Нечестивый союз

      — Хороший день, — говорит Кассиан, глядя на безоблачное небо. — Дождь на похоронах ужасен.       — Шел дождь... — Джон не заканчивает фразу. Он даже не уверен, почему вдруг решил поддержать беседу.       Кассиан, облокотившись на перила балкона по левую руку, бросает на него жалостливый взгляд.       — Мне жаль, — тихо говорит он. — У Джузеппе тоже. Джианна почти растаяла. Сказала, что это все макияж, но... Но это было не так.       — Они уже поднаторели в организации похорон.       Кассиан усмехается и пожимает плечами:       — Пожалуй. Четвертые в этом году.       — Я не знал. И все родня?       — Да. Такими темпами закончатся родственники, которых можно похоронить.       В саду внизу люди готовятся отправляться в церковь. Прощающиеся, знакомые, соседи, люди Каморры, букеты цветов, вереницы прощальных подарков, горы еды. Каждого пришедшего и каждое подношение проверила охрана, Джон мрачно стоял позади них. Обычай их мира гласит: нападать на похороны — табу. Но Джон никогда не верил в это. Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть, а учитывая нынешнее положение Каморры — особенно. Несколько оскорбленных достоинств — небольшая цена за предотвращение катастрофы.       Франческа стоит внизу со своими родителями и родителями Марко, ее рука в гипсе, швы стягивают кожу на лице. По ее просьбе все собираются в доме Сантино вместо ее собственной виллы в другой части города. Внезапно она оборачивается, бросает взгляд на Джона и кивает ему.       — Она пожелала, чтобы поминки были здесь, — говорит Кассиан.       — Думаю, она просто не хочет потом мыть всю гору посуды.       Кассиан хмуро усмехается в ответ и качает головой:       — По иронии единственное место, где она чувствует себя в безопасности — это твой дом.       Джон почти не разговаривал с Франческой с того момента, как привез ее сюда, если не считать стандартных соболезнований.       — Никто не должен чувствовать себя в безопасности рядом со мной.       — Ты сжег склад и убил тех подонков, ты вернул ее домой живой.       — Я не знал, что она была там.       — А если бы знал, — настаивает Кассиан, — то был бы там еще быстрее. Ты поступил правильно, Джон. Попробуй насладиться этим. Кому-то вроде нас такой шанс выпадает не слишком часто.       Сантино и Джианна лавируют в толпе, изображают любезных хозяев. И все хорошо, пока им не нужно взаимодействовать. Джианна не простит Сантино за то, что он так подрезал ее в этой ситуации с Контини, да еще и вышел героем, спасшим свою кузину. А еще она, конечно, припомнит это Джону.       Кассиан кажется единственным, кто понимает, что особого выбора у него не было. Он больше не смотрит на Джона волком и не перепроверяет оружие в кобуре или нож в заплатке рукава каждый раз, как видит его. Наверное, это связано с тем, что Джон спас члена семьи. Будто в глазах Кассиана это делает его меньшей угрозой для Джианны и доказывает его преданность семье. Будто это делает его частью одного целого.       Сантино — совсем другая история. За эти четыре дня, прошедшие с момента нападения, они говорили только на публике. Этого было достаточно, чтобы Судья не дышала им в спины, но наедине сказать ему Джону было нечего, и вскоре Сантино оставил попытки поговорить с ним.       Но хуже всего было то, что они все еще делили одну спальню, одну постель. В пространстве запертой комнаты тишина становилась пыткой. Они засыпали спиной друг другу, чтобы проснуться переплетенными всеми конечностями, а после — уже по привычке избегать зрительного контакта.       Кассиан вздыхает.       — Процессия уезжает через двадцать минут. Арес поедет вперед. Я должен еще раз взглянуть на машины и обойти периметр.       — И ты думаешь, что это я параноик.       — Я думаю, что вся чертова мафия сейчас охотится за нами. — Он переводит взгляд на толпу и мгновенно вычленяет оттуда Джианну в черном строгом платье. — Когда у льва течет кровь, гиены начинают наблюдать очень внимательно.       — Да уж, — устало выдыхает Джон. — Я иду с Сантино. Дай мне знать, если тебе понадобится помощь.       — И не мечтай, — смеется Кассиан. — Я знаю, как тебе нравится быть в центре семейных мероприятий.       Джон смотрит ему в след, благодарный за то, что тот пытается наладить отношения. Это займет некоторое время. Но все в порядке. Джону и самому нужно время. В конце концов, у них есть шанс.       Он тоже спускается с балкона и возвращается вовнутрь. Просто осматривает дом без особой цели, но вскоре ему придется присоединиться к процессии, снова призраком маячить за плечом Сантино и пытаться избежать взглядов и разговоров. Слухи уже поползли. Франческа заговорила. С каждым последующим человеком, который из уст в уста передает историю на складе, к числу убитых добавляется еще несколько тел. Неожиданно приятно, что никто пока не решил, что он сделал это с помощью листа бумаги или скрепки, или еще какой канцелярии.       Джон бы пропустил похороны, если бы мог. Слишком рано. Слишком свежи воспоминания о дождливом дне несколько месяцев назад.       В доме никого нет, даже персонала — все глазеют и греют уши на улице. Джон направляется на кухню, надеясь обойти толпу и присоединиться к Кассиану у заднего выхода или переговорить со службой охраны у ворот — или сделать что угодно, что поможет отвлечься.       