***
— Антон, пожалуйста, — Арсений смотрит на него ошалевшими глазами, но ничего не может сделать: руки связаны над головой мягкой атласной лентой, ноги заведены Шастуну за спину, и поменять позу Арсу никто не разрешал. — Что «пожалуйста»? — Шастун улыбается, чувствует, как Арсений от нетерпения слегка вибрирует даже. — Сделай хоть что-нибудь! Антон почти в голос смеётся: в этом весь Арс. За несколько месяцев отношений он потихоньку раскрылся всеми чертами характера, и нетерпеливость, которую Шастун сначала принял за неуверенность в себе и тревожность, оказалась, пожалуй, главным, основополагающим его качеством. Вот и сейчас: сам же хотел медленно, нежно, чтобы ничего не контролировать и просто получить максимум удовольствия, а теперь шипит и подкидывается на кровати от необходимости делать хоть что-то. — Потерпи, тебе же нравится, — Антон медленно ведёт подушечками пальцев по скуле, спускается на шею, и Арсений поворачивает голову, открывая больше чистой кожи: они оба не любят засосы и следы, к тому же, их сложно скрывать во время концертов или спектаклей. — Антош, ну пожалуйста, правда, можно мне хотя бы тебя трогать? — Арс почти скулит, и Антон отрицательно мотает головой: нельзя, правила игры этого не предполагают. — Иногда надо просто полежать, Арсюш, и угомонить своё шило в заднице, — Шастун всё-таки его целует, и Арс поднимает бёдра, всё так же сцепив ноги у него за спиной. — Чтобы потом получить в задницу что-то приятнее, да? — шутки в постели — лучшая часть их отношений, и Антон целует Арсения ещё раз, улыбаясь шире. — Именно, — он проводит языком Арсу по шее, поднимается к уху и закусывает мочку. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Что-нибудь? — Арсений звучит тише, чем обычно, и вопросительно, но Антона такой ответ не удовлетворяет. — Нет уж, я хочу знать, чего ты хочешь, подробно, — Шастун одну руку подкладывает Арсу под спину, приподнимая его над кроватью, опирается на вторую, целует снова. — Или мы можем, в целом, остановиться на том, что есть сейчас, мне всё нравится. — Нет, — Арс говорит почти шёпотом, и его почти трясёт: неудивительно, он в таком положении провёл больше получаса, он возбуждён донельзя, а Антон не делает практически ничего, только гладит и целует, но не спускается ниже ключиц. — Я стесняюсь, Антон. — Кого? — Шастун мультяшно округляет глаза, изображая то ли удивление, то ли недоумение, то ли всё вместе. — Я уже всё это делал сто раз, а больше тут никого нет. Но сейчас я хочу слышать, чего хочешь ты, что тебе нравится, мы же так уже делали, помнишь? — Тогда это не было так неловко, — Арс вздыхает и пытается прижаться ближе, но Антон убирает руку из-под спины, перестаёт его обнимать, но всё-таки начинает слегка гладить по линии ключиц. Вообще Арс прав: когда они только начинали встречаться, им нужно было много разговаривать, чтобы ужиться вместе и не разругаться из-за какой-нибудь мелочи, а уж тем более — из-за секса. Они обсуждали всё: распорядок дня, бытовые привычки, предпочтения в еде и в занятиях любовью. Это было обязательным требованием Арсения — и подсознательным желанием Антона, которое он не смог бы высказать сам, просто обшучивал на каждом свидании и даже когда они уже собрались съехаться. Арс закатывал глаза на каждый такой заход, но, наверное, понимал. И вот сейчас Антон не просит даже — требует у Арсения указать, направить, возможно, даже научить, при этом полностью отобрав у него контроль над его же телом. Хороший тамада и конкурсы интересные. Надо будет потом в монолог вписать. Антон ждёт: он медленно, легко, почти невесомо проводит подушечками пальцев по коже, пока Арсений жмурится и глубоко дышит, пытаясь собраться с мыслями и собственной решимостью. Терпения в нём уже почти не осталось; Шастун знает, что Арса хватит ещё минут на пять выебонов, а потом он начнёт натурально скулить и умолять сделать с ним то самое «что-нибудь». Только вот конкретики хочется. — Ладно, — Арсений открывает глаза, облизывает губы, и Антон замирает над ним, продолжая одной рукой легко касаться плеч и ключиц. — Я хочу, чтобы ты отсосал мне, а потом трахнул. Так нормально? — Хм, как скучно, — Антон опускается ниже, касается языком правого соска, и Арс зажмуривается снова. — Коррективы вносить могу? — А я как будто могу чему-то препятствовать, — Арсений делает вид, что недоволен происходящим, дёргает руками, но в следующую секунду стонет, потому что Шастун обхватывает один сосок губами, втягивая, а второй трёт подушечкой большого пальца. — Тебе нравится? — он поднимает глаза, наблюдая, как Арсений упирается затылком в подушку и запрокидывает голову, сдерживая стон и закусывая губу. — Я хочу слышать, мы же уже это обсуждали. — Да, нравится, Шаст, очень, — Арсу словно не хватает воздуха, он говорит тише и тише с каждым словом, и Антон готов удовлетворённо мурчать: ему нравится, когда Арсений вот такой, почти пластилиновый, сам себя не очень контролирующий, а уж других и подавно. — Не молчи, ладно? — Арсений кивает в ответ. — Вот и замечательно, я хочу, чтобы тебе было хорошо. Арс кивает ещё раз, и Антон спускается поцелуями ниже. Он облизывает всё, что видит: проводит языком по коже, соединяя родинки линиями (его любимая игра, в детстве Антон очень любил подобные рисунки, а теперь у него целый человек такой есть), целует, слегка кусает, чтобы не оставалось синяков (Арсу иногда приходится играть роли, в которых персонажи щеголяют голым торсом, и это красиво, но слишком уж много вопросов вызовут следы зубов, да и замазывать их долго и неудобно), поднимается, чтобы снова поцеловать Арса в губы, пока он стонет ещё совсем тихо. Возвращается, проводит кончиком языка по лобку, не касаясь члена, спускается ещё ниже, целует уже внутреннюю сторону бедра, когда слышит едва различимое: — Антон, пожалуйста. Арс так редко о чём-то просит, что отказать просто не хватает совести, поэтому Шастун делает, как тому нравится, сразу, не особенно размениваясь на нежности: берёт член в рот больше, чем на половину, расслабляет горло, медленно опускаясь ещё ниже. Сам себе шутит в голове про то, что годы тренировок можно заменить месяцами, усмехается, из-за чего по члену проходит лёгкая вибрация, и Арс опускает руки, цепляя пальцами его волосы. Антон не спорит: он и так долго Арсения сегодня изводил, управлять его движениями Арс всё равно со связанными руками не сможет, только цепляться сильнее, но Шастуну такое даже нравится, и он выпускает член изо рта почти полностью, оставляя только головку, обводит её языком и насаживается снова — не до конца, но достаточно, чтобы Арс почти заскулил. Антон обожает, когда Арсений в постели перестаёт себя — и его — стесняться и показывает, как ему нравится. Поэтому сегодняшний вечер Шастун обещает себе запомнить на всю жизнь. Он обхватывает член ладонью, насаживается неглубоко, но быстро, и Арсений в какой-то момент тянет его за волосы на себя, выстанывая что-то нечленораздельное. Они целуются, и Антон продолжает ему дрочить, но медленно, почти лениво. — Что, мой хороший? — Шастун знает, чего Арсу сейчас хочется: в конце концов, он сам его мучительно долго растягивал около часа назад, не давая пошевелиться; Арс жмурится опять, выдыхает, облизывает губы. — Тебя хочу, пожалуйста, — у него ещё вроде не сорван голос, но говорить громче, похоже, всё-таки не получается. Антон обожает слово «пожалуйста». Он находит в складках сбившегося одеяла смазку, входит сразу двумя пальцами, на всякий случай растягивая ещё немного: лишним не будет, Арсений разнеженный, мягкий, податливый, не хочется его из этого состояния вырывать даже на секунду; презерватив надевает «на опыте», открывая зубами, потому что скользкими от смазки пальцами делать это неудобно, льёт смазку на член тоже: много не мало. Арс, кажется, продолжает шептать «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста», но у Антона шумит в ушах: он слишком Арсения любит, чтобы реагировать на него вот такого спокойно. Иногда тому даже кажется, что та головная боль после первого «совместного» концерта была не с волнением связана, а с влюблённостью. Он входит одним движением, останавливается, давая привыкнуть, поднимает связанные руки Арсения так, чтобы они оказались у него на шее, ложится всем телом, целуя куда придётся, и начинает двигаться. Арс рвано дышит, стонет, скулит и издаёт неопределяемые звуки, и Антон понимает, что ему хватит нескольких минут, чтобы кончить, а Арсению — и того меньше, не зря же сегодняшняя прелюдия так затянулась. Попов притягивает его к себе, кусает за нижнюю губу и кончает без рук, обмякая, но продолжая так же обнимать за шею: руки-то всё ещё связаны. Антон отпускает себя, двигается быстро, короткими толчками, чувствует, как Арсений его сжимает внутри и кончает следом. Охуеть они оба скорострелы, конечно. Надо об этом монолог написать.даёт минус, берёт плюс
7 сентября 2021 г. в 12:00
Неуютно.
Антон рад, конечно, что в его жизни есть такие замечательные люди, которые тащат его сегодня на эти дурацкие настолки, чтобы он мог побыстрее справиться со своим «разбитым сердцем» (Позов — скотина, даже показывает кавычки пальцами, когда они об этом говорят) и немного отвлечься, но ему не особо хочется. Он взрослый, сильный и самодостаточный, так почему ему никто не даёт просто пострадать?! Отвратительно.
На самом деле, потому что сколько можно, но Антон считает, что страдать нужно до тех пор, пока не станет легче. Ему пока не становится.
И Антон правда всё понимает: да, с ним сейчас тяжеловато, и это «сейчас» растянулось неожиданно даже для него на пару месяцев, и надо отвлечься действительно, чтобы не прогонять в голове бесконечно три года воспоминаний, радости и любви.
Вот только он всё равно как будто пересматривает романтическую комедию с плохим финалом уже которые сутки.
Оно, наверное, понятно: отношения с Ирой были долгими и счастливыми, за четыре года они действительно прошли и огонь (если переезд и ремонт в новой квартире можно считать тремя пожарами), и воду (здесь Антон обычно вспоминает каждый совместный отпуск на море и не может представить, что когда-нибудь будет способен просто оказаться в Испании, например, и не затосковать), и медные трубы (и Шастун благодарен своей бывшей девушке за всю поддержку, которую она оказывала ему, прежде чем он оказался на месте своего триумфа — на сцене питерского КамедиПлейс в роли полноправного участника стендап-концертов). Они действительно оба многого добились и со многим справились, но не пережили вместе очередной кризис отношений.
Их вообще было дофига, этих кризисов, и Антон смеётся над статьями психологов о том, что через каждый из них можно перешагнуть. Ему-то точно; длина ног и рост позволяют, и он бы рад, да только Ира и ростом ниже, и Питер ей не полюбился сразу после переезда из Воронежа. Антон её понимает вроде: да, страсть между ними угасла давно, да, они оба самодостаточные и независимые люди, да, Антон не нуждается в отношениях и, пожалуй, уже давно Иру не любит, но отойти от разговора, который начался с «Антон, ты замечательный, и я очень тобой дорожу, но давай расстанемся» ему всё никак не удаётся.
Он привык, он разучился быть один, ему одиноко и тоскливо.
Поэтому Дима тащит его играть в настолки в малознакомую компанию, потому что «Шаст, ты там хотя бы попытаешься не страдать, я тебя знаю».
В этом есть смысл, но в Антоне нет желания.
Он прекрасно осознаёт всю прелесть таких сборищ и надеется действительно немного отвлечься от самого себя, потому что даже открытые форточки от духоты собственных переживаний не спасают уже давно, но тащит себя из дома почти буквально за шкирку: ему приходится даже с кровати подниматься практически насильно, потому что в планах на день было обнимать ногами одеяло и грустно смотреть в потолок. Но Поз — настоящий друг — «заруинил катку» своим гундежом в голосовых и кружочках. Чёрт бы побрал этот технический прогресс и неумение Шастуна не заходить в соцсети.
— О, Шаст, привет! — Катя тянется обнимать его, как открывает дверь, и Антона перешибает сразу же: у Кати такие же духи, они, кажется, с Ирой как-то вместе покупали, а потом рассказывали об этом за ужином в квартире Шастуна. Они тогда много времени проводили «семьями», и он не был так одинок и никому не нужен. — Рада тебя видеть, всё в порядке?
— Да, привет, всё хорошо, — Антон перехватывает бегущую к нему навстречу Савину, поднимает малышку на руки, чмокает в щёку. — Сегодня безалкогольная туса для семейных людей?
— Да если бы, — Катя смеётся, пока дочь перелезает ей на руки. — Хотели отвезти её к бабушке, но у родителей свои планы. Поэтому будем периодически к ней бегать, но она вроде планирует мультики смотреть, — малышка кивает с серьёзным лицом.
— Хорошо, — Антон разувается, наступая на пятки кроссовок, — так ему похуй на всё, что даже любимую обувь беречь не хочется, — кухня, да?
— Да, тебя ждут все, — Савина тянет маму за футболку, и Катя уносит девочку в её спальню, пока Шастун собирается с духом.
У ребят евротрёшка: большая спальня, большая детская и огромная просто кухня со столово-гостиной зоной, в которой сейчас, судя по шуму из-за двери, находятся человек семь.
— Привет, я Антон, — Шастун открывает дверь, улыбается почти искренне — он вообще-то любит такие штуки, он именно поэтому в юмор и пошёл; быть «душой компании» для него — практически потребность.
— Шаст, прекращай, все свои, — Дима привстаёт с кресла-мешка, стоящего почти у двери (второе такое же, но пустое, стоит рядом — видимо, для Кати), тянет руку, чтобы поздороваться. — Это Антон Шастун, известный петербургский комик и мой лучший друг.
— Антон, привет, я был как-то на твоём выступлении, было круто! — какой-то незнакомый парень из угла дивана машет рукой, и Антон не пытается даже его вспоминать: его выступлений уже столько было… Последние пару месяцев он, правда, от них отказывается, свадьбы и дни рождения не ведёт тоже, живёт на накопленное, понимая, что скоро придётся из своей раковины выползать и снова делать людей счастливыми.
— Спасибо, — он улыбается ещё шире, машет рукой, идёт к холодильнику, чтобы вытащить оттуда бутылку холодного светлого, усаживается возле небольшого журнального столика прямо на пол. — Во что играем?
