***
Все, что нужно знать о Монетном Дворе уже неоднократно было сказано ранее. Это место тихого величия, молчания, страха, трагедии, нарциссизма и могильной тишины. Здесь нельзя было говорить, нельзя было огрызаться или не подчиняться. Порой казалось, нельзя было даже думать. Артуро нарушил все установленные законы — он при смерти. И вот, наконец это место оживилось. Заложники зашептались, грабители чертыхались и, как горячую картошку, перекидывали вину из рук в руки. Тринадцатый вновь сидел молча, но и его мысли стали живее, острее. Пафосную речь Берлина он слушал будто издалека, лишь изредка концентрировался на словах. В эти моменты Бэнни особенно хотелось снять скальп с его самоуверенно ухмыляющегося лица. Эллисон увели — парень грязно выругался про себя, скривил губы, но смирился. Что же за дьявольская сила вечно уводит от него жертву? — Так, все надеваем маски, — бодрым голосом протягивает Найроби и тонкими пальчиками опускает свою маску на лицо. Бэнни тормозит лишь на мгновение, глядя в спину удаляющейся Эллисон. Когда та заворачивает за угол, незамедлительно натягивает маску. Признаемся, делает это ещё и потому, что встретился взглядом с Берлином. А тот, как известно, не любил непослушания среди заложников. — И за мной. Рок-н-ролл! — за Найроби вяло плетутся заложники, в их числе и Тринадцатый. Парень спокойно ухмыляется в маску — жизнерадостность брюнетки не оставляет его равнодушным. Без особого энтузиазма он тормозит и занимает отведённую ему позицию. Выпрямляет спину, становится в пол оборота. Вновь улыбается, теперь почти любовно, когда имеет возможность вновь взять в руки оружие. Его сладкая отдушина, продолжение его тела и души. Парень несносно скучал за ощущением пистолета в руке, за процессом стрельбы. За чувством безграничного экстаза, что приходит сразу после меткого выстрела и за головокружащей эйфорией, когда тело врага, уже безжизненное, летит наземь. Внутренности так и гудели желанием закончить своё дело с Эллисон Паркер. Медработники входили медлительно, несмело осматривали помещение. Яркое дневное солнце за их спинами слепило, превращало фигуры в силуэты. Тринадцатому приходится щурится, чтобы иметь возможность рассмотреть вошедших. Когда же это удается, парню кажется, что сердце сбивается с ритма. Он щурится ещё сильнее, подаётся вперёд, будто все тело не верит тому, что увидели мгновением ранее глаза. Насмотревшись вдоволь, ошарашенно моргает и никак не может собрать мысли в кучу. Перед ним стоит давний учитель — Диего Васкес, пропавший без вести на года и явившийся в Монетный Двор спокойный, будто пришел к себе домой. И вправду, спокойствию Диего можно было позавидовать. Ни намека на страх: фигура расслаблена, уголки губ стремятся вверх. Он рассматривает помещение, важно приподнимая подбородок, будто был мастером архитектурного ремесла. Их поставили на колени — он плюхнулся легко, без возражений. Когда же дело дошло до снятия украшений, глаза закатил даже в меру терпеливый Берлин. Колец и перстней на мужских пальцах было не сосчитать, браслеты, привозимые им из различных стран, плотным рядом занимали обе его руки. Виднелась пестрая лента с надписью Рио-де-Жанейро, на бусинках другого браслета аккуратными буквами выгравирована Гавана. На шее весело не меньше трёх цепей, четки, и что-то похожее на деревянный крестик. Грабители стали нетерпеливо топать ногой, пока Диего с улыбкой образовывал кучку безвкусных украшений. Остальные формальности длились недолго. Они успели полежать на полу, их обыскали металлоискателем, наконец они обулись и под дружелюбные приглашения лидирующей маски имели возможность пройти вглубь здания и начать выполнять работу. Они шли в сопровождении красных комбинезонов, и Диего, не теряя расслабленности, всё же бегал глазами по толпе. Он знал: где-то тут, в десятке глаз есть и ее каряя гладь, обрамленная длинными ресницами. Про Тринадцатого он почти не вспоминал и зря: парень шел за ним по пятам, наставив автомат в силу необходимости. Тринадцатый и сам не знал, на что рассчитывал. Подать знак было невозможно, а Васкес упорно отводил взгляд. В тот день Диего впервые ощутил себя настоящим врачом, о чём мечтал с детства. Ему обработали руки по локоть, завязали тугой бант, чем закрепили медицинскую накидку. И вот он приступил к работе, с почти детским восторгом в глазах. Не являясь основным действующим лицом, Диего время от времени подавал хирургам необходимые