***
Чонгук подошёл к дивану и стал рассматривать «благодарность». Джин тоже решил, наконец, это сделать, потому что, когда к нему практически вломились посланцы этого странного народа — начохито, как они сами себя называли, — он возился с пластическим центром: запаивал последние клапаны литием, регулировал уровень газов — в общем, готовил двигатель и узлы центра к старту и был крайне сосредоточен только на этом, как и всегда. Поэтому только и смог что распахнуть глаза и залепетать что-то невнятное, увидев процессию посланцев с … «подарками». Потом он молча, тихо офигевая, выслушал пафосную речь–благодарность за то, что «небесные посланники» помогли славным начохито справиться с «огромным безжалостным пожаром, который захватил в свои жестокие объятия половину столицы Пхато» (там той столицы — деревенька по меркам земным, честное слово! — но гордились ею местные страшно) и чуть не оставил «гордых и мужественных людей народа сиротами без отца-правителя» (этот ненормальный, к которому у Джина теперь был личный счётец, полез в огонь без защиты, чтобы, видите ли, спасти какие-то ценные пергаменты, а матерящийся Чонгук его вытащил, пока матерящийся Джин глушил огонь ледовым паровиком с кормы — быстро и эффективно). В общем, суть десятиминутной громкой речи, с которой его переводчик еле справился из-за обилия абстрактных образов и невнятных сравнений, на которые были падки эти аборигены, Джин, ошарашенный восхвалениями себя любимого и своего капитана, вынужден был пустить дарителей на корабль и безропотно провести их в кают-компанию, где те и сгрузили двух парней в спячке. Далось это нелегко. Один из юношей ещё был изящен и очень строен, так что его нёс на руках мощный детина с дико-умильным выражением на лице. А вот второй, широкоплечий и длинный, был, очевидно, тяжёлым, так что его несли на чём-то вроде тканевых носилок двое. Справившись с миссией по укладке двух тел на небольшой левитарный диван, дарители поклонились степенно и ушли, оставляя Джина доофигевать в относительном одиночестве и метаться с матом, бесясь из-за того, что Чонгук не отвечает ни по нейро, ни по смарту. Командир в это время был на прогулке с тем самым местным отцом-правителем, который проникся к нему совершенно потрясающей симпатией, граничащей с желанием поклоняться. Ещё бы: Чонгук спас его дважды! Второй раз — снова с риском для жизни: он поймал вместо почтеннейшего Саёона — так звали правителя — своим плечом стрелу. Ну, точнее, тонкую, металлическую, острую с четырёх сторон тростиночку, похожую на земную стрелу и являющуюся любимым оружием местных бунтарей. В стране бушевал национальный конфликт, один из малых народов активно и достаточно кроваво протестовал против переселения их с исторической родины и введения каких-то там реформ Саёона, и, как сказал им помощник правителя, часто пыталась решить проблему кардинально: убрав «отца» не только с его поста, но и из жизни. Чонгук был всегда очень спортивным и активно тренировался, в отличие от чуть ленивого Джина. К тому же он обладал отменной реакцией. Дело было на пиру, устроенном в честь «посланников небес Хираэу», которые, спустившись с этих самых небес как благодать для народа начохито, оказали народу великую милость и продемонстрировали свои великие силы. Джин и Чонгук не стали разочаровывать восторженно смотревших на них местных и в подробности причин своего визита на планету не вдавались. Во избежание неприятностей, которые и так возникли у них, но об этом позже. Они оба на этом пиру выпили горячей настойки из плодов какого-то там божественного «древа откровения» — или какая-то подобная херотень. От этого странно пахнущего светло-зелёного напитка у Джина побежали приятнейшие волны мурашек по телу, и он почувствовал себя невероятно счастливым. Даже сердечная боль, которая всё последнее время, после сообщения от Сонён, преследовала его и не давала спокойно вздохнуть, отступила, а потом и вообще пропала, он почувствовал необыкновенную лёгкость во всём теле и стал негромко и радостно смеяться по каждому поводу: бабочка там пролетела мимо носа, слуга поставил на стол поднос с фруктами с громким стуком, двери открываются, только когда их толкнёшь — умора, в общем. И Чонгук вроде пил не меньше, но когда мимо виска Джина свистнула стрела, командир успел резко толкнуть правителя, рядом с которым сидел и вёл неторопливую беседу, а потом стал резко заваливаться назад. Его плечо оказалось на том месте, где