Дима достаёт коробку с надписью «Экивоки», и половина собравшихся кривится; Антон их понимает: игра сложная, непредсказуемая, у него самого талант к лепке из пластилина проснулся и заснул примерно в старшей группе детского сада. Но раз уже согласился — будь добр, не выпендривайся, тем более перед лучшим другом и незнакомыми людьми, особенно если знаешь, что тебя могут поддержать, — испортишь вечер.
Шастун знает, что позиция провальная, но отстаивать своё мнение адекватно сейчас не способен и понимает, что проще смириться — и не начинать конфликт фактически на пустом месте; Дима правда старается вытащить его из уныния, и Антон благодарен ему так сильно, как только можно.
Играть оказывается в итоге весело.
Ему проще, чем остальным: ту часть игры, где надо что-то показывать или объяснять через ассоциации, он вообще расщëлкивает за пару секунд — потому что не боится показаться нелепым и словарный запас из-за авторства развивает регулярно, но вот с рисованием и пластилином возникают ожидаемые трудности. В какой-то момент Дима орёт со смеху, потому что вместо загаданного скипетра Шаст лепит просто колбаску и сам смеётся почти до слёз.
— Гениально, Тох, совершенно, — Позов чуть не сваливается с кресла, упираясь ладонью ему в плечо. — Даже гениальнее Арсеньевого глобуса.
— Чё не так с глобусом? — сидящий в углу дивана парень вскидывается, но видно, что не всерьёз: в глазах смешинки, хоть он и скукоживается практически, только задав вопрос.
— Да ты, блять, всё через этот глобус объясняешь! — сидящий рядом с Арсением Серёжа размахивает руками, в целом, оправдывая свою армянскую внешность стереотипами о темпераменте. — Сука, в каждой игре твой глобус, Арс.
— Да ладно, понятно же всё, — Антон примирительно улыбается, скатывает пластилин, который держит в руках, в шарик и кладёт его на стол, рядом с полем. — Кто там следующий?
Из-за того, что играют по два человека в команде (Антон, конечно, с Димой: потому что Катя с ребятами уже почти как с семьёй, а он настоял на взаимодействии с кем-то знакомым), доигрывают достаточно быстро, и кто-то предлагает просто поболтать, обсудить актуальные темы, вбрасывает даже что-то про историю с ВкусВиллом и ЛГБТ-семьёй. Антон в разговор старается не вступать: устал, внутренняя батарейка, заряженная ровно на один вечер, потихонечку садится.
Он наблюдает: Катя реагирует на все острые темы спокойно, держит за руку Диму и объясняет свою позицию, втолковывая ребятам про толерантность, право на выбор и любовь, Серёжа размахивает руками и пытается говорить что-то про омерзение и «А как я это детям объясню», Стас с Дариной (кажется, Антон так и не смог запомнить все имена) пытаются встревать в спор, но ничего толкового так и не говорят, фактически засыпая всех сидящих общими фразами. Остальные молчат, иногда кивая или рассказывая истории «в тему», но Антон в какой-то момент цепляется взглядом за Арсения, который хмурится и словно порывается что-то сказать, но не решается и не вылезает из своей «раковины».
Арсений этот со стороны похож на улитку или черепашку, которая прячется от мира: сидит в дальнем углу, подальше от источников света (потому что ребята оставили включёнными только торшер и лампы над кухонной рабочей зоной), натягивает рукава толстовки, в которой продолжает сидеть, даже когда все остаются в футболках, потому что то ли атмосфера накаляется, то ли становится душно, в какой-то момент забирается на диван с ногами, как будто отгораживается. На него не особенно смотрят, мнения не спрашивают, и Антону удивительно — он ещё по игре понял, что тому явно есть, что сказать и как, но остальным это почему-то совсем неинтересно.
У Шастуна думать об этом не особенно получается: мозг сигнализирует, что ещё немного — и его накроет приступом страданий, поэтому он прощается, пожимает всем руки по очереди (из-за чего Арсений вытаскивает ладонь из рукава и смотрит снизу вверх удивлённо), уже на пороге квартиры обнимает Катю и хлопает Диму по плечу.
— Спасибо, правда, было весело, — он неловко переминается с ноги на ногу, потому что и уйти хочется, и остаться почему-то. — Зовите ещё, ладно?
— Да, приезжай через неделю, Тох, мы будем рады, — Катя улыбается, чуть наклонив голову, и Антону почему-то очень тепло и совсем не завидно смотреть, как Дима обнимает её за талию и чмокает в висок.
— Хорошо, обязательно.
По дороге домой в метро он пытается понять, что чувствует.
Лжи, как таковой, не было (Шастун смеётся над формулировкой и корит себя за проведённое в тиктоке время): ему правда понравилось; Позовы оба замечательные, и друзья у них такие же, даже темпераментный Матвиенко (единственный человек, которого Антон запомнил даже по фамилии, потому что в какой-то момент Катя его одёрнула именно так) в итоге согласился, что, возможно, его позиция относительно ЛГБТ является спорной и её необходимо пересматривать. Каждый, конечно, со своими тараканами, и Шастун бы с радостью пообщался со всеми ещё: столько новых историй можно узнать, столько материала написать. Да и, кажется, ребята были бы не против приходить на его выступления — по крайней мере, пара человек спросили, почему он уже месяца два нигде не появлялся. Делиться причинами Антон, конечно, не стал.
А ещё он ловит себя на мысли, что ему интересно пообщаться с Арсением: тот думает каким-то невероятным образом, находит в своей голове странные ассоциации и забавно каламбурит по поводу и без, но почему-то никто в компании не обращает на это внимания. Вообще на него никто особо не смотрит, хотя явной неприязни Антон не почувствовал тоже: Арсения принимают, с ним общаются, но никто словно не пытается быть к нему ближе, чем есть на данный момент. Шастун ставит себе мысленный крестик в голове, чтобы не забыть поговорить об этом с Димой — или лучше с Катей: она всё-таки мягче, восприимчивее, эмпатичнее, если на то пошло, — и уже дома засыпает вымотанным, но впервые за долгое время не думает про расставание и собственное одиночество.
Конечно, он забывает: и про разговор с Катей, и про самого Арсения. С самого утра его снова прибивает воспоминаниями: непривычный к эмоциональным всплескам мозг реагирует на позитивную динамику резким откатом, и Антон знает, что это пройдёт, он в универе поверхностно, но изучал психологию, да и для себя некоторые вещи почитывал, вот только прямо сейчас ему тоскливо готовить себе завтрак, наливать кофе, включать какое-то видео на ютубе, лишь бы что-то говорило фоном, лишь бы смазать это ощущение, что ты никому не нужен и никогда уже не будешь. Сложно сказать, что это помогает, конечно, но Шастун слушает чужой стендап и думает, что пора бы браться за новый материал, тем более такая благостная для шуток тема — расставание.
В голове крутится мысль, что, возможно, так у него получится всё наконец отрефлексировать, а если он напишет монолог за неделю, то сможет на тусовке у Позовых его и проверить, и напряжение потихоньку отпускает: Антон вообще часто использует собственное творчество, чтобы прожить какие-то сложные ситуации, эмоции, которые не понимает: его, как и многих, не учили своими переживаниями делиться с кем-то, поэтому пришлось учиться самостоятельно. А курс психологии в универе подсказал, что сублимация правда помогает — и у психики появляется больше шансов справиться с тем, что может её пошатнуть.
Антон дослушивает Гурама краем уха — они вообще-то знакомы с какого-то кастинга на ТНТ, который Амарян тогда прошёл, а Шастун нет, — внутренне аплодирует: ему вообще нравятся восточная экспрессивность и формулировки, а ещё отсутствие в монологах Гурама какой-либо агрессии, и сейчас это лучший фон для собственных мыслей. Не хочется скатываться в стандартное «Вот встречался с девушкой, она ушла, поэтому слушайте, как плохо нам было вместе», и Антон пытается сформулировать основной посыл монолога, которым хочет показать, что благодарен Ире за всё и всегда будет ей рад.
Ему кажется, что он даже слышит скрип метафорических шестерёнок в собственной голове, когда наконец открывает на компьютере вордовский документ и начинает записывать туда обрывочные заходы и просто воспоминания: как Ира сожгла яичницу, когда готовила первый совместный завтрак, и они заказали пиццу, потому что есть хотелось, а в холодильнике у Антона тогда мышь вешалась с завидной регулярностью, как они чуть не опоздали на самолёт в Барселону из-за забывчивости самого Шастуна, а Ира злилась забавно и была похожа на хомячка, которому не дали в щёки напихать ещё больше еды, — в итоге улетели своим рейсом, а Антон с тех пор всегда кладёт паспорт в определённый карман сумки, — как Ира почти поймала букет на свадьбе Димы и Кати, но в последний момент просто убрала руки — и вот тогда стало понятно, что жениться они не хотят. И уже тогда Антон не чувствовал обиды именно по этому поводу.
В какой-то момент он просто начинает записывать все свои мысли, не разбирая, и это становится похоже на письмо, которое никогда не будет отправлено; та самая практика, которую советуют все психологи. Антон пишет и пишет, не останавливаясь, и приходит в себя, когда текст перестаёт быть связным: в какой-то момент слова пошли сплошным потоком, без разделения на предложения и абзацы. Он пробегается взглядом по страницам, перелистывая документ, в котором успел набрать чуть меньше десяти страниц текста, отматывает до места, где начались просто воспоминания без каких-либо интересных заходов, выделяет курсором процентов восемьдесят написанного — и безжалостно удаляет, стирая из собственной души тоску.
Удивительно, но ему становится легче — пусть ненамного, но всё-таки ощутимо, — и из обычных фраз шутки сложить получается лучше, Шастун даже не замечает, как проводит за работой несколько часов: он выпадает из собственного сырого монолога только к обеду, когда организм уже настойчиво намекает, что кое-кто здесь голоден.
Пока ему везут готовую еду из Самоката (потому что готовить всё ещё лень), Антон ловит себя на мысли, что ему бы хотелось на самом деле побыстрее с этим состоянием справиться: тоска никак не связана с разбитым сердцем, и страдать ему не нравится категорически; он только что убедился, что любовь что у него, что у Иры прошла давно, и сейчас самое правильное, что он может сделать, — это пережить ситуацию, перечувствовать, отпустить себя и близкого себе человека. И желательно остаться в хороших отношениях — всё-таки они, в первую очередь, действительно стали друзьями.
Ну и начать выступать снова было бы неплохо — и дело даже не в деньгах: киснуть дома надоело.
Шастун пишет в телеграме организаторам еженедельных сборных концертов в КамедиПлейс, что на этой неделе может выступить, если ещё есть место, куда его запихнуть, гуглит «Открытые микрофоны»: сегодняшний материал читать ещё нельзя, но у него много хорошего старого, и разговорный навык нужно восстанавливать — всё-таки он действительно всё это время даже по телефону говорил раз в пару дней, а уж со сцены связными предложениями… Ему сейчас нельзя доверять не то чтобы собственные шутки — даже читку сценария, не отрывая взгляда от листа, Антон бы не потянул. Поэтому вечер он проводит, рассказывая сам себе весь имеющийся у него материал, измеряя квартиру широкими шагами.
Вся следующая неделя проходит в таком же темпе: утром Антон формулирует всё новые и новые мысли в пишущийся монолог, застревая иногда в нём так сильно, что выдёргивает сам себя только заранее поставленным будильником; обедает, собирается на «Открытый микрофон» или шоу в КамедиПлейс — его всё-таки в программу поставили, хоть и пальцем пригрозили. Ему даже пишут ребята из ивент-агентства, с которым он сотрудничает, и предлагают забить все вечера следующей недели праздниками, на что Антон радостно соглашается: ему нравится занятость, нравится чувствовать себя живым.
Но врать себе Шастун не начинает: его хуёвит всё ещё и довольно сильно.
Ему не нравится возвращаться в пустую квартиру, а еда из доставок пробивает брешь в и так изрядно пострадавшем бюджете, но всё это Антон уже отделяет от чувств к бывшей девушке. Он анализирует их отношения каждый день — не может не, в конце концов, он пишет про это стенд-ап, — и всё сильнее понимает, что последний год (если не больше) они были вместе только из-за привычки. Он даже благодарит Иру — сначала только мысленно, а потом собирается с силами и пишет ей длинное сообщение в телеграме, не решаясь звонить, — за то, что она приняла это решение и не тянула с разговором, как мог бы тянуть сам Антон. Он знает, что расставание уже маячило на горизонте — и прошло сильно лучше, чем могло бы.
Цены Ире, конечно, нет, особенно после её «Антош, спасибо тебе за всё, да, я думаю, у нас получится быть просто хорошими друзьями, я тобой дорожу». С плеч как будто падает камень, Антон чувствует это почти физически, ему даже становится легче дышать.
Монолог дописывается за эти несколько дней почти полностью, Антон пишет Диме, что хотел бы его проверить в той самой «настолочной» компании, на что Позов смеётся в голосовом и отвечает: «Ну, это честь, конечно, считай билеты в первый ряд. Естественно, я за».
Хочется поставить Диме памятник за терпение иногда; Антон вместо этого вписывает в стендап несколько заходов про друзей тоже.
В голове удивительно пусто, когда он собирается субботним вечером ехать через полгорода на метро во всё ещё малознакомую компанию, и Шастун вспоминает зацепившуюся в голове за какой-то крючок и завешанную другими, более насущными, мысль про тихого, но интересного Арсения и желание поговорить о нём с Катей уже практически у дверей квартиры. Он успевает коротко себя за забывчивость отругать, но потом Позовы встречают его на пороге, он обнимает Катю, пожимает Диме руку и чувствует себя собой настолько, насколько это вообще сейчас возможно.
— Тебя там все ждут, Шаст, Матвиенко ради такого даже приехал вовремя, — Поз тонет в сарказме и топит в нём окружающих, но Антон ему даже благодарен: он волнуется, всё-таки публика незнакомая, хоть и лояльная, монолог отредактирован только им самим, а про цензуру Шаст предпочёл забыть в принципе — в телик он с этим всё равно не полезет. Поэтому ему остаётся только глубоко вдохнуть и пойти проверять написанное на людях — сам себя он уже этим не смешит.
Ему рады, и это удивительно: Стас с Дариной машут руками, Серёжа лезет пожимать руку, даже Арсений вылезает из своего угла (кажется, он только там и сидит, потому что сейчас Антон наблюдает удивлённые взгляды всей компании, когда с Арсением здоровается за руку тоже). Шастун что-то говорит короткое про проверку материала, Дима выключает звук на телевизоре, который и так был достаточно фоновым, и Антон чувствует себя под прицелом взглядов своих самых строгих критиков; он так даже на кастинге «Камеди Баттла» не волновался. «Но где наша не пропадала», — говорит сам себе и:
— Я недавно расстался с девушкой…
Неожиданно почти весь монолог заходит сразу; Антон делает себе пометки в местах, где можно было бы шутку «докрутить» или, наоборот, немного смягчить подачу, но в целом, через десять минут ему даже хлопают — даром что в компании всего восемь человек, и сидят они на Диминой с Катей кухне; Шастун чувствует себя на сцене, а там для него уже давно дом родной. Стас даже хлопает его по плечу, когда Антон падает в кресло рядом с диваном:
— Круто, Дима сказал, что ты написал всё это за неделю без редактур, очень сильно.