Он толкает дверь в кухню и заходит прежде, чем успевает остановиться. Сантино, оперевшись на стойку, смотрит прямо на него.       — Джон, — любезным тоном здоровается он. — Я знал, что ты пойдешь этим путем.       Сюрреалистичная обстановка для засады. Каждая плоская поверхность здесь заставлена завернутыми подносами с едой, подношениями, цветами — всеми знаками внимания и соболезнований небезразличных людей, которые понимают важность того, чтобы сегодня королевская семья не чувствовала себя одиноко в своем горе. На кухне пахнет кофе, свежей выпечкой и уютом. Джон слышит голоса гостей снаружи. Здесь им не уединиться.       — Просто стараюсь держаться в стороне.       — Я так и понял, — кивает Сантино, не сводя с него глаз. — Ты не выносишь толпу. Но не беспокойся, никто не будет к тебе лезть на церемонии. И если захочешь потом исчезнуть, я найду, что сказать.       — Ценю твое понимание.       — Разумеется, многие будут разочарованы. Все здесь уже слышали о том, что случилось на складе. Они хотят поблагодарить тебя.       Они хотят посмотреть. Сказать, что пожали руку тому самому Джону Уику и что он казался совершенно безобидным. Просто мужчина, одетый в траур. Ничего такого.       — Я не зверушка семейного зоопарка, — говорит Джон. — Ты работаешь с толпой, я забочусь о том, чтобы ты это пережил.       Джон понимает, что теряет свою невозмутимость намного стремительнее, чем рассчитывал, и ему слишком сложно вновь взять себя под контроль. Ярость затопляет разум. В комнате никого кроме них, и необходимость разыгрывать спектакль счастливого брака перед аудиторией из двух человек кажется полной абсурда насмешкой.       Учтивая улыбка стекает с лица Сантино. Он выглядит едва ли не оскорбленным.       — Я не хотел этого, Джон. Если бы у меня был другой выбор или хоть немного больше времени — но его не было. Мои ресурсы были ограничены.       О, да. Они собираются поговорить здесь. За десять минут до отъезда на похороны, с сотнями людей в саду, с катафалком у входа и блоком кухонных ножей у локтя Джона. Конечно. Самое время поговорить, Сантино.       — Я вижу, откуда это недопонимание между нами, — говорит Джон. — Ты смотришь на меня и видишь ресурс. А я-то думал, что я твой муж.       — Джон, позволь мне сказать...       — Нет.       Сантино испуганно отстраняется.       — Хорошо, — сухо говорит он и скрещивает на груди руки. — Тогда говори ты. Скажи мне, в чем проблема.       — Мы и месяца не женаты, а ты уже послал меня выполнять свои приказы.       — Это была чрезвычайная ситуация.       — Это Каморра. Здесь все ситуации чрезвычайные, — рычит Джон. — И всегда будут. Единственное, что меняется — это то, как ты справляешься с ними. Ты думаешь, я бы не предложил тебе помощь? Если бы ты остановился хоть на мгновение и подумал, выслушал меня, мы бы нашли решение. Вместе. Но нет — ты отдал мне приказ и велел уйти.       Его голос повышается. Он заставляет себя замолчать, поглядывая на двери, опасаясь щелчка авторучки. Шелеста записной книжки. Сантино, кажется, тоже это понимает. Он подходит, чтобы встать рядом с Джоном у стойки, его руки поднимаются и осторожно касаются узла черного галстука Джона.       — Значит, тебе нужно больше такта? — тихо переспрашивает он. Его голос холоден, и Джон не обманывается нежными прикосновениями. — Если бы я попросил тебя пойти на тот склад, а не приказал, это бы решило проблему?       — Ты даже не видишь, что дело не в этом.       — Нет, — соглашается Сантино. — Не вижу. Мы победили, Джон. Если бы не ты, моя кузина была бы мертва. Если бы не мое решение, ты бы не спас ее. Ты не пострадал, и мы оставили крайне четкое предупреждение остальным кланам, что больше милосердия не будет. Мы победили. Я не буду извиняться. Я не сделал ничего плохого.       Джон медленно выдыхает. Руки Сантино задерживаются на воротнике его рубашки, и Джон мягко касается его запястий.       — Знаешь, что меня пугает? — тихо спрашивает он. Они так близко друг к другу, и любой, кто войдет, решит, что прервал личный момент между ними. Просто два супруга, поддерживающие друг друга в трудную минуту. Ложь без лжи. — Я пришел к тебе, волнуясь за тебя, готовый предложить свою помощь. Но знаешь, кого я увидел вместо тебя? — Джон наклоняется ближе, касаясь губами уха Сантино. — Твоего отца, — медленно и честно произносит он, не оставляя ни малейших сомнений в том, что именно сказал.       Он чувствует, как Сантино замирает под его руками, и отстраняется. Все еще нежен, абсолютно безупречен, влюблен для любого, кто мог бы видеть его.       — Вот, кем ты был тогда, — заканчивает Джон, глядя на застывшее восковой маской лицо напротив. — И, возможно, у тебя будет время подумать об этом... до следующей чрезвычайной ситуации.       Он оставляет мужа одного на кухне и идет разыскивать Кассиана.       Лучшее, что можно сказать о похоронах, — это то, что они в конце концов заканчиваются.       Дорога до церкви сущая пытка. Сантино не может даже взглянуть на него.       Они сидят на мессе в мрачном молчании, ни разу не прикоснувшись друг к другу. Церковь большая и холодная. Джон предпочел бы отключиться, но застрял в петле паранойи, снова и снова перепроверяя выходы, окидывая взглядом гостей и сожалея, что ему приходится сидеть так далеко впереди на скамьях. Он должен довериться Кассиану и Арес. Это дается нелегко, хотя он знает, что они профессионалы.       