Аббадон

— Очнись, — Вельзевул крепко держит его на своей спине, — твоя армия выбралась наружу. Впереди еще тысяча узких ступеней и ни единого источника света, который смог бы осветить путь. Тащит на себе из самого низа — поглощающего всего вокруг мрака, настолько густого и жуткого, чёрного по сути своей, что заставляет повредить разум и сойти с ума. Он был там лично и знает какого это — находиться в непроглядной тьме, упасть настолько низко в место, где солнцем и небом является Адское пекло. Находиться в пустоте мироздания, обезличивая всё, что попадает туда. Находит силы открыть глаза, но перед ними все так же больше пары сотен ступеней по крутому склону, а демон все равно крепко держит его на себе, в попытке выбраться наружу быстрее. Он лежит на нём бессильным грузом, свалившимся на плечи, и смотрит на уши, что выглядывают из-под мантии. Хитрый лис и третий всадник Ада — единственный друг, что остался стоять подле его плеча. — Пусть. В ответе сквозит полное безразличие, от чего Лис сбрасывает его с себя на землю. Вокруг до сих продолжала твориться разруха и хаос после его громких деяний, разрушенные дворцы и тюрьмы, иссушенные котлы и озёра, всё находилось в руинах, где грешные души корпели, чтобы вернуть хотя бы половину первоначального состояния. Знает, что о своём дворце даже не стоит задумываться — помнит, как тот рушился грудой обломков на его глазах, пока его собственная оружейная сгорала дотла. — Мы найдем выход. Обещаю, что найдем его. Он переводит взгляд на друга и приподнимает уголок губ, но на его лице не мелькает ни одна весёлая нота, видна лишь только удушающая пустота. От его чёрного военного платья не осталось и капли прежнего величия — всё в пыли и засохших пятнах крови, изорванное в подоле и рукавах; он выглядит как нищая бездомная душа, что веками скитается во мраке. Тот, что одной ногой ступал на престол — был предан всеми, кто был прежде союзником и подчиненным. Предан матерью, от гнева которой его дворец пал крахом и покоится теперь в руинах. Предан его воинами, что с ненавистью в глазах скинули его в пучину мрака, словно безымянный мешок с костями. — Они до сих пор в страхе, — заверяет его Вельзевул, долго отыскивая что-то на земле. — У нас есть шанс все исправить. Единственное желание — рассмеяться. Только сил оставалось лишь на заглушенный хрип из грудной клетки, что больше напоминал вой сожженного. — Нет смысла, — шепчет одними губами он. Он ощущает себя так же — внутри всё выжжено и превратилось в пепел, что глубоко засел в легких. В темнице мрака впервые потерял себя — духи тьмы сжирали его до последней косточки, он лишился рассудка, а разум обезумел от кипящей злости, которую так и пытались они съесть из него. Все его цели в прошлом утеряли свою значимость, он потерял смысл своего существования, словно в самом деле был испит досуха. Не осталось злобы, жажды расправы и гнева. Только всепоглощающая пустота. — Где армия? Это было последним решением, которое он принял. На лице Вельзевула промелькнуло облегчение, раз тот решил, что вернётся к армии. Не знал только, что это будет последней их встречей. Заточив в темницу мрака, он выбрался из неё и навел шума в трех мирах, от чего даже небо скрутилось в ужасающую воронку. Смерть его вызывала леденящий страх. Каждый посчитал своим долгом отыскать рыцаря хаоса, что исчез без следа, забрав с собой полчища хищной армии. Пропал без вести и развеялся по ветру, оставив после себя пустоту, будто никогда его и не существовало прежде. Три столетия Адские всадники искали в каждом уголке земли и неба, не могли поверить в то, что он мог просто исчезнуть бесследно, от чего даже единственный верный сторонник не мог отыскать его, блуждая по закоулкам земли. Только одна душа в мире знала о его нахождении. Он сам. Вышла его армия хищной саранчи, что обезумела из-за своего начальника, в тот злосчастный день к людям наружу, чтобы продолжить сеять раздор. Разрушила дворцы, дома и поля, каждая размером с лошадь, на неё не было управы у простых смертных. В попытке обезопасить себя — травили воду и жгли коконы, сбегали в другие районы, оставляя свой кров. Не прошло и суток, как люди и высокоранговая нечисть встретились с тем, с чем не встречались никогда прежде. И больше посевов саранча любила их — злых духов и бессмертную нечисть, перемалывая кости и протыкая насквозь когтями лап, поедая изнутри. Этот день вошел в историю как День Вопля — крики простых смертных и нечисти смешивались с громким стрекотанием саранчи, создавая ужасающую какофонию смерти. Наблюдая за этим, глубоко в сердце он принимает решение. Больше не видит смысла воевать дальше, не видит причин снова бороться за престол, не видит смысла заполнять глухую пустоту в душе — поэтому и жертвует собой в последний раз, чтобы искупить вину перед безвинными, что отдали жизни в защиту себя и своих близких. То, что помогло принять ему решение и посмотреть на смертных с другой стороны. На их безграничную любовь к ближнему, что не ставят на чашу весов свою собственную жизнь, отдав все другому. Гонимый жаждой власти и собственного величия, он даже не заметил десятки тысяч врагов за спиной, будучи бессмертным и живущим несколько веков, он знал о жизни меньше, чем людской ребёнок, таскающий ведра воды к своему полыхающему дому. Поэтому и жертвует собой в последний раз. Собственноручно призывает полчище обратно к себе, заточив вместе с собой на горе Цяньшань на Юге; только ее кровожадность уже было не остановить, не умерить ни на секунду, она сходила с ума в замкнутом пространстве и просила крови. Пораженный тысячами игл и когтистых лап, он продолжал принимать нападки всей своей армии, проживая так день за днем. Уйти — обозленная она вырвется наружу снова, остаться здесь — замучить себя до того, что останется только одна затоптанная мантия на земле. Каждый день он бился насмерть, но не мог умереть; поднимаясь на ноги с новым днём, не понимал даже сколько уже не видел дневного света, находясь в сотни миль под землей, придавленный тяжестью горного хребта. В один из дней ему всё же удалось выбраться наружу. День, когда армия забилась в белые коконы. Впервые за все время внутри пещеры стояла умиротворенная тишина, только лёгкое покачивание белых оболочек из шёлка нарушали спокойствие. Обессиленный до крайности, на трясущихся ногах он поднимается выше и выше. Вдыхает свежий утренний воздух и стоит прямо на склоне: если сделать шаг — полетит в пропасть, где неизвестно, что ждёт, виднеется только уже знакомая и привычная непроглядная тьма. Его уже однажды толкнули в такую — это больше его не страшит. На секунду мелькает мысль, что хотелось бы даже вернуться туда, чтобы его душу снова испили досуха, и ему больше не пришлось даже помышлять о чем-то… другом. Лёгкий ветер тронул его волосы. Он прикрывает глаза и приподнимает уголки губ, прислушиваясь к пению цикад, потому что знает, что его армия спит в коконах, а стрекотание больше не приносит нестерпимую боль. Один шаг вперед — возвращается во тьму, столкнув свое тело вниз. Течение вело его по своему собственному пути, пока он, погруженный в транс, слушал переливы воды и был по-настоящему благодарен природе за её особое очарование. Глаз не открывает, только внимает, раскинув руки в сторону, чтобы было легче держаться на плаву. Прислушивается к звукам водопада, что находится совсем близко, но и бровью не ведёт, продолжая бесцельно плыть дальше. Из медитации его вырывает мальчик, тыкая самодельной палкой в руку. Так поселение Шу было первым людским местом, где он смог немного понаблюдать за тем, как живут люди. Все в заботах, счастливые и улыбчивые, ожидали совершенно глупых вещей. Смотрел и на трёх озлобленных древних драконов, облачившихся в красивых юношей, поминутно забирающих жизни старика и его дочери Пан. Поражался глубокой наивности людей и задавался вопросом, как они могут в этот момент чувствовать это «что-то» и называть это словом «счастье», когда некоторые из них продолжали жить впроголодь и заботах. Приходил у себя в душе только к одному мнению — это негативное чувство, что заставляет людей затуманивать свой разум и делать безрассудные поступки. Но после смотрел на радостного мальчика, что неловко и совершенно по-детски дарил сестричке зеркало на предстоящее венчание. Наблюдал за счастливой матерью семейства, что каждый вечер перебирала краденые монеты в сундуке, с насмешливым тоном браня обманутых поселенцев. Он знает, что такие души долго томятся в котле, но та всё равно почему-то «счастлива». И думал. Думал долго, но не мог теперь прийти к единому выводу. Чувствовать счастье — это хорошо или плохо? Сестричка Пан увядает, но улыбается ярко, получая подарки от юношей, в то же время сестричка с мальчиком веселятся, высматривая ворота, когда как мать гордо поднимает подбородок, хвастаясь новым украшением перед лицами печально обманутых. Что такое «счастье»? От этого вопроса становится тошно до одури. Потому что не может не думать — а он когда-либо был счастливым? Когда садился на адский трон, что он чувствовал в этом момент? Когда шёл с войной по кругам, когда за спиной шагал строй из воинов под его командованием? Или когда сидел в своей оружейной, изготавливая из редкого металла меч? Понимает только сейчас, что духи тьмы настолько поглотили его изнутри, что он даже не может вспомнить себя, так о каком таком счастье может идти речь. Тогда у него возникал совершенно другой вопрос. Что значит чувствовать счастье и как его ощутить? Пытался найти ответ в лицах всех людей, даже спросил об этом мальчика-подмастерья Джейка, что жевал рисовый шарик, дожидаясь паланкина в окне. — Смотрите на вещи, которые вам нравятся, господин, — отвечает он, — тогда и почувствуете счастье, — помедлив секунду, приподнимает недоеденный шарик в руке. — Вот мне нравятся рисовые шарики с семенами кунжута, я смотрю на него и думаю о том, как скоро его съем — это делает меня счастливым. Он оставил этот разговор, но возвращался к этой мысли постоянно. Несмотря на это, в поселении Шу ему нравилось — то ли это из-за того, что он впервые жил среди людей и постоянно сравнивал это с прошлым, то ли это из-за мальчика, что с улыбкой без одного зуба показывал и объяснял «бестолковому» господину, казалось бы, совершенно обычные вещи. Но он внимательно слушал и впитывал в себя всё, что тот ему говорил, в надежде отвлечься и унять тревогу и боль внутри. Его армия и гора звала обратно, требовала начальника на место, начать новый круговорот его ежедневного растерзания, чтобы успокоить её кровожадность. Ему не найти себе замену, не умереть и не оставить её. Запечатанная в коконы, она восстановила свои силы и готова снова направить на него тысячи когтистых лап. Мальчик все видит, но много не понимает, поэтому просто мягко гладит по его волосам, с тревогой заглядывая в побледневшее лицо господина. Тот день навсегда остался в его памяти. Как разрушение и в то же время спасение. Обессиленный от зова, он потерял сознание и горел жаром, но когда очнулся, то потерял дар речи. Словно вернувшись обратно вниз, он слышал крики и войну, чувствовал едкий запах дыма и гари деревянных половиц домов, ощущал страх и боль. Он оббегает дом, но замечает только сестричку, что продолжала сидеть у окна. Зовет её, но та будто совсем его не слышит, а когда подходит ближе, видит застывший ужас на её лице. Знает, что сердце у невесты больше не бьётся, поэтому аккуратно прикрывает глаза и накидывает на её голову красную вуаль. Он чувствовал чёрную и злобную энергию, окутавшую всё поселение, и ему ещё не приходилось встречать снаружи столь озлобленных духов, что способны уничтожить всё поселение разом. Остановился на пути, заметив детскую спину, и сразу подумал, что мальчик всё ещё может быть жив. Но когда подошёл ближе, на него повернуло голову уродливое нечто с глазами навыкат, что с аппетитом поедало руку мужика ремесленника, причмокивая из-за слишком больших и острых зубов. Только не от этого адского существа исходила такая энергия, а от того, что стояло у него за спиной. Женщина держала за шею будущего мужа сестрички. Охотника Юга, что пришел свататься к первой красавице. Сдавливала его шею и шипела от злости, сверкая налитыми злобой глазами, сама того не понимая, что в руках у неё уже давно мертвец. Только не это его интересовало. Всем его вниманием завладела толпа озлобленных духов, что стояла за ее спиной. Неупокоенные души, павшие от её руки, они питались её злобой и следовали по ее пятам. Обличенные в императорские платья и одежды простых слуг, в охотничье снаряжение и прочее — все разные, но сцепленные одной целью. Она нужна была ему, а он нужен ей. Словно судьба их соединила вместе, подарив шанс на свободу. Чёрная энергия продолжала окутывать поселение, по его наблюдениям он понял, что большинство душ являлись охотниками, да и кровью налитые глаза, пока она продолжала держать жениха, свидетельствовали об этом. Направившись к ней, его останавливает громкая ругань мальчика, что своей самодельной палкой отбивался от адского ребенка. Делает всё, что было в остатках его сил. Помнит взгляд, которым на него смотрел мальчик Джейк, что потерял всю храбрость и дрожал от страха. Просит бежать со всех ног отсюда, удерживая голову злого духа, в надежде на то, что тот обретет свой дом в другом месте. Сам того не зная, мальчик обучил его многим вещам, и он надеялся, что их встреча состоится и в будущем, если им двоим всё же удастся выбраться. Джейку — из родного поселения, где он оставил погибшую семью и друзей и бежит в неизвестность, и Ему — из заточения собственной кровожадной армии и мраке души. Цзай Лунь забирает женщину с ребёнком с собой на гору Цяньшань. Заключает с ней сделку, впервые за столетие освобождая от гонимых мук и злобы. Невеселая мысль о том, сколько он ещё таких душ заточит на горе, проскакивает в его голове. Он знает, что неупокоенные души нужно подпитывать её злобой, поэтому принимает решение. — Каждый день толпа душ за тобой будет биться с моей армией под горой Цяньшань. Никто не сможет отыскать их, а ты наконец освободишься от тяжкого груза за своей спиной. В полнолуние мы приносим в жертву охотника и ты запечатываешь своей злобой, заточив на века всё, что тут находится. Держа на руках своего ребёнка, она принимает решение и согласно кивает. Все это время её по пятам преследовали все, к смерти кого она приложила руку. Молчали, но смотрели так, выворачивая её душу наизнанку, заставляя чувствовать вину и сожаление перед первыми, и боль и ненависть перед другими. Они являлись для неё настолько тяжелым грузом, что соглашается сразу на всё, что предложит господин. А после чувствует благодарность и бессмертную покорность, от чего на горе поднимает корону, что валялась в углу, будто кусок ненужного металла, что пойдет на переплавку, приводит её в первоначальный вид, ведь хорошо знает императорскую роскошь, и возвращается ему. Но он отказывается, даже не пожелав посмотреть на вновь сияющие изумруды. Так и осталась она в её руках. Цзай Лунь выходит в житейский мир, сотрясая этим известием даже небеса. Первым его находит Вельзевул, что отбил ноги каждого из миров, в попытке отыскать его. Спрашивает про армию, спрашивает про всё, о чём возможно, но не получает ни одного ответа. Узнает, что пока он был заточен на горе, правительство Ада вышло на Юг. Сначала для того, чтобы его легче было отыскать, но затем и вовсе расположилось в императорском дворце. И явилось незамедлительно после его выхода. — На престол я больше не претендую, — заверяет их. — У меня больше нет возможности спуститься вниз и нет возможности подняться наверх, я отдаю вам право на власть, но прошу не преследовать меня больше. Моя армия исчезла с лица земли, теперь же я обычный скиталец по миру. Правительство не поверило ему и продолжило искать армию. Годы шли, но за все пять веков, что они искали её, им не удалось найти и следа. Отпустили, но следить не перестали. Опасались любую секунду. Опасались даже за то, что он сможет помешать им вытащить Ад наружу. Видели императрицу, что продолжает следовать за ним по пятам, держа в руках корону рыцаря хаоса. И не скрывая этого мечтали хоть раз надеть её на себя, чтобы почувствовать себя законоправным властителем Ада. Однако же, как и обещал, Цзай Лунь ни разу не надел её. Вельзевул вошел в состав правительства, но остался ему верным другом, продолжив следить и знать всё о том, что думали и планировали другие всадники Ада. Глупые и алчные, они считали лиса таким же предателем, что являлись сами, думая, что он их союзник. Просили его узнать