предметы, сам же бесстыдно утопал в мыслях. Порой выныривая, вспоминал о тех, кто в Монетном Дворе теперь постоянный житель. Начинал бегать взглядом по десятку глаз, скрытых под масками. Это занятие занимало его полностью, охватывало все его внимание. Потому он не отметил конца операции. Не отметил и то, что, жестом руки, стоящий напротив грабитель остановил хирурга, хотя тот уже хотел начать зашивать рану. — Постойте, — звучит спокойно, но требовательно, — Властелин колец, зашивай ты. — Я? — вскидывает голову Диего, в серых глазах читается какое-то детское удивление. Лицо Берлина, скрытое маской, принимает издевательски вопросительное выражение. — Ты же умеешь? — голос Берлина ласковый, но до ядовитости саркастичный. Диего делает резкий шаг к хирургическому столу. — Я корочку не в переходе купил! — выплёвывает Диего, в упор глядит на кровавую рану и только и может думать о том, что корочки в принципе не имеет. Внизу живота холодеет, тошнота помалу подступает к горлу, обжигая его. Диего насилу удерживается, чтобы не скривиться и не отвести взгляд. — Тогда приступай! — взмахивает рукой Берлин, позволяя медику начать работу. Сам прижимает голову к плечу, прожигая свозь прорези маски таким зимним взглядом, от которого по коже мурашки, а собраться почти невозможно. Дважды сглатывая слюну, Диего осматривал рану, задумчиво кивал головой и важно опускал уголки губ. Изо всех сил старался изобразить несуществующий профессионализм и продемонстрировать решительность. В глубине души так же рассчитывал, что выигранные мгновения будут для него форой. Надеялся, что кто-то вступиться, избавит от адской ноши. Но никто не вступался. Берлин издевательски щурился. Даже сквозь маску ощущалась его насмешливая ухмылка. Диего сжимал и разжимал кулаки ощущая это изводящее течение времени. Пот заливал глаза. — Иголку с ниткой, — хрипит мужчина через плечо и окаменевшие люди вдруг оживают. Медработники заметушились, готовя необходимое, грабители сильнее сжали оружие в руках. Берлин опустился на корточки, чтобы на уровне своих глаз лицезреть работу странного медбрата. Странный медбрат в свою очередь весьма оживился. Притянул голову поочередно к каждому плечу, тряхнул ими, покрутил кистями. Силился вспомнить хоть что-то из курса медицины десятого класса. Не вспомнил ничего, и понадеялся на старые добрые руки, память которых его редко когда подводила. С ощущением тонкой медицинской иглы в пальцах, руки одолел тремор. Диего пару раз тряхнул свободной рукой, отшутился совсем не кстати (как вспоминал позже, брякнул что-то о героиновой ломке). Сам же стал оправдываться, объясняться и извиняться. Наконец осознав, что его болтовня публикой воспринимается холодно, поджал губы и утратив остаток жизнелюбия и самоуверенности, уронил голову. Иголка намертво зажата меж татуированных пальцев, облаченных в стерильные перчатки. Он поднял поникшую голову, словно потерянный ребенок. Его глаза почти отчаявшиеся, он глядел в толпу заложников, не обращая внимания на требовательный взгляд Берлина. Бегал глазами от маски к маске и зря надеялся увидеть ее. Увидеть и расслабиться. Как и тогда. Но она не появится так же кстати, как раньше. Не спасет его жалкую шкуру, не вытянет со дна. Байки о космической связи любящих сердец — собачья чушь. Они оба были в одном здании и ни единой клеточкой тела не ощущали ничего даже отдаленно похожего на влечение. Что ж, работа шла сравнительно неплохо, если брать в учёт до абсурда мизерный опыт младшего Васкеса. Чтобы зашить чёртову рану Диего пришлось воскресить в памяти целый мешок знаний, начиная от воспоминаний о тех несчастных курсах в десятом классе, заканчивая мыслями о том, как пару дней назад он штопал свои носки. Воспоминания первого разряда были до ужаса мутными. Пришлось действовать по логике штопанья носков. И чем дольше он это делал, тем уменьшалась тошнота, тем увереннее становились движения. На каком-то этапе он даже перестал до крови закусывать губы. Только вот стоящий рядом медик-профессионал от зрелища работы Васкеса покрывался горячим потом, переступал с ноги на ногу и стучал палец о палец. Наконец терпение его лопнуло. Он сделал шаг вперёд и четыре автомата сразу устремились на него. — Давайте я закончу! У медбрата сегодня…высокое давление, — тарахтит врач невпопад, мечтая лишь о том, чтобы зашить чёртову рану по науке. Васкес поднимает вопросительный взгляд и бегает глазами от врача к