This Summer's Gonna Hurt Like a Motherfucker

Восемнадцатилетняя Каору носила благородную фамилию Сакураяшики в документах, а пирсинг — в губе и аккуратных остреньких ушах. Природа подарила девушке всю красоту мира в виде золотых глаз, мраморно-бледной кожи, прыткого ума и длинных светло-розовых волос, но забыла две вещи: кроткий нрав и сиськи. И если с отсутствием последних школьной хулиганке жилось довольно комфортно, то существование без первого приносило кое-какие проблемы. Так, умница Каору связалась с плохой компанией и в перерывах между получением отличных оценок творила по городу дичь с пацанами, в связи с чем по выходным заботливые родители стали часто ссылать дочь на дачу, чтобы оградить от дурного влияния. Они надеялись, что между грядок Каору не посрамит аристократичную фамилию Сакураяшики. О, как они, блин, ошибались. Фазенда у Сакураяшики была большая, с каменным домом, в котором всегда стояла прохлада, как в погребе. Основная доля участков в их сравнительно маленьком поселке пустовала, но кое-кто давно обжился поблизости. Каору помнила, что в её детстве мама с папой часто поручали ей позвать немолодого соседа на совместный обед или ужин. Каору послушно звала, но, честно, даже не помнила имени мужчины. Ей всегда было плевать, в самом деле. Всё, что она помнила о соседе — ершистые зелёные волосы, что презабавно походили на салат, который тот выращивал на своих грядках. За то время, что Каору отлынивала от дачи, мужичок приезжать туда перестал: возможно, старику уже было не так просто горбатиться на огороде. Но соседский участок без дела не стоял: теперь там хозяйничал сын салатоголового — двадцатишестилетний мужчина с такой же вихрастой ботвой на голове, как и у папаши. На участке этот самый Коджиро с неожиданной для молодого человека активностью выращивал овощи и ещё более активно водил туда девушек. Ну, не в огород, конечно. В небольшой деревянный домишко, что стоял рядом. Несмотря на расстояние между соседскими жилищами, глухие стоны из-за деревянных стен слышались регулярно. Родители Каору, кажется, закрывали на это глаза, поскольку Коджиро был добрый малый: очень часто угощал их свежими кабачками и всяким бататом. Каору на это было похер. Если честно, ей было похер на всё. Время на даче она проводила в каменных стенах дома, прячась от солнца: загорать Каору ненавидела. Утыкалась в телефон, у которого плохо ловила связь. Злилась и думала о том, что будет делать, когда выберется из этой глуши. Когда у родителей появились дела в городе и они решили отправлять дочь на дачу одну, стало немного легче. В обязанности Каору входило полить грядки и не сдохнуть от жары и голода за пару дней «отдыха», с чем она прекрасно справлялась, в остальном предоставленная самой себе. Сверстников в посёлке не было: там вообще мало кто был. Зато Коджиро приезжал регулярно. С дамочками, естественно. Иногда он заходил к ней за солью, улыбался кошачьей улыбкой, и его мускулы сверкали на солнце. Каору было похуй. К середине лета подсолнухи на участке вымахали больше Каору. Она любила бродить среди них, так как это была классная возможность подышать свежим воздухом, оставаясь защищённой от солнца. Пока искристые струи били из шлангов, создавая радугу у самой земли, Каору подолгу стояла среди подсолнухов, иногда лузгая свежие семечки из самых зрелых головок. На ней были широкополая соломенная шляпа и шорты. Больше ничего. Ни ниточки. У Каору не было сисек. В смысле, что-то там было такое вот выступающее, нелепо-треугольное и торчащее, но на этом всё. Никаких пленительных округлостей, как у одноклассниц. Все вокруг думали, что без сисек жить плохо. Каору готова была с этим спорить: в жару у неё под каждой из грудей не скапливался пот, что позволяло не напяливать сверху никакого белья. Места было много, народу кругом — мало, а подсолнухи надёжно скрывали её единение с природой. Ну, а если и не скрывали, Каору всё ещё было плевать, кто её увидит. Какая разница, что