***
Её и впрямь там не было — смерти. По крайней мере, той, в которую мог бы поверить Джин. Здесь было слишком хорошо. Слишком. И ненависть, которую так тщательно пестовал в себе Джин столько лет, внезапно отступила и склонила голову перед красотой этой планеты. Он стоял на краю плато, медленно расстёгивая основу спецкостюма, чтобы остаться в своей форме — форме ТТА, в котором он прослужил основную часть своей недолгой и такой нелепой в общем-то жизни. Стоял — и смотрел. Стоял — и дышал. Просто дышал. И ему было... хорошо, кажется. Да, да... Хорошо. Когда блестящая дермоткань спецкостюма упала к его ногам, Джин, не глядя, переступил через неё, выпутываясь, отказываясь от всего, что пыталось помешать ему принять свою участь, и, не оглядываясь на замершего у трапа "Сан-Свити" Юнги, стал медленно спускаться между камнями вниз — к странного вида, словно сделанной из розового мрамора тропе, которая вела по пологому склону чуть вправо — и уходила из вида, видимо, спускаясь, к самому подножию горы. Спуск был очень удобным, словно услужливо сделанным для пришедшего на эту планету за смертью человека, землянина Ким Сокджина. От этой мысли Джин улыбнулся. Так странно... Все его враги, по крайней мере те, кого он мог с полным основанием так назвать, были поначалу с ним очень галантными. Хоуп, Саёон, Юнги... Эта планета... Его мысли скользили, как и его ноги, легко и свободно, от одного к другому. Он пытался представить себе, что почувствовал Намджун, когда вышел из шаттла и впервые вдохнул этот прекрасный, свежий, напоенный каким-то до ужаса приятным солнечным ароматом воздух — воздух, который его потом и убил... Свет мигнул в глазах Джина, и он поспешно вытер неуместную слезу. Нет, нет. Он не станет показывать этому солнцу, этому горному кряжу и этому ветру, который внезапно донёс до него нелепый и совершено невозможный здесь аромат земного персика, насколько ему тяжело на сердце. Потому что не должно ему быть тяжело, потому что... Нет, ну, на самом деле, Клеопатра, персик? Откуда здесь... Джин прикрыл глаза и замер, не дойдя пары метров до тропы из розового камня. К запаху персика внезапно привеяло лёгкими луговыми цветами, свежо и остро потянувшими за собой, заставляя повернуться туда, откуда прилетел этот ветерок. Не персик... Так пах Чимин! Милый, любимый малыш Чими... Тогда, на Каста-Дива, в ресторане отеля ТТА, когда Джин впервые вдохнул его аромат, зарываясь носом в его волосы, — вот именно так он и... Томный, глухой стон, который донёс до Джина новый порыв ветра, был уже не просто невозможным — это явно была галлюцинация. И Джин улыбнулся, мгновенно почувствовал облегчение. О, да... Давай, Клеопатра... Умирать спятившим будет даже легче. Но потом стон раздался отчётливее, громче. И ещё один... Они были странными, эти стоны: призывными, страстными, полными наслаждения, как будто... О, да... Джин уже слышал такие — когда в медблоке "Сан-Свити" взял Чимина, помогая мальчику с тогда ещё неведомой ему течкой. Чимин... Почему для последних минут жизни Джина Клеопатра выбрала именно его? Джин не смог заставить себя задуматься над этим. Сердце его пылало и колотилось, губы сохли, пытаясь поймать дыхание знакомого аромата, а душа — она летела по следу ветра, нёсшего сладостные стоны. Не разбирая дороги, спотыкаясь о розовые камни, Джин упорно шёл на звук... Огромную пещеру он заметил издали, прямо на повороте за очередной глыбой серовато-розового камня. Да, да, именно оттуда слишком явственно слышались теперь учащающиеся, но ставшие странно глухими стоны, а ещё — яростно хриплое рычание и... отчётливые ритмичные шлепки. Мысль о том, что он может кое-кому кое в чём помешать безумным привидением мелькнула в голове Джина, и он судорожно усмехнулся ей как дикой и неуместной и ринулся к пещере. У входа запнулся с выпрыгивающим из груди сердцем, потому что внезапно истошный, сладострастный стон обрёл иное звучание: — Да!.. Бля-яя... Да! Да! Д-мхм... М-м... М-м... И тут же в ответ ему зачастило рычанием: — Тихо! М-молчи... Непо... слушный... ом... межка... — И Джин, которого словно чужой силой понесло на эти звуки, замер с широко раскрытыми глазами. Глаза... Увы, они жестоко и бессовестно обманывали его, рисуя ужасно пошлую и прекрасную в своей откровенности, но явно лживую до последнего пикселя картинку: обнажённый Чимин, изящно прогнувшийся в спине и упирающийся в стену пещеры руками... Нижняя часть его лица была стиснута ладонью сильного, крепкого, загорелого мужчины, тоже