всё, где был до этого он, чтобы сохранить на пергаменте в библиотеке. Цзай Лунь прощался с единственным другом, что остался на его стороне и пытался понять внутри себя — чувствует ли он от этого это пресловутое «счастье»? Когда он начал странствовать по миру, он узнал многое, о чём прежде не мог и подумать. Сначала он не догадывался о том, что о нём думают простые смертные после его громких деяний. Став главным героем множества пугающих сказок и легенд, он понял, что люди не могли прийти к единому мнению. В одних он являлся демоном, что был абсолютным злом, в других же его заслугу в спасении от собственного полчища одаривали хвалебными маленькими акростихами с его именем, обозначая никак иначе, как Ангела бездны. Его огромная и удушающая пустота внутри продолжала зиять огромной дырой, пока в мыслях продолжала находиться беспробудная тьма. Когда он уже не мог с этим справляться, а его ноги следовали своим путём — на любую гору, где снова сможет привести хоть что-то в порядок, разорвав внутри всего себя в клочья, тогда случилась его вторая судьбоносная встреча. Его остановил монах-отшельник, что следовал на ту же гору. В медитации они пробыли больше месяца. После старик научил его определять какая трава дана небом, чтобы излечивать, а какая может нанести огромный вред, если томить её на костре больше положенного. Болтал много, но он всё равно впитывал в себя всё, что тот говорил ему. Даже его путь. Путь он избрал отречения, а к пику горы следовал, чтобы продолжить отшельнический образ жизни на новом месте. Он собственноручно выбрался из своего заточения, а теперь перед ним человек, что абсолютно противоположно ему считает это кредо жизни. Когда их путям предстояло разойтись, он поинтересовался об этом. — Люди не страшатся быть угнетёнными, потому и доводят себя до полного угнетения. Лишая себя удовольствия жить легко и без забот, они лишают себя возможности наслаждаться жизнью. Лишь тот не имеет преград, кто не строит их сам. Вот почему мудрый познает себя, но не выставляет себя напоказ. Любит себя, но не ставит себя высоко. И потому, отказываясь от одного, он обретает другое. Долго обдумывая свой вопрос, он всё же спрашивает у него. — Как мне почувствовать счастье, если моя душа больше не со мной? Если она до сих пор заточена во мраке и не ведает даже понятия слова «счастье». Как мне отыскать его? — Не ищите, в противном случае вы потеряете. Не ищите и вы найдёте. Нужно сделать своё сердце беспристрастным, твёрдо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение. Он смотрит на монаха и чувствует, как начинает закипать. Тот улыбается, по всей видимости заметив его отношение к своим словам. — Так Мудрый намерен послужить примером, не навязывая своей воли. Он нацелен, но не пронзает. Цзай Лунь выдыхает и кивает, чувствует, как тучи начинают сгущаться. Напоследок, он достает немного черствый пхёнсе и отдаёт его старику. Тот благодарно принимает подаяние. — Мудрец, помоги страннику в последний раз. Даруй мне имя в житейском мире этих земель. Старик подает ему кисть и вытаскивает пергамент, чтобы он написал иероглифы своего имени. Он ведет кистью и на бумаге красуются два иероглифа «Цзай» и «Лунь», мудрец осматривает и ведет письмена снизу. Цзай Лунь благодарно кивает и открывает пергамент, прочитывая. «Шим Джеюн» — Освободи свой ум от мыслей. Позволь своему сердцу успокоиться. Спокойно следи за суматохой мира. Следи за тем, как всё встает на свои места. Счастья никакими ухищрениями не добьешься. Учись находить в жизни радость — вот лучший способ привлечь счастье. Беды никакими стараниями не избегнешь. Гони от себя злобу — вот лучший способ держаться вдали от беды. Познать счастье Цзай Луню не удалось ещё столетие. Житейский мир не принял его, людская натура оказалась такой же грязной, как натура адского черта. Он тогда улыбнулся своим мыслям. Черти в котле — это и есть эти люди, только спустившиеся на ступень ниже. При этом, от чего-то злоба Императрицы росла, как и бушевала его армия, что воевала с духами, но он каждый раз находил охотников и запечатывал её. Раньше они могли десятилетиями не требовать охотников, но сейчас Императрица сходила с ума каждый месяц, и только тогда он понял, что это правительство воздействовало не только на неё, но и на всю нечисть в округе. Он только недавно вернулся на Юг после странствий, с единственным другом у него ещё не было встреч, чтобы узнать планы правительства, конечно, он знал, что те хотят вытащить Ад, но не мог найти ни одной причины, для чего было влиять на нечисть уже снаружи. Остановился он в городке на Юге, когда ещё только отстраивалась таверна «Зелёный клевер». Устав странствовать по ближнему Востоку, он обустроился там и построил дом-оружейную. Когда он возвращался после встречи со старым другом, ныне именуемым в житейском мире — Ким Сону, за ним увязался следом и напросился жить старый дворцовый актёр-шут, что только на днях был выброшен правительством. У него было близкое к отметке «хорошее» настроение, ведь после встречи с товарищем он упокоил в сердце своём прошлое и мог наконец представиться другу, поэтому он просто пожал плечами и позволил следовать за ним. Он вспоминал и своего давнего маленького друга. Поселение Шу находилось недалеко от леса городка, поэтому он часто натыкался на мысль, что мог бы узнать его в лицах стариков этой местности. В надежде на это, он назвался вторым именем Джейк, чтобы кто-то обмолвился, что у него похожее имя с его знакомым. Так и получилось, только он не знал, что Джейк — это позывное имя младшего подмастерья, и что есть в каждой семье названный так мальчик. К сожалению, настоящего имени он не знал, даже не видел смысла искать его теперь среди местных, потому что не чувствовал его присутствия тут вовсе. Поселенцам было все равно, и так с лёгкой руки шута, что страшился обращаться к нему по имени, приелось ему прозвище Джейк. Только мысль о мальчике до сих пор не отпускала его. В один из дней рано утром он отправился в Поселение Шу, но ничего не изменилось — окутанное чёрной духовной энергией, поселение было стёрто с карт и скрыто от людских глаз. Сейчас же тут обитала нечисть, что нашла укрытие и скрывалась в окнах обветшалых домов. Мальчика тут не было, но он теперь чувствовал легкую тень его присутствия. Повернув в противоположную сторону леса, он зашагал к кустарным зарослям. Спустя столько времени их встреча всё же состоялась. Покрытые темно-зеленой горкой мха и заросшие в земле наполовину, его кости лежали у куста глицинии-бонсай — грозди сиреневых цветов свисали, будто ивовые ветви. Джеюн присаживается и проводит ладонью по сухой земле, убирая около маленького черепа сиреневые лепестки. Понимает теперь, что спастись не удалось, тёмная энергия закрыла его на территории поселения и не дала убежать из леса. Только не знает, умер ли тот от голода, съела его нечисть или же дикое животное. Голыми руками он выкопал все до одной и отнёс обратно в родное поселение Шу, захоронив кости мальчика в доме со своей семьёй. Только сестричку тревожить не стал. Он отстроил стойку в оружейной, на которой выгравировал житейскую фамилию. Теперь «Шим» красовалось на стойке и он даже позволил себе улыбнуться, вспоминая момент из прошлого. Оружие он любил очень сильно, и раньше, когда он являлся рыцарем и воином, у него была собственная оружейная со всем, что он только мог пожелать. Огромный дворец, где покоилось больше десяти тысяч экземпляров военного оружия, некоторые из которых он изготовил собственноручно. Сейчас же его дворец и оружейная разрушены и погребены под землю в Аду, окутанные толстым слоем лавы и пепла. Это произошло настолько быстро, что никто даже не успел своровать себе хоть простенький наручень. Только его меч, который он выронил перед полетом в бездну, забрал Сону. По сей день он охраняется другом от чужих глаз. Обычный кольт или пулю он мог делать часами, доводя до совершенства. Поставив старого актера за стойку, он именовал его оружейником и главой, чтобы уйти во мрак мастерской и находиться там, не выходя вовсе. Так и получил Шим Хёнсок славу лучшего оружейника. Он даже не был уверен, что у старого шута было настоящее имя. Но играл он профессионально, не понимающий в оружии абсолютно ничего, он педантично делал вид и говорил общими фразами, надев на глаза очки. Он мотает головой и приподнимает уголки губ. Конечно же, это было не его настоящее имя, это обычный мошенник и пройдоха, что обманным путем влез в кавалерию шутов в правительстве, и с таким же скандалом вылетел из неё. В то же время Джеюн старался прислушаться к самому себе. Вычищая ружье от частиц несгоревшего пороха, он придирчиво осматривает его и думает. Смотрит и пытается оценить, счастлив ли он теперь? Он ведёт тихий и спокойный образ жизни, держит в руках то, что бесконечно обожал раньше, изготавливает это, иногда даже не зажигая свечи в мастерской. Сидит во мраке, отдаваясь этому делу. Но понимает, что мрак в душе не сравним с этим, он ещё чернее, чем за закрытыми дверями мастерской. С Императрицей они продолжали приносить в жертву охотников, чтобы сохранять печать. Удивительно, что правительство наблюдало за их жертвоприношениями и особую игру с охотниками, но до сих пор не имело ни малейшего представления, что его армия могла бы существовать до сих пор. Охотники все были как один — следовали жаждой наживы, не чураясь на плохие поступки в сторону как своих людей, так и беспомощной нечисти, которую убивали не от страха, а ради удовольствия. Он уже один раз принёс себя в жертву ради всех этих людей, но прожив ни меньше двух столетий подле них, понял, что ответ его не изменился. «Не имеет смысла». Поначалу, не избавившись в себе от кровожадности и любви к войне, он искал причину, за которую он мог бы принести охотника в жертву сам. Просто убить было слишком просто для него. Он предпочитал мучить и изводить, отчего те, истощенные и измученные, лезли в петлю сами Других он бросал в клетки на съедение Адскому ребёнку императрицы, что был вечно голоден, съедая чужую плоть по кусочку и доводя до агонии. Тогда Императрица заметила странную особенность — когда её сын не съедал до костей, охотник на утро просыпался невредимым, словно ему снился длинный кошмарный сон. Это была самая страшная пытка, чувствуя на себе всю боль от отрывания по кусочкам собственной плоти, те приходили в себя, а их тело было живое и невредимое. Так могло продолжаться месяцами. Чем хуже они вели себя в миру, тем изощренней была кара Императрицы. Такие же кровожадные, что не чурались насилия над слабыми, были людьми, но ничем не отличались от них самих. Мрак в душе, словно глубокая чёрная дыра, просил крови. Он знал, что какую бы шкуру на себя бы не нацепил — он продолжал быть демоном хаоса. Желая остановить поглощающую тьму, он каждый раз шёл в духовное место и оставался там, сидел на коленях и медитировал, повторяя слова монаха как мантру. «Нужно сделать своё сердце беспристрастным, твёрдо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение.» — шептал как умалишенный, повторял про себя и вслух, стоял на коленях месяцами, пока его душа пыталась найти покой. Но в голове всё равно держал мысль, что жутко устал от всего. Он не мог заполнить вырванную силой из него пустоту, опустошён и вытрепан, не имея даже себя. У него с каждым разом появлялся замысел бросить всё и упокоиться, оставив правительство и смертных разбираться с его армией. Ему нет смысла бороться, когда не видит смысла даже в своём существовании. Не нужен никому и не нужен себе, тогда почему он всё ещё двигается дальше и пытается? С огромным раздраем в душе и одним шагом в покой, он встречает девятнадцатого охотника в этом городке. Первого охотника из всех, которому даровал жизнь и отпустил, поверив в его благородные помыслы. Впервые, он избавился от преследующего запаха крови. Но не бывает, что люди меняются. Поэтому он отравил. Ходящая за ним по пятам Императрица бесила до крайности, но она как фантом, обезумевшая мать, держала его корону и следовала за ним. Тогда он и заметил мешочек, что та не выпускала из рук. Он видел за её спиной весь императорский двор, поэтому с лёгкостью узнал, что это тот самый смертоносный мешочек, о котором ходили легенды. Плесень внутри поросла мягким мхом, выходя за пределы узорчатой ткани. Потеряв бдительность, он все же успел подложить немалое количество плесени, отравив охотника, что посмел нагло соврать ему. Двадцать первый охотник в этом городке был очень прозорлив. Они столкнулись с ним в его оружейной, который наведался из-за слухов в таверне. Охотник был уже на пятом десятке и очень невежественным, постоянно плевался и шумел, но это все равно не помешало хозяину таверны сдружиться с ним и повесить к себе на стену его портрет, отметив «выдающиеся» заслуги. Тот Джеюна люто ненавидел, требовал от него невозможного, будто он виноват в том, что тот не знает, как решить проблему. Человек, которому все должны, но сам он не хотел даже пошевелиться, чтобы что-то сделать. Упрекал и насмехался, указывая ему на его «возраст». Крайней точкой было желание выставить Джеюна посмешищем, опозорив перед городскими. Будто он бестолковый мальчик, который не знает как устроен мир — таким он пытается заставить его себя считать, когда откидывает морщинистую руку, чтобы избавиться от липких прикосновений к себе. Слушает, как тот пытается заверить его, что все узнают о том, как он якобы пытался приставать к охотнику и его кошельку, выставив Джеюна работником Публичного дома, и извернет в свою пользу все происходящее. Он устал. Устал сдерживаться, устал терпеть бестолковый людской треп. Обещал, что больше не окрасит свои руки кровью, лишь позволит плесени наполнить организм ядом, но подобного к себе услышать не ожидает вовсе. Встретились они в полнолуние у подножия горы Цяньшань. Охотник наклоняет к себе цветущую ветку груши и ловит знакомый аромат, он ожидает, что парень наконец понял, что идти против него — себе дороже, и лучше согласиться на все предложения, которые он ему озвучил. В его глазах Джеюн был похож на эти бутоны — такой же красивый, но в то же время с прямой осанкой и шириной плеч, как и крепкие ветви деревьев. Не имея на себе ни одной женской черты, его пухлые губы и аккуратный разрез глаз казались по-величественному привлекательными, будто в них покоилась необъяснимая тайна, скрытая печатью. Он был мужчиной, но оттого охотник не переставал его желать меньше. Джеюн наблюдает за ним, замечая чёрные полосы, ведущие от пальцев к шее. Тот кашлял кровью и еле передвигал ногами, опираясь на ствол дерева. Только сейчас он мог полностью увидеть действие отравления плесенью, как она пожирала тело изнутри, останавливая работу органов. Но ему было этого мало. Голова охотника катится по земле, украшенной траурными белыми лепестками. Джеюн смотрит на свои руки, измазанные в крови, и устало вздыхает. Он не ставил себя выше обычных смертных людей, но сейчас понимает, что пользуется своей силой и делал это всегда. Они никогда не были равны, никто никогда не будет равен ему. Только этот случай казался делом его чести. Не мог допустить, чтобы жалкое существо, что не имеет и капли совести и морали, пыталось даже подумать поставить себя выше него. Не мог допустить, чтобы демон внутри оскорбился. Второй в таверне или двадцать второй охотник в городке был очень юрким и наблюдательным. Именно он узнал больше всего о Императрице, вовремя понял, что его, как и первого охотника, отравили, был даже тем, кто знал, что с Джеюном что-то не так. Каждую секунду времени вынюхивал и скрывал истинное лицо. Но он видел его насквозь, пока тот думал, что все играют по его правилам. Всегда мил и услужлив, пока за его спиной скрывалась жестокая и самовлюбленная натура. Изворотливый и навязчивый, всегда шептался за спиной, чиркая в своем блокноте. Думает, что имеет всё под контролем, и проверяет, наблюдая за тем, как Джеюн играет под его дудку, ездит в правительство по поручениям, не высказывает недовольства и не выдаёт и капли подозрительности. Всегда зоркий и внимательный, он старается уловить каждую деталь, пытается понять, как императрица может быть связанна с охотниками, что за корона в её руках, и что в итоге убивает охотников. Наблюдает, высматривает. Следит. В полнолуние Джеюн вырывает ему два глаза. Продолжает шептать как мантру слова путника и успокаивать демона внутри себя, что так рвется наружу. Мрак внутри продолжает расти, а пустота заполнять все вокруг. Пока не появляется третий в таверне. И двадцать третий охотник в этом городке. Пак Сонхун.