Он не понимает большей части того, что слышит. Его итальянский возвращается в память слишком медленно, а половина речей произносится на диалекте, которому Сантино всегда отказывался его учить. И слов так много. Так много боли. Ушел всеми любимый человек, кто-то, у кого было много друзей, кто-то хороший. Это странная, трудная к принятию ситуация — сидеть в первом ряду на его похоронах, ловить обрывки соболезнований тут и там, чувствовать себя не в своей тарелке. Чувствовать себя потерянным. Беспомощным, бесполезным.       Похороны Хелен в этом смысле были проще.       Организация, списки всего, о чем нужно позаботиться в первую очередь, во вторую, в третью. Обязательства, ритуалы, лицо, которое он показал ее друзьям. Тот Джон — лицо, которое всегда видела Хелен. Тот Джон — мужчина. Не монстр.       Сидя на передней скамье на похоронах незнакомца, Джон остро ощущает каждый взгляд, который скользит по его лопаткам, затылку, рукам на коленях. Священник крестится, когда Джон переступает порог. Судья, молчаливо сидящая на своем месте в задней части церкви, на мгновение прячет блокнот, хотя ее глаза безустанно блуждают и подмечают каждую мелочь. Приглушенные рыдания Франчески. Застывшее молчание Джианны. Каждый человек под этой крышей знает его таким, каким он был раньше, а не тем, кем он себя сделал за пять лет. Все они смотрят на него и видят Джона Уика.       Ему здесь не место.       Сантино почтительно склоняет голову, хотя, сидя так близко к нему, Джон видит его ярость. Она тлеет — пока что сдерживаемое пламя, но рано или поздно каждый, кто окажется рядом, почувствует этот опаляющий жар. Джон отрешенно думает, что, возможно, ему стоит остерегаться этого. Что он, возможно, действительно заслуживает ожоги, которые останутся после, за то, что сказал. Всегда есть неприкасаемые темы.       Он пропускает процессию к могиле. Может быть, не стоило, но ему уже все равно. Он зол на все, что движется, и зол на себя за то, что не может игнорировать эту злость. За то, что так невероятно низко пал, за то, что преступил так далеко за грань. Но больше всего — за то, что потерял контроль.       Ему не следовало этого говорить. Каким бы разъяренным, каким бы беспомощным он себя ни чувствовал, он зашел слишком далеко. Чувство вины почти так же сильно, как и ярость.       — Иди с семьей, — говорит он Кассиану, когда люди начинают направляться к могиле. — Периметр на мне.       Кассиан вскидывает брови.       — Уверен?       — Да. Джианна выглядит не слишком хорошо. Ей нужно, чтобы кто-то прикрывал спину.       Ложь дается легко, но у Кассиана нет причин сомневаться в его словах. Да и едва ли это ложь — никто в семье не выглядит счастливым. Все они подсчитывают количество похорон, на которых были в последнее время. Интересно, кто будет следующим? Джон незамеченным добирается до окраины кладбища.       Оно больше, чем то, на котором он похоронил Хелен, но в кладбищах есть что-то одинаковое, что-то, что не позволяет отличить одно от другого, что-то, что заставляет его нервничать. Джон останавливается на окраине, в тени деревьев, прогоняя воспоминания. Он хочет забыть о ее похоронах. Очень хочет, чтобы этого никогда не случалось, но если бы это действительно, в реальности оказалось так — то не было бы тех пяти лет без боли и сожалений, пяти лет рая в кредит. Сейчас все, что ему оставалось, — навсегда оставить идею поиска покоя. Навсегда прекратить мечтать даже об одном дне, когда бы боль покинула его.       Ступая между надгробиями, со спины подходит женщина. Седые волосы собраны сзади в строгий пучок, ее черная одежда безупречна. Блокнот в руке. Джон даже не пытается скрыть раздраженный вздох.       — Серьезно? — спрашивает он. Но скорее устало, чем зло.       Он и не пытается уйти или игнорировать ее, пока она подходит и останавливается рядом. Ее присутствие не утешает. В ней нет ничего утешительного. И все же это отвлекает от одиночества и мыслей.       — Я думала, вы будете со всеми, — замечает она. — Но вот вы здесь.       — Похороны все еще щекотливая тема.       — Конечно. Ваша жена умерла совсем недавно. Вы скучаете по ней?       Джон просто смотрит на нее. Он не удостаивает вопрос ничем, кроме пристального взгляда, пока, в конце концов, Судья не отводит взгляд. Впервые на его памяти. Джон засчитывает себе маленькую победу.       — Я бы сказала, что вы и ваш муж сегодня не выглядите особенно счастливыми, — снова пробует завязать разговор она, — но это кажется немного бессмысленным. Учитывая обстоятельства. Четверные похороны Д'Антонио за год, не так ли? Каморра истекает кровью.       — Завещание будет оглашено завтра.       — Да, — кивает Судья и тоже переводит взгляд на черное пятно толпы вдалеке. — Это, должно быть, обнадеживает вас. Мистер Уик, я хотела бы сказать вам, что я вижу прямо сейчас. А после, если позволите, у меня есть вопрос. — Она дожидается, пока Джон пожмет плечами, прежде чем продолжить. — Вы оплакиваете свою жену, свою с таким трудом трудом заработанную пенсию. Это было очевидно в тот день, когда я встретила вас — это очевидно и прямо сейчас. И вот теперь вы здесь, избегаете необходимости заходить на кладбище, вероятно, потому что это причиняет огромную боль.       