только что было лицо Саёона, так что тому стрела пришлась бы прямо в лоб, а Чонгук был выше и огрёб в руку. Джину сразу стало не до смеха, поэтому, когда он, отталкивая всех сгрудившихся на его пути людей, пробирался к своему командиру, а потом осматривал его рану и делал перевязку, он только немного улыбался и подхихикивал. Мозги, что интересно, у него были абсолютно трезвыми, движения были отточенными и выверенными — всё-таки виртуальные курсы бортового медика, насмерть отпечатавшиеся в его мозгу, благодаря автоматической загрузке прямо в него из Общеучебной Сети, были вещью безотказной и проверенной. Джин скорее мог бы забыть, как его зовут, чем процедуру обработки раны автолайзером. Слава богу, загрузка мозгов этой программой была обязательной процедурой для всех исследователей Дальнего космоса, которые были лишены возможности иметь на борту корабельного медика и должны были сами о себе заботиться в критических ситуациях. Так что Джин, радостно и ласково улыбаясь, быстро и ловко обработал и залечил рану Чонгука, а тот стал дважды национальным героем славного народа начохито. Окончание этого вечера, правда, Джин совсем не помнил. Кажется, все быстро успокоились, да и сам Чонгук не выглядел умирающим, а за стрелявшими помчалась стража, так что пир продолжился. Кажется, Джин вылакал чуть больше, чем стоило. На следующее утро он проснулся в какой-то комнате на смятой постели — абсолютно выспавшийся, бодрый и счастливый. Слава богу, в одиночестве. И только лёгкая тянущая боль в пояснице напоминала, видимо, о том, что засыпать в незнакомых местах на незнакомых кроватях в столь почтенном возрасте опасно для вашего позвоночника... Наверно. Хотя боль была какого-то странного характера: отдавала чем-то приятным что ли... Джин не стал разбираться и заморачиваться, тем более, что она скоро исчезла — и из поясницы, и из сознания Кима. Чонгук, кстати, был после этого вечера как чумной, ходил немного потерянным и всё думал о чём-то. Но его захватили заботы и тревоги национального героя, и он, видимо, быстро пришёл в себя, изнемогая под бременем народной любви, бессмысленной и беспощадной. Потому что народ любил активно: Чона повсюду таскали, он чего-то там вручал, кого-то благословлял, в чём-то там участвовал, даже пару каких-то сделок умудрился заключить от имени ТТА, который принял их с воодушевлением, так как на планетке, кроме огромных запасов драгоценного лития и обнаруженных Свити радарами киония и залежей братваса, оказались фрукты, которые Альянс давно искал для продажи на "сложные" планеты — те, с которыми было трудно договориться из-за их странных и нетипичных товарных предпочтений. Так что всё складывалось у "героя Чонгука" весьма неплохо вроде бы. Джин в это всё не вникал: он занимался кораблём и ни на что вокруг не обращал внимания. И его, слава богу, никто не трогал, хотя какое-то странное внимание он всё же ощущал, как будто за ним кто-то наблюдает. И поначалу его это неслабо напрягало: после того, что он здесь пережил и о чём не мог вспоминать без тошноты и внутренней дрожи, это было неудивительно. Но потом, уже на третий день такого беспокойства, он стал принимать успокоительную терапию в медпостели, так что если и нервничал, то совсем чуть-чуть, стараясь уверить себя, что паранойя — это сразу профнепригодность, поэтому нельзя расклеиваться. Да и вообще, кто тронет народных героев? И всё бы обошлось, если бы народ не оказался настолько благодарным. Но он оказался и принёс в дар славному посланнику небес и его верному лекарю двух своих сыновей. И один из них — предназначенный именно капитану — представитель правящей династии, что-то типа принца, младший и самый красивый сын правителя. А второй — самый сильный и красивый (опять же, видимо, это было очень важно) приближённый правителя, достойный украсить ночи невероятно прекрасного лицом и душой лекаря. Джин запомнил эту информацию из той самой хвалебной речи перед актом дарения. — Врёшь, — недоверчиво сказал Чонгук, когда Джин, стоя над двумя мирно сопящими на воздушных подушках дивана парнями, рассказал всё это. — Не называли они тебя невероятно красивым. — А вот и называли, — обиделся Джин. — Это только тебе моё лицо не кажется божественно прекрасным, а все нормальные люди это признают. — А, теперь, значит, эти невменяемые, которые дарят не пойми кому живых людей, — теперь они у тебя нормальные? Джин затруднился с ответом, а так как он терпеть не мог, когда Чонгук