1735 год

Новая таверна сильно отличалась от той, что стояла тут три года назад, но из-за военной обстановки на Юге сгорела до тла. Сейчас же орнамент играл традиционными яркими красными и желтыми красками, а здание увеличилось на этаж. Это было необходимой мерой, как и сама отстройка нового дома, так как все больше путников оставалось на Юге, чтобы насладиться тропическим климатом и остротой местных блюд. Джеюн смотрит на пустую стену мрачным взглядом, пока сидит за привычным столом у входа. Будто фантом, на новой стене он видит портрет охотника, что сгорел в тот день первым, когда огонь добрался до них. Он сглатывает ком в горле и отводит взгляд, пытаясь прийти в себя. С ним все с самого начала пошло наперекосяк. С первого дня. Появился, свалившись проблемой на голову, пока он не успел даже опомниться от второго охотника и наступающей ему на пятки нечисти, которую сводило с ума правительство. Неудивительно, что когда он впервые увидел его, то почувствовал огромную злость и раздражение. У него тогда абсолютно не было сил, чтобы отбиваться от еще одной проблемы, когда Адские всадники пытались «незаметно» подстроить план. Он знал, что скоро произойдет то, чего он не сможет изменить. И даже был этому рад — теперь ему не стоило волноваться о пустоте внутри и демоне, что жил во мраке, они бы сами упокоили его душу, выстрелив четко в лоб порохом феникса. Не познав счастья и света, он считал это свободой от его мук, в доказательство он открылся настежь и показал, что у него ничего нет и никогда не было. Пустота. Не за что бороться. С Пак Сонхуном стоило решить всё по-быстрому. Несмотря на это, тот был вежлив и не шёл на конфликт, только показывал понимание и уважал его личные границы. В один момент ему даже стало жалко его — если не он его убьёт, тогда убьют другие. Приехал не в то место и не в то время. На четвертый день он заявился к нему сам. Думал о том, как лучше и незаметно подсыпать плесень, чтобы отравление начало действовать, и посчитал, почему бы не воспользоваться предложением охотника о совместной выпивке, где можно было бы легко закинуть в стакан. Он знает, что сможет всегда — по взгляду, по жестам, по словам, уловить хоть каплю неискренности и двуличности. Не мог не думать, что охотник уже выследил его, что второй написал что-то, чего он не успел заметить, ведь тот спрятал блокнот прежде, чем он смог его найти. Только Пак Сонхун не высказывал недовольства, спрашивал, что тот думает и был предельно искренен. — Я подметил, что вы очень часто помогаете господину Шиму, — слышит он от него. — Хорошо разбираетесь в оружии? От его вопроса становится глухо в сердце. Раньше бы он обязательно ответил что да, похвастался может быть даже своей оружейной. Или рассказал сам, как продолжает изготавливать оружие днями и ночами, лишь бы заниматься каким-нибудь делом и отпустить мысли. Но сейчас нет, сейчас он ни за что не расскажет, он даже не ведает, как много этот охотник знает и верить ему не собирается. — Вовсе нет, — он отрицательно качает головой, пальцами перебирая пергамент, оставленный кем-то на столе. — Только самое базовое, да и то, мне до этого не хватает достаточно знаний. Но следующий вопрос удивляет его больше. — Разве у вас при себе нет никакого оружия? Какой-нибудь простенький нож? — Зачем? — В это время сейчас пик нечисти, блуждающей по Югу, — охотник сохранял беспристрастный вид, но в его голосе были слышны нотки волнения. — Вам стоит быть более осмотрительным. Джеюн выдохнул. Единственный, кто мог бы ему сказать что-то подобное — его друг Сону. Слова полосят его, будто лезвие, от чего внутри становится неприятно вовсе. Было ясно, что человек манер и этикета, ведёт всегда себя благочестиво и заботится о ближнем. Ему не стоит придумывать себе то, чего нет. Он мотает головой и отмахивается. Но до конца вечера в голове держит уважительную фразу, которую охотник бросил в разговоре просто так. Сонхун показывает ему свой кольт, а Джеюн внимательно на него смотрит и улыбается самому себе. У него тоже раньше было оружие, которое ему идеально подходит, оружие, что прошло с ним не меньше трёх веков. Так и кольт, что лежал перед ним, идеально подходил своему хозяину. — Надеюсь, что через месяц нашими общими усилиями пуля будет во лбу этой твари, — чуть устало вздыхает он, убирая кольт обратно. Он усмехается. И думает, подперев голову рукой: «Давай, я сижу прямо перед тобой, выстрели в меня. Обезопась эти земли, позволь нечисти блуждать и умертвить всех людей, попробуй избавиться от единственной силы, что сдерживает правительственную нечисть и полчища армии.» Они находятся по разным сторонам баррикад и должны понимать это. Он должен понимать это лучше всего, но почему-то дает себе разрешение расслабиться в компании этого охотника. Тот прямо сказал, что выстрелит ему в лоб, но он всё равно чувствует себя слишком хорошо рядом с ним, абсолютно не чувствуя страха и угрозы в свою сторону. Не слышит от него пустых слов и не видит ничего, что могло бы скрываться за его действиями. Будто они на самом деле два старых друга, что встретились в баре. Он даже позволяет себе бросить взгляд и рассмотреть охотника. Прежде он никогда не разрешал себе это, чтобы их лица никогда не оставались в его разуме и не преследовали далее. Но сейчас он ловит даже родинку на носу, бледную кожу, что кажется белее грушевых цветов его сада, холодное выражение лица, но добрый и тёплый взгляд, когда он смотрит на него. От этого впервые жизни тушуется, от чего встает ком в горле, а демон внутри просыпается. И только сейчас понимает, что друзья из них бы не получились совсем. Не имея за спиной опыта, он вспоминает, как вела себя сестричка Пан со своими женихами, и повторяет её движения. Делает вид, что смущен, так ещё и ссорится, оставив смуту в голове охотника. Не раз видел, как люди делали это, но по сей день не понимал, для чего это — зачем говорить о чувствах и сводить обоих с ума? Попробовал один раз и понял. Попробовал правда, чтобы охотник больше не искал с ним встреч, сделав ссору из воздуха, но совсем забыв о плесени. Отравлением он займется как-нибудь позже, главное продолжать строить из себя великого несведующего да простого подмастерья. А вот понял, когда охотник заявился за его прощением. За его прощением, будто оно чего-то стоит. Это настолько удивило его, что в голове просто стало вмиг пусто и он даже не знал, как на это отреагировать. Прогнать? Покрыть бранными словами? Что ему делать, когда перед ним стоят и просят прощения… просто так? Не потому, что он истязает его тысячами пыток, не потому, что он Ваше превосходительство, не из-за страха перед военачальником, а потому что кому-то вдруг просто стало боязно за его чувства? Злость подступает к горлу. Он не чувствовал себя таким безоружным и униженным даже тогда, когда его собственная армия топтала его. Злится на то, что в душе принял эти извинения, а от подарка стало тошно в животе, так ещё и сам оставил их при себе. Как ему реагировать на это? Что ему думать? Что ему чувствовать? Почему нельзя просто держать дистанцию, чтобы они не делали друг другу больно? Почему нельзя просто не позволять его демону просыпаться каждый раз, когда он видит его? Императрица бесновалась и ожидала дальнейших указаний от него, пока в душе была наведена смута. — Моё дитё хочет есть. Тогда он лишь только кивнул, дав своё согласие. Уже сидя на кровати в тот вечер, он смотрит на лицо, которое изо всех сил терпит боль. Поистине дите Ада, что пожирает конечности и сводит с ума, а когда мученик приходит в сознание, то все начинается по новой. Смотрит на пот, стекающий по лбу, и впервые в жизни у него в душе… ничего. Просто ничего. Ни радости, ни удовлетворения, ни злости, ни жажды крови. Ничего. — Кто мог отравить его? — доносится с его комнаты утром. Знает, что никогда не узнают и не подумают. Только почему-то поджимает губы, вспоминая свою вечернюю слабость. — Тебе нужно это выпить, — выводит он охотника из пограничного со сном состояния. — Давай, я помогу тебе подняться. Тот хмурится, когда выпивает жидкость из его рук, но полностью доверяет. Доверяет влить в себя травы вперемешку с плесенью. Только корит себя, что дал слабину и добавил меньше положенного, что пошел на поводу у своего демона, что воет по охотнику. Поит и думает. Много думает, на самом деле. Больше, чем следовало. И пустота в душе и воющий демон этому не помогают, только заставляют ещё больше думать. Заставляют проскальзывать глупым мыслям, что он может кому-то быть нужен. Нужен он. Тот, кто считает себя абсолютным злом и ненавидит себя больше, чем этот мир. Заставляют накручивать себя лживыми мыслями, от чего его бдительность теряется — он не знает, где правда. Его неуверенность граничит со сном, из которого его на своей спине вытащил друг. Признаётся, что не может не накручивать то, что не является правдой. Специально преувеличивает, чтобы снизить свои ожидания от ответа. И охотник не помогает, только почему-то доверяет. Доверяет больше, чем мысли тогда. Доверяет свою душу. — Что ты чувствуешь, когда… смотришь или разговариваешь со мной? — осторожно начинает он, всё же решаясь задать вопрос, что томил его душу. Неприязнь? Ничего? Может быть, страх? Безысходность? — Тепло. Он закрывает глаза, крепко сжимая чужую ладонь. Ему никогда прежде не доверяли что-то более ценное, чем это. Выбрав житейский мир, он надел на себя роль человека. Но он не перестал быть демоном. Заточив его во мраке своей души, демон внутри него начал странно отзываться и требовать к себе внимания. Ноет и просит, тянется к охотнику. И пока тот спит, обессиленный от отравления, он сидит в тёмной мастерской. И они оба с демоном продолжают шептать как мантру. — Нужно сделать своё сердце беспристрастным, твёрдо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение. Он сохраняет разум и дает демону насытиться им. Позволяет всё, предупреждая: «Я даю тебе то, что ты просишь. Хочешь быть рядом с ним? Пожалуйста. Хочешь держать его за руку? Пожалуйста. Хочешь целовать его? Ладно. Только когда наступит время, мы просто убьём его, и ты скроешься внутри меня, чтобы я тебя больше никогда не слышал и не чувствовал.» Демон внутри на его слова удовлетворительно урчит. С упоением целует, обнимает и держит подле себя, казалось, делает всё, чтобы охотник привязался к ним, так и привыкает жить с ним под боком, а после и с постоянным чувством неудовлетворения и пустоты от разлуки. Всю жизнь он жил один, странствовал один, воевал один. Он всю тысячу лет был одинокой душой, что бродила по миру и Аду. На войне он был сам за себя, во мраке душ и на горе Цяньшань, только он решал свою жизнь. Волк-одиночка, у которого его жизнь — это всё, что есть в руках. У него больше ничего нет. Поэтому сразу понимает, почему Мантикора следует за ними. Хочет спрятать Сонхуна в поселении Шу, выиграть им немного времени, а самому выйти в ночь и задушить древнего зверя, что был предупреждением в игре, которую начало правительство. Все знают, что будет один победитель из двух сторон, потому что он даже не собирался принимать правила и участвовать в этом. Нечего ставить на кон, его душа давно осталась в темнице. Но не может сдержать улыбки, когда спустя век встречает своего давнего знакомого. Мальчика Джейка, чьи кости он своими руками захоронил недалеко от дома. Став демонёнком, он выбирался сквозь оставленный духовный портал, чтобы поговорить с сестричкой, которая навсегда оставлена ждать свадебный паланкин у окна. Забирает его к себе в домик, где они остановились, и дожидается, когда Сонхун уйдет на разведку, чтобы поговорить с ним. — Ты помнишь меня? — в надежде спрашивает он, усаживаясь около кровати. Мальчик ему кивает и улыбается. — Да, господин. Джеюн прикусывает щеку и вздыхает, утыкаясь лбом в его острые колени. — Почему ты вместе с матушкой внизу? — Было страшно и холодно, — начинает он. — Очень устал и голоден тогда. Взял камень, — пальцем указывает на свой висок, — больше не больно. Он кивает, понимая сказанное. Путь самоубийц один — прямо в чертоги Ада. — Мне нужна твоя помощь, чертёнок, — просит он у мальчика. — Открой мне свой духовный канал, мне нужна твоя оболочка, чтобы незаметно выйти в ночи. Поменяться телами, чтобы победить зверя и незаметно вернуться обратно. Мальчик кивает, соглашается на всё, что предложит ему господин. Он хочет уйти сразу, как в доме стихнет. Но последние слова его останавливают. — Ты поможешь мне, если моё сердце будет спокойно от того, что ты в безопасности. Давай договоримся: к Мантикоре держишь дистанцию, даже если что-то случится, — говорит ему Сонхун перед сном. Чувствуя руку в своих волосах, пока другая прижимает его ближе к себе, он не мог всю ночь сомкнуть глаз. Прокручивал в своей голове эти слова снова и снова. Смотрит на него, лёгким прикосновением дотрагивается до его щеки, пока все внутри ноет и от чего-то хуже, чем было когда-либо. Чувствует заботу и собственную значимость в другом сердце, а оттого не может нарушить обещание. Знает, что надо идти, но не может и сдвинуться с места. Потом корит себя за это, продолжая слышать, как охотник отодвигает кровать, чтобы закрыть его в кладовой. Как и обещал, спасти и обезопасить его. Нет проблем, чтобы выбить эту дверь, но его останавливает. Как он объяснит это потом Сонхуну? Человеку, что запер его, жертвуя собой ради него. Что он подумает? Почему посмел вообще ставить свою жизнь на кон ради него. Он вздыхает и входит в медитацию, чтобы услышать, как ему отвечают. Хватает детскими руками вилы из конюшни и бежит к Мантикоре. Древнего зверя не обмануть оболочкой, она натравлена на него и поэтому чувствует только его. — Я тебя не боюсь, — вторит он ей, пока существо пыталось подавить его, поэтому и упускает момент, когда Сонхун отправляет их в Иллюзорный мир. Про Иллюзорный мир гласило много легенд. У некоторых рыцарей Ада даже была такая забава — попасть в него, чтобы встретиться со своими страхами с глазу на глаз. Цзай Лунь не исключение. Ежегодно он отправлялся в Иллюзорный мир и это не страшило его, спускался он туда правда ради развлечения, потому что главному военачальнику не было места страху и тревоге. Так и встречала его прежде всегда пустота. Сейчас же, когда он открывает глаза, то встречается с первым страхом в своей жизни. Он знал это место как свои пять пальцев, потому что прожил тут не меньше трёх столетий. Гора Цяньшань, в которой он скрывает свою армию по сей день. Лежит на гравии и не может двинуться, только слышит жуткое стрекотание, раздающееся по округе, что отзывается эхом, и понимает, что его руки и ноги давно нет, а армия беснуется. Обессиленный, он даже не может подняться, чтобы продолжить отражать удары от когтистых лап. Вернулся обратно, в то время, когда у него ничего нет. Только боль и удушающая в горле кровь, от того, что его протыкают насквозь. Находит силы приподнять край губ, осознав свои мысли. Думает, что у него же и сейчас — в настоящем — ничего нет, тогда почему сердце болит и просится наружу, почему скучает и просится к человеку, которого встретил. Почему сейчас думает о нём? Он не боится вернуться на гору Цяньшань вновь. Он боится, что навсегда останется растерзанным и так же никому ненужным, станет снова тем, о котором даже единственному найденному человеку в этом мире больше не захочется теперь его защитить. Стать вновь темным изгнанником из всего мира — Цзай Лунем, и больше никогда не вернется, чтобы стать Шим Джеюном, которого оберегают и ждут. Он закрывает глаза и шепчет. — Нужно сделать своё сердце беспристрастным, твёрдо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой, а нам останется лишь созерцать их возвращение. Поднимает за голову Сонхуна, чтобы привести в чувство. Знает, что тот тоже встретился в Иллюзорном мире с его главным страхом, но не спрашивает. Не имеет права. — Джеюн? — тихо хрипит он сорвавшимся голосом. От удивления открывает рот, не поверив в услышанное. Неужели узнал или почувствовал его? Смотрит с надеждой, но не выдерживает и отводит взгляд. Не хочет даже думать с чем охотнику предстояло столкнуться, от чего стоит влага в его глазах. Демон внутри скребёт и плачет в унисон его чувствам, рвётся успокоиться, но он не позволяет. Только разрешает аккуратно провести по щекам, забирая с собой слёзы невыносимой боли. У них совсем нет времени, так еще и охотник стремился залезть ей прямо в пасть. Он хочет свернуть ей шею собственноручно, но знает, что это не убьёт её. Поэтому заставляет подчиниться себе, как это делал всегда. И убивает отражением в своих глазах. А когда возвращается обратно в своё тело, обессиленно падает на пол. Никогда ещё Иллюзорный мир не приносил столько боли и отчаяния, от чего он не мог даже надышаться. Грудную клетку ломило, а головокружение мешало подняться на ноги. И почему-то думает о том, что охотник мог сейчас исчезнуть, оставив его здесь. От этого становится еще более тошно и страшно, а кончики пальцев начинают покалывать от волнения. Ничего же не случится, ведь так? Он не придёт за ним только в том случае, если что-то произойдет? Или просто не захочет? Сонхун же не решит оставить его? Оставить не в кладовой, а во мраке и пустоте своей души? Доводит себя до паники, но выдыхает, услышав, как Сонхун открывает дверь и отодвигает кровать. До сих пор не верит, что он его не оставил. А после не разрешает прикоснуться. Не Сонхуну. Себе. И прикоснуться к себе не разрешается тоже, наказывая за излишнюю слабость и панику, пока демон внутри всё воет и просится обратно; обратно к Сонхуну. Не слышит того, что они не заслужили его прикосновений, что они виноваты. Только просит, чтобы охотник вернул его обратно к себе и пообещал больше не отпускать никогда. Пытается заглушить его мольбы, но всё равно поддается. Нагло требует внимания, чтобы заполнить пустоту внутри, и сводит с ума их обоих. Никогда он не ощущал страх настолько близко, словно он дышит ему морозом в спину, доводит до паники и тревоги. Но всё равно отпускает ситуацию и живёт дальше, даже не подозревая, что будет ещё хуже. Еще серьёзнее и больнее, когда у него не останется и шанса. Тогда, когда Сонхун придёт к нему с прямым вопросом: кто он? Не знает, что охотник хочет услышать больше — правду или ложь? Истинные слова не бывают приятны, а приятные слова — не бывают истинны. У них двоих даже не было шанса, чтобы подготовиться друг к другу. Хисын отдает ему зеркало. Он сглатывает ком в горле и всё, о чём он может сейчас только думать — это то, что сейчас потеряет абсолютно всё. Потеряет, потому что Сонхун не жилец, и у него просто не будет выбора. Но больше боится разочарованного взгляда и холода в нем, когда он посмотрит на него. Поэтому ломает пентаграмму на заднике, делая артефакт-зеркало обычной безделушкой в руках. Отстраняется, пока в душе горит всё огнем. Он только что чуть не раскрыл себя. Сонхун только что чуть не узнал абсолютно всё. Не выдерживает. — Что бы ты сделал, если бы я все же оказался кем-то другим? — спрашивает он, закрывая глаза и останавливая дыхание. Чтобы тихо признаться. — Я испугался… испугался, что могу потерять тебя. Ему удалось удержать Сонхуна рядом ещё ненадолго. Остается с ним и ставит невидимый курок к его виску, выстреливая в голову. Так он чувствует себя, когда слышит слова, что без грамма притворства и лжи, только с искренним обожанием и заботой, говорит ему Сонхун. — Для меня ты — тепло. И счастье. Эмоции, хорошие и не очень, мне нравится всё, что ты во мне вызываешь. Я вижу тебя солнцем. Кто-то видит солнцем того, кто вышел из мрака. Темный всадник, бывший рыцарь хаоса и узник темницы тьмы. Его видят солнцем. Скитальца без дома, его хотят забрать к себе, чтобы оставить с собой навсегда. Забрать туда, где он сам видит дом, забрать, чтобы он был рядом. Больше двух веков он странствовал по миру в поиске счастья. «— Как мне почувствовать счастье, если моя душа больше не со мной? Если она до сих пор заточена во мраке и не ведает даже понятия слова «счастье». Как мне найти его? — Не ищите, в противном случае вы потеряете. Не ищите и вы найдёте. Освободи свой ум от мыслей. Позволь своему сердцу успокоиться. Спокойно следи за суматохой мира. Следи за тем, как всё встаёт на свои места. Счастья никакими ухищрениями не добьешься.» «Не ищите и вы найдёте» — Мне сложно говорить это и я огорчен, что не могу сказать, — виновато поджимает губы Сонхун, — но даже если я не говорю, — он сжимает его руку в своей ладони на груди крепче, — оно всегда бьётся, когда я смотрю на тебя. Потому что это ты, — отвечает, слегка оглаживая большим пальцем тыльную сторону его руки, — нет единого ответа, просто это ты и я влюблен во все, что касается тебя. Ты знаешь, что я не тот человек, который будет разбрасываться словами, тем более подобными, — он вздыхает, продолжая. — Даже если бы ты отказался от меня и попрощался навсегда, первая мысль, которая пришла мне в голову — стать безмолвным призраком и следовать за тобой. Это глупо, я знаю, но это то, что я чувствую. Сону предупреждал его. Предупреждал, что он может совершить ошибку, если продолжит и пустит все на самотёк. Но он лишь мотал головой и вторил, что всё под контролем. Демон внутри насытится чужой лаской, привязанностью и заботой, и тогда он покончит со всем этим. Заверил под хмурый взгляд Сону. Ведь всё действительно под контролем. Он смотрит на спину охотника, вспоминая всё, что было. Он вспоминает поцелуй, оставленный за ухом, когда Сонхун отказывался отпускать его в тот момент, после оставляя поцелуи по лицу и шеи. Демон продолжает выть, когда во сне охотник отворачивается от него. Просится обратно, будто оставшись в холодной стуже без грамма тепла. Но Джеюн мотает головой и смотрит в окно, замечая полную луну. Днем позже, днем раньше, какая к черту разница. Не думает, просто тянет руку и достает клинок, подаренный от всего сердца ему, чтобы он оберегал его. Оружие отражает свет луны, заставив клинок блеснуть. Поворачивается к Сонхуну, желая прекратить это всё. Только чувствует, как ему больно, ему очень сильно больно и он не знает, что с этим делать. Всё зашло слишком далеко, как его и предупреждали, за желанием причинить тому боль, он нанес глубокую рану внутри себя. Знает, что Сонхун — его наказание за все деяния, что он совершил в прошлом. Ему надо просто покончить с этим. Он покрепче сжимает рукоять клинка в руке и замахивается, но демон продолжает утробно выть, заставляя руку остановится. — Прекрати! — безмолвно кричит он ему, зажмуривая глаза. — Прекрати или вместо него я зарежу тебя! — наводит его к своему горлу. — Вырежу с корнем изнутри. Только это бессмысленно, это его не убьёт. Он сходит с ума. Опускает руку и роняет клинок на их одежду, хватается себя за волосы, всё так же не открывая глаз, и с силой тянет их, пытаясь привести разум в порядок. — Нет! Нет! Нет! Я должен сделать это! Если его убьёт не он, то за ним придут другие. Если они узнают, что он оставил человека в живых, они начнут пользоваться этим и использовать в свою выгоду. Если только они узнают, что у него появилась слабость. Сонхун — его слабость. Демон внутри ноет и скребется когтями изнутри, просится ближе к Сонхуну, что лежит рядом, но словно в тысячи миль под горой. И только сейчас понимает. Все это время демоном был он сам. А то, что жалобно кричит и воет — его собственное сердце. Все, что копилось в нем все тысячи лет — выходит наружу. Вся боль, тревога и страх смешивается воедино, дав безмолвной луне стать свидетелем первых слез демона хаоса. Знает, что Сонхун чувствует его боль, оттого и просыпается, мягко укладывая свою руку ему на плечо. Всегда чувствует, будто слышит всё, что происходит у него в сердце. Он поворачивает голову и смотрит на него. Невообразимо красивый. «— Смотри на вещи, которые тебе нравятся, тогда и почувствуешь счастье» Не искал, но оно само к нему пришло. Пришло подарком и наказанием за всю прожитую боль. — Что произошло? — взволнованно шепчет он. Всегда был красивым. Будто создан только для него, чтобы он смотрел и любовался, чтобы только он целовал эти губы, будто он был рождён, чтобы показать одному демону что такое «счастье». Заботливый, понимающий и красивый — как ему не смотреть волком на всех, кто хоть раз бросал на него взгляд? Как не ревновать, опасаясь каждую минуту, что его такого безгранично удивительного не украдут у него? Как смел подумать, что сможет своими руками убить самое золотое и ценное, которое покоится глубоко в сердце. — Почему ты плачешь? — Сонхун двигается ближе и берёт его за лицо, вытирая большим пальцем влажную щеку. — Не молчи, что тебя беспокоит? Его прикосновения отдают холодом рук, но Джеюн смотрит и не сможет насмотреться, смаргивая пелену слёз. Жадно ловит каждую деталь на его лице, будто у них остаются только жалкие секунды, вот только абсолютно все он изучил уже давным-давно. Родинку на носу, разлет бровей, пухлые губы. Хочет прикоснуться ко всему, хочет зацеловать всё, что находится на его теле, хочет привязать его к себе настолько сильно, что тот будет жить только рядом с ним, видеть в своих глазах только его. И впервые признается в этом самому себе. Честно и искренне. — Я волнуюсь, солнце. Он не выдерживает. Даёт демону и своему сердцу первый раз в жизни открыться и выйти со всей болью, накопленной веками. Только перед единственным человеком он не боится показаться бессильным, показаться зависимым и потерянным, что он тоже может чувствовать страх, и он больше не тот, кем был раньше. Когда его обнимают самые тёплые руки на свете. Он признается: — Мне нельзя любить тебя. Он приподнимает голову и утыкается носом в шею. Родной и любимый запах, окутывающий его, заставляет его успокоиться. Пока лежит на его груди, руки охотника мягко поглаживают его голую спину, забирая себе всю тревогу и боль. — Кто сказал, что нельзя? — шепчет в макушку он. — Они найдут тебя, они заберут тебя у меня. — Я никуда от тебя не денусь. Сонхун пытается его успокоить. Но он знает, что правительство не допустит этого. Не может не знать, что происходит между ними сейчас, имея посыльного в каждом углу. Не сможет упустить любую возможность навредить ему сильнее, чем он навредил им в Аду пять сотен лет назад. Растоптать больше, чем испили его душу духи тьмы в темнице мрака. И он знает, что такое оружие против него теперь есть — сидит рядом с ним и нежно водит рукой по его коже, всеми силами пытаясь успокоить его. Он всегда пытается его успокоить. Пытается его успокоить даже тогда, когда держит рукой разрезанную шею. Из уголка его рта течет кровь, а он всё равно держит его за вторую руку, обессилено опускаясь на колени. И не верит. В его глазах всегда стоит Джеюн, а тот смотрит своими жёлтыми в ответ. И шепчет уже знакомые слова. — Мне нельзя любить тебя. Но Сонхун всё равно доверяет, когда падает на землю. И Любит, когда закрываются глаза в последний раз.