обнажённого, с копной растрёпанных белых волос и яростно искажённым дикой страстью лицом, который прижимал юношу к себе другой рукой под животом и вбивался в его покорное тело. Глаза Чимина были зажмурены, он глухо стонал в заткнувшую его руку, а мужчина сладко всхрапывал на каждый свой толчок внутри него и двигался размеренно и очень быстро. Но Джина оглушила даже не эта невероятная картина: был запах... Невероятный, знакомый — и незнакомый, потому что теперь ещё он отчего-то отдавал сводящим с ума жарким, сладковатым ромом... Внезапно мужчина убрал руку с лица нежно постанывающего Чимина, обнял его обеими руками, на его спине взбугрились мускулы, он зашёлся, начав вколачиваться в юношу с дикой силой, и захрипел: — Кричи! Кричи, омега! Да-ава-ай! И Чимин, запрокинув голову, отозвался на его приказ звонким и прозрачным стоном, полным наслаждения, и кончил... А потом Джин, всё пытающийся закрыть упорно не слушавшийся его рот и сглотнуть, почувствовал, как ему этот рот закрыла широкая ладонь и кто-то с силой потянул его назад. Мучительно промычав из-за того, что больше его глаза не видели алого от страсти лица Чимина, он вцепился в затыкающую его руку, но ему на ухо тут же шикнули: — Тихо! Джин, не дури... Хосок и за меньшее убивал с особой жестокостью... А ты пялишься на его голого мальчишку... Юнги прижал хрипящего и яростно сопротивляющегося его произволу Джина к выступу скалы грудью и, не убирая руки с его рта, прошептал прямо у ухо: — Тише, Джини, тише... Просто послушай. Я не собираюсь здесь подыхать, особенно от твоей руки, так что, кажется, пришла пора говорить. Но тише, прошу. Пусть эти развратники очухаются и оденутся, а потом ты... На словах о Чимине и его любовнике Джина словно подбросило, он снова рванулся из рук Юнги, но тот с внезапной силой навалился так, что Джин зашипел от боли, упираясь щекой в шершавую и весьма неприятную на ощупь породу. — Тихо, я сказал, — негромко, но очень властно прорычал Юнги, но тут же его голос стал умоляющим: — Джини, милый, я очень тебя прошу. Одну минуту, ладно? Одну минуту, чтобы я мог тебе сказать: судя по тому, что мы с тобой увидели, судя по показаниям наших кораблей, капитан Чон выжил, как и все члены его экипажа, и двоих ты уже видел, да? У Джина потемнело в глазах, он понял, что сейчас потеряет сознание, поэтому захрипел и яростно впился ногтями в тыльную строну ладони Юнги, которая стала уже откровенно душить его. И Мин тут же убрал руку, заполошно шепча: — Прости, прости! Дыши, милый мой... Просто дыши! Они живы, живы... я всё тебе объясню, и тебе, и твоему капитану... Только не пори горячку, ладно? Чтобы ты не пытался меня грохнуть, я объясню сейчас: я не говорил тебе до последнего, потому что не посмел давать тебе хотя бы полпроцента ложной надежды! Я должен был увериться в том, что это не глюк системы, что всё именно так, как показывали опыты, как показывали вчера и сегодня приборы: все живы, все на месте! Здесь, рядом, понимаешь? Они все рядом! Только не пытайся... — Отпусти его! — Яростный, полный страха и ненависти крик оглушил их обоих, отозвался эхом где-то в вышине и был повторен сотней Чиминьих голосов. Юнги отлетел в сторону, откинутый могучей рукой Хосока, а на Джина с разбегу, с отчаянными воем, и визгом: "Оппа!!!" — запрыгнуло ловкое, крепкое, полуголое тело. И Джин стиснул в руках это тело, вдавил в себя этого человека — того, по кому он пролил столько слёз! Считая его мёртвым, он оплакивал его так отчаянно, что сейчас, пытаясь вспомнить, как это — дышать, Джин не мог выдавить из себя ни одной несчастной слезинки. Но этого и не надо было: Чимин ревел за двоих, обцеловывал его лицо, заливая его своими слезами, и прижимался, сдавливая за шею так сильно, что Джин с блаженным чувством полного удовлетворения от происходящего стал проваливаться во тьму. "Спасибо, — шепнул он про себя Клеопатре. — Спасибо за такой конец..." — И потерял себя в сладком небытии.***