Антон кивает благодарно и переводит тему: быть душой компании и центром внимания приятно, но затягивать это ощущение ему не нравится: слишком большая ответственность, слишком много нужно отдать энергии, он ещё не настолько восстановился. Когда Катя приносит коробку с «Игрой престолов», Антон только ловит на себе взгляд из угла дивана, поворачивает голову вопросительно, но Арсений мотает головой из стороны в сторону, мол, нет, ничего, просто смотрю. Шастун решает подумать об этом позже.
Игра на этот раз затягивается: собравшиеся оказываются невероятными стратегами, каждый из которых не хочет проигрывать, и Дима уже сквозь зубы несколько раз проговаривает, что надо было играть в дурацкий «Алиас», а не в аналог «Монополии», потому что все тут сейчас глотки друг другу перегрызут за клочок земли. Матвиенко хохочет, в этот же момент практически отрезая очередной захваченный (бывший Димин, кстати) замок от прежних земель, но Антон ловит себя на мысли, что наблюдает за всё таким же молчаливым Арсением: тот кусает губы, трёт ладони друг о друга, словно сильно нервничает, но делает очень логичные и обоснованные ходы, играя — единственный — сам за себя. Его Речные земли продвигаются в глубь карты, и Антону даже не жаль, что он сам, засмотревшись, отдаёт Позовым свои последние владения.
— Арс, — Антон запоминает, как с ним (он не может определить для себя возраст Арсения, поэтому даже в мыслях обращается исключительно местоимениями и по имени) заговаривают остальные, и решает уважать чужой комфорт. — Что ты там задумал?
— Выиграть, — Арсений на секунду поворачивается, замечает усевшегося уже с ним рядом Антона (все так вовлечены в игру, что даже не обращают внимания на то, что происходит за пределами стола), во взгляде сквозят узнавание и понимание. — В смысле, я уже играл в эту игру и понимаю стратегию, а ребята…
— Ага, а Поз дурак, — Антон хмыкает, потому что — серьёзно, этот Арсений ведь делает что-то невероятное, обыгрывая даже Катю с Димой в одиночку, — они ведь даже не считают тебя противником, а ты сейчас все земли завоюешь.
— Наверное, — Арсений пожимает плечами и оборачивается обратно к игровому полю, показывая, что разговор окончен.
Антон остаётся сидеть с ним рядом до конца игры, наблюдая. И неожиданно для него Арсений проигрывает, в последнюю минуту делая что-то несусветно глупое и практически без боя сдавая все завоёванные земли и замки Стасу и Дарине.
— А… — Антон поворачивает голову, собираясь задать вопрос, но видит, что Арсений опять мотает головой, мол, не нужно, и замолкает; ему очень интересно узнать, почему Арс, наверняка понимавший всю фатальность своего последнего хода, поступил именно так, но лезть, когда тебя так откровенно заткнули, кажется невежливым.
Шеминовы (Антон и их фамилию узнаёт тоже, после того как Серёжа начинает психовать на происходящее и проигрывает, а потом перечисляет всех по именам и фамилиям по очереди, вспоминая всю известную ему обсценную лексику; так Шастун понимает, как зовут ещё одну пару: Оксана и Лёша, круто), смеются радостно, отбивают друг другу «пятюни», пока Дима с Катей достают из холодильника ещё пиво и включают всё-таки телевизор фоном, чтобы не было тишины, если разговор где-то застопорится.
Антон продолжает сидеть около дивана на полу, практически не участвуя в разговоре. Арсений молчит тоже, закутавшись поглубже в толстовку, и Шастуну кажется, что он ощущает повисшее вокруг него напряжение.
Антону интересно: Арсений определённо умный и неординарный — чего стоила только его совершенно незаметная стратегия игры, а ещё несколько едких замечаний, которые он отпускал, словно забывшись и не успев одёрнуть себя. Хочется залезть в эту голову и понять, что там происходит, какие ассоциативные цепочки в ней выстраиваются, сколько интересного таит в себе сознательное и подсознательное этого человека, но вторгаться в личное пространство насильно, принуждать к взаимодействию Антон не хочет, а Арсений сам желания пообщаться не изъявляет.
— Кать, — Шастун собирается уходить снова немного раньше остальных, потому что ему и ехать с севера на юг через весь город, и утром вставать вести день рождения, но всё-таки заставляет себя спросить сейчас, боясь опять бездарно проебаться, — а вы с Арсением давно знакомы?
— С Арсом? — Позова удивляется наверняка, пожимает плечами. — Они с Димой работают вместе, он смешно шутит и иногда рассказывает интересные истории, почти на все тусовки приходит, но близко мы не знакомы. А что?
— Да ничего, он там просто, — Антон не знает, как сформулировать мысль, поэтому обходится общими фразами, — забавные какие-то штуки говорил, пока играли, я и подумал, может, он мог бы помочь с материалом.
— Хочешь, я тебе его номер скину, напишешь в телеге? — Катя сразу достаёт телефон из кармана домашних джинс, открывает приложение. — Он приятный, правда, но я ничего о нём не знаю, потому что он сам не рассказывает.
— Ага, я понял, — Шастун улыбается, обнимая девушку на прощанье. — Спасибо за вечер, было круто.
— Тебе спасибо, ты большой молодец, — Катя почти закрывает дверь и говорит в спину: — Если бы мы с Димой расстались, я бы хотела, чтобы он про меня вот так говорил, знаешь.
— Ага, — Антон оборачивается опять, машет рукой. — Спасибо ещё раз.
Катя кивает и закрывает дверь, оставляя его наедине с собой, и Антон снова ловит себя на мысли, что не чувствует тоски и дыры в груди: да, ему всё ещё непривычно быть одному, но это уже не обида и не боль, а что-то совсем другое.
К этому «что-то» неожиданно для самого Шастуна примешивается интерес к Арсению, и он себя не тормозит: открывает Катино сообщение, нажимает на контакт, печатает «Привет, хотел спросить твоё мнение про монолог. Это Антон».
Сообщение прочитано почти сразу, но надпись «В сети» под названием контакта не меняется на «Печатает…», пока Антон, вздыхая про себя разочарованно, не закрывает диалог. Ну, он хотя бы попытался. Ждать ответа от Арсения было глупо, и, наверное, тому просто не очень интересно помогать малознакомому парню писать что-то про его несложившиеся отношения. Поэтому Шастун открывает свои заметки: ну и ладно, ну и не очень-то и хотелось, справится сам.
Он вообще любит метро, особенно после вечернего часа-пик: людей немного, можно включить в наушниках музыку на половину обычной громкости и написать что-то новое, а ещё — просто понаблюдать за окружающими. Сегодня, правда, ничего интересного рядом не происходит, поэтому Антон погружается в собственные записи.
Ему бы закончить с монологом к ближайшему «Открытому микрофону»: через две недели он записан на стендап-концерт в КамедиПлейсе, и хорошо бы прийти с новым материалом, потому что старый уже вычитан триста раз на всех возможных площадках. А ещё хочется начать готовиться к кастингам «Камеди Баттла» — не всё же ему в питерских барах выступать.
Антон даже засыпает с мыслями о монологе, кастингах, концертах; он соскучился по этой атмосфере, когда немного коленки дрожат от волнения и ладони потеют, поэтому микрофон со стойки снимается дольше необходимого и приходится какое-то время шутить о собственных переживаниях на ходу, импровизируя и взаимодействуя с залом. Уже во сне Шастун, кажется, даже ругает сам себя за такой длинный перерыв в творчестве и выступлениях, но утром помнит об этом смутно: просыпается как-то даже слишком резко от уведомления телеграма.
«Арсений Попов прислал Вам новое сообщение» гласит баннер на экране айфона, и Антон даже трёт глаза интенсивнее, чем обычно: ему же показалось, да? На часах половина девятого утра, кто вообще в воскресенье в такое время пишет сообщения незнакомым практически людям? Кто вообще пишет сообщения утром в воскресенье, а не видит пятьдесят восьмую серию любимого сна? Шастун всё-таки решает, что ему показалось, заворачивается в одеяло посильнее, скрючившись в позе эмбриона, чтобы ноги не торчали, и засыпает ещё на пару часов. Он даже не пытается смотреть в телефон, когда идёт в душ и ставит чайник для чашки кофе: до площадки, где он сегодня работает, ехать минут тридцать пять, быть там нужно к полудню, а сейчас всего половина одиннадцатого, и торопиться Антону некуда: рабочий костюм отглажен и сложен в кофр, машин каршеринга у дома — выбирай не хочу, а координаторы обычно день в день его не торопят; Антон вообще-то парень обязательный и ни разу ещё мероприятия не сливал, даже когда было совсем хуёво. Этим он может гордиться.
Сообщение никуда не девается, и замечает это Шастун, только спускаясь на улицу и бронируя машину; он открывает диалог, видит, что Арсений в буквальном смысле, кажется, разобрал весь монолог по кусочкам, отмечает сообщение непрочитанным, чтобы не забыть, и улыбается даже для себя неоправданно счастливо: что такого в этом длинном тексте, что хочется прямо сейчас с ним ознакомиться, Антон себе объяснить не может, поэтому откладывает разбирательства с эмоциями на более благоприятное время. Всё потом, сейчас — работа.
Он настраивается за рулём, следит за дорогой и параллельно сам себе рассказывает скороговорки, прогоняет свои полуимпровизированные (потому что хорошая импровизация начинается с подготовки) шутки, вспоминает всю информацию, которую ему рассказали администраторы праздника: имениннице семнадцать, друзьям плюс-минус столько же, лучше побольше шуток, поменьше конкурсов. Караоке — классно, танцы — не очень, снимать сторис и тиктоки приветствуется, напоминать, чтобы отмечали лофт и агентство, — бонус к следующим мероприятиям. Антон всё это знает: сто раз уже в этих обстоятельствах был, но перерыв даёт о себе знать, и он волнуется так сильно, что ладони приходится вытирать о джинсы каждые три минуты, чтобы не скользили по рулю. Всё в итоге пройдёт хорошо, он это знает, но всё-таки разрешает себе переживать: без лёгкого волнения он рано или поздно перестанет стараться делать ещё лучше, чем было.
Праздник действительно проходит на ура; ребята яркие, красивые, смешные, они выглядят и ощущаются очень дружной компанией, где нет явного лидера и никто не «задвинут» в угол, и Антон любуется ими, периодически выпадая из викторин-конкурсов-заданий, так и оправдываясь, мол: вы классные, мне нравится за вами наблюдать. Кажется, подростки смущаются, но в конце его программы именинница подходит и благодарит за праздник лично, и это греет Антона невероятно. А ещё он понимает, что эти фактически дети совсем, пусть они и младше него всего на несколько лет, намного умнее их поколения: каждый из них личность, и каждого они принимают таким, какой он есть, не пытаясь менять или игнорировать, например. Где-то внутри у Антона что-то скребёт недовольно, но он от усталости и непривычно большого выброса энергии не может ухватиться за нужную мысль, вызывает такси, чтобы не садиться за руль, и мечтает только о горячем душе и желательно паре часов залипания в тикток. Взгляд цепляется за красный кружок с единичкой на значке телеграма, и Антон вспоминает, что отложил на «попозже» кое-что важное. Открывает сообщение, только усевшись в машину.
«Привет, Антон, для меня удивительно, что моё мнение показалось тебе важным, и я бы не стал тебе писать это или говорить сам, но раз уж ты спросил…» — на этом моменте Шастун закатывает глаза, потому что невозможно быть в данный момент большим занудой, чем Арсений, конечно, но дальше тот вполне толково раскладывает монолог на части, где-то добивая шутку (о чем сам Антон и не думал: и так вроде хорошо, смешно, толково), где-то — просто перефразируя целый кусок текста таким образом, что смысл остаётся неизменным, но словно становится чуть глубже. Антону удивительно и приятно, что кто-то так сильно заинтересован в его материале, так хочет ему помочь, что даже потратил на это, по ощущениям, не один час, и он со всей благодарностью начинает набирать сообщение, но почему-то бросает, переходит в телефонную книгу и звонит.
— Арсений, привет, это Антон Шастун, — он говорит быстро, как будто Арс может бросить трубку, — хотел тебе спасибо сказать за разбор, и мне бы не помешала редактура, наверное, может быть, приедешь на неделе вечером? С меня пиво, пицца, роллы, что захочешь, с тебя — только твой мозг.
— Эм, привет, — Арсений явно не ожидал звонка и теряется так ощутимо, что Шастуну стыдно, но просрать такого соавтора он просто не может себе позволить. — Да, наверное, во вторник после семи смогу. И ничего не нужно, я правда рад помочь.
— Хорошо, я тебе сейчас адрес скину тогда, — Антон иррационально рад согласию и старается о причинах этих эмоций не задумываться: вообще-то ему сейчас разобрать бы арсеньевские заметки, поправить завтра монолог, чтобы ко вторнику быть готовым редактировать его снова. — Спасибо, Арс, правда.
— Ну, не за что? — парень звучит вопросительно и сбрасывает звонок, словно Антон может сказать ещё что-то странное и смущающее уже их обоих.
Шастун радуется так сильно, что чуть не забывает свои вещи в машине.
Уже дома он закидывает костюм в стирку, откладывая рубашку к белым вещам, быстро принимает душ и садится переписывать монолог: работы, на самом деле, ещё непочатый край, и Антон впервые чувствует себя настоящим автором — если «авторство» предполагает постоянную самокритику и помощь извне. Ну и ещё весёлые и интересные (Антон надеется) вечера с приятным человеком.
Ему правда интересно понять, что у Арсения в голове: тот, во-первых, почти весь материал запомнил если не дословно, то заходами точно, так ещё, кажется, всю ночь писал правки. Или всё утро; и Антон не понимает, что страшнее: если человек не спит совсем или если просыпается ранним утром, чтобы написать огромный текст. В любом случае, Арс Шастуну кажется как минимум своеобразным «объектом наблюдения», и раз уж есть возможность пообщаться с таким человеком поближе — терять её нельзя никак.
Он ещё раз пробегает взглядом получившийся текст, проговаривает некоторые моменты вслух, ощущая, как это звучит, и уже даже не пытается с собой спорить: ему нравится Арсов образ мышления. Есть в нём что-то неожиданное, но при этом абсолютно банальное, как будто Арсений делает и думает вещи, до которых дошёл бы любой, но они кажутся кому-то другому слишком обычными, и в итоге получается что-то невероятное. Ну или Антон просто превращается в восторженного фаната: всё-таки ему действительно впервые так много дельного насоветовал далёкий, казалось бы, от юмора человек.