1735 год

      Когда только отстроили таверну, здесь было очень мало приезжих. Люди опасались возвращаться на родину, вспоминая жуткие события войны, что происходили с руки прошлого правительства. Постепенно, шаг за шагом, с огромным волнением в сердце, они вступали на родную землю, зная, что от былого больше не осталось ничего. Но, увидев обстановку вокруг, было принято решение вернуть абсолютно всё, что они потеряли. Так отстроили новые городки и заброшенные поселения, торговые палаты были не все, но тоже стремились к своему полному возвращению, от чего открылись торговые пути с другими районами. Места для новых приезжих купцов не хватало тоже, тогда и началась отстройка таверны. Джеюну новое здание понравилось. Жаль только не сквозило и капли привычных нот — это новая история, а старая уже давно развалилась от полыхающего огня, покрывшись толстым слоем пепла. Он сидит за столиком у окна, но всё равно всё вокруг ему кажется таким непривычным и чуждым, словно и не было всего до. Новый хозяин таверны, наслушавшись рассказы городских, вернул традицию стены почёта в таверне. Сейчас она пустовала, но судя по пергаменту в его руках, вскоре на ней появится первая цель. Четвертый и двадцать четвертый охотник в этом городке. Хозяин неаккуратно лепит его фото на стену, пока он с интересом наблюдает за этим. Не может не чувствовать взгляд на себе, но стойко игнорирует его, всматриваясь в написанное имя. — Ваше превосходительство, четвёртый охотник хочет побеседовать с вами, — его слуга, что все это время стоял подле, тихо присаживается за стол. Он не отвечает, только переводит взгляд на столик у бара, где все это время с него не сводили взгляда пара карих глаз. Охотник был смуглее кожей, чем он — явно прибыл с Востока, чтобы сопроводить группу торговцев, что опасались кражи своего товара. Это было нередкой практикой, тем более кто знал, что может встретиться на пути, поэтому им легче было заплатить охотнику, который имеет опыт в сопровождении. Этот же охотник, как его оповестил советник, желал построить карьеру на Юге, прекрасно осведомленный о периодически выскакивающих злобных духах из-под земли, что никак не могли успокоиться после войны. Вспомнив об одном деле, он переводит усталый взгляд на слугу. Завтра им предстояла встреча с вампирской аристократией, которую решил устроить Сону, а вампирский отпрыск был только этому рад — не каждый день можно накормить своего пса императорскими закусками. Хоть его это очень утомляло, он не мог не согласиться внутри себя, что очень ждал этих сборов. Когда они все вместе — он перестает чувствовать одинокую пустоту, что преследовала его долгое время. И он даже признается сам себе, что иногда скучает, и волнуется, когда вампиры опаздывают. Так и сегодня они должны были уже прибыть во дворец. — Где Ян Чонвон? — Князь находится в своей резиденции. Оповестили, что прибудут к вечеру, — слуга аккуратно сминает пергамент. — Внеплановая охота. — С человеком? — он задумался, настолько сильно, что даже не заметил ошибки в обращении. — Ваше превосходительство, — неловко мнется чёрт, — человек уже давно не является человеком.