Его привёл в чувства, наверно, визгливый голос Чимина: — ...въебу, поганый пират! Не смей трогать! Нет! Отойди, Юнги, сука, по-хорошему говорю! Хо справится без тебя! А я вот подожду, пока кое-кто вернётся с Вершины! Он тебе, такой пизды даст, когда узнает, что ты его душил, что ты, блядь, запомнишь надолго, как трогать моего оппа! Юнги негромко бормотал что-то насмешливое в ответ, а Джин сгорал со стыда и тонул от наслаждения, слушая звенящий голос своего любимого мальчика... Хотя, судя по всему, надо отвыкать называть этого матерящегося, как дикий шлайт, парня мальчиком. Джин так и не узнал у Чимина, кто такой шлайт и как он выглядит, но так Чимин с Тэхёном оскорбляли друг друга в самых отчаянных своих спорах... Надо успеть спросить хотя бы сейчас... И только после этой освежающей мысли Джин осознал, что его несут. Судя по всему, его несёт Чон Хосок! С грацией этого самого шлайта, кем бы он ни был, Джин попытался в ужасе выскользнуть из рук одного из самых известных убийц Галактики, однако тот лишь перехватил его крепче и негромко сказал: — Не возись. Я донесу тебя сам. Замри. Всего-то семь слов — а кровь застыла в жилах, и Джин почувствовал себя маленьким и беззащитным в этих сильных и уверенных руках. В... В нехорошем смысле маленьким и беззащитным. А потом был счастливый вопль Тэхёна, который жарил над аккуратно обустроенном костерком на блестящей, опасной с виду арматурине какие-то странные фрукты, испускающие просто волшебный аромат, чем-то похожий на аромат растопленного молочного шоколада. И снова — объятия, которые чуть не удушили Джина. И снова счастье, потому что Джин мечтал быть удушенным ими, этими объятиями. Он и сам в ответ изо всех сил стискивал своего любимого принца, боясь, что тот растает прямо сейчас в его руках утренним туманом, показывая, что является всего лишь призраком, навеянным жестокой Клеопатрой своему неудачливому покорителю. Но Тэхён слишком натурально выл ему в ухо, чтобы сомнения в его реальности жили долго в измученной и страстно жаждущей чуда душе Джина. Так что Ким прижимал мокрое от слёз лицо омеги к своей шее, шептал ему, что любит его, что скучал безумно, что ждал, так ждал, так ждал... А сам в это время взглядом сдерживал чуть оскалившегося от нетерпения Чимина, которому, судя по всему, так и хотелось подойти и оттолкнуть приставалу-принца от своего оппа. И даже мрачные взгляды явно едва сдерживающего ревность Хосока, который стоял в отдалении, опираясь на огромный камень на краю площадки, Чимина не останавливали. Он иногда поглядывал на своего любовника, и взгляд этот был тёмен и пристален, но вот что он обозначал... Джин не решился бы определить. Когда же Чимин не выдержал и решительно прижал вновь обретённого своего оппа за пояс спиной к своей груди и объятия стали тройными, это снова отправило Джина в неглубокий и непродолжительный обморок. У него внезапно подкатило к горлу рыдание, которое он усилием сглотнул, и тут в глазах у него поплыли серебряные рыбки и он нырнул за ними вглубь чего-то вязкого и томно-приятного... — Отойди от него!.. — Чимин, уймись, малыш, пожалуйста. Голос Хосока в этот раз тоже был спокойным, но, о, боги, сколько было в нём тепла! Джин, пока ещё и глаз не успевший открыть, невольно расплылся сердцем и улыбкой. Его Чими... Хер пойми, конечно, но, кажется, он в надёжных руках. — Ты в норме, Джини? — склонился над ним Юнги, и Джин почувствовал, как его виски смазывают чем-то очень приятно пахнущими и прохладным. Он открыл глаза и нашёл ими глаза пирата: они были встревоженными и совершенно неожиданно — печальными. — Всё хорошо, — шепнул Джин. — Спасибо тебе... Спасибо, Юнги. — Джин! — Рядом тут же оказался Тэхён. — Джин, прости, я не хотел!.. — Это не ты виноват, — тихо ответил Джин, ласково проводя слабой рукой по его встрёпанным, выцветшим на солнце волосам. — Тэ... Как же я счастлив... А где... — Чонгук на охоте, — торопливо отозвался Тэхён, — он до света ушёл. А Джун... — Он вдруг запнулся, и его глаза мгновенно налились слезами. — Ты ведь пришёл, чтобы спасти его, да? Он звал тебя — и ты пришёл?.. У Джина мгновенно всё внутри холодом облилось. Ну, уж нет! Только не теперь! Он приподнялся на дрожащих руках, острые мелкие камешки, на которые он невольно опёрся, впились ему в ладони, но он не обратил на это внимания. Он пытал взглядом мокрые глаза Тэхёна. — Что с ним? — отрывисто кинул он и мотнул головой, убегая от прикосновений Юнги, который снова пытался коснуться его виска. — Нормально всё, Юнги, не надо... Что с Джуном, Тэхён? Где он? — Ничего с ним такого, — сердито сказал вместо Тэхёна Чимин, который тут же подсел к Джину прямо на камень площадки, где для Джина подстелили какое-то покрывало, и поддержал его сбоку. — Просто у Тэхёна братская паника: его Джуни тоскует, плохо кушает, значит — беда! А Намджун — воин! И он держится получше любого из нас! — Ты видел его, Чим, — тихо ответил Тэхён и внезапно отвернулся, не желая, видимо, вступать в спор и демонстрировать свою откровенную слабость. И Чимин тут же смягчился. Он