Джон делает глубокий вдох. Медленный, ровный, позволяя спокойствию проникнуть внутрь. Он не отвечает, но и это был не вопрос. Ему не нужно отвечать.       Судья внимательно наблюдает за малейшими изменениями на его лице.       — Почему вы женились на нем? — спрашивает она. — Скажите мне правду. Потому что все, что я вижу, глядя на вас — это человека, страдающего от боли. Человека, который может годами страдать от поистине ужасной потери, к которой он никоим образом не был готов. Человека, который просто не хочет справляться. Совсем не того мужчину, который готов вновь вступить в другие, настолько серьезные отношения.       — Сейчас... действительно не самое подходящее время.       — Почему нет? — возражает она. — Вы женаты всего три недели. И что, действительно не можете назвать ни одной причины, почему любите своего мужа?       Джон отворачивается от нее. Вдалеке, над серыми прямоугольниками могильных плит он видит движение похоронной процессии, темные цвета и печальные взгляды — семья, которой он принадлежит. Он хотел бы вызвать в себе ненависть к ним. Обиду за то, что они заставляют его делать, и за то, каким человеком они его делают. Он хотел бы выделить Сантино из толпы и возненавидеть его так же, как возненавидел бы любого другого, кто посмеет надень на него ошейник и отправить, как натравленного цепного пса, на охоту.       Но он с самого начала знал, что все этим и закончится. Ценой его жизни была свобода. Он заплатил. Зачем винить кого-то, кроме самого себя?       Он всегда знал, что за человек Сантино. Он знал — и все же выбрал его. Не мог иначе.       — Я не начинал новые отношения, — наконец говорит он. — Это скорее похоже на... возвращение к тем, которые уже существовали. Он был здесь, когда я хотел уйти. И когда меня затянуло обратно, он ждал меня, будто я никуда и не уходил.       — Итак, это благодарность.       — Вам известно, что он появился в моем доме в разгар перестрелки? — спрашивает Джон. Он не знает, к чему клонит со своей историей. Просто это внезапно приходит на ум. — Я думал, он пришел, чтобы убить меня. — Невольно вырывается смешок, смазанный воспоминаниями. Тогда это не казалось таким смешным.       — Предполагаю, это было не так.       — Нет. Но поверить в это было... сложно. Даже спустя пять лет. И увидеть его снова, буквально вынудить его предложить мне убежище, несмотря на риск, это было так... так... — Джон делает паузу. Он помнит. Слишком много всего. Слишком легко утонуть в этих воспоминаниях...       ...Чуть больше пяти лет назад, когда его невыполнимая миссия выполнена, тела все еще теплые, мягко растекаются лужами крови там, где он их оставляет. Все они выманены из убежищ и крепостей сообщениями от Сантино; каждый получил предложение, столь желанную сделку, что отказаться у алчных умов не было и возможности. Сантино подготовил их, будто расставленные мишени для Джона, слишком легко — и все заканчивается на рассвете. На нем едва ли пара царапин. В тени дверного проема стоит Сантино. Ждет его. Смотрит на него, не на тела. Джон режет большой палец и оставляет истекающую кровью отметку, которую, как он искренне верит, никогда не используют. Отпускать больно, их пальцы соприкасаются. Они смотрят друг на друга слишком долго, а затем одновременно подаются вперед, целуясь до тех пор, пока последние ночные тени не становятся достаточно темными, чтобы скрыть то, что они делают после, от самих себя. И вот так Джон становится свободным...       ...Двадцать пять лет назад амбиции Вигго в Нью-Йорке начали сближать его с несколькими более влиятельными организациями. Он припрятывал туз в рукаве на каждой встрече; показывал, демонстрировал, хвастался Бабой Ягой — человеком, что каждый день ходит рука об руку со смертью и ненавидит, как на него смотрят люди. Тогда Джон впервые встречается с Сантино — смешно, но, конечно, в художественной галерее, на какой-то особенной выставке, куратором которой был его отец. Джузеппе проводит для Вигго частную экскурсию. Джон считает и осматривает выходы, охрану, угрозы, а затем — снова смотрит в бледные глаза молодого человека, почти мальчика. В ту первую встречу они не говорят друг другу ни слова. Но они смотрят...       ...Через три года после этого он впервые трахнул Сантино. Это было так дико и беспринципно, что почти не верилось, что происходит на самом деле, а не в фантазиях или снах. Синякам требуется месяц, чтобы зажить. Они набрасываются друг на друга, как хищники, сорвавшиеся с поводка, а потом Сантино засыпает у него на груди. Джон часами неподвижно лежит под ним. Едва осмеливается дышать. Никто никогда прежде не засыпал рядом с Бабой Ягой. Джон не может этого понять...       ...Еще через год Сантино проводит больше ночей в его постели, чем в своей собственной. Италия, Нью-Йорк, куда бы их ни привела работа или всеподчиняющая длань Джузеппе. Они придумывают все более рискованные причины, чтобы остаться наедине, и все более глупые отмазки. Ни один из них не может выдержать и недели. Кто сорвется первым в этот раз?.. Джон задумывается о жизни вне этого мира. О жизни, где есть место чему-то нормальному, обыденному, клише. Такой мир никогда не будет среди предложенных ему вариантов...       ...