1732 год. Темница императорского дворца

      Обессиленно ухватив пальцами тонкий кусочек древесины, он тянет её к себе, чтобы полностью отделить от доски. День за днём, каждый раз, когда возвращался с пыток, делал одно и то же действие — ногтями расковыривал деревянную балку клетки. Иногда у него не хватало сил даже поднять свободную руку, оставаясь висеть мешком с грудой костей, скрепленным за кисть вампирским наручнем во мраке темницы. Сейчас же его не навещали вовсе, не приходили к нему в камеру, не хватали за волосы, чтобы отвести в камеру пыток. Давно уже перестал следить за временем, но мог прикинуть по старожилам — прошло больше месяца, а когда и они исчезли, время начало уплывать из его рук. Было легче, когда его тайно навещал советник Ким, чтобы подкормить, было даже легче, когда приходили над ним поиздеваться, занимая собой мрачные мысли. Он хотя бы знал, что происходит. Сейчас же он сидит в кромешной тьме — все факелы уже давно погасли, забрав с собой последний источник света. Он ему был без надобности, мог видеть в темноте, но этим обозначалось присутствие тех, кому он всё же был нужен. Сейчас же он один. Тьма поглощает его разум, насмешкой посылая мысли, от которых он хотел бы избавиться. Выдрать из себя своими израненными в кровь пальцами, с занозами от дерева, застрявших в них, вырвать ими внутри такое же израненное сердце, что тоскливо ноет внутри. Не хочет думать — обезумевший разум сам делает ему больно, подбрасывая последнее, что он увидел в лесу. Продолжает ногтями шкрябать по дереву, не замечая опилок, застревающих там, просто слушает единственное, что есть в темнице. Мёртвая тишина сводила его с ума. Удача, когда его пальцы зацепляются за тонкий кусочек древесины, будто иголка в руках, и выдирают его из балки. Он делал это просто для развлечения и мнимого чувства, что сможет выбраться отсюда, если протолкнет её в наручень. От своих мыслей смешно до жути, но вампир всё равно отправляет накопленные днями силы в руку и приподнимается, чтобы воткнуть острую палочку в наручень. Безуспешно и бесполезно, просто падает обратно к земле, продолжая висеть на руке. И тяжело дышит, стараясь унять рвущиеся наружу слезы — обещал себе, что не допустит и мысли сдаться. Ради двух близких ему людей. Приоткрывает глаза, когда глаза чувствуют лёгкое свечение света, а затем и глухие шаги. Поступь твёрдая и стремительная, не боится быть услышанным или замеченным, чётко следуя своей цели. От этого у Чонвона поднимается тревога внутри — чувствует, что это вампир. Но вампир незнакомый и очень агрессивно настроенный. Закрывает обратно глаза, мечтая слиться воедино со стеной, но в то же время и рад, что за столько долгое время услышал хоть чье-то присутствие. Знает, что вампир остановился около его клетки — не удивительно, потому что тут больше никого нет, он единственный пленник в этой темнице. Его кисть выпускают из наручня, но не дают упасть, ловко подхватывая на руки. У Чонвона больше не осталось сил, но он всё равно издает облегченный выдох, когда пропадает сдерживающая его сила, со звоном падая на землю. И сейчас, когда его крепко держат в чужих руках, заботливо прижимая к себе, словно в попытке забрать себе всю боль и пустоту; когда его вампирское чутье возвращается, все, что ему хочется на данный момент — это гулко разрыдаться, чтобы выпустить всю тоску, накопленную месяцами. Рукой прижимают его голову к чужому плечу, а сами несут его, прижав к груди, только в своем известном направлении. Чонвон хмурит брови и не открывает зажмуренные глаза, не дышит, опасаясь ошибиться. Боится обмануться собственными чувствами, словно всё это новая пытка, чтобы поиздеваться над ним — подкинуть другому аромат его любимого человека. Решается долго и тревожно, но всё же позволяет себе поддаться, и шумно вдыхает запах у шеи, заполняя им все свои лёгкие. И чувствует, как его прижимают сильнее. Надышавшись, распахивает глаза и смотрит в лицо, пытаясь уловить все изменения. Перед ним чужой глазу вампир, но родной сердцу человек. Красные глаза переводят на него взгляд, замечая пристальное внимание к себе, и Чонвон замечает в их глубине точно такую же тоску и любовь, что томились в его. У Джея теперь бледная кожа, и он поднимает руку, чтобы прикоснуться к его щеке, нежно проводя по линии острой челюсти. Очень сильно изменился внешне, но никак не изменился внутри, оставив их невысказанные чувства глубоко в сердце. В прошлом человек, теперь же вампир, что крепко держит его в своих руках.

Гора Цяньшань

      Боль пробивает конечности, разливаясь по всему телу, а кровь вновь приливает к кончикам пальцев, вернув возможность двинуться. У каждой техники есть своя подводная дыра, Джей же считал это только удачным стечением обстоятельств — неаккуратный надрез на горле, открывший кровоток всему телу. Чувствовал даже своим онемением, что клинок приставлен тупым наклоном, оттого и взглядом просил не сдаваться. Охотничья чуйка не подвела, толстые пальцы не смогли удержать правильно оружие, от чего его полоснуло по горлу лишь острием конца. Упав с глухим стоном, он не мог пошевелиться, пока открытое ранение не запустило новую силу кровообращения. Плохо двигающимися пальцами рвёт рукав своей рубашки, чтобы перевязать шею. Это его не убьёт, но остановить кровь было необходимо, поэтому наспех завязав, на обессиленных ногах ползёт к вампиру. Старается игнорировать холодный пот, что пробил его спину, и подкатывающую к горлу тошноту, когда увидел торчащий бамбук из глаза. Закрыв глаза, он хватается двумя руками за палку, и тянет ее на себя. Игнорирует даже жуткий и противный звук, когда вытаскивает её и падает на землю. — Рики, — трясет вампира он, пытаясь привести его на худой конец хотя бы в сознание. То, что вампир его слышит — выдает подрагивающая нижняя губа. Джей знает, что противник у него был Адский всадник, и чудо, что он может хотя бы его слышать. Поднимает его за руку и сажает к себе на плечи, вампир выше его на голову и тяжелее в два раза, но он всё равно идет вместе с ним к порталу, где им обязательно поможет Хисын. Идёт долго, падает на выступах и, облокотившись о ствол грушевого дерева, поднимает снова, подтянув удобнее вампира. Только не ожидает, что вместо портала их встретит полная пустота. Аккуратно усадив Рики на землю, он подбегает к тому месту и падает на колени, осматривая осколки печати. И берёт в руки часть под лёгкий смех вампира, что больше напоминал тоскливую мелодию, гуляющую по ветру. — Никто, — Рики тяжело дышит, но продолжает, — не позволил бы нам уйти отсюда. Мы бессильны. Джей звереет и отбрасывает осколок печати, от чего тот разлетается на ещё меньшие осколки, столкнувшись с землей. В горле стоит злость, безысходность и собственная беспомощность. Он видел собственными глазами во что эта кучка бессмертных ублюдков превратила вампира, про себя он не желал и думать — обычный человек для них как насекомое, что можно прихлопнуть одним ударом. Это выводит его из себя, так еще боль и беспокойство за Чонвона сводят с ума. Знает и всё понимает — не дурак. Знает, что нужно стать сильнее, прыгнуть на голову выше, чтобы хотя бы попытать удачу и иметь мнимый шанс на спасение. Поэтому подходит к Нишимуре и грубо отвязывает запятнанную кровью ткань с шеи, заметив, как раздуваются ноздри вампира, жадно впитывая железный запах. Понимает все, но всё равно отрицательно мотает головой и отворачивается. — Нет, — отрезает вампир, — он не простит меня за это. Но Джей хватает его за ворот рубашки и грубо притягивает обессиленное тело к себе. Ники старается твёрдым взглядом единственного глаза смотреть на него в ответ. Джей злится и сжимает его рубашку в руках сильнее, но не может не сдержать жалости и сожаления, когда видит из закрытого глаза напротив каплю крови, что катится по щеке вместо слёз. А может это они есть — слёзы безысходности и боли, окрашенные в яркий алый цвет. Им всем необходимо стать сильнее, чтобы побороться за счастье. Чонвон удивляется, когда Джей ставит его на ноги, но не перестает держать, лишь другой рукой тянет от своей шеи рубашку, раскрывая плечо. Поднимает обессиленного вампира обратно на руки и тихо приказывает. — Пей. Чонвон прикладывается холодным носом к голому плечу и вдыхает. Он жутко голодный, а вампирская кровь Джея, казалось, вызывает в нём аппетит, от чего он ведет сухими потрескавшимися губами и выпускает клыки, вцепляясь ими в кожу охотника. Жадно пьёт, языком собирая сладковатый вкус крови. Не может сдержать эмоций и чувств, поэтому отодвигается и лбом прижимается к щеке, руками обнимая за шею. Джей останавливается и обнимает его крепче в ответ, но надрывное рыдание слушать не в силах. У них были опасения на двоих — живой или мёртвый, удастся спасти или нет. Один мечтал о высвобождении, чтобы вернуться на холм ради поиска последнего, другой пожертвовал главным, чтобы вернуть себе то, что дорого сердцу. Боялся, что Чонвон будет злиться на них, но тот все понимает, рад всему, что предложит ему судьба. А судьба ему предложила возлюбленного, что тепло смотрит своими красными глазами в его. Не человека. Вампира. Ведь им всем необходимо стать сильнее, чтобы побороться за счастье.       Джеюн вспоминает настороженный взгляд красных глаз, что был направлен на него. Знает, что Джей долго не мог смириться с ним, но узнав про то, что по его приказу советник Ким подкармливал Чонвона в темнице, все же смягчился. Прошло уже больше двух лет, сейчас же обстановка на Юге спокойная — нечисть, что выползала, отправилась обратно в Ад. Духи, что сходили с ума от влияния правительства, упокоилась в лесах, не считая злобных, которые выползали иногда в городки. С большим трудом он прекратил дедовщину на местах у нечисти высокого и среднего ранга, конечно же, не без помощи его двух главных помощников — Советника Кима и Князя вампиров. Это была его первая война за эти шесть веков. Война кровопролитная и жуткая, как и все те, что он устраивал в Аду прежде. Вновь гонимый злобой и жаждой расправы, при этом в попытке сохранить ускользающее из рук счастье, он выпускает свою армию из заточения, сняв печать. Полчища кровожадной саранчи, что больше пяти веков была скрыта от любых глаз, вышла в свет. Даже чувствует легкий трепет, когда Сону помогает ему надеть его военный халат. Расшитые изумрудные узоры ветра, что сравнимы с ураганом и хаосом, от чего хаотично расположены на рукавах и подоле священного черного цвета. Он знает, что друг сам отшил его старый халат, вернув ему былое величие. Благодарен безмерно, поэтому позволяет надеть на себя императорский головной убор — бамбуковую тиару, обтянутую черным шелком и состоящую из плетенных двенадцать бусин спереди и сзади. — Я обещал, что всё ещё можно исправить, — печально улыбается Сону, фиксируя заколку в его волосах. — Они до сих пор в страхе перед тобой. Его армия, что не видела света, но кормилась духами, видела одну цель — такую же злобно настроенную нечисть, что вышла из-под земли. Джеюн позволил своему демону вернуться. Оставил Шим Джеюна в сердце охотника, став снова рыцарем хаоса Цзай Лунем. Никто не мог остановить его от желания мести за вырванное из рук пресловутое «счастье», которое он так долго и болезненно ждал. Теперь каждая душа в Аду знала, что ему есть за что бороться. Вечером в правительственной палате, когда пятеро всадников Ада сели к ужину, не хватало только двоих. Того, кто эти ужины никогда не пропускал — толстопузого свина и Советника Кима. Последний же явился спустя четверть часа, громко извиняясь за доставленные неудобства и опоздание, заверив, что в качестве извинений у него есть отличное блюдо, что несказанно украсит сегодняшний вечер. Маленькие чертёнки, что были слугами, завезли квадратный стол, на котором находилась посуда-баранчик размером с метровый стеклянный полушар. Со своим ростом и силой — поднять металлическую крышку посуды мог только Бык, что уже направился на аппетитный аромат горячего блюда. Поднимает её и отбрасывает в сторону, являя всем блюдо сегодняшнего вечера. Запеченный свин с яблоком во рту лежал прямо по центру подноса. Запекли прямо так — в одежде. Советник Ким видел всё: как у всех присутствующих раздуваются ноздри, жадно вбирая в себя манящий запах. И выходит в тот момент, когда слышит хлюпающее чавканье и стук зубов всадников, поедающих своего первого брата. Следующими жертвами были Бык, Павлин и Кролик. Подчинить еще одну Мантикору удалось без труда, а вот встретившимся с ней всадникам удача не улыбнулась. У агрессивно раздувающего ноздри быка, что славился своей силой, оказалось страхов не меньше тысячи. Попав в Иллюзорный мир — он заточен там на всю жизнь, будет бороться с каждым, пока его ужас и страх не оставит ему и капли сил и былого могущества. Павлин же в Иллюзорном мире сходит с ума. Гордый до кончиков пальцев, он не смог выдержать мирового унижения, когда каждая душа насмехалась над ним и тыкала пальцем. Пытался закрыть глаза, но перед ним появлялись сатирические сценки про себя, даже когда закрывал уши, в его разуме всё равно были слышны насмехающиеся песни и стихотворения, слышал в голосах каждого. Умер в толпе смеха, что топтала его как высохшую траву. Слабый и нервный Кролик не выдержал массового насилия над ним. Панду убил Чонвон. Отомстил за всю боль, тревогу и слёзы, что тот причинил двум близким ему людям. Словно призрачная тень бегал за всадником, наполняя лес своим смехом. Тому казалось, что он был везде — в его голове, пролетающем ветре, в норах. Загонял до смерти ленивого всадника. Убил так же, когда тот не мог двинуть и пальцем. Последнего всадника — ворона Цзай Лунь убил сам. Привел в особое место в Аду, в котором побывал сам — в темницу мрака, где чёрные духи испивали твою душу досуха. Тот держал его крепко за подол черного платья и умолял о пощаде. Только его это больше злило — шесть веков назад на этом же месте его даже никто не удосужился услышать, больше этого, ему не было даже дано сказать и слова. Смотрит на изорванный фрак и вспоминает своё платье, что не идёт в сравнение с этим, потому что было растоптано и изорвано сильнее в сто крат. Оттого и безразлично смотрит свои жёлтыми глазами на то, как ворон отбивает своим лбом землю, извиняясь за содеянное. — Хватит. Останавливает. Ворон поднимает на него свою голову, но продолжает сидеть на коленях у самого края бездны, готовый преклонить голову к земле вновь. Цзай Лунь поднимает ногу и ставит её на лоб всадника, что и так был в грязи, потеряв свой цилиндр по пути. Руки марать не хотелось от слова совсем, поэтому он просто толкает носком ботинка, сбрасывая последнего Адского всадника в огромную и темную пучину бездны. Война окончена, а он вышел из неё победителем.