оттеснил Юнги в сторону и, потянувшись, приобнял Тэхён за плечи. — Ну, чего ты? — ласково сказал он. — Тэ, слышишь? Теперь с нами Джин. Теперь у нас снова есть "Свити"! Теперь всё будет, наконец, хорошо! Он ещё сильнее, чем Чонгук, оправится от... от всего быстро! Теперь с твоим братом точно всё будет хорошо! — Где он? — нетерпеливо тряхнул головой Джин. — Ну же! — Он ушёл на Вершину. Это самая высокая гора в этом кряже, — раздался громкий, чуть более резкий, чем обычно, хрипловатый голос. — Чонгук! — счастливо выдохнул Джин и усилием воли поднялся на ноги, разворачиваясь, чтобы кинуться к своему капитану. Чонгук стиснул его в объятиях и шепнул на ухо: — Брат... Сука, как же я рад тебя видеть... И Джин, изо всех сил сжавший его в ответ, услышал в его голосе столько всего, что не смог достойно ответить. Он видел Чонгука любым, как он думал. Но никогда капитан не был так откровенно и явственно счастлив при нём. Так что Джин просто закрыл глаза и замер, позволяя Чонгуку тискать себя в этом неумелом и таком искреннем выражении своих чувств. — Я рядом, Гук, — шепнул он, задыхаясь от избытка воздуха, счастья, тревоги и любви. — Я рядом, брат. Мне бы ещё вот поверить, что всё это не сон, — и вообще... И даже если я просто сдох уже здесь, на этой планете, от счастья — я так благодарен... Ты даже не представляешь... Как же я вам всем благодарен... — За что, идиот? — хмыкнул Чонгук и вдруг откровенно всхлипнул, тут же уткнувшись носом ему в плечо и смущённо покашливая. — Вы живы, — отозвался едва слышно Джин, прижимая к себе прильнувшего к ним Тэхёна. — Понимаешь, капитан? Вы живы... Моя жизнь... Мои... Моя семья... Вас она не смогла отнять у меня... Спасибо... Спасибо вам всем... за это...***
Чуть не подравшись между собой за право отвести Джина к Вершине, Тэхён и Чимин, в конце концов, решили сделать это вместе. Они так откровенно липли к Джину, пока кормили его (почти насильно, так как он рвался быстрее идти к своему любовнику), так смотрели на него — оба, с двух сторон, так робко уходили от темы, когда тот пылко расспрашивал их о Намджуне, чтобы не беспокоить его своими неосторожными замечаниями, что ни Чонгуку, ни Хосоку, очевидно, не хотелось ревновать своих парней к их вновь обретённому товарищу. Юнги наблюдал весь этот космозоо с насмешкой, хотя внутри у него всё было мутно, черно и тоскливо. Нет, с тем, что он потерял Джина, потерял навсегда, он уже смирился. У него был Шуга, который почти невидимым, незаметным помощником скользил рядом, вызывая озлобленные косые взгляды Чимина и пристальные, недоверчивые — Чонгука и Хосока. И лишь Тэхён пару раз кинул на андроида восхищённый взгляд. Видимо, из них всех он один был способен оценить совершенную красоту Шуги, который, хотя и был сейчас в лицевом импланте, чтобы не вызвать судороги у экипажа Чона, но всё равно сохранил идеальность пропорций Джина и по идее должен был его напоминать. Обнимая этой ночью мягкое, шелковистое тело своей игрушки, целуя и кусая его губы, слушая его стоны — стоны настоящего Джина, смоделированные на основе его реального голоса, Юнги впервые за всё время забылся по-настоящему. Хрипло, отчаянно выстанывал он имя Джина, трахал Шугу зверски — так, как хотел, но так и не решился трахнуть самого Джина. И — да, на какое-то недолгое, но вполне ощутимое время он поверил, что под ним стонет, подаваясь на каждое его движение, настоящий Джин. Тот самый Джин, который истерзал его сердце, вынул ему душу своей неприступностью, превратил грозного пирата в тупого земного барана, покорного одной — даже не своей — мечте: сломать ненавистную Клеопатру. Потому что Джин хотел этого. Потому что там, на Тьерре, в их первую встречу вживую, Джин так искренне, с такой болью рассказал о своей семье, что сердце Юнги, который до этого думал, что у него нет сердца, — это самое сердце облилось ядовитой кислотой и, зашипев, растворилось в лужу у ног этого парня. Сбежавшего от него уже тогда парня. Единственного. Неповторимого. Недоступного. И вот теперь эта эпоха, когда он верил, что Джин подарит ему себя и счастье, оказавшись вот так на Клеопатре и одолев её, благодаря усилиям Юнги, — она заканчивалась, эта эпоха в его жизни. Джин не будет принадлежать ему никогда. Джин на самом деле открыл люк и вышел на Клеопатру, чтобы умереть, хотя Юнги готов был поспорить на всё своё состояние, что милый, очень умный, немного наивный и ни разу не сильный Ким Сокджин не способен, не сможет этого сделать на самом деле. И только