подумают? Коджиро, который опять зашёл за солью, так почему-то не считал. Он нашёл её в подсолнухах, а она его, такого громадного, и не заметила, слишком уж хорошо его зелёная башка сливалась с красками огорода. — Ты не прикроешься? — спросил он и заулыбался. — А чё там прикрывать? — удивилась Каору. — У ваших девушек грудь побольше будет. По сравнению с ними у меня, считайте, и смотреть не на что. Она действительно так думала. И не ожидала, что Коджиро станет над ней смеяться. А он стал. — Ты знаешь, что женская грудь не для того, чтобы на неё смотреть? — Ну, а для чего? — Ты девушка, тебе виднее, в чём её соль. Кстати, соль-то одолжишь? А обидно. Нет, ну, похер, конечно, но немного обидно. Вроде как, мужик, а ведёт себя так, будто о девушках больше неё знает. Ещё и с темы соскочил, а Каору… ей правда был интересен настоящий ответ. Но не могла же она переспросить? Это ж будет означать, что ей не похер, а показывать этого категорически нельзя. Когда он ушёл, Каору посмотрела ему вслед из-под шляпы и провела ладошкой по плоскости своей груди. Нет, что-то там, конечно, выпирало, но не более. Бестолковая какая-то история. В следующие выходные ветер нагнал облака, но солнце не скрылось. Каору нашла в кустах у просёлочной дороги козий череп с длинными рогами и стала думать, как бы так его беспалевно отвезти, когда приедут родители, в город и показать пацанам. В этот раз шорох подсолнухов она уловила и вовремя прикрыла свои плоскости соломенной шляпой. Коджиро улыбался вновь. — Куда у вас только соль девается? — Готовлю я с ней. Повар я, — признался он и хрустнул семечкой. — Заходи как-нибудь, покормлю. — Да не надо, спасибо. — А чего прикрылась в этот раз? — Я думала, вы хотели… — Я ж уже всё там видел, — Коджиро склонил голову, и она не поняла, шутит он или нет. — Если вам норм… Мне-то всё равно, если честно, — Каору отняла от груди шляпу и водрузила её на разогретую солнцем голову. И правда, чего прикрылась? Как-то само вышло. — Ты так и не поняла, да? — Коджиро отвёл в сторону стебель подсолнечника и подошёл ближе. Каору усмехнулась проколотой губой, глядя на его накачанные грудные мышцы. По размерам она тут проигрывала мужику. Но самого его это, кажется, не волновало. Когда две большие загорелые руки потянулись к ней и замерли у нижних рёбер, Каору ничего не сделала. Зато сделал он: смял пальцами две нелепые кнопки у неё на груди, как-то аккуратно надавил, и у Каору вспыхнуло всё. Она распахнула глаза и не удержала шумный выдох. — Теперь ясно? Какая разница, какого размера грудь, если девушке приятно? Она не ответила, а ему вроде как и не надо было. Когда он ушёл с пакетиком соли, Каору забилась в дальний угол дома и ущипнула себя за сосок. Вообще не то. На следующий день, когда родители приехали забирать хулиганку, Коджиро поливал чеснок. Он помахал Каору рукой и улыбнулся так же, как всегда. Она ничего не ответила. Всю неделю Каору думала только о нём. В следующие выходные дул сильный ветер. Было хорошо, не жарило. Подсолнухи колыхались туда-сюда. Когда Каору стояла среди них, ветер сорвал с неё шляпу и унёс. Ей было лень даже идти искать: в таком томном воздухе тело казалось каменным. К счастью, идти на поиски не пришлось: шляпа вернулась к ней сама, в руках Коджиро. Перед тем, как вернуть шляпу хозяйке на макушку, Коджиро, склонив голову, рассмотрел ухо Каору, затем второе, сбежал взглядом винного цвета на колечко в её губе. Спросил: — А соски не думала проколоть? — А у меня проколоты, — вот так просто, без хвастовства, призналась Каору и сжала один сосок между пальцев. — Тут вот дырочка, видите? Коджиро сощурился, кивнул. Она уточнила: — Перед дачей я снимаю оттуда пирсинг. Металл нагревается на солнце и жжёт. Бесит. — С этим можно что-нибудь сделать, — задумчиво пробормотал Коджиро перед тем, как уйти. — А соль? — спросила Каору вдогонку. Он обернулся. — Сегодня не надо. Татуировка в виде солнца на его левом плече напомнила ей головку подсолнуха.