У Шастуна даже заснуть не получается нормально: он взбудоражен предстоящей встречей, на сотый раз обдумывает, надо ли на самом деле заказывать роллы, если у самого Антона аллергия на рис, а Арс ни разу к ним у ребят вроде как и не притрагивался; будет ли уместным пиво или лучше обойтись горячим чаем и чем-то сладким — «для мозга», как говорили в детстве. Он ловит себя на мысли, что в последний раз так волновался перед своим первым выступлением на «Открытом микрофоне», а до этого — только позвав Иру на свидание. Сравнение забавное, и Антон всё-таки выкидывает лишние мысли из головы, просмеявшись про себя: ну, будь что будет, в конце концов, им же не обязательно потом дружить и вообще общаться. Да?
День почему-то тоже проходит нервно: ему пишут из агентства, согласовывая мероприятия почти на месяц вперёд, потому что «Ну лето, Антош, а границы закрыты, работать нам и работать, вот тут и тут у тебя по три игры на разных площадках за день, записал?». Потом его ещё зовут ведущим на завтрашний стендап в каком-то баре, обещают «и денег, и славы», и Антон смеётся нервно: у него и так теперь вечер субботы занят, отказываться от ведения мероприятий в агентстве из-за опенмайков ему не хочется, и он судорожно проверяет календарь и прикидывает, успеет ли доехать с чьего-то дня рождения на чей-то концерт. А ведь у него там даже не будет возможности прочитать своё: «Только если пару минут, Тох, очень программа плотная, но лучше тебя никого нет». Он вздыхает, но соглашается, и дело даже не в деньгах: он действительно по такому ритму жизни скучал.
Состояние «белки в колесе» он перестал ловить около года назад, когда вся жизнь вокруг стала совсем размеренной и понятной: у него стабильные отношения, своя квартира в Питере, пусть и в ипотеку, много заказов, расписанные на любой случай программы, которые меняются плюс-минус никак от мероприятия к мероприятию, куча архивного материала, который всегда можно прочитать на концерте или кастинге. У него всё тогда было отработано и скучно, не было ни сил, ни желания, наверное, вносить в это хаос, который сопровождал Антона ещё пару лет до этого. Возможно, поэтому всё у них с Ирой и угасло: им было хорошо, но скучно, а страсть ушла ещё в первые года полтора. Получается, вместе со страстью между ними в каждом из них в какой-то момент растворились и яркие чувства к жизни, и Ира правильное решение приняла…
Из размышлений Шастуна вырывает звонок домофона.
Он всё-таки не выдержал и заказал пиццу, справедливо рассудив, что Арсению вряд ли захочется вызывать к нему скорую из-за отёка Квинке, а ещё Антон днём сходил в магазин и купил светлого нефильтрованного, потому что так проще расслабиться (по крайней мере, ему). И вот сейчас Арс стоит за спиной у курьера и поёживается, хотя на улице тепло.
— Спасибо, — Шастун забирает коробки у парня из рук и кивает Арсению проходить. — Разувайся, проходи на кухню, я там тебя жду.
Арсений глупо кивает в ответ и топает следом буквально через несколько секунд.
Антон физически ощущает напряжение, словно даже воздух стал тяжелее, словно они резко оказались на пару километров выше над уровнем моря. Ему не нравится: вообще-то в таком состоянии никогда ничего путного у него не выходит, мысли не формулируются, поэтому Шастун достаёт из холодильника две бутылки, открывает, прокручивая крышки, кивает подбородком на открытые коробки с пиццей.
— Приятного аппетита, на голодный желудок не пишу, — и делает первый глоток.
Арс смотрит на него пару секунд и всё-таки берёт кусок пиццы; Антону как будто дышать в этот момент разрешают.
Спустя ещё несколько минут и выпитую Шастуном почти залпом бутылку становится легче: у него язык развязывается, он тащит ноутбук с открытым монологом, тыкает пальцем в экран, оставляя следы, и Арсений качает головой, тянется к салфеткам, вытирает, наводит тачпадом курсор на нужное место, меняет формулировку. Они перебрасываются словами, как мячиками, находя странные и абсурдные ассоциации, складывают новые заходы, дописывают их, докручивают, доводят до ума, Антон декламирует что-то, не переставая, в какой-то момент хватая вторую открытую бутылку и начиная пить из неё. Спохватывается, переводит взгляд на Арсения, который только качает головой, мол, всё ок, сам берёт чистый стакан из шкафчика, наливает фильтрованную воду.
Шастун в восторге: ему не хочется бесконечно лезть в ютуб, чтобы посмотреть, что на эту тему уже сказали другие, потому что такого никто не мог придумать, ему не хочется отвлекаться от обсуждений, он утыкается в клавиатуру в какой-то момент, просто записывая за Арсом практически каждое слово и формулируя из набранного текста шутки, и отвлекается только спустя пару часов, когда телефон звенит уведомлением.
— О, Дима спрашивает, приду ли я в субботу, — Антон быстро печатает короткое «Да» и убирает телефон. — Крутые тусовки, я даже ради них отказался временно от работы по субботам.
— Прикольно, меня не спрашивают, приду я или нет, — Арс улыбается, но почему-то Шастуну эта улыбка искренней не кажется. — Дима пишет просто в личку, что они собираются, и типа как хочешь.
— О, — Антон округляет рот и выглядит наверняка комично, но после литра пива ему немного насрать, — в смысле? Почему? Ты же клёвый, у тебя наверняка куча других дел. Нет?
— Да у меня театр только, — Арсений говорит это вполголоса, съёживаясь, становясь раза в два меньше по ощущениям, чем он есть.
— О, а что за театр? Где ты играешь? — Антона несёт, он двигает кухонную табуретку ближе, захлопывает ноутбук, отодвигая его на дальний край стола. — Главные роли, наверное? Или ты режиссер?
— Да я, — Арсению словно неуютно говорить об этом, но Шастун смотрит восторженно, и это, кажется, помогает ему немного расслабиться, — в общем, я дизайнер, рисую, знаешь, всякое, а театр — это для души. Учебный. Вот ставили недавно современную пьесу, «Пьяные», слышал?
Антон мотает головой отрицательно, но продолжает смотреть, и Арс, вздыхая, рассказывает. Он говорит долго, не прерываясь, в какой-то момент в глазах у него загорается почти демонический огонь, и Шастун краем сознания отмечает для себя эту страсть, рвение, любовь, но не отвлекается от рассказа: ему правда интересно. То, как Арсений горит всем этим, как хочет делиться и жить в том, о чём говорит, что Антону становится немного завидно и при этом — очень радостно, что у кого-то вообще такие эмоции случаются.
— Арс, а можно я как-нибудь приду к тебе на спектакль? — Шастун не задерживает мысль в себе, хотя, наверное, стоило: Арсений словно пугается, дёргается, прячется опять.
— Эм, ну у нас вообще следующая постановка месяца через четыре только, да и сейчас пока мы не показываем ничего: лето же, все разъехались, — он опускает голову, и Антон не может не приподнять его лицо, касаясь пальцами подбородка.
— Ну и хорошо, приду потом, ты только не забудь, ладно? — Антону становится неловко, когда Арсений кивает и пальцы проезжаются по подбородку чуть вверх, почти касаясь губ, поэтому он ведёт их выше и цепляет кончик носа. — И чё мы с тобой загрустили, у нас ещё два захода не расписано, погнали дальше?
Арсений кивает опять, совсем недолго задерживая взгляд у Антона на лице, встаёт с табуретки, приваливается спиной к дверному косяку, снова говорит всё подряд, раскручивая мысль.
Они обнимаются на прощание спустя ещё пару часов, и Шастун с радостью бы не заканчивал этот вечер, потому что, даже трезвея, чувствует себя комфортно: Арсений расправляет плечи в какой-то момент, ходит по кухне, пока они разгоняют очередной заход, встаёт у Антона за спиной, почему-то наклоняясь и укладывая подбородок ему на плечо. У Шастуна, конечно, не возникает никаких странных ассоциаций, и прикосновение для друзей (а он хочет с Арсением подружиться, о чём в какой-то момент говорит в порыве восторга) вполне нормальное, и всё же ощущение недоговорённости, неопределённости Антона не покидает. Он закрывает за Арсом дверь, потому что тому всё-таки ещё ехать домой, а завтра работать с десяти утра в офисе, но практически тут же пишет ему в телеграм «Спасибо за помощь и за вечер, придёшь на концерт в следующую пятницу? Бесплатная проходка как соавтору и другу». В ответ почти сразу прилетает «Ну только если как другу», и Антон улыбается совершенно по-идиотски: ну, почему бы и нет?
Ему вообще странно думать, что во взрослом возрасте нельзя найти себе друзей: ну, а как тогда жить, если с кем-то дороги разошлись, и ты остался один? С кем делиться радостями и досадными неприятностями, кому скидывать купленные билеты на ближайший матч Зенита с припиской «Потом как-нибудь сгоняем на хоккей за твой счёт, освобождай вечер среды». Нет, у Антона, конечно, есть Дима и Макар, но у первого семья, а это во многом уменьшает возможности совместного досуга (хотя Катя, конечно, идеальная женщина по скромному мнению Позова и немного Шастуна, потому что с ней весело и в любую компанию она вписывается легко), а второй никак из Воронежа перебраться не соберётся. Поэтому Антон довольно легко записывает всех в ранг «друзей» и каждой дружбе даёт шанс, если второй человек не против; обычно всё получается так, как он загадывает, и отношения становятся если не дружескими, то хотя бы приятельскими. Относительно Арсения у Шастуна есть подозрения, что дружить у них получится точно.
Думать о том, что с Арсением не получится просто дружить, потому что он цепляет Антона чем-то так сильно, что не получается отцепиться, практически с первой встречи, ему не хочется: рано, страшно спугнуть.
Поэтому оставшиеся до субботы дни Шастун уходит в работу: ведёт концерт — неожиданно действительно получая обещанную «славу», его приглашают на кастинг ближайшего сезона «Открытого микрофона» на ТНТ, несмотря на то, что своего материала он действительно выдал минуты полторы, — отрабатывает программы дней рождений на двести процентов — об этом ему говорят девчонки-администраторы, когда он забегает в стафф на пару минут за стаканом воды. Ему действительно всего этого хочется, и даже вечером находятся силы учить и проговаривать монолог по несколько раз, чтобы через неделю не забыть ни одного захода и ничего не пропустить: материал получился действительно сильным, Антон уже даже представляет, как выходит с этим же монологом на кастинг, но до этого ещё надо дожить, поэтому мысли о ТНТ и «мама, я в телевизоре» он откладывает в отдельный угол сознания, чтобы доставать иногда, мечтать и идти к этому.
Сейчас он таким образом приближает вечер субботы, и у него получается, конечно: время идёт даже чересчур быстро.
Они переписываются с Арсом каждый день, и Антон потихоньку выпытывает у того мелкие детали, которые его — чисто по-дружески — интересуют: где Арс живёт, что «рисует» (оказывается, что Арсений — дизайнер интерьеров и делает проекты загородных домов; Антон один раз хочет пошутить про то, что ему тоже однажды понадобятся подобные услуги, но дальше шутка уходит совсем не в ту степь, и Шастун не решается её отправить, стирая сообщение), как репетирует в несезонные для театра времена. В пятницу вечером даже уговаривает Попова записать видео дыхательной гимнастики и речевых упражнений, мол, ему нужно перед концертом тоже потренироваться, но почерпнуть для себя так ничего и не может: безбожно залипает на текущую изо рта слюну, пока Арс пытался разговаривать с пробкой во рту, а потом долго мотает головой, чтобы избавиться от мычащего звука в ушах.
Получилось хуёво — пришлось дрочить.
И Антон даже не пытается сам себя одёргивать: а смысл? Он давно уже принял даже не бисексуальность, а что-то другое совсем, то, что в какой-то момент приобрело название «пансексуальность»: он, ещё будучи подростком, осознал, что ему глубоко плевать, какие у человека гениталии и как он себя гендерно определяет. Но это сейчас Шастун умный, начитанный, осознающий свою и чужую сексуальность определениями, а тогда, лет десять назад, пугался первым симпатиям к парням и небинарным персонам, которых тогда, не разбираясь, называли андрогинами. Он благодарит технический прогресс за то, что со всей этой темой смог разобраться — и сейчас себя принимает точно так же, как и других.
Более того, принимает, что с Арсением у него даже есть шанс, хоть и торопиться ему не очень хочется. Хотя и хочется — одновременно.
Он так и засыпает уже почти утром субботы: после размышлений о том, насколько сбоит его гей-радар (или в таких случаях его лучше называть пан-радар? ЛГБТ-радар? Квир-радар?), как сильно Антон готов к отношениям и как сильно к ним готов Арсений, есть ли у них шансы в гомофобной России быть вместе, согласится ли Арс переехать в Швецию, чтобы там пожениться и усыновить парочку шведских малышей… Где-то на моменте, в котором Арсений рисует на листе А4 эскиз дизайна их спальни, Антон выключается.
Утро случается сложным, тревожным и поздним: Антону кажется, что он всё проспал, хотя никаких встреч и мероприятий у него назначено не было, да и в целом суббота у него выделена на полноценный выходной — один в неделю. Но какая-то дурацкая мысль не даёт покоя, и Шастун прокручивает в голове весь прошедший вечер, натыкаясь на воспоминание о дрочке на стонущего с пробкой во рту Попова.
Почти с красным кляпом во рту, твою-то мать.
И если ночью напоенный послеоргазменной эйфорией мозг рассматривал отношения с Арсением как вполне реальный вариант, сейчас Антону странно и страшно: он недавно расстался с одним человеком, чтобы сразу упасть в другого? Боязно оказаться в ловушке собственного одиночества и желания быть с кем-то, просто чтобы не оставаться с самим собой наедине, и Шастун прокручивает свои эмоции к Арсению, словно мультик на быстрой перемотке: вот здесь их знакомство, вот здесь — Арс смешно и очень понятно показывает Италию как сапог, а вот в этом кадре он явно хочет высказать своё мнение, но почему-то не решается. Антон уверен: они тогда потеряли как минимум интересную ветку обсуждения из-за его молчания, но жалеть об этом не хочет; ему кажется, что уж он-то сможет вытянуть из Арсения теперь что угодно.
«Самомнение у Вас, Антон Андреевич, заоблачное», — Шастун сам с собой разговаривает, принимая душ и собираясь к Позовым; он проспал почти до обеда, торопиться в единственный выходной никуда не хочется, а ехать всё-таки аж на Комендантский. И вроде ничего в этом страшного, даже пересадок делать не нужно, но сорок минут в метро выматывают, да и по субботним пробкам пробираться даже через Диаметр неохота. Он стонет мысленно, но быстро вспоминает заинтересованный взгляд Арсения и его же мычащую речь из вчерашнего видео, и настроение сразу переходит в режим ожидания.