1735 год

Его армия покоится в Аду, охраняемая демонами воителями. Правду говорят, когда у военачальника на душе спокойствие, то и его армия упокоена и не жаждет расправы. Теперь у него не было смысла приносить в жертву охотников, Императрица Инь наконец получила свободу и упокоена во дворце Инь, а её ребёнок отправлен вниз. Иногда он даже задумывается о том, что если бы в серебряном кольте в тот день оказалась настоящая пуля с порохом феникса, адское дитя бы не выдержало кончины матери. Как оказалось, оно имеет лёгкое подобие разума и понимание — кто друг, а кто единственный близкий, родная мать, что выносила драгоценное дитя. И понимание того, что мать была глубоко несчастна, поэтому и отпустил, согласно кивнув на свою ссылку в Ад. Поэтому больше не чувствует злости и раздражения, когда встречается взглядом с четвёртым охотником. Он многое слышал о нем — тот был выдающимся охотником, хорошо владел оружием и знал ритуалы для злобных духов. Явился на Юг, чтобы продолжить успешную карьеру и набраться опыта. Хорошо сложен — оно и понятно — перед ним сильный охотник, но не смотря на это тот обладал и недурной внешностью. Видит, как тот улыбается и заинтересованно смотрит на него, видит даже желание на дне глаз, но разрывает зрительный контакт и отворачивается. Встаёт и направляется к выходу, делая вид, что не замечает вопросительного взгляда. — Отправить четвёртого охотника ко мне во дворец. — Будет сделано. Жить во дворце было поначалу непривычно и странно. Давно отвыкнув от роскоши дворцов, он спал, где попадется — со старым монахом у пика горы на земле, в мастерской оружейной, в призрачном поселении, в простой комнате. Но сейчас он доволен всем, в особенности своими покоями, в который долго любил проводить время, иногда пропуская завтраки по утрам и ужины. Заходит в свои покои, как его тут же встречает лёгкий холод из приоткрытого окна. По пути в покои, он зашёл в кабинет к Сону и попросил слуг приготовить ему водные процедуры, пока они беседовали о предстоящих делах. Он прикрывает окно и снимает верхний халат с плеч. Из-за традиционных красных и золотых узоров Юга, ему пришлось поменять своё чёрное платье с росписью изумрудного ветра на чёрное с узорами красно-золотых огней и цветов. Снимает всё: кольца, подвески, нательную рубаху, заранее вынимая с рукавов янтарные запонки. Сегодня он все утро обивал ноги, носясь по делам, поэтому опускается в горячий чан с водой и облокачивается на стенку. Горячий пар расслабляет его мышцы, а приятный запах ароматного масла щекочет нос. Он действительно сегодня устал, к вечеру должна прибыть вампирская аристократия в полном составе из трех человек, так ещё новоприбывший охотник, что тоже требовал к себе внимания. Джеюн приоткрывает глаза и натыкается на синий балдахин, после ведёт взгляд на настенные узоры иероглифов из серебра и останавливает его на украшенном индиголитом зеркале, словно то было покрыто толстым слоем треснувшего льда. В его комнате ему нравилось — он действительно чувствовал спокойствие и умиротворение, наслаждаясь холодными оттенками. Находясь тут, он действительно мог оставить мысли о делах. Кстати, о них. — Почему так долго? Джеюн приподнимает губы и поворачивает голову на голос, доносившийся со стороны его кровати. — Господин охотник, — он тянет руку и берёт полотенце, — у императора куда больше дел, чем вам может показаться. Он правда пытается вспомнить имя под фото в таверне, но оно ускользает из его памяти. Перебирает десятки похожих имён и, коря себя за проявленную безответственность, больше не пытается вспомнить. Как же его звали? Впрочем, оно ему и не важно. Полностью обнаженный и румяный от горячего пара, он подходит к кровати и чувствует, как его нетерпеливо тянут за руку ближе к себе, сажают, сразу покрывая шею поцелуями. Но затем отстраняются, любопытно заглядывая в глаза. Он понимает сразу и поджимает губы, не удержавшись от того, чтобы немного подразнить. — Четвёртый охотник подает большие надежды. Чувствует сразу, как его больно кусают за плечо, пока он сидит на коленях, от чего он шипит, сжимая зубы. Его обнимают и успокаивающе гладят от спины до поясницы, и Джеюн знает это действие, поэтому сам помогает и приподнимается. — А вы что думаете, Ваше превосходительство? — Я? — он улыбается, но тут же охает. Его заполняют снизу всего, посылая импульсы удовольствия по всему телу. Оставаясь в сидячем положении, он гулко дышит и на секунду откидывает голову назад, как его тут же притягивают обратно к себе, продолжив сцеловывать шею. А затем переходит на губы, сцеловывая его тихие стоны. — Могу я оставить вас без ответа? — шепчет в губы он. У него кружится голова от удовольствия и он закусывает губу, ударяясь лбом об чужой. Чувствует, как его тело немного немеет от позы, но продолжает двигаться в унисон. Теперь уже он запускает свои пальцы двух рук в чужие волосы, тем самым притягивая ближе к себе, но ближе уже некуда. Его лицо покрывают поцелуями, обходя стороной губы. Долго целуют щеки и челюсть, проходятся нежными прикосновениями от брови к виску, даже успевают оставить лёгкие поцелуи за ухом. Он недовольно хмурится, но от него лишь отстраняются, заставив проскочить во взгляде удивлению и недовольству. А когда понимает чего от него хотят — широко улыбается под пристальным взглядом. От него хотят ответа на заданный вопрос. Ему скрывать нечего, он может дать честный ответ. Поэтому шепчет почти на грани. — Для меня нет никого лучше третьего охотника. Они падают на кровать и его резко переворачивают на спину. Входят полностью, увеличивая темп, а он лишь ловит такие же лёгкие вдохи. Его руки так и остаются в смольных волосах, перебирает пряди и тянет, притягивая охотника ближе. Его тело полыхает жаром, горит настолько сильно, что когда подвеска падает ему на грудь, она обжигает его, словно лёд. Он поворачивает голову в сторону, позволяя кусать себя за шею — он делал так всегда, когда был доволен чем-то, но не обращает внимания, чувствуя разгоряченным телом обжигающий холод металла на коже. — Когда ты стал у меня таким ревнивым? — млеет под ласками, но всё равно выпускает одну руку, забирая с плеча подвеску в форме солнца. Ему обычно не отвечают. Сонхун оставался все таким же немногословным, но всё же многое в нем изменилось. Например, его поведение. Стал в своих действиях гораздо увереннее и бесстыднее, забирая эту черту у него. Он оставался приверженником морали и этикета, вежливым и учтивым, внимательным к мелочам, только если это не касалось его — Джеюна. Если раньше он позволял себе только поцелуи и тёплое укрытие его ладоней в своих, то сейчас он целует его, доводя до исступления и потери самообладания, подолгу не выпускает из рук в крепких объятиях и почему-то ревнует. И да, часто кусается. Тогда Чонвон сказал. — Я тоже думал об этом, но хочется кусаться, когда чувствуешь в другом свою пару. Тогда это отдавало глухой болью внутри. И огромным счастьем. — Он же не вампир, почему ему хочется это делать? — Это проявляется особо сильно, когда твой организм прошел сильный стресс. Я был на грани смерти, когда они вытащили меня из клетки тогда, а господин Пак… — видит, как вампир пытается подобрать правильное слово, но все же говорит честно, — он умер. Ты же знаешь, мы это чувствуем по-другому. Джеюн ему кивает. И к такому Сонхуну быстро привыкает. А потом понимает.

1732 год

Он знает, что за ними пристально следят. Ещё с того момента, как охотники ступили на гору, а они с Императрицей играли незнакомцев. В тот день Ворон следил за ними. Смотрел на то, что в итоге Цзай Лунь решит сделать с охотником. По взгляду видно — ведает абсолютно обо всем, доложили во всех подробностях, что между ними происходит, поэтому и ждёт его решения. Надеется отыскать ещё одну слабость. Рисковать было опасно. Как и оставлять его в живых перед Адским всадником тоже. Знает, что Сонхун доверяет ему, пользуется этим без зазрения совести, считает это благой целью и их единственным спасением, оттого и цедит свою кровь в настойку. Следит за ним в таверне и немного тревожится, когда охотник выпивает её и немного хмурится, почувствовав незнакомый привкус. Но не спрашивает, как он и думал — безоговорочно доверяет. Вампирская резиденция встречает его отнюдь не доброжелательно. Стражники под тяжёлым взглядом Нишимуры расходятся, хоть и чувствуют напряжённую атмосферу между ними. Во взгляде Чонвона же неприкрытая враждебность, но в наступление идти не решается. Боится его, хоть и стоит, ровно выпрямив спину. Джеюн знает причину, от этого и становится спокойнее на душе, потому что вампир не сможет ему отказать. — У меня с тобой сделка, — не спрашивает, ставит перед фактом. — Я смотрю, вы очень любите сделки, Ваше превосходительство, — Князь скрещивает руки на груди и поджимает губы. Он не соврал тогда охотникам, сказав, что они познакомились с Чонвоном на рынке. На рынке в Призрачном городе на границе с Адом, куда очень редко завозили мясо священного восточного оленя. Тогда ещё юный вампир вцепился в него ради своей уродливой огромной псины, отказывался отпускать ценой всей своей жизни и всё звал своего слугу. На предложенную им сделку поделить пополам — одному тушу, другому рога, вампир полыхал ярче огня. — Сделка будет в твоих интересах. Чонвон ему не верит и не доверяет. От отца наслышан о его деяниях и особых пристрастиях к охотничьим смертям, имеет причастность к отравлению господина Пака и прочему, поэтому и враждебно настроен, в ожидании услышать хоть одну вескую причину, ради чего им становиться союзниками. А Джеюну не сложно это озвучить. — Ради того, почему не сдал меня охотникам, побоявшись за его жизнь. Чонвон сжимает кулаки и сглатывает подкатывающий ком в горле. Долго думает, смотрит на своего друга, в надежде на то, что тот подскажет ему, но тот лишь кивает, дав ему право решать так, как велит его сердце. — Слушаю. — Я знаю, что ты украл артефакт перемещения из правительства. Точно объясни, как им пользоваться Хисыну, и откройте портал у подножия горы Цяньшань, чтобы они скрылись на Севере. — Все трое? — с надеждой спрашивает вампир. — Ты же сам знаешь, что нет. — Я тебе не верю, — отрицательно мотает головой Чонвон. — Ты точно что-то задумал. Джеюн вздыхает и прикрывает глаза. Никто не говорил, что это будет просто. — Я доверю тебе свой самый главный секрет и тогда ты поймешь, что я не лгу тебе. — Говори. — Моя армия находится на горе Цяньшань. Чонвон открывает рот в удивлении и хмурит брови, приняв потерянный вид. Даже Нишимура резко поворачивает голову на демона, утеряв прежнее холодное выражение. — Мы на одной стороне и теперь мы союзники, Чонвон, — продолжает он. — Они знают про всё, если ты понимаешь о чём я, если оставить Сонхуна в живых, то они поймают абсолютно всех и тогда это станет самым главным оружием против нас. Они будут следить все время. Повторяю ещё раз, на горе Цяньшань Хисын откроет портал и они войдут туда с Джеем, а я сломаю его. — Господин Пак? Он опускает руку и достает из кармана колбу, сразу же подкинув её Чонвону. Тот ловит и с интересом крутит её в руках, наблюдая за черно-алой густой жидкостью внутри. — Подмешай ему и дай выпить вторую дозу, — он видит вопрос в его глазах, поэтому сразу отвечает. — Да, они идут сейчас к тебе. Там моя кровь, заставь его выпить любым возможным способом, который найдешь. Скажи, что это ваши настойки или горная вода вампирской резиденции, придумай что угодно, но влей в него это. Я доверяю тебе это, Чонвон, и если я узнаю, что ты хлебнул хоть каплю оттуда, ты знаешь, что будет. — Я понял, — кивнул он с огромной серьёзностью, что стояла в глазах. — Так ты решил… объявить ответную войну? Объясни ещё раз, что я должен буду сделать? Он кивает, поджав губы. — Теперь мне есть за что бороться, как и тебе. Все трое должны быть у моста бессмертных горы Цяньшань, Джей и Хисын входят в портал и остаются на Севере, а я на глазах правительства решаю дело с Сонхуном. Императрица не получает охотника, а моя армия выходит наружу. Дальше по ситуации. Чонвон с Нишимурой понятливо кивают. Почувствовав приближение охотников, он уходит из резиденции, сократив путь вдвое. Слышит, как его окликает из окна Чонвон и только сейчас замечает, что оставил много неуважительных следов к бывшим правителям около склепа Бессмертных. — Кто заберёт тело господина Пака? Его верный и единственный друг, что веками оставался на его стороне. — Вельзевул. В тот день на горе Цяньшань Советник Ким под предлогом помощи забирает тело охотника, сгрузив его к себе на спину, как когда-то сделал это с Цзай Лунем в темнице мрака. Прячет его от всех глаз в императорской резиденции. Но ворон не обратил на это внимание, только смотрел на гору, что гремела, сотрясая землю. Сама армия Аббадона вышла из заточения. И Сону знает, что им предстоит еще очень много дел.

1733 год

Война закончилась, а Сонхун всё не просыпался. Он не отходит от него ни на шаг, держит его руку в своей, прижимая к своему лбу, и не верит, что тот не сможет вернуться к нему. Но охотник неподвижно лежал уже в покоях императорского дворца, сделанных специально для него и под него. Ему незачем было выходить отсюда, так и оказались заточены двое в стенах одной комнаты. Иногда читал вслух всё, что приносили ему в комнату Сону и Чонвон, в надежде, что охотник сможет услышать его. Долго беседует сам с собой, знает, что ему не ответят, поэтому рассказывает всё, о чем думает. О чём думал раньше и о чём думает сейчас. Его заверяют, что стоит просто набраться терпения. Поначалу, это было даже легко, присутствовала легкая эйфория их скорой встречи. Тогда даже не побоялся оставить его под наблюдением Джея и Чонвона в прошлом году, когда сам сломя голову бросился на Север, чтобы вызволить Хисына из заточения. Их встреча прошла лучше, чем он себе представлял — тот его внимательно выслушал и лишь устало вздохнул. В северной тюрьме он пробыл меньше трёх месяцев, но всё равно заметно отощал и имел потерянный вид, вел себя немного вяло и отрешенно, и ему даже сначала показалось, что он не слушает его, пока охотник ел похлебку с тушёным мясом. Позже признался, что ненависть выгорела, заменяя мыслями о его поступке. Прокручивал по кругу в голове слова, написанные в записке, и думал. У него было много времени подумать на самом деле, это единственное, что было позволено ему там. Громко смеялся в темноте клетки и так же громко плакал, вытирая слёзы пыльной нательной рубахой, а перед глазами как назло стояли только два слова, увиденные на пергаменте. «Я попытаюсь все исправить.» и два древних иероглифа, которые уже успел хорошо запомнить — «Цзай Лунь» А когда увидел его перед своими глазами, то в душе не осталось ненависти. Её заменило сильное волнение о матери и судьбе двух близких людей. Видел его платье и понял всё сам, но объяснений хотел, оттого и внимательно выслушал. Простил. Потому что понял, что это был единственный вариант их спасения. Увидел, что тот действительно попытался всё исправить. Замолить грехи прошлого, раскаяться перед всеми, кого обманул и причинил боль. Он просто простил. Джеюн вернул его домой. Только они не знали, что мадам Ли тяжело пережила арест сына, от чего слегла на долгие два месяца. Он поблагодарил всё, что есть на этом свете за свою сообразительность. С гостинцами, он взял с собой настойки и траву долголетника, опасаясь за состояние охотника. Мадам Ли безразлично отреагировала на предложенное лекарство, но появление сына её сильно приободрило, от чего она больше не отказывалась от еды. Обессиленный Хисын не мог долго сидеть около матери, поэтому крепко держал Джеюна за руку, поблагодарив за то, что тот заменяет его и переложил на свои плечи львиную долю заботы о матери. Мадам Ли быстро шла на поправку, хвалила приготовленный им южный суп и радовалась, узнав, что он в гостинцах привёз ей много южных специй. Её щеки румянились и Хисын не поверил глазам, когда перед самым отъездом застал его с матерью за детской игрой, распространенной на Юге. Сцепив крепко руки, они перепрыгивали через препятствие, которое они нарисовали на снегу, а когда ноги путались, громко смеялись. И Джеюн правда верил, что сейчас вернется и у них действительно все наладится. Он сможет пригласить мадам Ли и Хисына погостить в императорской резиденции, заранее приготовив гостевые комнаты. Но когда вернулся, то все его ожидания посыпались крахом. Сонхун не очнулся. Он долго думал о том, что он ему скажет, когда тот проснётся. Знал, что проснётся, просто надо набраться терпения и ещё немного подождать. Попытаться оправдаться или сказать всё, как есть? А захочет ли он его слушать? Перебирает в голове тысячи реплик, которые охотник может спросить, которые может сказать ему. Пытался найти на всё, но на некоторых так и оставался в тупике. Поэтому не был готов ко всем ответам, когда Сонхун открыл глаза. Его кровь смешалась с человеческой. Охотник действительно стал бессмертным. Демоном. — Ты знал? Первая фраза за долгий период, в который он не слышал его голоса. Первое, что он спросил у него тогда. Они не говорят, о чём именно, но оба думают об одном. Знал ли он, что Сонхун очнётся? — Я подмешал тебе свою кровь, — честно отвечает он. Несмотря на то, насколько это может быть больно для них обоих, он принял решение отвечать честно и без утайки, без недомолвок и недосказанности. — Это стоило того? Только он правда ещё не нашел ответа на многие вопросы. Стоило ли бороться за их будущее зная то, что он может его не простить? — Да. Сонхун отказывается от воды и продолжает лежать на спине. Его кровь кипит, посылая жар по всему телу, и он даже чувствует, как капли пота стекают по его лбу, но двинуться до сих пор не в состоянии. — Что с Хисыном и Джеем? Это безразличие в тоне убивает, разрывая его сердце на тысячи осколков. Но он должен быть сильным, должен попытаться побороться за своё счастье ещё раз. Не отвечает, всё же заставляет выпить Сонхуна настойку, чтобы облегчить боль от принятия новой формы. — Хисын на Севере, а Джей… Он с Чонвоном и Рики в резиденции. Сонхун кивает. Тяжело дышит, но чувствует, как глухая боль отпускает виски, от чего тело постепенно расслабляется. Четверть часа они находятся в тишине. Сонхун обдумывает свой вопрос, а он смиренно ждёт, чтобы дать ему ответ. — Это правда всё время был ты? Джейк не хочет слушать, потому что знает, что даже сейчас Сонхун продолжает ему доверять. До сих пор не верит, что его первая любовь могла поступить таким образом. Он не хочет отвечать на его вопросы, не хочет видеть его, но это вновь такая жалкая ложь самому себе, потому что единственное, чего он действительно не хочет — потерять его. Он устал уже бегать от самого себя. Он и так принес им очень много боли, когда не мог признать, что полюбил с самого начала. Он кивает. Сонхун поворачивает на него голову и внимательно смотрит. Видит медовые глаза и понимает, что в ту ночь ему не показалось. В ту ночь Джеюн не сдержал свою форму демона, а он даже этого не понял. От этого тошнота подступает к горлу с новой силой. — Почему я жив? Джеюн задерживает дыхание. — Потому что я люблю тебя. Сонхун приподнимает уголок губ, от чего его заметно увеличенные клыки зацепились за нижнюю губу. — Убил меня тоже, потому что любишь? Чётким выстрелом в голову, Сонхун убивает всё, что он построил ради них за всё это время. Словно прочувствовав это на себе, он обессилено падает на колени у кровати. И его прорывает. Рассказывает обо всем с самого начала и до конца. Про темницу мрака, слепую любовь и войну. Не оправдывается, не объясняет свои поступки, просто рассказывает. И Сонхун его внимательно слушает. Только просит подумать.