глядя на то, как медленно и уверенно Джин снимает свой защитный костюм, отдаваясь в смертельные, как он думал, объятия убийцы своих родителей, Юнги и осознал: это — всё. Это — конец. Что бы ни случилось здесь далее, как бы дальше ни развивались события, Джин никогда не будет ему принадлежать. Конечно, Юнги мог придумать сотню оправданий, почему он сразу не сказал несчастному и смертельно измученному своими мыслями и своей виной Джину, что тот страдает зря, что, как только капитан Чон впервые трахнул Тэхёна, а самого Джина трахнул Намджун, Клеопатра перестала быть для них опасной. Эти его оправдания нужны будут Джину, но не Юнги, потому что он-то знал точно: не сказал, потому что это была последняя попытка забрать Джина себе. И если бы Ким не смог преодолеть себя и выйти на планету, если бы струсил там, на мостике, когда замер, смертельно бледный, с диким ужасом в глазах, — Юнги бы победил. Став свидетелем этого, он бы смог воспользоваться этой слабостью Джина, уж он бы не упустил его, не отпустил бы ни за что. Даже если бы пришлось отказаться от всего, чтобы навсегда оставить на Проклятой планете ненавистного Намджуна. Ведь Джин был бы настолько сломлен этим своим последним "предательством", что стал бы лёгкой и вполне себе законной добычей Мин Юнги. И того внутреннего стержня, который помогал Киму держаться всё это время — желания умереть, — у него бы уже не было. А значит, его можно было бы легко и просто... легко и просто. Но Джин поднялся и вышел. Открыл люк и ринулся навстречу своей гибели. Идиот. Юнги хотелось заорать, схватить его за шиворот, втащить обратно на корабль, активировать режим уничтожения Свити, который он ввёл тогда же, на Горрее, и утащить непокорного своего мальчишку к себе в логово, заковать в цепи экранов и проводов и ласкать в каждой из сотен специально для него созданных иллюзии тайной своей голопалубы... Но... Широкие плечи, гордо выпрямленная спина, вскинутая голова и вздёрнутый подбородок... Это был не мальчик. Это был не омега. Не просто человек. Это был Мужчина. Настоящий Мужичина, который сделал так, как сказал. Не отступил перед своими страхами и слабостями — самыми страшными нашими врагами. Имея их, он смог их победить. И вот таким... О, Юнги был готов сам лечь под такого Джина, покориться ему, отдать себя в его власть. Потому что не мог, никогда не мог противостоять тем, кто смог вызвать его уважение. Таких можно было пересчитать по пальцам одной руки, но Джин именно тогда, перед распахнутым люком на Клеопатру, занял среди них своё почётное место. А Юнги проиграл. Потому что и таким — покорённым, побеждённым — он тоже не был нужен Джину. Ему нужны были сопливые орущие от восторга мальчишки — Чимин и Тэхён. Ему нужен был туповатый, но смелый и отчаянно романтичный Чонгук. Ему нужен был тот... Самый ненавистный, который где-то там мотал сопли на кулак на какой-то там Вершине... А вот Юнги, готовый положить весь этот ёбаный мир к его ногам, — он был Джину не нужен. И ничего он не мог с этим поделать. "Не сейчас? — стиснув зубы и наблюдая, как ест Джин из рук Тэхёна, как гладит ворчащего Чимина по голове и улыбается Чонгуку. — Вселенная говорит "Не сейчас"? Может, кому-то и говорит. А мне... А мне она просто средний палец показывает, сука. Молча". И когда Джин с Чимином и Тэхёном скрылись из виду, поднимаясь вверх, к той самой Вершине, Юнги с тоской вздохнул и пообещал себе, что вот так — беспомощно и глупо — он вздыхает по Джину в последний раз в своей жизни. Эту страницу надо было перелистнуть. А для этого надо было завершить все дела, чтобы больше никогда не иметь поводов встречаться с ним... близко. Правда, была ещё оплата за его услуги — тот самый поцелуй, который Юнги так хотел получить от Джина, если вдруг всё же что-то пойдёт не так, прямо на глазах этого дикаря, Намджуна, чтобы эта сука увидела, как он целует его любовника! Но... Может, этот кредит ему всё же когда-то пригодится. В любом случае, дожидаться Намджуна и Джина он не будет. Ещё вчера он загнал на "Сан-Свити" шаттл с "Агуста-Ди". С огромным трудом, но он договорился об этом со Свити. Об этом и о том, что помощник не скажет Джину правду о том, кто ждёт их на Клеопатре. Пришлось поделиться с недоверчивой нейросетью частью своих исследований, а также убедительно отыграть беспокойство по поводу психологической слабости Джина, который не выдержит разочарования, если по какой-то причине Клеопатра даёт неверные сведения о своих обитателях. Свити был поражён, это