вот так легко ловил его на непоследовательности суждений, то просто надулся и стал внимательно рассматривать лица их неожиданных гостей. «Принц» был явно младше самого Джина, но вот насчёт Чонгука он был не уверен. Лицо у юноши было очень красивым, тонко вырисованным, с высокими скулами, изящно вырезанными крыльями ровного носа, на кончике которого темнело пятнышко очаровательной родинки, и недлинными пушистыми ресницами, мило подрагивающими во сне. Губы, чуть приоткрытые, были полными и идеальной формы, а густые тёмные брови немного хмурились. На девчонку при всей своей утончённой красоте юноша не был похож: в лице было что-то хищное, сильное, даже с учётом того, что глаза были закрыты. Потом Джин, чуть вздохнув от какого-то странного предвкушения, скользнул взглядом по «своему» подарку. Второй был выше и раза в полтора мощнее стройного «принца». Крепкие длинные ноги, сильные мускулистые плечи, руки, перевитые тонкими венами, широкая грудь и кубики пресса, видные даже сквозь ткань странной белой одежды, похожей на тунику. Красивая сильная шея и действительно на редкость приятное взгляду лицо. Высокий лоб, пухлые губы, мужественный подбородок. Внезапно парень улыбнулся во сне, как будто почувствовав трепетный взгляд Джина, — и на его щеках появились совершенно чудесные ямочки. И тут же исчезли, потому что он перестал улыбаться и как-то болезненно сжал губы и нахмурился. Что-то снилось неприятное ему, этому человеку, которого его же народ отдал чужестранцам как игрушку, безвольную и бессловесную. Джина передёрнуло от этой мысли, он быстро и стыдливо отвёл взгляд, переведя его на Чонгука. И замер от изумления: Чонгук пристально смотрел на своего «принца», и в его взгляде было столько страстной нежности, что Джин быстро заморгал и приоткрыл рот. Чонгук совершенно точно был поклонником женского пола. Пока они не нырнули в дыру в пространстве, чтобы углубиться в Далёкий космос на запланированные три недели, он, не стесняясь снующего рядом напарника, постоянно болтал по видео с какими-то красотками, которые плакали, что их Гук-и покинул их, показывали свои новые наряды и говорили, как рады будут встретить смелого капитана любовью и нежностью. — У тебя для таких горячих разговорчиков есть каюта, — недовольно напомнил ему как-то Джин. — Ой, ну брось, Джини, там же связь, как в пещере. Один канал — на командование, второй — на Альянс. И только они работают, как часы. А остальные, особенно личные, чёрта с два нормально зеркалят. Джин хмыкнул и ушёл к себе. И вот теперь этот «миленький Гук-и» так рассматривает парня в светлой полупрозрачной одежде, лежащего на спине с согнутой в колене обнажённой от середины бедра ногой и закинутой за голову рукой. Не просто рассматривает — поедает глазами, как будто не случись рядом Джина и второго спящего, Чонгук уже давно бы накинулся на него и … Что «и», думать Джина не хотел. Нет, не потому что его смущала перспектива увидеть капитана не с девушкой, а с парнем — это как раз для них было нормальным, потому что принцип «Любишь — люби, и неважно кого, главное, чтобы ты был счастлив» давно уже был абсолютной и непререкаемой нормой на их родной Земле, да и в принципе на планетах Альянса, ведь на Барерре, например, вообще не было чёткого понятия о половой принадлежности, там всё было сложно, а в некоторых местах Валерианского содружества местное население имело до пяти полов. Правда, ни те, ни другие не были гуманоидами. Но это неважно было. Вернее, не это было важно. Просто Джин привык видеть в командире именно сторонника двуполых отношений, а тут… Хотя, конечно, с той странной и дикой гендерной системой, которая была на этой бешеной планетке, где всё-таки жители были максимально похожи на людей, были людьми по сути — Джину несколько раз пришлось скорректировать свою картину мира. Но то — аборигены, а чтобы командир.... Джин всегда немного страдал, когда вот так ошибался в людях. Дурацкая планета. Слишком сильно всё обострила в такое непростое для Джина время, слишком сильно растревожила все его загоны, которые он так старательно загонял вглубь и замуровывал в своей душе. Чтобы избавиться от внезапно охватившего его раздражения, он торопливо и смущённо отвел глаза и быстро спросил: — И что будем делать? Может, вернём их. Скажем, что не в нашем вкусе, что … — Мой — омега, — сказал Чонгук негромко и неожиданно быстро облизнулся, вызвав новую волну смущения у Джина. — Откажемся от него, и его сошлют