***

Спустя две недели его всё ещё не зовут. И через неделю тоже. — Он ушёл? — бесцветно спрашивает он у Сону, сидя на софе в библиотеке. Он уже больше часа не мог написать письмо на Север. — Он у себя в покоях. Джеюн кивает. Даже представить не может о чём тот думает и что сейчас делает, не знает решил ли он что-нибудь или до сих пор мучает себя мыслями. Он мечтает узнать или увидеть его хотя бы на миг, чтобы сердце перестало безмерно тосковать. Больше года ждал его пробуждения, чтобы услышать любимый голос. Ком слез встает в горле, и он сразу открывает глаза, поднимая их к потолку, чтобы сдержать это. Гулко дышит, старается успокоиться, но тоска внутри режет сильнее, чем пустота прежде. Не может перестать прокручивать у себя в голове один единственный вопрос. А что будет, если он уйдет? Он сделал так много для них, шёл по головам, чтобы они были вместе. Считает себя полным дураком, потому что даже не соизволил спросить у охотника — а нужно ли ему это всё? Захотел ли бы он этого всего с ним, если бы он тогда честно ему признался, кто он на самом деле? Любил бы он его тогда, зная это? Он шмыгает носом, позволяя слезам катиться по своей щеке. Ненавидит себя снова — за то, кем является на самом деле. За предательство любимого человека. За то, что выжил тогда в темнице мрака. За то, что всё ещё продолжает существовать в этом мире. Он эгоист, который думает и думал всегда только о себе. Такое у него мнение о себе и никто его не сможет презирать и ненавидеть больше, чем он сам. Он чувствует, как холодные пальцы проводят по его щеке, забирая за собой влагу, и слышит надломленное: — Мне больно видеть твои слезы. Сглатывает новый ком, подкатывающий к горлу, и зажмуривается, убирая лицо в сторону. Не заслужил. Не заслужил его прикосновений к себе, не заслужил теплой заботы и не заслужил волнения в голосе. — Я не должен делать это? Джейк медленно открывает глаза и моргает, пытаясь убрать пелену слёз. Ему нечего ответить ему, у самого в душе ураган из чувств и противоречий. Хочется сказать ему да, но сердце кричит полностью противоположное. — Ты волен делать всё, что пожелаешь. — После всего, — останавливается, когда слышит, как Джеюн выдыхает, подготавливая себя к вердикту, — я не знаю, что мне делать. Он так и не пришел к чему-то одному. — Я до сих пор думаю, что это всё просто страшный сон. Он понимает. Это было никогда не просто. Даже Джею, что принял собственное решение стать вампиром — до сих пор не просто. И сам прекрасно знает, что Сонхуну принять форму демона так же трудно. — Прости меня, — он переводит на него взгляд, — но это был единственный способ, чтобы ты остался в живых. Я знаю, привыкнуть к форме демона трудно… — При чём тут это? Он непонимающе хмурит брови, не ожидав вопроса Сонхуна. — Тогда о чём ты? — В моей голове до сих пор много мыслей, что ты продолжаешь издеваться над моими чувствами. — Я бы не посмел… — поднимается на ноги, но сразу же осекает себя. Он уже посмел, сделав это раньше. Сонхун смотрит на него. Пытается увидеть любое изменение, но в то же время любое доказательство, что перед ним его Шим Джеюн, а не демон Цзай Лунь. Не может до сих пор принять внутри себя, что это один и тот же человек. Демон. Только всё видит перед собой только свою первую любовь, что изводит себя точно так же. Поэтому впервые за долгое время решается открыться. — Мне больно. Он кивает. Не знал какие слова могут ранить его ещё сильнее, но Сонхун нашел их. Потому что понимает, что не сможет забрать себе всю его боль. Он справится с ней, он вынесет её за двоих, ему не впервой, только забрать не в силах. — Это правда, что ты сказал мне тогда? — осторожно спрашивает Сонхун. — О чём именно? — Почему ты оставил меня в живых. Потому что я люблю тебя. Джеюн кивает. Не знает, как громче прокричать о своих чувствах к нему. В то же время останавливает себя, всё ещё считает, что не имеет права. И теперь недоверие к нему понимает тоже, от чего становится ещё тоскливее на душе. Он потерял любимого человека, что доверял ему до конца. — Я приму твой любой выбор, — шепчет он. Надеется, что его не услышат. — Совсем любой? Его золотые глаза опасно поблескивают, и Джеюну действительно хотелось верить в то, что тот не серьёзно задаёт свой вопрос, просто издевается над ним, как он когда-то в прошлом сделал это с ним. Но всё равно говорит противоречащее чувствам: — Да. — Даже если я сейчас уйду? Отворачивается и закрывает ладонями глаза, пытаясь унять боль в сердце, что гулко бьётся в висках. Он его отпустит. Удостоверится, что тот хорошо живёт, что тому ничего не угрожает, что тот счастлив, и отпустит. Правда отпустит. Отпустит свой последний смысл и пресловутое «счастье», за которым гнался тысячу лет. И себя он наконец отпустит. — Императрица осталась жива в тот день, — Сонхун аккуратно берёт его ладонь в свою и сжимает. — Почему ты оставил её себе? Невесело хмыкает и опускает голову. Ему уже давно пора понять, что всегда всё тайное становится явным. Надеяться, что Сонхун в итоге не узнал бы о ней было сущим безрассудством. Узнать о пуле с порохом, которую он оставил себе, подменив на подделку в кольт охотника. — Кто тебе рассказал? — Чонвон. Он знал, что Джей не сможет удержаться и не проверить друга, а Чонвон с Рики так же слишком слабы перед ним. Только не ожидал, что Чонвон сможет выдать его тайну. Долго думает над ответом на вопрос, но только потом вспоминает, что пообещал всегда говорить только правду. — Чтобы не чувствовать боль, — признается он. Сонхун молчит, а он терпеливо ждёт. Научился этому за сотни лет практики. Ждать. — Я хочу злиться на тебя, но я не могу, — начинает Сонхун, опускаясь перед ним на колени. — Я очень много думал обо всём, но даже тогда я не был на тебя зол. Только глубоко в душе разочарован. Мои чувства — это единственное ценное, что у меня было, единственное, что я мог отдать полностью тебе, но ты растоптал их. Тогда почему даже после смерти… — он выдыхает и решает говорить с ним на равных — искренне и честно, как они негласно пообещали друг другу, с глубокой тоской и печалью в словах. — Почему даже после смерти я продолжаю любить тебя? Почему я не могу смотреть на твои слёзы, почему я не могу быть далеко от тебя, почему я не могу начать ненавидеть тебя? Кто мне ответит, почему любить, оказывается, так тяжело? Почему это разрывает меня изнутри и причиняет такую боль, будто я смогу от неё умереть? Почему? — Любить — больно, — отвечает ему он. Это причина его терзаний, причина, почему он до сих пор хранит его кольт с одной пулей. Сонхун рукой зарывается в его волосы и поворачивает к себе лицом. Только сейчас Джеюн понял, как долго они были рядом и всё ещё не имели возможность прикоснуться друг к другу. — Ты правда выстрелишь в себя? Хочет взять его за лицо и обнять, крепко прижав к груди. Успокоить. Сказать, что всё будет хорошо. И что он обязательно избавится от этой тяжелой боли в сердце. — Нет, — твердо отвечает ему в лицо он. — Обещаю, не выстрелю. Но в глазах стоит твёрдое «Да». Выстрелю, как только пойму, что больше не нужен тебе. Когда потеряю последнюю частичку в этом холодном мире, которая держала тут при себе. Сонхун отпускает его волосы, встаёт и уходит. Не смотрит напоследок, напротив, ускоряет шаг ближе к выходу. Пока он падает на пол и не чувствует. Больше ничего не чувствует. Пустота. Такая знакомая и привычная в прошлом.

***

      На следующий день слуги собирают охотника в путь на Северные земли. Достали ему полушубков, чтобы зайти в морозные Северные земли, в лютый холод и стужу. Он думает, что нет смысла одевать его в это, потому что сейчас он не человек и даже не вампир. Он не до конца понимает, кто он. Но один раз советник Ким обмолвился, что он демон. Демон. Даже звучит это странно. Кажется чуждым и далёким. Ему прежде никогда не приходилось встречать настоящих демонов, а не простых чертят, ведь они обладали высоким рангом и обитали преимущественно в Аду. Слышал о них от Хисына и краем уха на лекциях. Но так случилось судьбой, что его возлюбленным оказался демон хаоса и разрушений — Аббадон, о котором он слышал также урывками. Поэтому о силе Джеюна даже не хочет задумываться. Он вздыхает и смотрит на входные двери императорского дома. Джеюн его не провожает, даже из окна не выглядывает, когда он продолжает стоять здесь все утро. Сам лошадей и стоит на свежем воздухе впервые за долгое время, наслаждаясь легким дуновением ветра. И продолжает бросать взгляд на дверь даже тогда, когда приходит время отправки. Но там так никто и не появляется. — Где его покои? — спрашивает он у советника. Уехать было его собственным решением, которое он обдумывал все эти дни. Ему нужно обратно домой, ему необходимо было успокоиться и почувствовать родной морозный воздух, в надежде, что он заменит тупую боль. Или просто превратит в глыбу льда, чтобы он больше её не чувствовал. Открыв дверь, он заглядывает в комнату. Выполненная в традиционных красно-золотых оттенках, она встречает его своим императорским величием. Бросает взгляд на пустую кровать и проходит внутрь, пытаясь отыскать кое-что очень важное. Отсутствие его не смутило, он уже догадывался, где сможет найти его, поэтому выходит из комнаты и двигается в своё крыло. Советник Ким также обмолвился невзначай, что его покои были сделаны специально для него — с одной стороны просто обустроенная, но в то же время без ничего лишнего, украшенная серебряными настенными иероглифами и выполненная в синих тонах. Словно пытались привнести в неё что-то ему родное сердцу, чтобы было спокойнее. Открыв дверь, он находит его там. Тот лежит на его кровати и обнимает двумя руками подушку, уткнувшись в неё носом. Залез прямо так — в одежде, но без обуви, она стояла подле. Сонхун присаживается с краю и подносит руку, запуская её в его волосы. Джеюн сразу же просыпается, убирает лицо от подушки и смотрит на него сонными глазами. — Я думал, что ты уже уехал. — Пришел попрощаться. Он ему понимающе кивает, но глаза отводит и голову на него больше не поворачивает. Сонхун разрешает себе побыть рядом ещё лишнюю минуту, а после выпускает руку из его волос и выходит. Спускается обратно по лестнице, осматривая императорский дом изнутри. Это не дворец и не библиотека, это просто дома, где расположены спальни и гостевые комнаты, вроде бы пару кабинетов и зал переговоров. Нельзя не согласиться, что тут было гораздо уютнее, чем в таких же домах, в которых он бывал ранее. Сонхун подходит к лошади и гладит её по морде, настраивая их на дальнюю дорогу. Отказался от помощи добраться быстрее — ему надо привести мысли в порядок. Он поднимает ногу, чтобы сесть в седло, но слышит приближающиеся шаги, поэтому сразу спускает обратно. Он видит Джеюна, что бежит к нему в том, в чём был в его комнате — нательной рубашке, без верхнего халата. В той одежде, в которой не следует показываться императору перед всеми. Но ему всё равно, он бежит прямо к нему и когда добегает, Сонхун успевает словить его в свои объятия. Чувствует, как его обнимают крепко и утыкаются в шею, а он так же крепко прижимает руками к себе в ответ. Он ставит его на землю, но не выпускает из рук, только наклоняется к уху, чтобы прошептать. — Я оставляю тебе свой кольт, но пулю нет, — Джеюн держится за его плечо, прижимаясь к нему. — Попробуй жить дальше, ты нужен южным землям. Но тот отрицательно мотает головой. — Я был бы очень рад, зная, — продолжает Сонхун, — что моя первая любовь всё ещё находится тут. — Ты тоже, — шепчет Джеюн, поворачиваясь к нему лицом, — ты тоже моя первая любовь. И последняя. Сонхун оставляет лёгкий поцелуй на его виске и отходит. Забирается на лошадь и не оборачивается, когда та начинает идти вперед. Борется с этим желанием, но понимает, что тогда будет ещё тяжелее. Они настолько зависимы друг от друга, что им лучше расстаться.