Много лет спустя Джон привычно растягивается на простынях виллы Сантино в Неаполе, в таунхаусе в Нью-Йорке, в «Континентале» в Риме, в конспиративной квартире в Марокко, в России, в Канаде, Японии. Он целует Сантино, Сантино готовит на завтрак горелые тосты, Джон работает тихо и незаметно или устраивает кровавые бойни, поражающие как цирковое представление, а после — трахает Сантино как в последний раз, но все это время он думает о том, что было бы, не будь всего этого. Такие мысли прельщают, отдают самовольством. Джон задумывается о том, что мог бы освободить себя, сам выбрать свое будущее. Обменять ошейник Тарасова на ошейник с именем Сантино и убить безжалостного принца Каморры в своей собственной постели. Просто придушить голыми руками, или пустить пулю промеж глаз, или... бесконечное количество способов, к которым Джон никогда не прибегнет. Ведь в конце концов, это убьет и его тоже. Или они могут убить друг друга. Это не тот конец, которого он хочет для них обоих, но он все равно думает об этом. Не может не думать...       ...Они всегда были зависимы друг от друга...       — Интересно, — задумчиво тянет Судья. Джон слегка дергается, возвращаясь в слишком яркую реальность, но не желая того.       — Что именно?       — Вы, — просто отвечает она. — Мистер Д'Антонио — опытный лжец, и я мало что могу из него вытянуть. Я не увижу того, что он не захочет мне показать, по крайней мере, пока я не начну бить по больным местам, но даже так — нет правды, которую он не смог бы исказить в свою пользу. Но вы, мистер Уик, вы намного хуже — потому что вы не лжец. И мне сложно поверить в то, что я вижу в вас двоих, даже учитывая все то, что мне уже доподлинно известно. Это очень интересно. Спасибо, что поделились этим со мной, мистер Уик. А теперь, я полагаю, гости уже готовы к отъезду. Вам следует присоединиться к семье.       Все уходят. Медленно собирающаяся толпа у ворот кладбища расползается, некоторые все еще задерживаются на обратном пути. Разбитую Франческу ведут под руки: с одной стороны ее мать, с другой — человек из службы охраны. Сантино и Джианна смиренно следуют за ней, соперничая за ее внимание, но при этом игнорируя друг друга.       Джон встречает их у машин, молча придерживая дверь открытой для скорбящей вдовы, помня о ее сломанной руке. Она смотрит на него, и Джон замечает облегчение на ее лице, когда она садится в машину. Безопаснее, когда рядом Баба Яга. Чертов Кассиан был прав.       — Франческа останется у нас еще на несколько дней, — говорит Сантино, догоняя. Его взгляд скользит по Судье, стоящей позади Джона. — Я сказал ей, что она желанный гость в доме столько, сколько пожелает. Надеюсь, ты не возражаешь. — Последнее — банальная банальность, Сантино отказывается смотреть Джону в глаза. Отказывается прикасаться к нему, хотя они стоят рядом.       — Все в порядке, — отвечает Джон. — Горе... тяжелее переносить в одиночестве. Компания всегда помогает.       — Ты прав.       Сантино протягивает руку, чтобы обхватить ладонь Джона своей. Символический жест. Его глаза достаточно холодны, чтобы весь Ад замерз, но он знает так же хорошо, как и Джон, одну непреложную истину: обертка — это все.       Они играют в нежность, в поддержку и сочувствие, они вместе садятся на заднее сиденье машины и соприкасаются коленями так, как делали миллионы раз - день за днем, год за годом. Сантино наклоняется, чтобы коснуться щеки Джона губами.       — Когда мы вернемся, — выдыхает он, — мы с тобой поговорим.       В момент краткой, знакомой жестокости Джон касается линии челюсти Сантино, наклоняя его голову для затяжного поцелуя, от которого не отстраниться, пока на них смотрят. Он чувствует возмущение в каждом дюйме тела Сантино. Но оно того стоило. А потом Джон приходит в себя, сожалеет и позволяет мужу отстраниться.       — Конечно. Позже, — говорит он.       Сантино одаривает его совершенно неубедительной улыбкой.       — Позже, — соглашается он. Его глаза обещают неминуемую расправу. Джон отворачивается. Остаток поездки он проводит, глядя в окно и наблюдая за проплывающим мимо городом.       Их прибытие на виллу проходит в спокойной обстановке; ни организованного семейного собрания, ни посиделок в память об умершем. Все расходятся по домам, а оставшиеся в доме гости сами могут о себе позаботиться, развлекать их нет нужды. Позже будет тихий ужин.       Джон следует за Сантино наверх, в их личные комнаты.       Дверь за ним закрывается, наконец-то оставляя наедине. Они наблюдают друг за другом, как настороженные кошки, встревоженные и готовые к атаке. Ослабив галстук, Джон подходит к кровати и в изнеможении садится. Он ждет битвы, что вот-вот грянет. Часть его даже надеется на это. Часть его жаждет этого сражения уже несколько дней.       — Возьми свои слова обратно, — резко говорит Сантино.       — Прошу прощения?       — То, что ты сказал, на кухне. Извинись. Признай, что это была ложь, и ты просто... сказал это. Солгал, потому что знал, как это подействует на меня. — Он кажется таким беспомощным в своем гневе, пытается найти способы справиться, солгать самому себе. Это делает его намного моложе. Таким, какой он был раньше. Джон отчего-то жалеет его, сам не понимая почему.       — Нет. Я имел ввиду именно то, что сказал, — говорит он, наклоняясь вперед, упираясь локтями в колени. — Ты приказал мне пойти и убить для тебя. Ни вопросов, ни возможности ответить. Так поступал Вигго. Так поступал твой отец. Но так никогда не делал ты. Насколько я помню, ты прежде всегда ценил то, что я имел право голоса.       — У меня не было других вариантов. И план Джианны не сработал бы, во что бы она ни верила.       — Ты послал меня, чтобы опустить Джианну.       — Нет, Джон, — огрызается Сантино. Он подходит ближе; объективности ради, ему не стоило бы этого делать, но Сантино всегда терял инстинкт самосохранения в моменты эмоциональной раздробленности. Он стоит над Джоном, пылая от ярости. — Я послал тебя, потому что боялся. Я признаю это. Моя кузина перестала отвечать на звонки, пропала с радаров, и я опасался худшего. Ты знаешь, на скольких похоронах я был в последнее время? Я боялся.       — И ты счёл это оправданием тому, чтобы обращаться со мной как с оружием, — холодно, глядя прямо в глаза говорит Джон. — Как мило. Это и был тот самый мелкий шрифт на брачном контракте?       — Не было никакого мелкого шрифта.       — Всегда есть мелкий шрифт, когда дело касается Каморры.       — Но ты женился не на Каморре, — рычит на него Сантино. — Ты женился на мне, Джон. На человеке. Почему тебе так трудно это понять?       — Вот только и ты женился не на оружии. Когда ты сказал, что это не возвращение к старым временам, я поверил тебе.       — Мы на войне.       — И я могу помочь тебе, — серьезно говорит Джон. Просто потому что нет смысла отрицать очевидное. Он знает себя слишком хорошо, а еще он знает, что не чувствует себя более живым, чем в мгновения нажатия на спусковой крючок. — Но не так. Ты больше не отдаешь мне приказы, Сантино. Если я иду на дело, то только потому, что так решил я. А не потому, что тебя загнали в угол и ты отказываешься смотреть дальше собственного носа.       И вот сейчас Джон действительно думает, что Сантино может ударить его. Это было бы прискорбно. Джон примет удар, но и отплатит тем же. Он нахально пожимает плечами, откидывается на руки на постель и смотрит прямо в глаза.       Дерзай.       Если Сантино действительно настолько глуп, чтобы принять это предложение, с плеч полетят головы.       Быть может, это именно то, что им нужно. Что может быть лучшим завершение похорон, чем еще одни похороны?       Кулаки Сантино медленно сжимаются от едва сдерживаемой ярости. Его трясет. Глаза сверкают опасностью.       — Я не мой отец, — медленно с нажимом произносит он. — И никогда не стану таким как он. Скажи это.       Он, разумеется, сейчас зациклен только на этом. Никаким другим словам не пробиться в его сердце, пока там зияет эта рана.       Но зная Сантино — настоящего его, зная его отца и их историю, Джон находит в себе силы не винить его. Было жестоко так говорить. Джон не гордится этими словами. Ему не хочется, чтобы эта обида висела между ними. Он не хочет позволять ей, подобно ядовитому газу, задерживаться в груди. Бежать по венам. Останавливать сердца.       Из всего оружия в мире, словам не убить его.       Джон переводит дыхание, возвращаясь к равновесию и контролю.       — Ты не Джузеппе. Ты всегда был лучше, чем он. И я прошу тебя оставаться таким.       Забавно наблюдать, как эти слова буквально излечивают Сантино. Как его лицо светлеет, глаза теряют блеск заточенного ножа, как осторожность и настороженность — его особенное оружие для настоящих обид — стекает с напряжением плеч, как дождевая вода.       Это, пожалуй, впервые на памяти Джона, когда ярость Сантино направлена на него. Он смотрит на него снизу вверх, не собираясь менять расслабленной позы. Перспектива возмездия его не пугает. Ему больше нечего терять. Его жена мертва. Его дом разрушен. У него нет будущего.       Все, что у него есть, это Сантино.       И Сантино, наконец, кивает.       — Не смей больше говорить такого, — требует он. — Никогда. Я больше не найду в себе сил простить, Джон. Даже тебя.       — Не приказывай мне. Я на твоей стороне, а не в твоей чековой книжке. Пенсия — помнишь?       Сантино даже не моргает.       — Я не стану извиняться, — продолжает он, кладя ладонь на изгиб шеи Джона и поглаживая большим пальцем мочку его уха. В этом жесте ни капли угрозы, но ни один из них не позволяет себе обмануться. Джон пробегает ладонями по бедрам Сантино, и подтягивает его ближе к себе, заставляя встать между своих разведенных ног. — Не стану, — повторяет Сантино, будто убеждая в этом самого себя. — Я проявил неуважение к тебе, и я был не прав, но только лишь в этом. Моя кузина жива. Я не стану извиняться за то, что она выжила.       — Это я могу понять.       Признание дается не легко обоим, но они достигли той точки, в которой компромисс — единственное, что может позволить им двигаться дальше. Джон первым идет на уступку, принимая позицию шаткого мира. У него было пять лет практики семейной жизни. У Сантино — никогда даже не было шанса.       — Я должен быть более осторожен, — говорит он. — Ты часть семьи, Джон. У тебя тоже есть право голоса.       Джон видит нерешительное принятие на лице Сантино. Никто впредь не спорил с ним, кроме семьи, да и то только самой близкой. Джианна. Покойный Джузеппе. Ни у кого не было таких полномочий.       Теперь есть.       — Сантино, — осторожно начинает Джон, — я хочу, чтобы это сработало. Я еще не готов умереть. Мы не можем позволить Вигго плевать на наши могилы. Мы выше этого.       — Всегда были, — бормочет Сантино. Что-то в нем ломается, и последние остатки гнева догорают без жара. — Ты прав, Джон. Прости меня. Я буду более осмотрителен. И твоя помощь, конечно, только твое право.       — Рад, что мы согласны в этом.       Джон убирает руки с бедер Сантино и поднимается. Сантино не отступает. Его грудь касается груди Джона, и он инстинктивно тянется, чтобы обнять. Его руки скользят на затылок Джона, Джон в ответ осторожно поглаживает его по пояснице. Они никогда не были такими. В машинописных строках контракта Джона и в негласных, но столь же бескомпромиссных устоях Сантино нежности никогда не было место. Они не позволяли этим чувствам коснуться их — не в то время. Джон проводит руками вдоль позвоночника Сантино, забирается под полы черного пиджака и крепко стискивает, комкая белоснежную рубашку.       — Я не должен был говорить этого, — признается он, устраивая подбородок на волосах Сантино и позволяя ему зарыться носом в отворот собственной рубашки. — Мне жаль. Вокруг достаточно людей, пытающихся причинить тебе боль. Я не один из них.       — Просто не говори больше этого.       — Я не скажу.       — Хорошо.       Они медленно отпускают друг друга. Это не полное прощение, нет, конечно, до него еще очень далеко, но первый шаг — уже больше, чем они оба рассчитывали. Никто не истекает кровью. Они оба живы. И даже достаточно спокойны, чтобы позволить друг другу привести себя в порядок: Сантино поправляет воротник Джона, а Джон осторожно приглаживает его волосы, укладывая непослушные кудри на место.       — Я должен спуститься вниз, — выдыхает Сантино. — К Франческе и тетушке. Ты со мной?       Спуститься вниз к семье — последнее, чего сейчас хочется Джону, но он все же кивает.       Вечер проходит тихо, но в кругу близкой родни иначе и быть не может. Джон думает, что все могло пойти куда как хуже: с назойливыми вопросами от скорбящих незнакомцев легче справляться, когда Сантино снова на его стороне. Джон позволяет своему мужу принять на себя основную тяжесть внимания и сосредотачивается на том, чтобы быть вежливым. Это не так уж невыносимо. Вокруг не так много людей, это не торжественное событие. Он переживает любопытство глаз. Переживает затяжное негодование Джианны — впрочем, она слишком вежлива, чтобы выразить его публично. Переживает замешательство на лице Арес, когда она переводит взгляд с Джона на своего босса и понимает, что они помирились. Кассиан, кажется, так и не был посвящен в их разлад, и просто кивает.       — Хорошо, что ты здесь, — вот и все, что он говорит, но это больше, чем Джон ожидал.       После молчаливого ужина он подгадывает момент, чтобы подойти к Франческе. Она сидит в саду. Была там большую часть вечера, люди приходили и уходили, не давая ей ни минуты покоя. Бокал вина у ее локтя полон, но она, кажется, и не знает, что он там. У нее вид вазы, поставленной слишком близко к краю полки. Балансирующая на грани пропасти.       Джон не спрашивает как она, не садится рядом за плетеный садовый столик. Он опускает руки в карманы и просто становится рядом молчаливой тенью. Осматривает сад. Прожекторы улавливают движение в листве оливковых деревьев. Джон смотрит, как они колышутся на ветру.       — Спасибо, — внезапно нарушает тишину Франческа. Она не смотрит на него. Ее итальянский ясен, точен; должно быть, кто-то сказал ей, что Джон все еще не наверстал. Наверное, Сантино. — Не помню, благодарила ли я вас. Спасибо, что нашли меня.       — Я не знал, что вы были там.       — Знаю. Но все же вы пришли. Джианна хотела подождать.       — Она тоже не знала, где вас держали.       — Она знала, что я умру, — качает головой Франческа. — Это была цена, которую она была готова заплатить. Я знаю ее. Власть превыше семьи.       — Полагаете, Сантино лучше? — спрашивает Джон. Он не уверен, стоит ли ему спрашивать. Это то, о чем хороший муж мог бы промолчать, но он решает высказаться. Никто другой, кроме него, не сделает этого, а эта семья сейчас не может позволить себе роскошь заблуждаться. Им нужно знать, как все будет дальше.       Завещание скоро будет оглашено. Кто-то займет трон. А кому-то придется остаться дома и решать проблемы, которые слишком долго игнорировались.       — Нет, — усмехаясь, отвечает женщина. — Он не лучше. Они оба ужасны, но по-разному. Я их знаю. Но я не знаю вас.       — Я хуже, чем они оба вместе взятые.       — Так говорят, — соглашается Франческа. — Вы... вы в самом деле убили троих...       — Да.       — Почему карандаш?       — Я не знаю, — устало говорит Джон. — Не хотелось доставать пистолет. Я просто подумал, ну а зачем, я ведь и так справлюсь. Не знаю. Таким тогда я был человеком.       — А теперь?       Она хочет, чтобы он сказал, что он пришел сюда, чтобы помочь. Не только она — все они; они хотят услышать, что Баба Яга остается, что Джон Уик здесь, чтобы вернуть их территории, их семейную честь. Смыть пыль с герба розоватой от крови водой, распахнуть окна и выпустить запах пороха и смерти врагов. Очистить дом. Очистить имя. Но все это лишь домыслы. И чем дольше Джон позволяет им всем надеяться, тем хуже будет, когда они поймут, что легендарный Джон Уик не станет спасать никого из них.       — А теперь, — он пожимает плечами, — люди стараются не давать мне карандаши. Я искренне сожалею о вашей утрате, Франческа. Но если вам что-нибудь понадобится, я не тот, к кому следует обращаться за помощью.       