Хочется управлять временем, и Антон ощущает себя нетерпеливым ребёнком: хочется подпрыгивать на месте, бежать через весь город, ему не сидится ни на рабочем стуле за монологом, ни на кухонной табуретке за завтраком, больше похожим на обед, ни в ванне, куда он укладывается перед выходом, чтобы хоть немного расслабиться. Он даже думает, что так волноваться перед каждой встречей не совсем нормально, но быстро эту мысль отметает: что уж там, Арс ему нравится как человек, как возможный партнёр, как друг, как соавтор. Арсений симпатичен ему во всех возможных аспектах, и отрицать это бессмысленно, поэтому Антон пробегает все стадии принятия за последние полчаса перед выходом из дома.
Его не покидает мысль, что он что-то хотел бы для Арсения сделать, какой-то, может быть, знак внимания ему оказать, но не цветы же тащить в большую компанию, где, к тому же, не все могут адекватно воспринять такие сюрпризы. Шастун всю дорогу до дома Димы и Кати крутит в голове возможные варианты сюрприза, который и Попову бы понравился, и никого не смутил, даже думает написать и спросить, что же тот любит: сладкое, солёное, горькое, острое? Заруливает даже в «Градусы» по пути от метро, рассматривает полки и понимает: Арс ни разу при нём не пил ничего алкогольного. Ни у Позовых не притрагивался к пивным бутылкам, которые после тусовок наверняка приходилось вытаскивать из квартиры стопятидесятилитровыми мешками, ни у него дома даже глотка не сделал. Шастун пробегается взглядом по винным бутылкам, в самом низу замечает крупный ноль на белом фоне.
— Девушка, это же безалкогольное вино, да? — вопрос глупый, потому что Антон уже вдоль и поперёк изучил этикетку, но облажаться ему нельзя.
— Да, триста сорок девять, пакет нужен? — девчонка молодая совсем, но замученная, что в целом неудивительно, поэтому Шастун просто кивает и прикладывает телефон к терминалу, всем упрощая жизнь.
Катя бутылке вина удивляется.
— Ты же пьёшь только светлое нефильтрованное? — она принимает бутылку из рук и пытается унести её к ребятам, но Антон машет руками, разуваясь, мол, отдай.
— Это и не мне, Кать, — он поправляет чёлку, заглядывая на секунду в зеркало, одёргивает футболку — волнуется, Арсений сидит там уже, со своими тараканами в голове, наверняка к чему-то придерётся.
— Да, тебе и ехать дальше всех, — девушка улыбается и подталкивает его в спину. — Пойдём, там Дима сейчас со своими ассоциациями для «Диксита» лопнет.
Шастун не любит «Диксит», «Имаджинариум» и другие игры на ассоциации с чем-то нарисованным, но сегодня вечер перестаёт быть томным именно на этом моменте: как там голова Арсения сработает, что он выдаст, о чём расскажет друзьям? Антон выдыхает, в два шага пересекая коридор, открывает дверь, здоровается со всеми разом.
— Привет, — он протягивает руку Диме, Серёже, Стасу, Лëше, кивает Дарине и Оксане, идёт к кухонным шкафчикам. — Вы там раскладывайте карточки, я сейчас.
Он достаёт с полки бокал для вина, открывает бутылку штопором — вот дураки, зачем делать обычные винные пробки для «нулёвки»? — ставит уже наполненный бокал перед Арсением, бутылку — на пол возле дивана, сам садится рядом.
— Антон, я не пью, — Арс наклоняется к нему и говорит вполголоса, пока Дима ещё раз объясняет правила для всех присутствующих.
— Я в курсе, Арсень, — имя сокращается само по себе, но звучит очень гармонично. — Это безалкогольное вино, случайно увидел.
— А, — в голосе проскальзывает удивление, но ровно на секунду, — спасибо.
Антон кивает и переключает внимание на игру.
Из-за того, что присутствующих больше, чем карточек для игры, девчонки самоустраняются: Катя говорит что-то про странную женскую логику, Дарина просто смеётся, Оксана признаётся, что не любит саму игру, — и уходят в комнату к Савине, чтобы поболтать о своём. Их никто не пытается переубедить, но Арс как будто дёргается, чтобы что-то сказать, и этого опять никто, кроме Антона, не замечает.
— Что ты хотел сказать, Арс? — Дима на правах хозяина вечеринки начинает говорить, и Антон пользуется возможностью начать задавать интересующие вопросы.
— Да тут же можно было правила перекрутить, чтобы девочки не уходили, — Попов делает вид, что слушает историю внимательно, но явно погружён в себя. — Было бы интересно, я люблю Катины размышления, да и Дарина бы придумала что-то клёвое наверняка.
— А почему не сказал? — Шастун на Диму и игру забивает болт, потому что ситуация, разворачивающаяся в голове у Арсения, намного интереснее.
— Да как-то… — тот пожимает плечами, рассматривая карточки в руках. — Привык, что моё мнение никому не интересно.
В этот момент Дима заканчивает свой рассказ, и Арсений включается в игру, пока сидящий по правую руку от него Шастун недоумённо разглядывает его профиль.
Ну пиздец.
— В смысле неинтересно? — Антон шепчет опять, когда рассказывать начинает Серёжа, сидящий на втором кресле-мешке; до Шастуна остался один ход, но он уже готов проебать игру, но выиграть спор с Арсом о том, кому тут и что интересно.
— Антон, мы тут играем вообще-то, — Попов на него шикает, поворачиваясь на секунду, и Шастун ловит в его взгляде тоску и отчаяние. — Давай потом как-нибудь, ну.
— Окей, — в голове сразу формулируется дурацкий план, но Антон уже в это болото залез, ему комфортно и хорошо, хочется теперь к себе и Арсения затащить. — Я бы с тобой ещё пару моментов по монологу обсудил, пройдёмся потом до метро?
Арс кивает коротко и переключается обратно на игру.
Шастун проигрывает безбожно, но он и не стремился играть вообще: историю рассказал отвратительно, потому что следил за Арсением, закатывающим глаза почти на каждом слове и пытающимся не смеяться; у него слова путались, и мысли не формулировались адекватно, поэтому он даже пиво допивать не стал, и Дима обеспокоенно спросил, всё ли в порядке, когда Попов засобирался уходить, а Антон встал следом.
— Да, Дим, хорошо всё, заебался за неделю просто с непривычки, — Шастун не врёт даже, потому что после шести рабочих дней, в которых ты общаешься с людьми и заставляешь свой мозг генерировать гениальные идеи, усталость — совершенно нормальное явление.
— А, ну да, бывает, — Позов жмёт ему руку, так же прощается с Арсением, захлопывает за ними дверь. Арс почти сразу открывает рот:
— Что ты там хотел обсудить, Антон? — он явно хочет выглядеть уверенно, решительно, но прячет руки в карманы и идёт чуть быстрее, чем мог бы, словно пытается сбежать — и от Шастуна, и от разговора.
— С чего ты решил, что твоё мнение никому не интересно? — Антон бы и рад формулироваться получше, но получается так себе, да и вряд ли Арс стал бы отвечать на какие-то полунамёки: он мастер менять тему, это Шастун уже успел понять.
— Ну, — Арсений словно задумывается на секунду, но то, как он начинает нервно мять собственные пальцы, вытащенные, наконец, из карманов, говорит о том, что тема обдуманная и не особо приятная, — потому что они его, очевидно, никогда не слушали?
Антону хочется ударить его в лоб, но он тут вроде как играет за адекватность, поэтому только вздыхает:
— Я ни разу не слышал, чтобы ты высказывался при каких-то обсуждениях, Арс, правда, — ему самому неловко об этом говорить, потому что он, очевидно, знает и видит далеко не всё — и про Арсения, и про его отношения с ребятами, — но тебя же зовут играть каждые выходные, значит, им интересно, логично?
— Ну, мы с Димой просто приятели, и, — Попов вздыхает, снова цепляется за свои же пальцы, — как-то на работе заговорили, он меня позвал вот на настолки, а у них уже компания вроде как давняя, и неловко, Антон, понимаешь? — Арсений останавливается, поворачивается к Шастуну лицом, кусает губу, у Антона не хватает выдержки, чтобы не притянуть его к себе за плечи.
— Ну и что? — Шастун всë же обнимает Арсения, чувствуя, как тот напрягается на секунду, но словно отпускает себя. — Ты крутой, я в первый же вечер понял, что мне было бы интересно с тобой пообщаться просто так, ни о чём. А потом специально написал про монолог, потому что видел, что тебе есть что сказать.
— Ну ты единственный человек, которому интересно, — Арсений говорит ему в плечо, но обнимает наконец тоже, и Антону становится чуть теплее на душе. — Остальные не особо меня замечают, на самом деле.
— А ты не пробовал там, начать с людьми разговаривать и делиться своим мнением? — Антон слегка усмехается и чувствует, как его отпихивают, упираясь в грудь ладонями.
— Пробовал, Антон, спасибо, не понравилось, — Арсений замыкается в себя на глазах, натягивая рукава неизменной своей толстовки и кутаясь в неё поплотнее. — Мне же, блин, не десять лет, чтобы я совсем не умел общаться с людьми, — он отворачивается и идёт в сторону метро, пока Шастун медленно прогружается.
— Арс, подожди, — Антону нужно-то два шага, чтобы его догнать и ухватить за рукав, разворачивая к себе снова, — я дурак, правда, наверное, зря полез к тебе в душу со своими советами, но ты действительно интересный очень, и твоё мнение мне важно. Мир? — он протягивает оттопыренный мизинец левой руки, не отпуская запястья Арсения.
— Да что ж с тебя взять-то, раз сам говоришь, что дурак, — Арс вроде как наигранно вздыхает и тянет мизинец тоже, сбрасывая ладонь Антона. — Пойдём, а? Тебе же работать завтра наверняка.
Шастун кивает и лезет обниматься опять, пытаясь урвать как можно больше прикосновений, пока Арсений недовольно бубнит что-то ему в ухо.
До метро они идут молча.
Антон бесцеремонно приваливается к животу стоящего на ступеньку выше Арсения плечом, укладывая голову ему на грудь, откровенно забивая хуй на мнение окружающих: он правда устал и физически, и морально, сейчас мог бы очень сильно накосячить в отношении единственного действительно интересного ему человека, и всё это выматывает настолько, что думать о косых взглядах не остаётся ни сил, ни желания. Но Арс кладёт руку ему на плечо, слегка сжимая, и Шастун чувствует себя чуть лучше.
В вагоне так развалиться не получается; людей много, вечером субботы все едут в центр тусоваться, и даже на конечной в поезд набивается куча народу, а ближе к центру становится только хуже, и Арсения в Антона вдавливает в какой-то момент. Арс выставляет ладони, упираясь ими в грудь Шастуну, на что Антон только улыбается.
— А ещё ты красивый, — он говорит это шёпотом и на ухо, не совсем задумываясь, какую цель всё-таки преследует, и Арс краснеет аж до шеи, а затем совсем немного отстраняется.
— Спасибо, Антон, ты тоже, — и непонятно: неловко ему, приятно, стыдно. Может быть, всё сразу.
— Напиши, как доберёшься домой, — Шастун нарушает возникшую между ними тишину, когда Арсений собирается выходить на Садовой, — я буду волноваться.
— Ага, и спать без этого сообщения не ляжешь, — Арс фыркает, но сейчас Антон точно знает, что ему приятно: во взгляде тепла столько, что можно вместо одеяла укрываться.
— Нет, пойду искать тебя по всем подворотням Московского района, — он машет рукой уже выходящему из вагона Арсению и садится на освободившееся место, чтобы привалиться затылком к стене вагона: ему так хочется лечь, что не остаётся сил держать себя на ногах.
Телефон вибрирует в кармане: «Ты тоже напиши, когда доедешь». И следом сразу же: «Спасибо, Антон». Шастуну кажется, что до дома он долетит на крыльях то ли симпатии, то ли долбоебизма.
Обманываться не хочется, и Арсению врать он не собирается тем более: сейчас Шастуну интересно, ему нравится то, что между ними медленно назревает, нравится это чувство в себе холить, лелеять и взращивать, но он не может быть уверен абсолютно в том, что у них всё получится сказочно и волшебно как минимум потому, что один раз уже не получилось, а ещё из-за их разного отношения к жизни и к людям, из-за загонов, сомнений, страхов, элементарно из-за окружающих людей, которые так или иначе имеют своё влияние на происходящее в жизни каждого человека. Антон всё это понимает и принимает, но жгучее желание попробовать, постараться, сделать хоть что-то, чтобы у них с Арсением получилось, не даёт ему покоя.
Он пишет из дома ответное «Я тоже» на Арсово «Я добрался», стаскивает с себя одежду, добредая до душа, а затем и до кровати; сил на какие-то лишние телодвижения не остаётся, несмотря на трясущиеся от количества внутренней энергии руки. Антон открывает телеграм, пролистывает диалог с Арсением несколько раз туда-обратно и отправляет последний сохранённый мем: с чего-то же надо начинать интересоваться Арсовым мнением не только о собственном творчестве и его увлечениях, в конце концов, в мире столько тем для разговоров.
Переписываются они до глубокой ночи и Арсового «Шастун, у тебя завтра мероприятие в час дня, уйди спать».
А утром первое, что Антон видит, — это пожелание хорошего дня от того же Арсения.
Так и выясняется, что Арс просыпается всегда рано, бегает по Парку Победы, потому что «Антон, ты вообще видел, как там красиво», репетирует роль сам с собой (теперь записывает кружочки, поставив телефон на полку рядом с зеркалом), а в рабочие дни — что Шастун наблюдает в понедельник, вторник и среду — готовит завтрак, напевая дурацкие песни из тиктока, которые знает наизусть.
Всё это Антон с радостью разглядывает в кружочках, снимая свои и заменяя ими сторис, — в инстаграм заходить не хочется теперь даже по работе.
За четыре неполных дня Антон узнаёт всё: распорядок дня, адрес, интересы, что-то про семью, детство, юношество; они рассказывают друг другу миллион дурацких историй, и Арсений, кажется, начинает чувствовать себя немного спокойнее, увереннее, в какой-то момент даже скидывает скриншот поста какого-то блогера из инстаграма, чтобы, как сам выражается, «помандеть на идиотов». Мандеть у него не получается: он высказывает аргументированное, обдуманное мнение, доказывает свою точку зрения, подкрепляет фактами, статистикой, и Шастун так и говорит в восхищëнном голосовом, мол, Арс, это ты прям сейчас почти научную статью-опровержение записал. Арсений только присылает эмодзи мартышки с прикрытыми глазами.
