он говорит так, словно сейчас не совсем в себе. Словно где-то в другом месте. — Джианна и я, мы оба знали. Это никогда не было тайной: она была старше, она была любимицей нашего отца, а я... просто существовал. Как ты это всегда называл? Запасной наследник? Вот уж точно. Когда я впервые это услышал, смеялся. А теперь смеется она.       Джон не прикасается к нему.       — Ты бы убил ее ради меня? — внезапно спрашивает Сантино тем же пустым тоном.       Джон закрывает глаза. Он хотел бы, чтобы это было не то, чего он ожидал; хотел бы, чтобы это было чем-то близким к шоку, а не просьбой, которую он на одну половину ожидал, а на другую — боялся годами.       — Насколько я помню, у меня есть выбор.       — Значит, ты отказываешься. Конечно. Она всегда тебе нравилась. Даже тебя она забрала у меня...       — Я не думаю, что сейчас подходящее время говорить об этом.       — Нет? — переспрашивает Сантино. — Ты бы предпочел подождать ее коронации? Или уже после того, как она займет трон? Как ты думаешь, когда будет подходящее время, Джон?       — Если ты хочешь ее смерти, не будь трусом — сделай это сам.       — Она моя сестра. Я никогда не смог бы убить ее.       — Она и моя сестра, — тихо и твердо говорит Джон. — Я женат на ее брате, мы семья. Эту связь я не собираюсь разрывать. — Он поворачивается, чтобы посмотреть на Сантино. — И я прошу тебя уважать это.       Челюсть Сантино сжимается. На мгновение что-то действительно мерзкое мелькает на его лице. Что-то холодное и нечеловеческое, все худшие части его души сливаются в выражение, которое Джон больше никогда не хотел бы видеть. Ему не нужно ничего говорить; он знает, что сейчас Сантино думает о векселе. Что бы это могло ему дать. Чего это может ему стоить.       Джон не из тех, кто молит о пощаде. Слишком много гордости. Слишком хорошо справляется со своей работой, чтобы оказаться в ситуациях, когда это может понадобиться. Но ничто из этого не спасет его от ярости Сантино, и теперь он готовится умолять, как бы бесполезно это ни было. Не делай этого. Пожалуйста. Не ломай то, что мы пытаемся построить.       А потом Сантино отворачивается, снова смотрит на балкон и небо.       — Нет, — выдыхает он. — Ты не сделаешь этого, а я дал тебе слово. Нет.       Кажется, что с плеч Джона падает невыносимый груз. Память и разум возвращаются на свое место.       — …Я не могу дать тебе вексель, — говорит он пять лет назад в отчаянии. — Я пытаюсь выбраться отсюда навсегда. Я не могу вернуться. Ни за что. Даже для тебя — я не сделаю этого.       Сантино улыбается. В его руках металлический диск, все еще чистый, без единой капли крови.       — Я знаю, Джон, — говорит он. — Но есть обычаи. Правила. Я не могу помочь тебе просто так. А вот это — то, как мы заставим систему работать. Поверь, я никогда не призову тебя, пока ты не появишься. Так же, как я верю в то, что ты никогда не вернешься. Вот как мы освободим тебя. Это подарок. И я даю тебе слово: не возвращайся, и ты никогда больше обо мне не услышишь. Я клянусь в этом своей честью и всем, что мы когда-либо значили друг для друга.       Есть очень мало людей, которым Джон доверяет, кто будет держать свое слово до последней буквы. Но он ни на секунду не сомневается в Сантино…       — Спасибо, — говорит он здесь и сейчас, все еще согретый прошлым. — За то, что ты тот человек, которого я помню.       Сантино пожимает плечами и не двигается, когда Джон кладет руку ему на плечо.       — Тот человек теперь совсем ничтожен. Ты выбрал не ту сторону. Надо было тебе жениться на Джианне.       Джон тянет Сантино за плечо, пока тот не поворачивается.       — Я не жалею о том, что женился на тебе, — говорит он. — Когда я решил уйти, я пошел к тебе. Ни к Джианне. Ни к Уинстону, ни к Маркусу. К тебе. Ты никогда не был ничтожеством. И теперь ты свободен.       — Неужели?       — Конечно, — говорит Джон. — Твой отец сказал свое последнее слово. С ним покончено, Сантино. Все кончено. Это и есть свобода.       — Или проигрыш, — парирует Сантино. — Я не горжусь своим поражением, Джон. Никакого утешения. Ты называешь это свободой, но прутья моей клетки стали ближе, чем когда-либо, и теперь я едва могу дышать. Нет, это не свобода. — Он бросает взгляд через плечо Джона обратно в гостиную, где у двери стоит Арес. Ее руки сложены на талии, татуировки открывают хороший вид на всю историю ее жизни.       — Ты могла бы это сделать? — спрашивает ее Сантино. — Убьешь мою сестру? Принесешь мне ее корону? Ты бы сделала это для меня?       Арес наклоняет голову. Она ни на миг не задумывается.       «Конечно, — показывает она. — Это приказ?»       Сантино обдумывает это. Джон делает вдох, задерживая слова, которые он хотел бы сказать, но ни одно из них не улучшит ситуацию. Он видел Арес на охоте. Она хороша; упрямая, безжалостная, преданная, как все лучшие убийцы. Она очень хороша. Она должна быть такой, если ее босс — принц Каморры.       Но Кассиан — о, он совсем другое чудовище; Джон знает только одного человека, который когда-либо убивал его. И этот человек больше не продается. Это человек — он сам.       — Нет, — наконец говорит Сантино. — По крайней мере, пока нет. Слишком много неизвестных, и я бы не стал настраивать тебя против всех охранников Джанны. Нам нужно было бы очень тщательно все спланировать. Сейчас мы ничего не будем делать. Но если представится случай, я запомню это предложение.       