Он поворачивается к саду, между деревьев проскальзывает тень охранника. Джон кивает ему: отбой — все спокойно — семья в безопасности.       Джон ловит Сантино, выходящего из главной гостиной на первом этаже, выглядящего более собранным, чем чувствует себя на самом деле.       — Ты нужен Франческе, — говорит ему Джон. Он задается вопросом, не совершает ли он ошибку. Импульс, который движет им, на самом деле заслуживает больше времени на осмысление и взвешивание. — Поговори с ней.       — Проблемы?       — Да, — кивает Джон. — Завтра зачитывают завещание, и ей нужно быть уверенной в том, что кто-то останется здесь и не бросит их всех на растерзание кланам. Я знаю, — настойчиво говорит он, когда Сантино пытается начать спорить о том, что еще неизвестно, кому достанется место. — Это не имеет значения. Твой отец оставил после себя беспорядок. Семья должна услышать, что хоть один из его детей заботится о том, что происходить здесь. Ни в Нью-Йорке, ни в Риме. Здесь. Иди и скажи ей, что ты не забыл, кто ты такой и откуда родом.       — Я никогда не забывал, — коротко отвечает Сантино. — Это Джианна...       — Это не имеет значения. Иди.       — А я-то думал, что ты ушел из этого мира, — усмехается Сантино. Его очередь оспаривать аргументы Джона. — Я пойду. Поговорю с ней и с остальными. Каким бы ни был результат завещания, ты прав — здесь уйма работы. И я возьму на себя ответственность за это.       Джон проводит остаток вечера, пожимая руки, выражая и принимая соболезнования, которых пытался избежать, а затем избегает гостей под предлогом необходимости проверить охрану. Это срабатывает; его даже благодарят за это, как будто элементарная безопасность ниже его достоинства. Как будто он не должен заботиться о том, что ворота заперты и за ними наблюдают, что стены все еще стоят. Что никто снова не припарковал ебаный танк на лужайке перед его домом.       Сантино остается снаружи с Франческой, сидит рядом с ней. Люди приходят и уходят, иногда группами, разговаривают с вдовой, затем с наследником. Джон улавливает обрывки разговоров каждый раз, когда проходит мимо. Заверения. Обсуждение слабых и сильных сторон империи Д'Антонио, дела семьи здесь в Неаполе. Воспоминания.       Помните, когда мы были настолько сильны, что…       Да, я помню. Эти времена вскоре вернутся, я позабочусь об этом. Поверьте мне. Я больше не подведу вас.       Рукопожатие за рукопожатием, улыбка за улыбкой. Каждый человек, который после этого возвращается в дом, смотрит на мир с облегчением.       После полуночи Джон перестает ждать Сантино и ложится спать.       Он просыпается в темноте от движения под одеялом. Сантино устраивается рядом с ним — полусонный, измученный, и Джон поднимает руку, чтобы освободить место рядом. В итоге Сантино обвивается вокруг, головой укладываясь на его обнаженное плечо.       — Поговорили? — туманно спрашивает Джон.       — Это только начало. Слишком много нужных слов еще не сказано. И ты сделал это проще. Спасибо.       — Я ничего не делал.       — Ты заставил их чувствовать себя в безопасности в моем доме. В нашем доме.       — У этой семьи слишком низкие стандарты безопасности, — бормочет Джон. Он поправляет руку, чтобы удобнее обхватить грудную клетку Сантино, и расслабляется под его весом. Хорошо снова вот так просто лежать. Снова доверять, отложив в сторону обиды.       Он чувствует дыхание Сантино у своей ключицы.       — Завтра зачитают завещание, — говорит Сантино. Мысль возникает из ниоткуда, но это и неудивительно. — Я не был уверен, чего боялся больше: сегодняшних похорон или завтрашнего чтения. И все еще не уверен.       — Тяжелая неделя.       — И легче не станет.       Не станет. Легкие времена прошли, и пять лет мира Джона уплывают вдаль, теряясь на фоне сокрытого штормами горизонта. Это время не вернуть. Хотя бы потому, что он никогда его и не заслуживал.       Сантино тяжело выдыхает, его дыхание щекочет кожу Джона.       — Я бы хотел, чтобы он не умирал, — говорит он. — Марко. Я должен был среагировать быстрее; я не понимал, насколько сильно пострадала наше влияние. Если бы я уделял больше внимания семье, я бы знал об этом. Нет. Этого бы вообще не случилось.       — Не вини себя. Ты не мог знать о том, что это случится.       — Были предпосылки. В течение многих лет поступали сообщения, каждое из которых было более срочным, чем предыдущее. Но я был в Нью-Йорке. Пытался исправить ошибки моего отца. Убегал от обязанностей перед семьей, гонясь за его похвалой. Старался обставить Джианну. Игра за место в Правлении была всем.       Джон мягко потирает его плечо. Он не станет лгать, чтобы пощадить гордость Сантино. Поэтому просто молчит. Чувствует, как дыхание Сантино начинает учащаться в такт его собственному. Этот день истощил их обоих. Но завтра будет еще сложнее.       — Он мне нравился, — едва различимо выдыхает Сантино, сон делает его слова невнятными. — Он был... хорошим парнем. Не интеллигентная, но приятная компания. Никакой политики, никакой конкуренции. Всякий раз, когда он приезжал, в доме было... легко. Мне это нравилось.       Сантино замолкает на груди Джона. Панихида зачитана, и, наконец, он засыпает. Джон держит его в объятьях, пока не засыпает сам.