Вечер среды наступает так быстро, что Антон не успевает ни привести квартиру в порядок, ни доучить монолог; он вообще не считает нужным его совсем уж зубрить, но хотя бы последовательность заходов было бы неплохо запомнить. Арсений придёт буквально через час, и Шастун распихивает вещи по полкам в шкафу, делая вид, что ничего у него не валяется на самом деле 24/7 по всей квартире, моет посуду, почти рысью бежит в ближайший алкомаркет, чтобы купить то самое безалкогольное вино и какую-нибудь сырную нарезку. Параллельно убеждает себя, что всё это совсем не похоже на свидание.
Когда Арсений приходит, Шастуну хочется думать, что это всё-таки немного свидание.
Во-первых, Арс выглядит немного иначе: у него явно уложены волосы, и из дыр на джинсах видны коленки, и худи впервые на нём яркая, а не серая или чёрная, как обычно. Во-вторых, Попов мнётся на пороге, дёргает рукава, скрещивает руки на груди, не решаясь пройти в кухню, и Антон тащит его за запястье, потому что им ещё работать вообще-то — и даже глаза закатывает.
— Ты уже должен чувствовать себя здесь как дома, — это должно было прозвучать шуткой, но у Антона почему-то срывается на последнем слове голос, и Арсений смотрит на него удивлëнно. — В смысле, в прошлый раз ты тут и кружки сам таскал из шкафов, и нашагал по кухне триста тыщ кругов, если ты забыл.
— А, — Арс смеётся коротко и заметно расслабляется, хотя смотрит всё ещё немного настороженно, — а это? — он указывает на вино и сыр, и Шастун чувствует себя последним идиотом.
— А это для поднятия настроения и создания атмосферы бара, — он выставляет бокал, открывает вино, подталкивает тарелку поближе к Арсению. — Итак, всем привет, меня зовут Антон Шастун, и давайте поговорим о бывших…
Текст идёт сплошным потоком, Антон нигде не сбивается, а Арсений даже смеётся и кое-где улюлюкает, иногда отпивая вино из бокала. Шастун честно старается на него не смотреть, потому что боится, что залипнет и забудет что-нибудь, но в итоге он даже укладывается в десятиминутный таймер.
— Класс, спасибо тебе большое, Арсюх, — Антон выдыхает, выключает так и не прозвеневший таймер на айфоне, наливает себе воды из фильтра. — Как оно?
— Ну, сейчас сильно лучше, чем изначально, конечно, — Арсений ухмыляется самодовольно, но Шастун не может не соглашаться с его мнением. — Ты великолепен, монолог шикарный, с ним на кастинги можно.
— Пройду, думаешь? — Антон делает вид, что ему плевать, но сам замирает: если Арс с его критическим мышлением так говорит, значит, у него действительно высокие шансы попасть в телевизор.
— Почти уверен, Антон, — Попов серьёзно кивает, допивает свой бокал и кладёт руку Антону на плечо. — Ты очень талантливый, у тебя всё получится.
Антона захлёстывает благодарностью и перемешанными эмоциями: симпатией к Арсению, собственной неуверенностью, сомнениями, тоской даже — и ему хочется врезаться в сидящего рядом человека, снести всей своей массой со стула, придавить к полу и целовать, кусать, заставить чувствовать то же самое, но он успевает себя перехватить, выдыхает, улыбается чуть более безумно, чем хотелось бы, и просто встаёт, чтобы обнять Арсения, но в этот момент задевает рукой открытую бутылку, которая, конечно, валится на светлое худи Попова.
Темно-красное пятно растекается по ткани, и Антон не может отмереть: пиздец, ситуация идиотская, и Арс, скорее всего, долго выбирал, что надеть, а сейчас может отреагировать как угодно, — но Попов делает что-то совсем из ряда вон.
Он молча поднимает бутылку, выливает оставшуюся в ней жидкость в раковину, выбрасывает в урну, протирает найденной здесь же тряпкой стол. Антон включается тоже: идёт в ванную за половой тряпкой, вытирает лужу с пола, моет руки, когда ему в голову приходит, кажется, лучшая его идея.
Он почти уверен, что Арс сейчас на него злится, но не может не воспользоваться ситуацией: вытаскивает из шкафа одну из своих любимых толстовок, представляя, как ярко-розовая ткань будет смотреться в сочетании с рваными джинсами и голубыми глазами, отдаёт её Арсению на вытянутой руке, вернувшись на кухню:
— Давай твою постираем, не идти же тебе в грязной. А я в пятницу тебе её на концерте отдам.
Арсений переводит на него совершенно спокойный взгляд, цепляет худи за воротник и стягивает с себя, задирая футболку тоже, и Антон пытается не смотреть на всё это слишком уж заинтересованно. Арс хмыкает, замечая его взгляд, надевает на себя толстовку Шастуна, практически в ней тонет, но, оглядывая сам себя сверху, говорит:
— Мне нравится, спасибо, Антон.
Не думать, что Арс в его одежде выглядит так, как нужно, у Шастуна не получается.
Они прощаются почти сразу: на самом деле, уже довольно поздно, Арсению завтра в офис, Антону — на очередное мероприятие, и Шастун хочет сделать на прощание хоть что-то, собирается с силами и не замечает, как Арсений, уже обувшись, подходит к нему вплотную и прижимается к груди.
— Спасибо, Антон, правда, — Шастуну хочется обладать сверхспособностями и замораживать время, как какой-нибудь мускулистый темнокожий ангел из сериала, но он может только дышать чуть тише и обнимать Арсения в ответ. — Монолог получился классный, я рад, что ты позвал меня помочь.
— Арс, тебе спасибо, — это вообще не то, чем хотелось бы сейчас заниматься, но Шастун говорит, раз уж других действий совершать пока не решается. — Мне повезло с тобой познакомиться и поработать, я буду рад, если мы продолжим, — Антон сглатывает слово «отношения», — сотрудничество.
— Посмотрим на концерте, — Арс поднимает глаза, смотрит внимательно, вопросительно. — Но я думаю, что это можно устроить.
— Клёво, я рад, — Антону неловко, ему хочется делать уже хоть что-то, но они обнимаются в коридоре его квартиры, как дураки, и он не решается нарушить это подобие равновесия и понимания.
— Поцелуй меня?
Антону сначала кажется, что он ослышался, потому что Арсений же практически не давал поводов даже надеяться на что-то подобное, вот только сейчас он продолжает Шастуна обнимать, смотрит всё так же сосредоточенно и облизывает губы.
Ну, кто такой Антон Шастун, чтобы отказываться?
Целоваться в коридоре, обнимая человека, на котором твоя одежда, странно и приятно, осознавать, что ты очень хотел этого поцелуя, и вот он произошёл по инициативе этого самого человека — приятно вдвойне. Шастун уже почти готов утянуть Арсения обратно в квартиру, но тот отрывается от него первым, грозит шутливо пальцем и выворачивается из объятий.
— Я же сказал, что посмотрим на твоё выступление, — он улыбается озорно и немножко демонически, и Антон его таким не видел, и это та грань Арсения, которую Шастун хотел бы изучить получше, определённо.
— Тогда до пятницы, — Антон стоит в дверях, прислонившись к косяку, пока Арс ждёт лифт, и смотрит, как Попов поправляет чёлку уже таким знакомым по кружочкам жестом.
— Ага, — Арс машет рукой из закрывающегося лифта, — напишу, как доберусь.
Антон кивает уже в пустоту и возвращается на кухню, чтобы привести её в порядок окончательно.
Телефон вибрирует уведомлением спустя минут сорок, и они заговариваются опять, но ничего важного не обсуждают: Арс дал понять, что все разговоры состоятся чуть позже, да и Антону бы самому сформулироваться, на самом деле. Он всё ещё мечется в своих сомнениях между истинной симпатией к Арсению и непрожитой тоской по отношениям и пока не знает, что со всем этим делать.
Нет, Арс ему действительно нравится: он умный, интересный, необычный совершенно, и Шастун заебался сам себя убеждать, что чувства к Попову у него действительно есть, но часто задумывается о другом: что, если Арсений просто почувствовал в нём поддержку, спасение, Спасателя и только поэтому соглашается на взаимодействия? Эта модель отношений даже гипотетически заставляет Антона морщиться в отвращении: быть родителем взрослому человеку не хочется, и он анализирует всё общение с Поповым с самого начала, пытаясь найти хоть какие-то причины не продолжать развитие отношений.
Голова гудит от избытка эмоций и необходимости перебирать воспоминания, и Антон сдаётся сам себе спустя ещё минут сорок; он признаёт, что, во-первых, сам вытащил Арсения из «зоны комфорта» и этим, возможно, привязал к себе, а во-вторых, у Арсения всегда был выбор отказаться, но он его не принимал. Шастун записывает себе в заметки эту мысль для обсуждения с Поповым в следующий раз, потому что решать такие вещи один он всё-таки не имеет права, раз уж это касается их обоих, желает Арсу спокойной ночи и засыпает почти сразу.
Ему снится что-то тревожное, просыпаться утром неприятно: мозг отказывается соображать, глаза не открываются, руки трясутся, и Антону хочется отмотать время на пару дней назад и завалиться спать на всё это время, пропустив и встречу с Арсением, и вызванные ею эмоции. Он ощущает этот неприятный диссонанс, когда тебе и очень приятно от происходящего, и страшно облажаться одновременно, и это накладывается на волнение перед выступлением, и Шастун заворачивается в одеяло посильнее, надеясь, что хоть так сможет вернуть себе ощущение комфорта и уверенности хотя бы на пару вечеров, а там он уже как-нибудь разберётся.
Экран айфона загорается уведомлением, и Антону не хочется реагировать на внешний мир совершенно, но ему могут написать из агентства по поводу мероприятия на воскресенье или организаторы завтрашнего концерта про время сбора комиков, и он нехотя высовывается из импровизированного костюма гусенички, чтобы заглянуть в телефон.
«Доброе утро, а завтра после концерта у тебя какие планы?» — судя по неловкой формулировке, кривизну и вымученность которой Антон чувствует даже в переписке, Арсений тоже находится в не самом понятном ему самому состоянии, поэтому Шастун не видит смысла флиртовать, заигрывать и что-то выдумывать, предлагает напрямую:
«Мы можем пойти куда-нибудь посидеть и поговорить, но, думаю, удобнее будет сделать это у меня или у тебя. Решим сейчас или завтра?»
Арс отвечает короткое «У меня», следующим предложением желает хорошего дня и из онлайна выходит.
Шастун даже не пытается понимать, как они к этому пришли.
Он ещё вчера был совсем не уверен в собственных чувствах и мотивах (да и сейчас, чего греха таить), а уж разбираться в том, что думает и ощущает Арсений, не видит в себе права, потому что и самого Попова знает очень плохо, но почему-то после хоть какой-то полученной определённости и приятных пожеланий Антону становится легче, и хочется, наконец, поднять себя из горизонтального положения и начать делать хоть что-то, например, перечитать монолог вслух ещё несколько раз.
Ему бы не трогать текст, на самом деле: все заходы он и так уже запомнил, импровизировать на сцене, если что, умеет, но Антон упрямо переговаривает текст дважды, потому что ему кажется, что чего-то там не хватает; он открывает свои записи, просматривает, всё ли, о чём хотел сказать, он упомянул, обо всём ли порассуждал достаточно. В голове крутится какая-то непослушная мысль, которую не удаётся ухватить и сформулировать в предложения, и Шастун сдаётся: ладно, действительно, уже всё сказали и до него, он не оригинален, отчасти даже вторичен, и пусть именно этот монолог просто будет хорошим воспоминанием о длительных отношениях и способом их отпустить. В конце концов, это лучше, чем страдать в одиночестве или пытаться отвлечься на других людей.
Антону ещё свадьбу вечером вести, но в голове крутится только мысль про завтрашнее выступление, и почему-то оно кажется каким-то особенно важным, хотя фактически это обычный сборный концерт, каких он пережил уже несколько десятков точно; это даже не кастинг и не опен-майк в каком-нибудь «1703», куда приходят в основном новички, чтобы попробовать себя перед публикой в первый раз. Но даже тогда, перед первым выступлением, перед первым мероприятием, которое Антон вёл, перед первым кастингом, который он в итоге провалил, Шастун не волновался так, как сейчас.
Мысли в голове переворачиваются тяжело, словно нехотя, как толстые кошки, которых Шастун очень любит, и пока он механически собирается, приводит себя в порядок, сверяет тайминг мероприятия со «скелетом» сценария (потому что «Антон, импровизируй, невеста отказалась от чёткого плана, а ты в таком формате — лучший в городе»), ищет каршеринг, чтобы хоть немного сэкономить на дороге, фоном думает, что пора бы и машину покупать, на самом-то деле, сознание наконец подкидывает ему неожиданное и — при этом — совершенно логичное умозаключение, что волнуется Шастун не из-за концерта, а из-за Арсения.
Это не объяснить рационально: в конце концов, они даже писали монолог вместе, Арс слышал его первоначальную версию и законченную, он уже согласился прийти на концерт и даже сам предложил после поехать к нему. Антон копается в своей голове, пока едет на площадку, где сегодня ему предстоит работать, и не может найти ни одного адекватного объяснения своей тревоге. Кроме, конечно, влюблённости и нежелания Арсения разочаровать.
Мысль про влюблённость в Арса Антону не нравится: он всё ещё не понимает, почему так заинтересован во взаимодействии с Поповым и насколько это взаимно, поэтому даже морщится, когда размышления сворачивают в около-романтическую сторону. Ему не хочется снова упасть в отношения только из-за гложущей изнутри тоски, он боится, что обманет и себя, и Арсения, а причинять боль ему Антон не хочет совсем, потому что Арс этого элементарно не заслуживает, потому что никто не заслуживает быть заменой, объектом для сублимации чувств, листом бумаги, который скомкают, если рисунок не удастся. Антон хочет быть честным. Хотя бы с самим собой.
У него не остаётся времени додумать всё это до какого-то логичного вывода, потому что координаторы уже ждут его с кучей новых вводных, изменениями программы, пожеланиями от невесты и информацией про сюрприз от родителей, и всё лишнее из головы выскальзывает, по-змеиному свернувшись клубком в подсознании, как в подвале деревенского дома.
Антону нравятся свадьбы (и не только из-за того, что за них ведущим платят больше, чем за любые другие мероприятия): как правило, компании подбираются большие, приятные, люди активные и общительные, молодожёны светятся любовью друг к другу и миру; сегодня он наблюдает именно такую пару. Ребята ему нравятся: они и в интерактивах участвуют, и традиционных конкурсов попросили не проводить — идеальные заказчики, хорошие люди. На них даже просто смотреть комфортно, и Антон залипает во время музыкальных номеров и поздравлений родственников и друзей; невеста улыбается, из-за чего у неё на щеках появляются небольшие ямочки и морщится нос, а жених практически на всё громко смеётся, запрокидывая голову. Они держатся за руки практически весь вечер, и Шастун чувствует, как его ладонь тоже зудит: хочется держать за руку Арсения и вот так же на него смотреть, влюблённо-удивлённо из-за того, что в этой невероятной голове творится. Антон чертыхается и трясёт головой, отвлекаясь от сторонних размышлений; до конца его сегодняшнего рабочего дня остаётся ещё два часа.