было явно, он накинулся, как голодный, на информацию из ментальника Юнги, обшарил планету своими локаторами, убедился, что есть ряд странных искажений, так что со скрипом — в прямом и переносном смысле — согласился оставить Джина в неведении. Всё-таки живое общение с Шугой не прошло даром для Юнги и способы общения с системами ИИ у него были неплохо отработаны. Хотя Свити, конечно, сделал это потому, что, кажется, на самом деле испытывал огромное беспокойство по подводу состояния ментального здоровья своего нового капитана. Поэтому и шаттл разрешил пригнать помимо Кима, чтобы тот поверил, что Юнги тоже решил покончить счёты с жизнью, и тогда, может, совесть бы не дала ему... Зря. Всё зря. Джину всегда было наплевать на Юнги. И его смерть не была для Джина чем-то недопустимым. Тут они со Свити жестоко ошиблись.***
— Те камни, помнишь? — Юнги вздохнул и, откинув голову, подставил лицо мягким зеленоватым лучам Второго солнца Клеопатры. — Вы мне их тогда кинули чисто для оценки уровня каратности. А они оказались самым ценным из всего, что вы вывезли с АВО. Чонгук отпил из фляги и, очевидно, на автомате передал её Хосоку. Тот лишь на мгновение с удивлением посмотрел на протянутую ему руку и тут же перехватил драгоценный ром, приник к горлышку, не задумываясь и даже не попытавшись обтереть его. Юнги ухмыльнулся. А они и впрямь здесь сроднились — честный капитан ТТА и самый отчаянный и отпетый преступник, объявленный в розыск Галактополом много лет назад. — И что эти камни? — вернул его внимание Чонгук. — Чем они так уж ценны? — Это не камни. Это кости. Древние кости предков начохито. — Лицо Чонгука так смешно вытянулось и такое смятением проявилось на нём, что Юнги, не выдержав, фыркнул и продолжил: — Там биоматериала было достаточно на ряд опытов. А потом я обнаружил его — это вещество. Его было катастрофически мало, но оно обладало устойчивостью к Чёрному Проклятью — пыльце м-мха, которую... — У тебя есть пыльца м-мха? — резко перебил его Хосок, в свою очередь изумлённо хмурясь. — Ты спятил, Мин Юнги? Ты хоть знаешь, что за такие вещи тебя свои же бы завалили, не задумываясь! — Знаю, — хладнокровно ответил Юнги. Он протянул руку, нетерпеливо шевеля пальцами, и кивнул на флягу: — Дай. Хосок тут же спокойно протянул ему её, и Юнги жадно приник к ней. Великолепный баррерский ром приятно обжёг губы, а потом разлился внутри острой прохладой. — Но как ты достал её? — недоверчиво косясь на него, спросил Чонгук. Он сидел на земле, укрываясь в тени огромного камня, на который опирался спиной. На нём уже была чистая одежда, которую он взял на "Сан-Свити", но он всё равно легко и просто уселся прямо в каменную пыль. — Это не твоё дело, капитан Чон, — хладнокровно ответил Юнги. — Главное, что она у меня была. И всё новое, что попадало мне в руки, за чем я охотился по всей Галактике, я пробовал на совместимость или уровень фобии к ней. И вы дали мне то, что теперь даёт мне возможность вот так спокойно сидеть здесь и не хотеть трахнуть вас и сдохнуть, кончая. — Да, мы тоже вначале всё не могли поверить, что хотим в пределах... хмм.. естественного, — ухмыльнулся Чонгук. — То есть ты сделал вакцину? — холодно спросил Хосок. Мин напрягся: в голосе пирата было что-то сильно нехорошее. — Именно, — лениво отозвался он. — И она не здесь и не со мной, как ты понимаешь: я прекрасно знал, кого могу здесь встретить. Были сомнения, что ты успел приручить Чимина, но такая вероятность была. — Он поиграл бровями на убийственный взгляд Хосока и продолжил: — Так что все разработки, весь материал очень надёжно спрятан. Но... — Он вздохнул. — Я понимаю, что вы... экипаж "Сан-Свити", имеет право на долю в моих грядущих нереальных прибылях. — А на что может рассчитывать Чимин? — негромко спросил Хосок. Юнги внутренне похолодел, только сейчас осознав, что сам отослал Шугу на шаттл, чтобы подготовить его к старту, и сейчас находится рядом с человеком, безумно любящим юношу, которого он, Мин Юнги, ради своих опытов практически разбирал на составляющие, пытаясь определить, какие именно части организма жителя АВО наиболее ценны для его целей. Только благодаря Чимину он и выяснил, что самыми активными в плане защиты от тлетворного влияния м-мха будут сперма и "смазка" — густая вязкая жидкость, которая выделялась из задницы Чимина, когда тот был возбуждён. По сути, без юного омеги у Юнги были лишь определённые знания по возможностям противостояния пыльце в биоматериале жителей АВО. И ему срочно нужен