Берлину, будто речь шла вовсе не о нем, и Диего тут — лишь вольный слушатель. — Ай-ай, какая незадача! — каждое слово, каждый крошечный подтон голоса Берлина был пропитан такого уровня сарказмом, что даже пуленепробиваемому Диего становится не по себе. — Да зашейте её уже кто-то, черт подери! — шипит Артуро, у которого от волнения и перенапряжения уже подрагивали пальцы. Но его злобный шик быстро сменяется стоном боли, когда дуло пистолета Берлина утыкается в полузашитую рану, и оттуда снова брызжет кровь. — Мой друг хотел сказать, что он покорнейше просит вас приступить к работе доктор, — скалится Берлин, и хоть фраза предназначалась старшему медработнику, но взгляд: прожигающий и невыносимый, все равно был направлен на дивного «медбрата». Впрочем, не один лишь его взгляд заставлял Диего от витающего в воздухе давления заламывать пальцы. Ещё один участник абсурдного мероприятия, о котором мы вовсе забыли поведать: добродушный Анхель, в силу присущей ему проницательности, тоже учуял в младшем медицинском ассистенте что-то неладное. Через пару часов, сразу после напряжённых рассказов об основном, что занимало умы полиции: о грабителях, он невзначай упомянет это странное создание в кольцах и цепях. И фраза эта, кинутая как бы кстати, станет началом конца. Началом обратного отсчёта перед крахом целой империи. Ну а пока, перед отошедшим назад Васкесом все ещё стояло два непосильных задания: найти Тринадцатого и Инэс, и оставить чёртову капсулу. И если с последним, по его расчетам, особых проблем не возникнет, то первое сильно уж его гложило. Он искал в толпе хоть что-то, что помогло бы отличить знакомых, но все попытки были тщетными. Их телосложения Диего пускай и не забыл, но никак не мог полагаться на воспоминания. В последний раз этих людей он видел около двух лет назад, и статура их могла в значительной мере измениться. Никаких иных отличительных черт под маской и комбинезоном он различить не мог. Постойте! Или все-таки мог? Воспоминание пробило, словно удар током, и рука, ведомая одному лишь ему известным порывом, четким движением дважды смахивает с плеча несуществующую пыль.***
Класс был наполнен шумом десятка голосов, и только если внимательно вслушаться возможно было выудить из какофонии суть диалогов. Сидящий на первой парте рядом с Деборой, Музави отчего-то особо повышенным тоном доказывал Диего, что крохотный бар на углу улицы Гран Виа — лучший в городе. Младший Васкес же, бесстыдно усевшись по-турецки в центре класса, перебивал, махал руками и слёзно убеждал, что лучше бара La Coquette не сыскать не только в Испании, но и во всей Европе. Дебора, слушая поток сущего бреда, время от времени хихикала, вставляя свои пять копеек и за это получала то укол в бок, то щекотку от Музави, и вновь возвращалась к чтению своей излюбленной, старой и потрёпанной книжеченки. В очередной раз после щекотки, проворные пальцы Музави внезапно выхватывают предмет интереса Деборы, и поворачиваясь так, чтобы девушка не смогла выхватить свою книжечку обратно, вчитывается в имя на обложке. «Серж де Ла Вега: собрание поэм» — вслух зачитал парень и Диего тут же оживился. — Я с ним бухал! — ликующе возглашает младший Васкес так громко, что половина взоров в классе обращаются к нему. — А с кем ты не бухал? — скептически протягивает Тринадцатый, что сидел прямо напротив: на первой парте. Рядом с ним, развалившись то ли на его руке, то ли на самой парте, досматривала свой ночной сон Дюран. В ответ на фразу парня, Диего лишь недовольно цокает, махая на Тринадцатого рукой. — Да кто он такой? — не выдерживает Музави, которой осмотрел книжку вдоль и поперек и никак не понял, откуда столько ажиотажа вокруг этого имени. — Современный поэт! — горделиво протягивает Дебора, будто особо гордиться своим кумиром, и выхватывает наконец предмет из рук надоедливого Музави. Диего тут же прыскает смехом: — Да алкаш он! — Похлеще тебя? — вновь вставляет свои пять копеек Тринадцатый и взрывается смехом, когда видит разъяренный взгляд Диего, направленный прямо на него. Тринадцатый не знал большего блаженства, чем действовать младшему Васкесу на нервы. — Слушай, герой, иди-ка сюда! — терпение Диего исчерпалось и он предпринимает попытки встать с пола, хотя и похож он был скорее на неваляшку. — Всё-всё! — наконец вдоволь насмеявшись, Тринадцатый приподнимает руки в примирительном жесте, но Диего было уже не остановить. — Нет, ты иди сюда, поговорим. — Ну-ка