Антон ещё несколько раз ловит себя на мысли, что хотел бы вот так — с Арсением: вот так познакомить его с родителями, вот так проводить время с друзьями, вот так танцевать вдвоём в темноте, когда вокруг никого (относительно) нет, а Арс укладывает голову ему на плечо. На очередной такой мысли Шастун сдаётся и даже почти смиряется с мыслью, что влюбился в человека, едва расставшись с другим. Ему всё ещё не нравится такой расклад, потому что хочется разобраться в причинах и к психологу походить (как хорошо, что это стало модно, Антон благодарит своё поколение, которое хочет жить лучше, чем предыдущие, и задумывается над тем, как это сделать), но Арсения хочется тоже — рядом с собой.
Он не тянется к телефону, не пытается звонить и писать: Арс молчит весь день, они уже договорились встретиться, да и ещё вчера обсудили, что все вопросы — после концерта. Шастуну хочется хоть что-то сказать сейчас, хоть как-то обозначить своё отношение, но он всё-таки лупит себя мысленно по рукам: это сейчас нужно только ему, если уж об этом будет разговор, то лучше все остальные знаки внимания оставить на потом. Поэтому он садится за руль всё той же машины каршеринга, на которой и приехал (потому что кому она в области нужна, кроме него), и едет домой, пытаясь договориться с совестью и желанием со всем разобраться сейчас.
Антон ловит себя на мысли, что не чувствует у себя тоску по Ире и отношениям с ней, даже когда заходит в пустую квартиру: здесь всё ещё бардак, потому что он не успевает убираться нормально, да и дома почти не бывает, в холодильнике по-прежнему пусто, за исключением пары бутылок пива, корзина с грязным бельём грозится захватить мир, судя по масштабам, но это уже не вызывает отчаяния и не кричит об одиночестве.
Антона это пугает. Кажется, что принятие происходит как-то слишком быстро, слишком легко, и он наконец даёт волю своему сознанию: копается в собственных мыслях, выуживая что-нибудь адекватное, соответствующее реальности, а не выдуманные сомнения и страдания. Он анализирует практически каждый день с момента расставания с Кузнецовой и ещё раз напоминает себе, что они и разошлись-то без каких-то чувств уже, просто потому что устали и им обоим нужно было двигаться дальше, и Арсений сейчас для него — тот самый человек, с которым можно в это «дальше» пойти. Решать за двоих всё ещё не хочется, да и откровенно неправильно, но самого себя Шастун пытается отпустить, а ещё — принять, что он способен на вот такие, внезапные, вспыхивающие чувства, и ничего в них плохого нет. Тем более что Арсений готов разговаривать, а это уже половина успеха.
Уснуть у Антона не получается, несмотря на усталость.
В голове нет ни одной мысли, которую можно было бы записать, ему не хочется ни читать, ни что-то смотреть, и в целом Шастун мирится с бессонницей, глядя в тёмный потолок и прогоняя в голове монолог, который завтра вечером уже будет читать впервые не для одного Арсения. Это будоражит, и иррациональный страх разочаровать гостей и особенно — Попова отходит куда-то на задний план, уступая, наконец, место лёгкому мандражу, который часто сопровождает Антона перед выступлениями. Он прокручивает в голове каждую шутку и в какой-то момент понимает, что хотел бы добавить что-то о себе сейчас, после расставания, после пережитой тоски. Весь стендап получится каким-то страдальческим, хоть и смешным, и Шастуну хочется показать всё-таки, что он живёт и радуется этому, несмотря на все пережитые эмоции. Сознание услужливо подсовывает ему образ Арсения.
Шутить про Арса не хочется, но никто не мешает Антону дописать отвлечëнный от его личности, но только одному ему понятный финал, и Шастун лезет в гуглдок с телефона, крутит в голове слова, складывая их в предложения, проговаривает вслух, чтобы звучало понятно и просто. Ему не хочется давить на Арсения и на жалость, не хочется таким образом как-то влиять на его решения и желания, но выразить свои чувства, благодарность и радость от его появления иначе Антон, кажется, не сможет, поэтому дописывает несколько фраз, надеясь, что они вечером из головы не выпадут от волнения и скачка адреналина в крови.
Глаза, как всегда бывает в таких случаях, после того, как Антон откладывает телефон, закрываются сами собой.
А утром он просыпается даже до будильника.
В голове, на удивление, нет ни страха, ни сомнений, и Шастун благодарит себя за принятое ночью решение. Признание полунамёками, конечно, не совсем его стиль, но кто ему мешает потом, после концерта, сказать Арсу всё прямо, как есть? А в монолог он это вставил только чтобы не передумать и не зассать в самый важный момент — Шастун себя знает, так бы и было.
Он пресекает в глубине сознания зарождающуюся мысль о том, что ему немножко хочется хайпануть: в конце концов, даже в Питере он не может пока позволить себе со сцены сказать, что влюблён в мужчину, какой тут хайп… А комик-гей в стране уже есть, пусть люди сначала к нему привыкнут.
Да и написал-то Шастун буквально полтора абзаца, и те поймёт только один человек в зале.
Он вообще не очень осознаёт, как проходит день: всё смазывается в один ком, из которого не задержится в воспоминаниях ничего. Это нормальное состояние Антона в дни концертов и кастингов, он всегда волнуется до момента выхода на сцену, но сегодня ощущения всё равно менее неприятные, чем обычно: у него отличный материал, который он готовил не один и проверял не раз, а ещё в зале будет человек, на котором можно будет сконцентрироваться, и, в целом, прочитать монолог только ему, а так Антон уже делал. Останется только представить, что они опять просто сидят на кухне и Арс пьёт своё это безалкогольное вино, а уж с этим Шастун справится.
В шесть часов он уже сидит за кулисами КамедиПлейс, посмеиваясь над колкими замечаниями знакомых относительно друг друга, и осознавая, что забыл толстовку Арсения: ну, будет повод увидеться ещё, если что-то пойдёт не так.
Арс ему написал только, что будет ровно к семи, поэтому Антон не тащится в зал, как делает обычно перед концертами: общаться сегодня ему хочется только с парой человек, но один из них опаздывает, а второй даже не заикался, что придёт. Шасту вообще приятно, когда его друзья ходят к нему на концерты или опен-майки, но тащить Диму и Катю на каждое выступление он не считает правильным: в конце концов, у ребят Савина, которую не всегда можно отдать бабушке. Раньше на все его концерты ходила Ира, но звать её сегодня Антон тоже не посчитал правильным: конечно, он не будет шутить обидно или зло, но они не общались с того дня, как девушка забрала свои вещи. Мысль о том, что раньше в его отношениях было нормой поддерживать друг друга во всех начинаниях, плавно перетекает на Арсения и то, что может быть между ними, и как будет выстраиваться их взаимодействие, и Антон себя одёргивает: рано, ещё не было даже слова сказано о том, что Арс хотел бы быть с ним, а Шастун опять пытается придумать и решить за двоих. А ведь взрослый же человек. «Взрослый, но влюблённый по уши», — думает Антон про себя и улыбается, потому что в этот момент его окликает кто-то из ребят.
Концерт задерживается (как и обычно, они же творческие люди, хоть это их и не оправдывает ни на грамм), зрители уже точно заказали всё, что хотели, но Семён, который всё это безобразие сегодня ведёт, выходит в зал снова, объявляет пятиминутную готовность и предлагает заглянуть в меню ещё раз. Рядом с Шастуном трясётся милая девочка, которую, кажется, зовут Катя: она выступает в сборном концерте в первый раз и открывает его, но Антон видел её выступления и точно знает, что уж ей-то хватит энергетики и зал раскачать, и сорвать аплодисменты. Мысли мешаются, и Антон поворачивается, чтобы поддержать Катю, сказать ей пару ободряющих слов, но не успевает: Семён снова уплывает своей немного шальной походкой на сцену, звукач отбивает его выход чем-то, отдалённо напоминающим фанфары, и Катя уходит следом.
Зал, конечно, смеётся.
Перед Шастуном выступают всего пять человек, он шестой, самый из всех известный (потому что засветился на кастингах), а потому — последний. Это ответственность, Антона начинает трясти от волнения, и буквально за пару минут до того, как предыдущий комик дочитает свой монолог, у Шастуна в кармане вибрирует телефон. Он ругается про себя на собственную забывчивость, включает режим «Не беспокоить», чтобы не отвлекаться на уведомления, и только потом читает баннер, зависший на заблокированном экране.
«Они на тебя пришли посмотреть, поэтому если будет настроение — тащи».
Антон улыбается, внутри иррационально теплеет, а дрожь в руках и коленях немного стихает.
Даже если не все пришли посмотреть на него, то один человек — точно.
Прожектор висит практически над его лицом, и Антон, выходя на сцену, больше слышит, чем видит: за столом справа от него сидит Арсений, рядом с ним — Катя и Дима, который обнимает её за плечо, а ещё, кажется, Матвиенко, и они аплодируют громче всего зала (возможно, так ему кажется, потому что они сидят ближе всех), хотя Шастун ещё даже поздороваться не успел. Он улыбается ещё шире и:
— Всем привет, меня зовут Антон Шастун, и я недавно расстался с девушкой…
Зал смеётся с первой шутки; это объяснимо, перед Антоном выступали пять отличных комиков, и аудитория «разогрета», но шутки действительно заходят: ему кричат ответы на вопросы, которые он задаёт залу, люди хлопают и кричат, а под конец монолога в зале слышен уже не просто смех, но местами откровенный хохот. Шаст периодически посматривает на стол, за которым сидят его друзья, и видит, как Катя утыкается Диме в плечо от смеха, а Серёжа отвратительно ржёт, и это греет душу сильнее всего остального: они-то слышали по крайней мере все эти заходы. На Арсения смотреть неловко, но пару раз Антон всё-таки останавливает взгляд и на нём и, по ощущениям, тонет: улыбки теплее он в своей жизни ещё не видел. Арс незаметно показывает ему большие пальцы на обеих руках, когда Антон дочитывает материал, и Шастуну остаётся только глубоко вдохнуть, чтобы нырнуть с головой в собственную откровенность:
— Как вы все поняли, я очень благодарен своей бывшей девушке за то, что между нами было и мы смогли расстаться вот так, без взаимных обвинений, оскорблений и словесных баталий. А ещё я благодарен ей за то, что с ней научился любить, и сейчас могу честно и откровенно с вами этим делиться. Этот монолог мы написали вместе с человеком, в которого я, кажется, влюблён по самую макушку, и эти слова — моя благодарность за соавторство и поддержку. Ну и немного — надежда, что у нас всё и дальше будет хорошо, — Антон смотрит в центр зала, чтобы не поворачивать голову и не показывать никому, на кого бы ему сейчас действительно хотелось смотреть, но краем глаза всё-таки замечает удивлённо повёрнутые к Арсению головы Позовых и Матвиенко. — Всем спасибо, вы чудесная публика, увидимся!
Он уходит за кулисы, где его встречают остальные комики, кому-то отбивает «пять», обнимает Катю, искренне хвалит, потому что она действительно большая молодец и не растерялась на первом же довольно большом выступлении, слышит шум зала, пока с гостями прощается ведущий. Он знает, что нужно вытащить телефон и прочитать все охуевшие сообщения от Димы, что его ждут в зале, что Арс сегодня планировал провести вечер вместе, но волнение накатывает с новой силой, и Антон оттягивает момент встречи с друзьями до последнего: прощается с ребятами, переодевается из концертной толстовки в повседневную, забирает у организаторов свой сегодняшний гонорар и сразу предлагает записать его на следующий концерт через пару недель. Выйти в зал решается, только когда в зале, по ощущениям, остаётся человек семь, четверо из которых ждут его.
Ребята тихонько переговариваются, Катя смеётся, и Антон стоит в углу импровизированной сцены, невольно засмотревшись на Арсения: у него немного алеют скулы, словно друзья обсуждают последнюю часть монолога Шастуна, а ещё озорно блестят глаза, и таким Антон Арсения в кругу друзей ещё не видел. Картина красивая, но в какой-то момент Матвиенко замечает его, машет рукой и громко зовёт.
— Привет, не знал, что вы придёте все, — Антону приятно, но он всё равно считает нужным удивиться, хотя бы потому что хочет узнать, как это Позов пришёл сам, притащил Катю, а лучшему другу не сказал.
— Арс купил билеты на всех и поставил нас перед фактом, Тох, — Дима жмёт ему руку, Катя обнимает коротко за талию, Серёжа хлопает по спине. Арс выглядит немного виновато и почему-то прячет глаза.
— Круто, это был отличный сюрприз, — Антон улыбается, перехватывает ладонь Арсения в свою. — Спасибо большое, что пришли, вам хоть понравилось?
Дима с Серёжей что-то говорят, перебивая друг друга, но у Шастуна в ушах шумит от накатившей внезапно усталости, поэтому слов он не разбирает. Чувствует только, как Арсений крепче сжимает ладонь, поглаживает большим пальцем и немного тянет на себя.
— Ребят, мы поедем, наверное, ещё Савину забирать от бабушки, — Катя, как всегда, проницательнее остальных и утаскивает мужа и Серёжу за собой практически волоком, пока те спорят, нормально ли на первом свидании кормить девушку яичницей и не эвфемизм ли это. — Завтра придёте?
Арс кивает, кажется, за двоих, пока Антон свободной рукой трёт лоб и пытается прийти в себя.
— Мигрень? — Попов делает шаг, оказываясь к Антону лицом, отпускает его руку и кончиками пальцев массирует виски. — Я такси вызвал, поехали ко мне?
— Арс, мы хотели поговорить, и, — Антон не может собрать слова в кучу, он знает, что скоро неприятные ощущения пройдут, но почему-то чувствует себя должным что-то сказать прямо сейчас.
— Поговорим обязательно, пойдём, — Арсений тянет его за собой, помогает спуститься, потому что у Антона уже цветные пятна перед глазами; а казалось бы — почти не волновался. — Сейчас приедем, чаю попьём, ты поешь, ты же не ел сегодня нормально, наверное, да?
Антон мотает головой и отрывочно думает, что это он обычно об Арсе заботился, а сегодня всё наоборот получилось, даже друзей на концерт Арсений притащил, а сам Шастун об этом подумать то ли не решился, то ли просто побоялся отказ услышать. Сегодняшний вечер Антона удивляет, но даже задавать вопросы сложно, поэтому он пока просто молчит: на улице становится полегче, и Шастун пытается сформулировать всё, о чём хотел бы узнать.