на остров Отверженных за то, что не смог угодить своему ал… своему … ну, тому, кому его отдали. — Ты спятил, Чонгук? — тихо спросил Джин. — Ты что, хочешь его … Ты его заберёшь… себе? Он что, тебе… — Он мне нравится, Джин, — так же тихо и твёрдо ответил Чонгук. — И я его не обреку на тоску изгнания ни за что ни про что. Я заберу его с собой. Понимаешь? — Он поднял на своего напарника горячие тёмные глаза и нахмурился. — Не себе, а с собой. Раз им так свободно пожертвовали, значит, он чем-то не угоден Саёону. А это чревато, как я понял. Много чем чревато. Даже если он его сын. Сыновей у этого кобеля-правителя как собак нерезаных. Трахает он всё, что видит. Ну, да не тебе мне это рассказывать, да? Чонгук виновато улыбнулся и утешающе похлопал Джина по плечу. А тот содрогнулся при воспоминании о своём «близком» знакомстве с «отцом-правителем» — о том самом, что вызывало тошноту, паранойю и тоскливый ужас.***
Их тогда, через несколько дней после пожара, пригласили переночевать в большом доме правителя, пригласили с почётом, как спасителей, как самых дорогих гостей. Джин быстро заснул, так как перенервничал за эти дни, пока они обустраивались, искали литий, устанавливали оборудование по его добыче... Дел было много, внимания они привлекали очень сильное, а Джин ненавидел лишнее внимание. А потом его ещё и накормили вкуснейшим мясом (ну, вроде как мясом, хотя хрен его знает, что это было, от голода он не стал разбираться, слава богу адаптанты для желудков у них были отличные, так что есть они могли почти что угодно без опаски травануться) — и он мгновенно вырубился. А проснулся оттого, что кто-то страстно целовал его губы и нежно сжимал член, горячо шепча какие-то непонятные слова в ухо, откуда он, естественно, вынул капсулу переводчика. Джин поначалу подумал, что ему это снится, и этот сон ему даже понравился настолько, что он чуть приоткрыл рот в страстном поцелуе, потому что ему было как-то странно, но приятно, особенно ласковые поглаживания его соскучившегося по человеческому теплу и участию члена. Но как только он это сделал, человек, лежащий на нём, глухо зарычал и ринулся своим языком в его рот так активно, что Джин чуть не подавился, а руки нападающего стали нагло ощупывать его тело и, опустившись на задницу, сжали её и чуть приподняли. Тогда Джин и понял, что его смущало всё это время: его член упёрся в точно такое же орудие страсти под одеждой у того, кто в это время впивался горячими губами в его шею. На нём лежал, целовал его и лапал здоровый мужик! И не то чтобы до этого момента Джин думал, что это с ним так позабавиться решила какая-то очень мощная дама, но осознание, что его шею вылизывает и задницу щупает какой-то неизвестный парень, пришло вот только что и подействовало на Джина как удар тока. Ким отчаянно старался быть уверенным в своих предпочтениях, поэтому он вскрикнул от ужаса, выгнулся и с силой сбросил тело нападающего с себя, быстро отполз в угол кровати, выхватив из бедренных ножен лазер-нож и направляя его на ночного гостя. Но тот только странно зарычал, быстро и страстно что-то стал говорить и показывать руками, что не будет нападать, что просит Джина успокоиться. Ким дрожащими пальцами достал из нагрудного кармана формы, в которой завалился спать, капсулу переводчика и вставил её в ухо. — … самый прекрасный, никогда не сделаю больно! — забормотал в его голове привычный голос, который потом подстроился под интонации нападавшего и стал ниже, глуше, томительно бархатного звучания. — Так сладко пахнешь, мой нежный! Такой милый! Прости! Прости, не смог удержаться! Явно небеса, откуда ты явился, наградили тебя всей красотой, что была у них, и послали тебя мне в утешение, чудесный омега! Я бы не пришёл взять тебя, не собирайся я честно просить у героя Чонгука отдать мне тебя замуж, потому что я полюбил тебя с первого взгляда! Ты прекраснее всех омег в моём гареме! Твоё лицо как будто нарисовано лучшими художниками! Твои губы манят меня так, что я забываю себя! Не сердись, прошу! Не убивай меня, мой прекрасный омега! Я с ума рядом с тобой схожу и за один твой поцелуй готов отдать всё, что у меня есть… «Вот умеют же люди по ушам ездить! — невольно восхитился про себя Джин. — Кто это хоть… сука, нихера ж не видно…» «Этим» был отец-правитель. Он оказался ловким и сильным, а ещё коварным и настойчивым, и когда Джин, очнувшись от первого шока, успокоенный его ласковыми словами, убрал своё оружие обратно в ножны