***

      Сонхун заходит на Север. Морозный воздух ударяет в ноздри, но привычного холода, пробирающего до костей больше не чувствует. Так и продолжает идти в легкой рубашке, переступая заледеневшие комки снега. Он вернулся в то место, которое сам считает свои родным домом на Севере. И облегченно выдыхает пар, заметив знакомую фигуру. — Сонхун? Хисын в стеганной зимней одежде бежит его повстречать, но опасливо тормозит. — Ты не Сонхун. Он машинально рукой тянется к кольту на поясной сумке. — Это я. — По какому предмету я получил плохую отметку? — Ты не получал двоек в академии. — Как звали девушку, с которой я впервые поцеловался? — Юджи. — Что подарил мне Джей на первый год академии? — Огромную крысу в кровати. Хисын хмурит брови и приоткрывает губы в удивлении, принимая потерянный вид. Но после резво снимает с себя теплую верхнюю одежду. — Сонхун? Ты не замёрз? — он накидывает стёганое пальто на его плечи, — Что… что с тобой стало? Он лишь мотает головой и сам возвращает одежду обратно. — Ты не знаешь? — Сейчас у Юга дела идут очень хорошо и я не мог подумать, что… кто ты? Сонхун пожимает плечами и переводит взгляд на ледяной узор на стекле окна. — Вроде бы демон, — просто отвечает он. Хисын не даёт ему объяснить, лишь поторапливает быстрее в дом и отправляет в купальни. Он долго слушает его у камина, пока Сонхун рассказывает ему обо всем, что знает. Только знал он даже меньше, чем Хисын, который уже прежде слышал большую часть всей истории. На утро они с мадам Ли посещают ярмарку. Хисын заставил его надеть всего два полушубка, чтобы он не так выделялся среди обычных людей, но они не могли скрыть самого явного — его сияющих золотом глаз. Тогда было принято решение спрятать его лицо в крупном капюшоне, да особо не высовываться вперед. Дни шли своим чередом. Он уже и забыл какого это — каждый день подготавливаться к зиме. Рубить дрова, топить камин и относить ведра засоленных снастей в погреб, потому что для этого позволяла температура. Конечно же, дома у отца он не занимался подобными вещами, но он наслаждался ими так сильно, что навязывался каждые каникулы в академии погостить к Хисыну. Друг лишь крутил пальцем у его виска, но он всё равно видел в этом что-то особенное. На третий месяц они все же решили испытать его новые возможности. Хисын прошерстил всю библиотеку, в поиске хоть какой-то информации о новой форме Сонхуна. По признакам он по правде подходил демонической расе, это выдавало в нём цвет его глаз и немного удлиненные клыки. Но в их свитках и пергаментах не было ничего полезного. Например, как демону скрыть свою форму? Как узнать свои способности? Ни одна книга не давала ответа на эти, казалось бы, совершенно очевидные вопросы. Хисын понимает, что это Джеюн должен был обучить Сонхуна его новой форме. На все его вопросы о нём друг просто отмалчивался или переводил тему. Только к концу первого месяца он понял, что не стоит больше задавать этих вопросов. Не стоит трогать и так до сих пор не зажившую рану глубоко внутри. И Хисыну только стоит догадываться о её размерах, потому что сам прекрасно видит, что Сонхуна мучает бессонница, что он пропадает в своих мыслях и этим делает больно самому себе. Видит, что он до сих пор не снимает подаренный кулон в форме солнца, что так и остается в его руках, когда он засыпает под утро. Но на четвертый месяц Сонхун сам заводит об этом разговор, чем его очень сильно удивляет. — Мадам Ли, не хотели бы вы побывать на Юге? Они сидят у камина, пока женщина месила тесто на их будущий ужин. До Хисына долетает аромат непривычных северу специй и он аккуратно смотрит на задумчивого Сонхуна, поняв, почему тот вдруг завел этот разговор. Они напомнили ему южные блюда. Мадам Ли отбивает тесто и согласно кивает, печально добавив, что мечтает об этом, несмотря на то, что произошло там не так давно. — Там всё сейчас изменилось, — приподнимает край губ Сонхун. — Сейчас там правит очень хороший император, а земли цветут. — Правда? — Ага, — кивает Хисын. — Этот император его возлюбленный. Ты его знаешь, это Джеюн. — Хисын? — Сонхун непонимающе хмурит брови. — Если так красиво зазываешь, расположи нас в самом императорском дворце, с вас двоих не убудет. Хисын думает, что он действительно поступил глупо, пошутив сегодня вечером про это. Обманулся, когда услышал, как друг сам упомянул его в беседе, и от чего-то подумал, что тот мог наконец успокоить сердце внутри. А сейчас лежит на перине в другой стороне комнаты и чувствует, как у Сонхуна пройдет еще одна бессонная ночь, наполненная тысячами мыслей и глубокой тоски. — Все думаешь о нём? — спрашивает он, поворачиваясь на бок. — Зачем ты мучаешь себя? — Это пройдёт. — Сам же знаешь — пройдет это или нет, — говорит прямо. — Такие, как ты, влюбляются один раз. Сказав это, Хисын вздыхает, но не даёт заднюю, лишь поднимается, усаживаясь на перине. — Что ты предлагаешь? — бесцветно спрашивает его Сонхун. — Простить его? — Если бы всё было так просто. Хисын качает головой и трет лицо, собираясь с мыслями. — Ты изменился, знаешь? — Разве? — Ага, — кивает. — Стал более разговорчивым, немного бесноватым, в такие моменты я понимаю, что передо мной теперь демон, а не человек. Прежний Сонхун никогда бы не допустил этого, он и не простил бы. Но ты не прежний Сонхун, мы его потеряли, как только прибыли в таверну, и прежний Сонхун не позволил бы себе влюбиться так сильно. — Любовь не может спасти абсолютно всё. — Не может, — соглашается Хисын, — но если вам двоим настолько больно, когда вы не рядом, то почему ты считаешь единственным правильным вариантом продолжать быть вдалеке друг от друга? У тебя есть полное право злиться и не доверять, но у него тоже есть оправдание всему, что он сотворил прежде. Джеюн перешёл этот этап и сделал всё это для тебя, он любил тогда тебя так же сильно, как и ты, я видел это собственными глазами, он поменял свои принципы и взгляды на жизнь, и пошел против всех с войной, чтобы вы были вместе. Это единственный самый лучший исход, который только мог бы быть. — Разве он? — Сделал это для тебя? — вздыхает он. — Открой глаза, Сонхун. Не думаю, что Цзай Лунь жил всё это время и думал — дай-ка я спасу свои южные земли. Это Джеюн подумал — дай-ка я спасу эти южные земли, чтобы мы с Сонхуном жили долго и счастливо. Ты знаешь, что происходило все это время? Я тоже был зол, но произошло то, что произошло. В тот день правительство добралось и до меня, они посадили меня в темницу, так ещё и обещали что-то сделать с мамой. Но Джеюн пришёл за мной, всё объяснил, и я простил его. Да, я простил его. Потому что иного выхода не было, я видел его искренность и полное раскаяние. А пока рядом все еще живы ты и Джей, мне всё равно на остальное, — Хисын вываливает на него все мысли, которые копил, созерцая его тоску. — Он пришел за мной и вызволил оттуда, поставил на ноги мою мать, а ещё спас моего близкого друга. Вот почему я простил его. Прошлого не вернуть, но главное то, кто мы есть сейчас. Так подумай, кто он для тебя сейчас. Что ты чувствуешь к нему после всего этого сейчас? Сонхун гулко дышит и долго думает, переваривая внутри все сказанные слова. Потом еле слышно шепчет. — Я люблю его очень сильно Хисын вздыхает, поднимаясь с перины. Присаживается на его, положив руку на плечо. — Я вижу. Я давно это вижу, друг. Он слегка сжимает его и решает продолжить. — Кем бы ты ни был — демоном, человеком, хоть упырем, для меня ты и Джей навсегда останутся самыми близкими людьми. Ты знаешь, что я всегда поддержу вас и приму любой ваш выбор, потому что для меня вы — это все еще вы и я дорожу вами. И сейчас передо мной мой близкий друг, у которого разрывается сердце. Время не божественная сила и она не всегда сможет вылечить, понимаешь? Если он любит тебя, раз пошел до последнего, тогда почему ты оставляешь его? Не веришь ему? Дай ему шанс, я уверен, он докажет тебе, что он достоин твоего доверия. Сонхун, он знает, что ты дорожишь мной, поэтому он дорожит всем, чем дорожишь ты — он каждую неделю писал письма и спрашивал, как самочувствие у мамы, потому что он знает, что когда ты проснёшься, то сразу спросишь о нас. — Я понял, — отвечает Сонхун, поджимая губы. — Мне сказать маме завтра, чтобы собирала сумку на Юг? Сонхун немного мнётся, но затем утвердительно кивает. — Он продолжает писать тебе письма? — Нет, — хмурится Хисын. — Я не получал от него писем больше четырех месяцев. Слуги заинтересованно выглядывают из окон, наблюдая за новыми гостями, что въехали на территорию императорского дома. К ним выходит уже знакомый Сонхуну слуга, что помогал ему отправиться на Север. — Господин? — он смотрит шокировано, но его лицо тут же меняется на радостное. — Господин! Господин тут! Господин, я подготовлю прямо сейчас комнату для вас и ваших гостей. Оповестите советника Кима! Пока Сону располагал мадам Ли в гостевой комнате, Сонхун зашел в свои покои. Всё осталось на своих местах, словно и не было этих месяцев. Синий балдахин лежит на том месте, где он его положил. Абсолютно всё осталось на своих местах, даже смятая простынь и лежащая криво подушка. — Господин, вы хотите расположиться тут? Сонхун кивает слуге, что немного мнется в дверях, не решаясь зайти. — Это будет немного затруднительно, Ваше превосходительство запретил нам что-либо тут трогать, раз сам перебрался сюда. — Он всё это время спал тут? Тот болванчиком закивал, но заметив взгляд охотника, осекся, побоявшись того, что выдал какую-то страшную тайну. — Раз сам господин вернулся в свои покои, то думаю, что никто не будет против, особенно Ваше превосходительство. Сонхун понял, что во дворце и императорском доме Джеюна нет. Был ли он занят делами или просто решил прогуляться, он так и не понял, а из слуг что-то по этому поводу было вытянуть практически невозможно. — Как скоро он вернется? — Господин, дело в том, что… — он оглядывается по сторонам в поиске того, что может его остановить от излишней болтливости, но ничего не находит, поэтому продолжает, — Ваше превосходительство думал, что вы больше не вернётесь, поэтому он ушёл. Сонхун резко поворачивает на него голову, нахмурив брови. — Куда он ушёл? — Я не думаю, что можно говорить… Советник Ким входит в комнату и взглядом велит дрожащему от страха слуге сгинуть с его глаз. Тот беспрекословно удаляется, уважительно преклонив голову, и скрывается в других комнатах. — Куда он ушёл? — повторяет свой вопрос он Знает, что советник Ким ему точно расскажет. Только игнорирует волнение внутри, когда тот поджимает губы и с немой тревогой во взгляде смотрит на него. И отвечает одними губами. — В Ад.

***

— Господин, думаю вам не стоит опускаться сюда, — чертёнок пытается оттянуть его за подол платья, но Джеюн настойчиво идёт по ступеням вниз, проходя мимо первого нарака. Раурава-нарака — первый мир Ада воплей. Здесь под душами горела земля, пока те пытались укрыться. Когда же они находили укрытие, они оказывались запертыми в нём и их поражал жар со всех сторон, заставляя орать от ужаса. — Господин, вы же не собираетесь спуститься туда? — мальчик Джейк неловко мнется подле, рукой показывая своему новому другу — адскому ребёнку, не подходить ближе. — А что? — Негоже вам чувствовать муки простых душ. — Чертёнок, — он гладит его по голове, — знал бы ты какой Ад у меня сейчас в душе, последний нарака позавидовал бы. Он осматривает бассейн, внутри которого плавали души. Добровольным занятием это не назовёшь, потому что те истошно вопили от того, что их кожа сгорала заживо, расползаясь по лицу и телу. — Моя плоть сгорит? — задумчиво спрашивает он. — Вовсе нет, — отрицательно качает головой. — Высшему существу такое не грозит, но принесет очень много боли. — Насколько много? — Будто душа сгорает изнутри, — пытается отвернуть его от этой затеи чертёнок. Но того эти слова только воодушевляют. Он уже порядком подустал искать подобное место, проходя до этого тысячи бесполезных. — Отлично. Он двигается к бурлящей жидкости ближе. Уже делая следующий шаг, он чувствует, как что- то его хватает и тянет назад. Успел подпалить только подол чёрного платья. Просил же не останавливать, потому и гневно поворачивается, но теряет дар речи, натыкаясь взглядом на фигуру перед ним. — Чертёнок… — зовёт его он. — Да, господин? — Я горю? Почему ты не сказал, что от бассейна могут появляться галлюцинации? Разве я не должен был просто гореть? Почему он так решил? Я думал, что ты пошутил. Я не знал, что сгорю заживо так. Мальчик неловко чешет голову и смотрит в бассейн. — Господин… вы не вступили в него. — А? Он переводит взгляд с черта на Сонхуна, открывая рот в удивлении. — Это правда ты? Тот кивает, за руку притягивая его ближе к себе, а Джеюн тут же обнимает, окольцовывая за шею. И до сих пор не может поверить в реальность их встречи. — Лучше бы я сгорел заживо, если это будешь правда не ты. — Это я. Джейк отстраняется и берет в руки его лицо, а после лбом прижимается к нему и вдыхает запах любимого человека. Демона. — Зачем ты спустился сюда? Сонхун молчит и смотрит, не сводя с него своих глаз. Словно не может налюбоваться после долгой разлуки. И нежно проводит по его волосам, убирая прядь за ухо. — Пришёл за тобой. Джеюн прижимает его к себе обратно и чувствует, как внутри расцветают грушевые лепестки. Он вернулся за ним, показал всем, что не отпустит его. А ещё то, что прощает. Его личное счастье вернулось к нему и, даже находясь в самом низу, в самом Аду, он чувствует, что по-настоящему счастлив. — Ты правда хотел спрыгнуть в котел? — Сонхун смотрит на тлеющее нечто в бассейне и хмурится. — Я надеюсь, что это твоё первое и единственное бездумное решение? Джеюн смотрит на краснеющего черта и пальцем приказывает ему молчать. — Да, ещё не подвернулось случая. И обещает, что соврал Сонхуну в последний в их жизни раз.

1735 год

Сонхун-демон с виду не отличался от Сонхуна-человека. Был таким же немногословным и холодно относился к другим, неизменным только оставалась огромная любовь к нему. В других же случаях Сонхун не изменился вовсе. Только стал гораздо горячее, будто любить стал сильнее. Хотя сильнее уже некуда. — Действительно захотел рассказать мне о четвёртом охотнике, пока я люблю тебя? — он сияет своими золотыми глазами и вытаскивает острые клыки, чтобы укусить в определенный момент. Ах, да. Он забыл добавить. И ревнивее. — Я… — Джейк пытается что-то сказать, но Сонхун наращивает темп, выбивая из него весь воздух. Он стонет громче, хватаясь за плечи охотника. Чувствует приближение, оттого и улыбается, потому что Сонхун у него чувствует его тоже, поэтому впивается зубами в плечо, чувствуя легкие содрогания внутри. А после целует его долго, крепко ухватив за лицо, пока он лежит у него на плече. Так не вовремя вспоминает о гостях, поэтому пытается отвернуться и остановить их, но демон всё равно продолжает целовать его, вернув обратно к себе. Он ему не признается, но Джеюн любил эти моменты больше всего. — У меня сегодня еще много дел, — он пытается отстраниться, но Сонхун вновь утягивает его ближе к себе. — Что с тобой сегодня происходит? Сонхун пожимает плечами. Смотрит на его румяные щёки и зацелованные губы, опускает взгляд и уже смотрит на следы от зубов, но после возвращается обратно к глазам. Джеюн знает этот взгляд. Судьба подарила ему это чувство, избавив от мрака и пустоты в душе. Так смотрят только на одно. На то, что ты любишь больше всего на свете. На своё «собственное счастье» И он уверен, что смотрит также в ответ.