in the cage of the city.

когда Куроо поступал в медицинский, он рассчитывал немного не то, что в итоге получил. он почему-то думал, что повзрослеет. остепенится. научится готовить, в конце-концов. но судьба пнула его под зад прямо к ногам Яку. Яку был на том же курсе, что и Куроо, но на другом факультете — то ли психология, то ли психиатрия — и с Куроо был бы счастлив не иметь чести быть знакомым, но — увы — приходилось делить квартиру. вдвоем снимать дешевле, а Куроо иногда даже адекватным бывает, когда его нет в квартире, например, но иногда он был адекватным и в их месте обитания. но чаще всего он не был адекватным, а потому получал от Яку пиздюлей. нещадных, яростных и болючих. им давно пора было заводить собственную книгу поговорок и пословиц, поскольку Куроо залечивал себе раны исключительно под стакан ванильной колы, которую покупал в Пятерочке за углом дома, заодно беря для Мориске кэмел с красной кнопкой. Яку не парил как паровоз, растягивал пачку как можно дольше — до поступления. а после знакомства с Куроо и напрягом первой сессии пачки начали улетать куда быстрее — хорошо, если задержится на две недели. Яку бесился много и часто — стоит признать, что по поводу — и быстро отходил, что-то раздраженно шипя, тащась в кухню и возвращаясь в комнату Тецуро с куском льда или замороженного фарша. от Яку пахло мягко — домашними булочками. нежно так даже, не приторно. табачно-барбарисовый запах кэмела надолго с ним не задерживался. он вообще весь из себя был такой домашний — то ли интроверт, то ли мизантроп. если психолог — значит интроверт, если психиатр — значит мизантроп, решил один раз Куроо, и забил хрен на будущую квалификацию соседа. булочками в их квартире не пахло — две комнаты по десять квадратов уже давно-давно пахли ровным счетом никак. не пахло уютом, кэмелом, теплом — так пах Яку, и Тецуро очень отчетливо это уловил, когда на Новый год Яку укатил в родной Тагил, в родной дом к родной семье. в квартире все резко опустело, и тишина давила на уши так, что Куроо — Куроо, который никогда за свои гребаные 22 года жизни не боялся оставаться дома один даже будучи совсем мелким дебилом — включал телик на заднем плане, и оставлял работать целыми днями, даже зная, что потом Мориске свернет ему шею, глядя на сумму оплаты коммуналки. Яку, будучи парнем ответственным и хозяйственным, понимал, что оставлять Куроо одного почти на месяц чревато. он посадит себе желудок в лучшем случае, в худшем — убьется о собственную готовку и оставит Яку один на один с этим жестоким миром. потому, как только начинался ноябрь, Мориске начинал делать закрутки. всего понемногу — две банки огурцов, одна банка помидоров, поллитровая банка варенья — из крыжовника и апельсина, и много-много всего прочего, что Куроо за месяц одиночества съедал — от тоски ли, с голодухи ли, не так важно. а еще Яку готовил очень — правда, очень-очень — много лимонада. то ли беспокоился за то, чтобы Куроо не слег с цингой, то ли просто лимонад любил. он заготавливал сразу литров двадцать (стандартно — четыре баклажки по пять), прятал где-то в квартире до своего отъезда, а в новогоднюю ночь Куроо получал сообщение: злобный кошара 2:03 на балконе за матрасом и следом: злобный кошара 2:04 не выжри все за неделю и Тецуро шел, и находил баклажки лимонада, а вместе с ними еще какой-нибудь маленький презент типа кекса с яркой кривой надписью «нЕ сДохНи», или брелока-кота, в котором явно угадывались черты самого Куроо. брелок нашел себе место на замке университетской сумки, кекс успешно съеден, лимонадные баклажки сиротливо ждали своего часа. подарком Куроо обычно служила не разгромленная в отсутствие Мориске квартира, но Тецуро — не будь мудаком — покупал к приезду Яку тортик. Или пиво, в зависимости от того, в каком настроении тот написывает сообщения во время езды. пока что, за три года совместной жизни, со счетом два-один побеждало пиво. в честь приезда Мориске и окончания одинокого тусэ под бормотание телевизора и стакашку лимонада, Тецуро обычно раскошеливался не на обычную классическую балтику (— Ебалтику, — злясь, ворчал Яку, когда Куроо, особенно сильно наломав дров, приносил алкогольный улов в качестве извинения), а на целый вкусовой спектр гаража. лимонный, вишневый, грушевый, особенно сильно ценился имбирный, будучи раритетом. брусничный они оба дружно обходили за десятый километр. впрочем, одиночество пахло лимонадом только в новогодние дни, а когда Яку возвращался, лимонадом начинала пахнуть свобода. Мориске проходился по квартире самой жестокой санэпидемстанцией, какая только существует, был хуже хозяйки, каждые месяц-два приходящей осмотреть квартиру на наличие повреждений и/или пьяных юношей, вписок и прочих прелестей студенческой жизни, а