живо все заткнулись! — зловещее шипение прошлось по классу и усмирило всех присутствующих. Заведённая, как мегера, Дюран осмотрела всех и каждого, и лишь убедившись, что рот каждого присутствующего плотно закрыт, вновь безмятежно развалилась на парте и прикрыла глаза. Сразу за этим послышался строгий, но в меру, хриплый голос начальника. — Дюран, пять за поддержание дисциплины, — спокойно осведомляет Альфредо и под его размеренными шагами скрипит паркет. Девушка не находит нужным поднять головы. Лишь вскидывает вверх руку с поднятым большим пальцем и всё предпринимает попытки нырнуть в мир грез. Ненадолго, в кабинете воцарилась тишина. Ее прервал лишь вскрик и недовольства Диего, когда идя к учительскому столу, Альфредо отвесил смачный пинок брату, заставляя его тем самым подняться с пола. Стулья заскрипели, ведь «ученики» готовясь к очередному «уроку» стали занимать удобные позы. Так, Тринадцатый свёл руки за спинкой стула, Музави закинул ноги на парту, а Диего, не найдя себе иного места, полностью залез на заднюю парту, усевшись в самую удобную для себя позу, скрестив ноги. За всем этим Альфредо не наблюдал. Он выводил на широкой доске неровные буквы. Когда начальник закончил, откинув мел куда-то на свой стол, классу предстала одна единственная надпись: «Жесты» — Кэп, это чё? — с иронией в голосе интересуется Музави, и фразу его улыбкой встречают абсолютно все. Даже Инэс одолел интерес и она подняла на доску сонный взгляд. — Язык жестов учить будем? — продолжает Музави. — Почти. Мы будем изобретать свой! — но после фразы не последовало и подобия того интереса, на которое рассчитывал Васкес. Тогда он шумно и недовольно выдохнул, снял свой пиджак, опёрся о край стола, скрестив руки на груди. Теперь он готов пояснять своим маленьким детям, какой же смысл кроется в его словах. — В вашей работе могут возникнуть… непредвиденные обстоятельства, — решил смягчить горькую правду Васкес, ведь более всего на свете он боялся потушить вдохновение и предвкушение в глазах молодых убийц. — События могут идти не по плану, вас могут ранить, у вас может не быть возможности контактировать. И вот тогда вам понадобятся жесты! В тот день «ученикам» класс удалось покинуть не менее, чем через 4 часа. Конечно, не считая тех немногих, которым в карманы напихали денег и отправили за кофе и перекусами, ведь «на голодный желудок думать труднее». Парты сдвинулись к центру класса, голоса слились в единую какофонию. Наперебой вдохновленно демонстрируя придуманный жест, наемные убийцы не редко били друг друга по рукам. Однажды рука Инэс даже пришлась по носу Музави. Несмотря на все извинения, что принесла девушка, Рустам этого так не оставил и хорошенько взлохматил ее короткие пряди. Все же, они пришлись к компромиссу, который и вам будет полезно знать: Потирание уголка брови — опасность/ надо остановится Дважды почесать нос — передаю контроль над жертвой Потереть подбородок — есть свидетели. Надо устранять. (Глазами нужно указать, кто конкретно имеется ввиду) Провести языком по верхней губе — беру (жертву/свидетелей/оружие) на себя Два раза моргнуть — действуем Потереть шею — уходим Стряхивание пыли с плеча — план меняется. Следи и следуй за мной И единственный жест, который не имел никакого конкретного значения — жест Виктория, известный во всем мире, но ставший их коронным символом, их меткой. Их уникальный способ сказать «Здесь есть свои, я тебя понял, действую».***
Гордясь тем, как вовремя он вспомнил язык жестов, который, как казалось ранее, ему уже не пригодится, Васкес младший весь превратился в зрение и стал бегать взглядом по каждой фигуре, цепляясь за каждый мелкий жест и движение. Ища ответ. И он его нашел. Нашел жест, означающий победу и мир, но в их случае имевший почти противоположное знание. Пальцы Тринадцатого все такие же длинные, мизинец все так же искривлён, лишь привычного, казалось, уже приросшего к его коже, серебряного перстня с красным турмалином не было видно на пальцах. Неужели, за эти годы Тринадцатый все же расстался со своим амулетом? Или его, как и бедного Васкеса, бездушные грабители заставили расстаться с этим украшением? Но все это было сущей мелочью. Они встретились взглядами и вот, что было главным. Они нашли друг друга, их дороги снова сошлись, возможно именно для того, что исполнить дело, которое было, очевидно, настолько судьбоносным, что все силы Вселенной противились нашим героям.