был живой носитель этого материала, чтобы создать вакцину. Точнее, это была не вакцина. Это был антидот. Его можно было воспроизвести искусственно, взяв биоматериал жителя АВО, или... получить естественным путём, потрахавшись с тем же самым жителем. А ещё можно было обрести стойкий иммунитет к воздействию Клеопатры, если заниматься сексом с этим жителем регулярно. Проклятая планета и тут осталась верной себе: она убивала оргазмом, и именно оргазм с нужным человеком мог спасти от её Проклятья. Что обо всём этом знал Хосок, был ли он в курсе подробностей того, что делал с телом Чимина Юнги в своей лаборатории, пока сознание мальчонки развлекалось с Юнгиевой голопроекцией в симуляциях, Мин представления не имел. И, глядя в чёрные, как дула старинных орудий, глаза мрачного пирата, понимал, что и не хочет об этом узнавать. — Я знаю, что ты использовал моего мальчика для своих опытов, — словно отвечая на его мысли, сказал Хосок. — И, видимо, он тебе очень серьёзно помог, не так ли? Ты мог слетать и взять любого на той планетке, а взял его — юного, свежего, чистого и невинного, влюблённого в тебя до одурения и верящего в то, что ты — его божество. Юнги зло цокнул и гневно глянул на Чонгука, но тут же отвёл глаза. Взгляд капитана сулил ему лишь боль, помогать Юнги в этом поединке с Хосоком Чон ему точно не станет: он полностью на стороне своего опасного товарища. А Хосок между тем закончил: — Ты взял Чимина, ни в чём перед тобой не виноватого, поверившего тебе, да? — Я взял того, кто был ближе, — насторожённо отозвался Юнги. — Я ни в чём не был тогда уверен, материал кончался, мне срочно было нужно... Он был мне нужен. Но я и пальцем его не тронул... в смысле постели, если ты на это намекаешь, Чон. — Он говорит по-другому, — холодно сказал Чонгук. — Он не может отличить симуляцию от реальности, — так же холодно ответил Юнги. — Это не моя вина. — Я тебе не верю, — тяжело припечатал Хосок. — И хочу вызвать... — Нет. — Голос Юнги был твёрд. — Нет не хочешь. Иначе я найду способ рассказать Чимину о Само-один. Лицо Хосока осталось невозмутимым, ни один мускул не дрогнул на нём, а Чонгук нахмурился и спросил: — А при чём тут Само? Там клещ был, колония на спутнике погибла по естественным причинам, разве нет? Юнги сверлил взглядом Хосока, и тот медленно, нехотя опустил глаза — признал своё поражение. Не признался. Да и кто бы признался, что твоя пьяная выходка из мести погубила несколько тысяч живых существ на спутнике-колонии? Не знал ничего об этом милаха Чимин. Не знал — и не узнает, если этот высокомерный урод перестанет тут изображать из себя земного рыцаря и заткнется. — Так что с... — нетерпеливо начал Чонгук. — Ты не хочешь этого знать, — медленно, но твёрдо сказал Хосок, не глядя ни на кого. — Не хочешь, капитан. Чонгук посмотрел на него тяжёлым взглядом и кивнул. — Итак, господа, мы решим следующим образом, — деловито начал Юнги. — Ваш корабль здесь, но я вам рекомендую как можно скорее отсюда убраться. Тебе, Чон, надо залечь на дно: Галактопол возбудился после похищения Джина, так что ищет вас с братом очень активно. А тебе, капитан, надо забрать своих друзей и валить как можно быстрее куда-то отсюда: скоро здесь будет слишком много народу, а вам публичность ни к чему. Да и трое с АВО в одном экипаже скоро будет непозволительной роскошью. Так что скажи своим новеньким, чтобы не трепались о своей расе. Ты же понимаешь: я буду за легальную, договорную основу сотрудничества с народами АВО, но будут и те, кто попытается пойти в обход. — Ты будешь за легальный подход? — насмешливо переспросил Чонгук. — Официальная версия будет такой, — отрезал Юнги, — тем более, что у меня налажена отличная связь с нынешним правителем начохито, так что у меня-то не будет недостатка в том, что мне нужно, чтобы торговать антидотом. А он очень понадобится тем, кто намылится разрабатывать богатства Клеопатры. И я, конечно, постараюсь сохранить в тайне свои знания, но ты же понимаешь... — Это не продолжится слишком долго, — хмурясь, сказал Чонгук. — Именно, — кивнул Юнги, — так что береги своего мужа, а ты... — Он кинул взгляд на Хосока, чьё лицо было чернее тучи, — береги своего рысёнка. Хосок зло оскалился и мотнул головой: — Это не твоё дело. — Вот пусть оно не моим и остаётся, — отрезал Юнги, — ваши проблемы я и так слишком долго разгребаю. Отказываться от разработок из-за потенциальной угрозы АВО я не буду ни в каком случае: я слишком много вложил в эту работу, чтобы меня что-то