Яку мало того, что проверял — за каждый огрех Куроо отвечал, в лучшем случае словесно, в худшем — пахло еще и ванильной колой. после сэс-контроля Яку сдувался как воздушный шарик, чапал на кухню, брал из холодильника гараж, начинал обычно с лимонного, потом ставил на стол, чапал на место сохранения лимонада, брал баклажку, чапал обратно на кухню, открывал пиво и лимонад, смешивал их, разливал в стаканы и шел в зал к Куроо, уже включающем на ноуте какой-нибудь расслабленный фильмец в духе «Эйс Вентура» или «Монстры на каникулах», уютно устраивался на большой подушке, и методично пил самодельный радлер. так они обычно и засыпали — одетые, укутанные в два одеяла, сбросив подушки на пол и неудобно оперевшись о стены, под боком друг у друга. аспирин на утро никто не заготавливал, а потому с утра у них болели не только шеи и спины, но и головы. каждый год одно и то же. такие ночи пахли лимонадом, в такие ночи не было больше никаких обязательств, не было сессий, долгов и хвостов, не было неоправданных ожиданий и криков, не было никакой клетки этого проклятого города, в которую Куроо сам себя и загнал. поступил — учись, а Куроо это нахер не всралось. Яку — мальчик-молодец, спортсмен, комсомолец, красавец, все при нем, а Куроо — Куроо так. просто комок несбывшихся мечтаний и надежд, живущий ради новогодне-свободного лимонада, ванильно-кольных пиздюлей и домашнего мальчика с домашними булочками в ауре. Яку учится на бюджете, один из лучших на курсе, Куроо — где-то там, где не плохо-не хорошо, преподы не прикапываются и хрен с ним. Яку на это откровенно похуй. Яку живет с Куроо третий год и знает его едва ли не как себя, и даже не благодаря знанию психологии, а просто потому что Куроо простой как пробка. Куроо покупает ему кэмел с красной кнопкой и особо не задумывается о том, что Мориске — золотой, должен быть за зож на нож или прочая хрень. Куроо приветствует его черт знает как нашедшимся имбирным гаражом, стоически переносит все его заносы и только лыбится во все тридцать два, хитро щуря глаза. Куроо творит какой-то пиздец, пытаясь справиться с другим пиздецом под названием «жизнь», Яку бесится, смотря, как придурок себя гробит, и бесится еще сильнее, когда тот тащит пиво в знак извинения, как кошка тащит добычу в знак расположения. Куроо такой только с Яку. обычный Куроо, которого все знают, настолько хитрожопый мудак, что с ним мало кто хочет связываться. доверия не добавляет и то, что Тецуро учится на фарме — траванет еще, чего доброго, а Яку мирится с этим. Бог дал Яку ангельское терпение и быстрое возгорание, Мориске только благодаря терпению еще не прибил Тецуро до полусмерти, только благодаря возгоранию потихоньку вправил ему мозги на место, когда тот впервые в их совместной жизни проебался. Яку даже не помнит, что именно Куроо сделал — то ли Яку нашел его с порезанными руками, то ли Тецуро просто что-то сломал — Мориске и в первом, и во втором случае дал тому подзатыльник (Куроо еще тогда поржал, типа, как только смог дотянуться, за что отхватил еще) и прочел лекцию. они сосуществуют вместе уже три года, Куроо методично проебывается и живет лишь за счет Яку, методично это желание жить в него вдалбливающего. и клетка города больше не кажется дико маленькой и проржавевшей до основания, когда Яку в пьяном угаре прямо посередине фильма тянется целоваться, а Куроо не сопротивляется. да и зачем в принципе — Мориске очень милый, особенно когда до «Момента Х» выпьет три стакана радлера, румяный, хмурый и не совсем соображающий, но, несомненно, осознающий свои действия, потому что в отличие от пьяного Тецуро, пьяный Мориске на следующий день помнит все. и Яку откровенно не ебет, что пиздец творил он, а не Куроо, потому что трезвый Яку имеет свойство легко смущаться, а трезвый Куроо только ржет и тащит еще лимонада с гаражом на опохмел. ванильной колы в холодосе не оказывается — значит сегодня обходимся без насилия над бедными студентами, зато Тецуро находит на столе черный пакет. в пакете аккуратно упакованы домашние булочки, запах которых преследует Яку, а теперь и Куроо. маленькие рулетики с каким-то джемом внутри, Куроо не уверен, каким именно, потому что запах теста перебивает запах начинки. Тецуро ставит чайник, бахает лимонад с гаражом, а потом несет живительную влагу Мориске. Яку жадно пьет, удовлетворенно мычит и, полежав еще пять минут, идет пить чай с булочками. Куроо в это время хозяйничает на кухне, уж чай налить и согреть булочки в микроволновке он в состоянии. чайник щелкает, микроволновка звякает — завтрак подан. остатки головной боли на светские разговоры не настраивают, ухмылочка Куроо, с этими его опухшими и искусанными почти до крови губами — тоже. Куроо топает в Пятерочку за ванильной колой.