и быстро стал настраивать переводчик в режим «беседа-перевод», Саёон кинулся на него снова и, повалив на спину, зажал руками и ногами так, что Джин только и смог, что громко крикнуть «Чонгу-у-ук! Спасите!» — а потом ему заткнули рот твёрдые и настойчивые губы нападавшего и его жаркий нахальный язык. К счастью, капитан оказался в соседнем помещении, спал чутко, бегал быстро и был достаточно сильным, чтобы справиться с распалённым страстью здоровым мужиком. Чонгук оттащил его от бившегося в истерике Джина, который, в свою очередь, тоже рвался убить мерзавца, посмевшего покуситься на его честь. Но Чон и тут был на высоте: быстро вытолкав Саёона из комнаты и не слушая его страстного рычания по поводу сноса башни из-за неземной-небесной его, Чонгукова, бортинженера, командир быстро налил воды и протянул её Джину, который, тяжело дыша, стоял у круглого окна и дрожал, обнимая себя руками. — Выпей, Джини, — мягко попросил он. — Почему это я — омега, — дрожащим голосом спросил Джин о том, что ударило по самому больному в душе, давно саднящей и совсем недавно ещё и раненой письмом Сонён. — Почему это опять я — омега? Я же мужик, я же … Я же выше его почти на полголовы! Почему этот урод говорил, что я — омега? Чонгук снова сказал, уже более твёрдо: — Выпей, Сокджин, прошу. Какая нахуй разница, как этот придурок тебя назвал? Ну, вот такая странная раса. Ты же знаешь, баб у них нет, а этот гендер — омеги — я так понимаю, самый… ммм… желанный. Ну, и они это, — Чонгук явно смутился, — детей им рожают. Уж как это — хер его знает. Выглядят все одинаково — мужики и мужики, а как они там определяют… я не успел расспросить. Меня, честно говоря, слегка коробит от всего э … Джин решительно повернулся и шагнул к Чонгуку. Он выбил у него из рук дурацкий вытянутый сосуд с водой и крепко схватил капитана, дёрнув его за затылок к себе и заставив лицом прижаться к шее в районе кадыка. — Я пахну? — отчаянно прошептал он, преодолевая недовольное сопротивление Чонгука. — Эта тварь сказала, что я пахну, как сладкий омега. Я пахну, Гук? Честно скажи! — Блять, от тебя его слюной несёт, фу, — недовольно зарычал Чонгук. — Ну, правда, прошу! Джини, успокойся же, ну, будь мужиком! Джин почувствовал, как тошнота подступает к его горлу, он быстро перегнулся в открытое окно и проблевался. Потом, по настоянию Чонгука, который очень хотел помочь, но искренне не понимал, чем может, они пошли на берег реки, около которой стоял дом правителя, и Джин долго купался голышом, чтобы хоть как-то смыть с себя «всё это». И его ещё пару раз тошнило. В общем, ночка была весёлой. На следующий день, конечно, правитель слёзно умолял «посланников небес» простить его, уверял, что был уверен, что Джин — чистый и свободный омега, который сможет полюбить его, Саёона, и остаться с ним, в его прекрасном гареме, потому что его запах божественен и сладок, что ни разу в жизни так сразу и бесповоротно правитель не влюблялся и это должно его извинить, ведь он был ведом богом любви … как-то там его языколомно звали, Джин не запомнил. Но вот именно он подарил сволочному Саёону счастье принять у себя в гостях такого–растакого–невероятного … В общем, соловьём он разливался, и Чонгук, кинув на Джина умоляющий взгляд, сурово, но спокойно объяснил правителю, жарко глядящему на Кима, который только и мог, что яростно сжимать зубы, что Джин вообще ни разу не омега, что он чувствует себя настоящим альфой (активный гендер назывался именно так) и вообще любит существ, которых у них на родине называют «девушками», а с одним из таких существ Джин даже обручён. Капитан знал о сердечной трагедии Джина, о том, что Сонён не дождалась его бортинженера, о чём сообщила холодным графо, полным странных и очень обидных объяснений, просто кинула его на электронный стол, даже не потрудившись поговорить по ментальнику или хотя бы набрать по факсу голосвязь. Но это Саёону знать вообще было необязательно. Так что Джин только закусил до крови внутреннюю сторону щеки, но смолчал, слушая, как Чонгук лукавит. И кивнул несколько раз для убедительности, старательно удерживая горячие слёзы. Больше Саёон к нему не совался. И Джин было немного успокоился, углубился в настройку своего любимого варп-двигателя… А теперь перед ним лежал огромный предназначенный ему детина, который явно был рассчитан на то, что если они да, то Джин будет снизу. Потому что долбаный отец-сука-правитель по-прежнему считает его омегой. Омегой, сука!