остановило. Поэтому моё предупреждение — лишь джентльменский жест. Но компенсация за грядущие неудобства у вас будет. Счета, на которые я буду высылать причитающуюся вам треть прибыли, я пришлю на наш канал в твоём ментальнике, капитан. — Юнги выразительно посмотрел на Чонгука, который кивнул и быстро отвёл глаза под пытливым взглядом Хосока. — А уж как распорядиться этой прибылью, решите сами. Моё условие... — Он на миг умолк, прикусывая губу. Что же... — Вы должны сберечь Джина. Сделать так, чтобы он ни в чём больше в жизни не нуждался, чтобы он... — Его счастье не твоя забота, — тихо сказал Чонгук. — Прошу: оставь его в покое. — Оставлю, — кивнул Юнги, старательно пряча за спину стиснутые до белого пальцы и стараясь не выдать лишней злобы голосом. — Но моё условие вы услышали. И мой совет: валите из ТТА. Они ближе всех к тому, чтобы выяснить всю правду о вас всех. Так что... — Мы решим, что делать дальше, — негромко сказал Чонгук. — Улетай. И... — Он вдруг шагнул к Юнги и подал ему руку. — Спасибо, Мин. Я не забуду того, что ты сделал для нас. Юнги, усмехаясь пожал ему руку, язвительно ухмыльнулся в лицо Хосоку, который лишь скрипнул зубами, и пошёл к "Сан-Свити".***
Взгляд Намджуна, бегающий по лицу напротив, был мутным и тревожным. Джин, не сводя с него глаз, жадно охватывая ими загорелое лицо со щетиной, обострившимися скулами и обкусанными бледными губами, осторожно протянул к нему руки и тихо сказал: — Иди ко мне, Джуни... Прошу тебя... Отойди от... — Он едва не задохнулся от страха и, сглотнув, продолжил: — Пожалуйста, милый... Это я, Джин... Подойди ко мне. Намджун вцепился в его руки, словно утопающий, и Джин, дёрнув, резко впечатал его тело в себя, тут же поворачиваясь к пропасти, на краю которой только что стоял Намджун, спиной, закрывая его от неё своим телом и отталкивая от неё, заставляя отойти дальше, к спасительным кустам с огромным желтоватыми цветами, которыми поросла кое-где Вершина. Намджун стиснул его так, что Джин невольно вскрикнул, но и не подумал вырываться. Хрустнуло что-то в его позвоночнике, болью пронзило шею, в которую Джун впился зубами, — Джин лишь жертвенно и жалобно застонал, позволяя ему всё-всё, что он хотел. Джин подумал, что Намджун собирается поставить ему новую метку, но тот лишь всасывал искусанную кожу, метя собой, обтираясь по укусам носом и целуя, целуя, целуя, как безумный... Джун молчал, лишь его дыхание, обжигающее кожу Джина, хриплое и тяжёлое, разрывало благостную тишину. И казалось, что они действительно стоят на Вершине мира — так величественно прекрасно было всё вокруг: от пронизанного зеленовато-розово-жёлтым закатом неба до пышной розовато-сиреневой растительности, что преобладала на этой горе. — Джин, — прошептал Намджун, — Джин... Если... Если это сон... Если это — смерть... Сказать хочу, слышишь? Я счастлив... Я так счастлив, что ты рядом сейчас, в этот... час.. Мне сказали, что перед смертью здесь я испытаю самое большое наслаждение в своей жизни... Я не верил, глупец, не верил, думал, этот дурачок врёт... Потому что тебя не было рядом, а сейчас... Я так благодарен... я счастлив, Джини... я счастлив умереть так!.. Джин сжал его плечи и силой оторвал от своей шеи, заглянул в полные влаги глаза и прильнул к воспалённым губам. Они были по-прежнему невероятно свежими и сладкими — губы его любимого. Джин сжал в ладонях его лицо и скользнул языком в покорно приоткрытый рот, вылизывая, высасывая, впитывая в себя эту невероятную сладость. Потом Намджун захватил губами его язык и стал сосать — откровенно, сильно, почти больно, — а руки его вдруг ослабли и обхватили тело Джина нежно. Намджун больше не тискал его — обнимал бережно, поглаживал трепетно, ласково, словно боялся сломать. Когда же Джин нашёл в себе силы оторваться от него, Намджун поднял свои глаза, сухо блестящие, испуганные, огромные, и прошептал: — Ты ведь... Ты не снишься мне, нет... Ты слишком.. живой... Джини... Скажи, что это? Как ты... — Я всё объясню, Джун, — отозвался Джин, глядя ему в глаза с невыразимой нежностью, — но только сейчас... можно ты меня ещё немного... Я так соскучился по тебе, Джуни... Я... я с ума схожу от того, что ты снова можешь меня мять и цело... Джун со стоном приник к его губам, не дав договорить, обнял страстно, и Джин почувствовал, наконец, то, что, как ему казалось, он утратил навсегда: желание жить. Жить, чтобы снова и снова ощущать жизнь в каждом касании, каждом взгляде, каждом поцелуе этого мужчины. Жизнь и любовь.