Арс только качает головой и впихивает его в машину, когда Антон пытается задать хоть один вопрос, мол, давай всё-таки дома, когда придёшь в себя? Шастун кивает, откидывается на сиденье и прикрывает глаза, продолжая сжимать руку Арсения всю дорогу; сам Арс, кажется, всё так же гладит его руку большим пальцем.
За полчаса поездки становится и правда лучше: перед глазами перестают плясать цветные круги, мир снова собирается из фрагментов в цельную картинку, головная боль потихоньку отступает. Арс прощается с водителем, когда они подъезжают к парадной, тянет Антона на себя снова, но выходить из машины, держась за руки, с их ростом чревато травмами головы, поэтому Шастун осторожно выползает из низкого автомобиля сам, пока Арс копается в поясной сумке в поисках ключей.
— Никогда не видел тебя таким, — мысль, которую Антон осознал ещё в КамедиПлейс, наконец формулируется в слова, и Шастун не успевает сдержаться: ему нравится то, как Арсений выглядит сегодня (как и всегда, вообще-то), а ещё ему непривычно и очень приятно видеть Попова уверенным, улыбающимся и светящимся не только наедине.
— Это всё ты, но давай я всё дома расскажу, чуть попозже, — Арсений наконец достает ключи и шагает к двери. — Ты идёшь?
Антон кивает и шагает следом.
Дом не новый, но лифт, кажется, меняли не так давно, поэтому Антон разглядывает себя в зеркале: лицо бледное, почти зелёное, и зрачки почему-то расползлись, — он переводит взгляд на Арса, чтобы спросить, действительно ли так хуёво выглядит и было ли лучше на концерте, но Попов только обнимает его, укладывая на плечо подбородок на несколько секунд, пока лифт не приезжает на нужный этаж.
У Арсения типовая однокомнатная квартира, очень похожая на ту, в которой живёт сам Антон, и почему-то это радует: Шастун чувствует себя практически дома. Он старается не думать, что это ощущение никак не связано с планировкой и типовой застройкой Питера в восьмидесятые, но Арс, разувшись и стянув с себя толстовку, снова прижимается к нему всем телом, обнимает, оставляя ладони на лопатках.
— Я тоже влюблён в тебя, Антон.
Шастун ждал этого, очень хотел услышать, надеялся, что его чувства взаимны, и даже придумывал, как произойдёт этот разговор, но именно сейчас оказался не готов к происходящему; у него всё ещё немного болит голова, и мир кажется каким-то призрачным, поэтому он просто молчит, но обнимает Арсения в ответ, одной рукой гладит его по голове, не в силах не то чтобы говорить — даже думать.
Они так и стоят несколько минут, пока Арсений не утыкается носом ему в шею, а потом куда-то туда же говорит:
— У меня есть цитрамон, от мигрени хорошо помогает, пойдём.
Хочется сказать, что сейчас Антону поможет только заземлиться и, может быть, поспать, потому что для его непривычного к таким эмоциональным перепадам сердца сегодня случилось слишком много всего, но он послушно идёт в комнату, садится на край кровати и запивает принесённую Арсением таблетку стаканом воды, который Арс ему в руки не отдаёт.
— Ложись? — голос Арсения снова как будто пробивается через толщу воды, но звучит просяще, и Антон забирается с ногами на кровать, надеясь, что ложится на плед или покрывало, — в конце концов, он всё ещё в уличной одежде. — Хорошо, я сейчас приду, подожди меня немного.
Свет в комнате они не включали, поэтому Антон кивает в темноту и прикрывает глаза, вытягиваясь во весь рост: кровать большая, и даже ступни с края не сваливаются, хоть и остаются практически «над пропастью». В квартире щёлкают выключатели, шумит вода, но всё это для Антона остаётся фоном: в голове ни одной связной мысли, но зато отступает боль.
— Антон, пойдёшь в душ?
Арс заходит в комнату, подсвечиваемый только лампочкой из коридора, но видно, что волосы у него влажные, а сам он переоделся в домашнее. Антону очень хочется поговорить уже наконец, у него внутри зудит интерес, хоть и вопросы он пока не может собрать из разбросанных по сознанию слов, да только Арсений, кажется, настроен на что-то другое, а сил спорить с ним нет, поэтому он только кивает и снова садится, опуская ноги на пол.
— Смотри, я тебе положил полотенце свежее и свою футболку, у меня прохладно, — Арс суетится, пока Антон настраивает себе воду, прибившись в маленькой ванной к раковине, и волнение звенит в воздухе. — Если нужно что-то — ты говори.
Антон разворачивается, обнимает его уже сам: голова после таблетки и отдыха в темноте и тишине наконец перестаёт болеть, находятся силы на то, чтобы успокоить и себя, и Арсения, а ещё — чтобы перестать волноваться.
— Спасибо тебе, Арс, я скоро, ты только без меня не засыпай, — Антон говорит это ему на ухо, и Арсений потихоньку расслабляется, отпускает себя. — Мы собирались поговорить, кажется, да?
— Поговорим, — Арсений отвечает тоже шёпотом, на секунду прижимается ближе, а потом убирает руки, выходит, закрывая за собой дверь. — Я жду тебя.
Тёплая вода помогает окончательно прийти в себя, и Антон наконец-то чувствует своё тело, а не ватные ноги и руки. Он отфыркивается от воды, когда умывается и моет голову — вообще хотелось бы промыть череп изнутри, но уж как смог, — отгоняет от себя картинку, в которой Арсений стоял на этом же месте голый буквально несколько минут назад. Интересно, а вот он об Антоне так думал? Представлял, может быть? А что? И, может быть, Арс, стоя здесь же, ну, дрочил на него? Антон почему-то смущается от собственных мыслей и дёргается, потому что Арс стучит в дверь:
— Антон, всё в порядке? Тебе не нужна помощь?
— Нет, — получается чуть громче, чем хотелось бы, и выше на тональность — от волнения и смущения. — Две минуты, и я приду.
— Ага, — Арс, кажется, сам волнуется больше, чем нужно, но старается этого не показать. — Я тут на кухне, чаю хочешь, может быть?
— Нет, — Антон мотает головой, забыв, что Арсений его не видит, — или да, я не знаю, налей, если хочешь сам.
— Ага, ладно, — голос звучит тише, и Антон снова матерится про себя: так неловко он себя давно не чувствовал, даже в начале своих самых первых отношений, ещё в школе. Остаётся надеяться, что Арсений сейчас хоть немного увереннее его самого, в конце концов, он-то у себя дома, а стены, как известно, помогают.
Мысли снова путаются, и Шастун мотает головой уже для себя: нет, так дело не пойдёт, его ждёт важный разговор, а все эти расползающиеся лианами размышления его сейчас приведут совсем не туда. Поэтому он ещё раз умывается — уже холодной водой, вытирает голову и надевает выданную футболку вместе с собственными трусами.
Мимолётно думает, что одежда пахнет Арсением, что, в целом, не удивительно: в конце концов, любая одежда на нём пахнет порошком и кондиционером, и эти запахи мозг Антона идентифицирует как что-то с Арсом связанное довольно однозначно, — и выходит из душа.
В квартире темно, и только из комнаты пробивается неяркий свет.
Арс сидит на кровати, возле которой на тумбочке горит ночник, и смотрит в дверной проём. У него ничего нет в руках, и на кухне не кипит чайник, он выглядит взволнованным и смущённым даже больше, чем Антон, цепляется пальцами за собственные бёдра и лежащий на кровати плед. Шастун замирает в дверях, прислонившись плечом к косяку, и не может перестать смотреть.
— Иди сюда? — Арсений спрашивает, а не просит, в голосе столько неуверенности и даже страха, что Антону хочется его от этих неприятных эмоций защитить, спасти, спрятать; единственный адекватный способ сделать это — поговорить, поэтому Шастун садится на кровать, приваливается к изголовью и тянет Арсения на себя, укладывая спиной себе на грудь.
— Поговорим? — Шастун чувствует, как Арс кивает, цепляется своими пальцами за обнимающие его руки. — Расскажи, что ты сейчас чувствуешь?
— Волнуюсь, — Арс выдыхает, плечи немного расслабляются, опускаются, пока Антон осторожно, подушечками пальцев гладит его по рёбрам через футболку. — Переживал, как ты отнесёшься к тому, что я ребят пригласил на концерт, будешь ли ты рад, а потом, когда ты ещё и в конце вот это вот сказал, — Арсений делает какие-то пасы руками, и Шастун смеётся ему в плечо, — вообще чуть с ума не сошёл. И ты ещё со своей головной болью… Короче, я переволновался, Шаст, сильно.
— Да ты чего, всё хорошо, — Антон утыкается носом в макушку Арсения, говорит куда-то в волосы, но Арс, кажется, слышит: — Я был в ахуе, конечно, но рад, ребята нечасто ходят на концерты, да и я не зову: Савинка же. Но как ты Матвиенко затащил?
— А, Серёжа мой лучший друг, — Попов пожимает плечами и поворачивает голову, чтобы увидеть удивлённое лицо Антона. — Не похоже совсем, да?
— Ну, если честно, я вообще думал, что у тебя нет друзей, хоть это и странно — ты же к ребятам приходишь, играешь, тебя, как я понял, ждут всегда, — Шастун готов сам себе дать по лбу за такую странную формулировку, но после сложного эмоционального дня, в конце которого в его руках оказался симпатичный ему человек, говорить иначе не получается — и даром что он стендап-комик, артист и автор.
— Есть, Антош, есть у меня друзья, — Арсений смеётся и чмокает его в нос, снова отворачиваясь и устраиваясь в руках. — Я же ну, и в театральной студии играю, и работаю с Димой — а с Позом сложно не подружиться, я думаю, ты и сам знаешь. Я компании большие не люблю, поэтому стараюсь в углу сидеть и не отсвечивать. Ну и компании, получается, не очень любят меня: со Стасом и Дариной я, например, за полгода ни разу не разговаривал нормально, хоть мы и видимся каждую неделю.
— То есть, получается, я себе всё придумал и тебя не надо было вытаскивать из «раковины»? — Антон, уже не стесняясь, трётся носом о чужой затылок, выдыхает на шею чуть ниже линии роста волос. — Всё у тебя хорошо, ты просто не любишь людей, что ли?
— Ага, примерно, — Арс смеётся — и от ощущений, и от слов Шастуна, — наклоняет голову немного вперёд, открывая шею. — Но мне было приятно, что тебе стало интересно моё мнение, ты мне понравился сразу.
— Смешно: я же был в состоянии какашки, плывущей по течению, — Антон удивляется, но не так сильно, как мог бы: он весь поглощён возможностью целовать Арсову шею и гладить его бока.
— Открою тебе страшный секрет: люди замечают не только тех, кто всегда счастлив, Шастун, — Арсений говорит менторским тоном, словно сейчас будет поправлять очки указательным пальцем и попросит зачётку. — Ты же меня заметил, а я в компании вообще выгляжу обычно как напуганный кот.
— Ага, как будто сейчас сбежишь, согласен. — Антон смеётся Арсу в плечо и поворачивает его лицо за подбородок к себе. — Но я рад, что ты не сбежал. И что ответил. Спасибо тебе — за монолог и за то, что ты есть. Я там не для лишних аплодисментов говорил вообще, я правда в тебя влюблён.
— Почему-то я понял, Шаст, — голос Арсения срывается на шёпот, и всё это выглядит сценой из мелодрамы, которые Антон терпеть не может, но почему-то именно сейчас готов потерпеть, несмотря на свою немного циничную натуру. — Поцелуешь меня?
Отвечать словами Антон смысла не видит — просто целует.
В голове ничего не взрывается, в животе не начинают летать бабочки, да и возбудиться он сейчас вряд ли сможет: физически и эмоционально оба вымотаны до предела. Но целовать Арса приятно, особенно когда он сам выворачивается из объятий и усаживается к Антону на колени, поправляя подушку под поясницей, чтобы сидеть было удобнее. Шастун даже глаза не закрывает: ему нравится смотреть, как дрожат ресницы, как Арсений то прикрывает глаза, то открывает и смотрит в ответ.
— Ты выглядишь как маньяк, Шастун, — Арсений отстраняется через пару минут и укладывается головой Антону на грудь, потирается носом о футболку. — Тебе же даже прозвище бы кодовое не стали бы придумывать, назвали бы по фамилии.
— Ага, надеюсь, хоть как сексуальный маньяк? Или так, просто задушить и выбросить? — шутка так себе, но Шастун посмеивается всё равно, когда Арсений поднимет голову и грозит ему пальцем:
— Я тебе дам: задушить и выбросить!
— Дашь, конечно, Арс, куда ты денешься, — Антон уже безобразно ржёт, но остановиться у него не получается, даже когда Арсений наигранно дует губы. — Только давай не сегодня? Боюсь, что не потяну.
— Конечно, выспишься, а завтра на «Камень-ножницы-бумага» решим, кто ещё кому даст, — Арсений улыбается, и у Антона переплетаются две мысли в голове: «Какой же он невероятный» и «Что, блять, в его голове творится?». — Добрых снов?
— Добрых, Арс, иди сюда.
Антон укладывается на спину, сползая вниз по подушке и прижимая Арсения к себе, но Попов выпутывается из объятий и ложится боком, смотрит на Антона в упор. Шастун опять чувствует себя странно и неловко.
— Что такое? — он смотрит так же в упор, разглядывает в свете ночника голубую радужку и огромный зрачок; это объяснимо темнотой в комнате, но Антон всё равно тешит себя мыслью, что Арсений смотрит на него — поэтому в мозг выбрасываются эндорфины, и выглядит Арс как наркоман под стимуляторами.
— Думаю, что у нас с тобой не получится просто, — Арсений вздыхает, поворачивается спиной, закидывает себе на бедро Антонову руку. — Очень бы хотел сказать, что всё будет хорошо, но я понятия не имею, как оно будет.
— Не загоняйся, это ночь, — Антон больше себя убеждает, чем Арсения, кажется, но не согласиться с ним не может: да, им вряд ли будет легко, и этому есть много причин. — Утро вечера мудреней и все дела.
— Ага, ты утром от меня просто сбежишь, и ничего решать не придётся, так, что ли? — Арс смеётся, но как-то горько, и Антон обещает себе сделать всё возможное, чтобы подобные мысли Попова больше никогда не посещали.
— Как бы ты от меня утром не сбежал, когда я тебя заебу, — он смеётся Арсу в шею, целует коротко и прижимает к себе ближе, слушая чужое дыхание. — Причём не факт, что в прямом смысле.
— Только попробуй не в прямом, Шастун, я тебе голову откручу, — Арсений снова вздыхает, перехватывает его ладонь своей, переплетает пальцы. — Обе головы. А сейчас спи.
Антон кивает, проезжаясь носом по его шее, и закрывает глаза.
Примечания:
твиттер https://twitter.com/slovami4erezrot
и два тг-канала:
зарисовки и "малая форма" https://t.me/pornozadornov
про концерты и поездки https://t.me/vokrukimr