Арес улыбается.       «Я помню, что такое верность. В отличие от него».       Ее взгляд на Джона острый, насмешливый.       Это жжет сильнее, чем следовало бы. Ему хочется наброситься на нее, спросить прямо в лицо, какого хрена, по ее мнению, он здесь делает, — стоит рядом с Сантино, пытаясь отговорить его от такого саморазрушения, которое Джон хорошо помнит. Пытается остановить его от разрушения собственной жизни. Пытается, как собака поводырь, вывести его из личного Ада.       Это своего рода преданность, которую она не признает. Но нечестно винить ее за это; она никогда этого не поймет. Она никогда не находила причины хотеть уйти или надежды на то, что она может быть чем-то большим, чем преданный солдат. Ее преданность написана кровью. Как и Джона, когда-то давно. Прошли годы, прежде чем он понял, что эта верность может принимать другие формы.       — Ты ничего не выиграешь с убийства Джианны, — говорит он, ненавидя чувство того, что ему нужно бороться за внимание Сантино, чувство, когда он осторожно вытаскивает заряженный пистолет из рук человека, в котором кипит желание его использовать. — Правление Кланов узнает. Они убьют ее, — он кивает на Арес, — а потом казнят тебя. Передадут твое место Контини или кому-нибудь другому.       — Я же сказал, что мне нужно будет тщательно все спланировать, — отмахивается Сантино. Но он, кажется, принимает аргумент Джона во внимание; он коротко кивает Арес, отпуская ее. Поворачивается обратно к балкону, опершись обеими руками о перила.       — На это уйдут годы, — бормочет он. — И я должен казаться невиновным. Если они поверят, что я отказался от места в пользу другой жизни... есть шанс. И когда они спросят меня, убил ли я ее, я скажу им, что не мог этого сделать. Потому что я был здесь, в Неаполе, в Италии, как и хотел наш отец. Доволен своей работой, восстановлением Каморры и честью моей семьи. Доволен своим браком.       — Удачи тебе с этим.       — Удача мне не нужна, — говорит Сантино. — Последнее у меня уже есть. Да, я знаю, — говорит он, когда Джон издает недоверчивый звук. — Похоже, что это не всегда будет так. Я просил тебя об одолжении, а ты мне отказал. Никто другой не посмел бы. Но ты требуешь моего уважения. Ты требуешь, чтобы я сдержал свое обещание, как человек чести. Когда мне хуже всего, ты делаешь меня лучше, делаешь мир вокруг меня лучше. А потом как-то ты говоришь, что не жалеешь меня. Если это не счастливый брак, то другого мне не нужно.       Джон думает об этом. Он старается не вспоминать свои пять золотых лет, время, проведенное в блаженном покое, но не может непроизвольно начиная сравнивать; это не одно и то же и никогда не будет. Он думает, что сравнивать нет смысла. То, чего он раньше хотел. То, во что он никогда не верил, то, чем обладать он даже не надеялся. Теперь все то существует на самом деле.       Этот человек, которым Джон вновь стал, был бы очень счастлив там, где он сейчас находится. Связан с Сантино, но освобожден обещанием.       Не оружие.       Со временем, может быть, уже и не монстр...       У него есть время. Если Сантино планирует на годы вперед, это дает ему время все изменить. Джон никогда не был из тех, кто смотрит на вещи в долгосрочной перспективе; он старается не выходить за рамки следующей миссии, каждая из которых имеет хорошие шансы стать для него последней. Он к этому совершенно не готов. Но он научится. Ему придется это сделать.        — Давай просто переживем коронацию, — просит он. — И Судью. Если мы оба все еще будем живы после этого...       — Остальное будет легко, — соглашается Сантино. — Ты прав. Сейчас настало время для выживания, и я не должен заглядывать слишком далеко; я не могу позволить себе потерять концентрацию.       Он отходит от перил, поправляет галстук и воротник, делает несколько глубоких вдохов, пока страдание не начинает исчезать с его лица. Сантино прячется за нейтральным взглядом, который может означать все, что угодно. Он носит его, как Джон носит черное; как человек, выходящий на поле боя.       Джон чувствует прилив странного чувства — уже не жалость, но все равно режет.       Тебе нужен перерыв, думает он. Время отдохнуть. Ты несешь слишком большой груз; кто-то должен заставить тебя отложить его на некоторое время. Это поможет. Я обещаю, это поможет.       Он не может дать Сантино такого прозрения. Выход на покой здесь не вариант.       Но должен быть способ показать ему, что он может жить без постоянной тени боли. Без бесконечной войны против Джианны. Должно быть что-то, что Джон может дать ему, кроме смерти.       — Возвращаемся на место преступления, — шутит Сантино. — Мне нужно поздравить свою сестру; я думаю, что могу звучать почти убедительно. Но некоторое разочарование, для ее услады, не помешает.       Джон вздыхает.       — Я с тобой, — говорит он.       — Я знаю, — кивает ему Сантино. — Это и причина, по которой я могу спуститься туда. Ты всегда напоминаешь мне о том, кто я есть. Останься со мной, Джон. Ты нужен мне здесь.       — Конечно, — говорит Джон. Он обнимает Сантино за плечи, с облегчением обнаруживая, что его не отталкивают. Арес свирепо смотрит на них, но Джон ее игнорирует. На диване собака наблюдает за ними, мягко виляя хвостом.       Они выходят на улицу, чтобы поздравить Джианну.