***

Наверное, это было делом времени. Ну, когда он позовёт её к себе. — Я помню, вы моего папку всё время раньше на обед звали. Я не приезжал тогда, а он рассказывал. — У Коджиро на веранде гулял прохладный ветер и разносил пряный запах из большой стоящей на газовой плитке сковороды. — Ты острое любишь? — Люблю, — соврала Каору. На самом деле, к такой пище она была равнодушна. Ей по душе больше была карбонара с мягким сливочным вкусом и едва солёным пармезаном. Но в городе они с пацанами часто соревновались, кто чего острее слопает. Так что Каору привыкла. И к острому самому по себе, и к тому, что поедание острого повышает твои социальные баллы в компании мужчин. К счастью, её обман не продлился долго. Когда Коджиро подсунул ей вилку со сковородки на пробу, оказалось, что вот такое острое Каору любит. Потому что оно ещё и вкусное. — Я раздобыл тебе кое-что, — сказал Коджиро. Он выключил плитку и ушёл вглубь своего деревянного вагончика. Каору осталась наедине с активным жужжанием шмелей над оплетённым цветами крыльцом. Когда Коджиро вернулся, на ладони его лежала пара маленьких акриловых штанг для пирсинга. Розового, как её волосы, цвета. — Вот эти должны поменьше, чем металл, нагреваться, — объяснил он. Каору без лишних разговоров приняла подарок и умелой рукой принялась завинчивать штанги одну за другой на положенном месте. — А где ваши тянки? — выдала она зачем-то вместо благодарности. Что уж тут было поделать? Вопрос мучил не первый день. — Тебе они зачем? — Коджиро наложил в бамбуковую тарелку немного острого рагу и поставил перед ней. Его интонация её разозлила. Как с ребёнком. Ну, или с дурочкой. — Да скукотища без них, — посетовала Каору. — Раньше я хоть их считала, а когда вы их лифчики утром сушить вывешивали, пыталась угадать, где чей. А теперь даже этим себя не займёшь. — Уж прости, — Коджиро пожал крепкими плечами и ушёл от ответа. Свежая мята захрустела под его ножом, и её морозный запах разнёсся по кухне. — Я всё гадала, почему они звали какого-то Джо всё время, — Каору без спросу приземлилась за стол, но есть без хозяина не начинала, вместо этого теребя розовую серёжку на правом соске. Честно говоря, лучше бы этим занимался он сам. — А, так это я. Кличка у меня такая кое-где. Ворох мятных хлопьев упал в кувшин с лимонно-медовой водой. — У меня тоже есть кличка, — похвалилась Каору. — Пацаны придумали. — О? Какая? — Черри Блоссом, — Каору подняла глаза и неожиданно для себя о-о-очень сильно покраснела. — Похоже на тебя, — Коджиро сел рядом и заправил мятным пальцем розовую прядь за её ухо. А потом поцеловал. Ну, не прядь. А всю Каору поцеловал. В смысле, в губы. А потом ещё в шею. И, не дав ей даже опомниться, в многострадальный правый сосок с новой серёжкой. Мир для Каору постыдно замер в одной мятно-зелёной точке, которой она хотела не видеть конца. Когда сердце всё-таки нашло хоть какой-нибудь ритм, Каору поняла, что её задница прилипла к деревянному стулу. Коджиро, который уже вовсю уплетал рагу, она больно ткнула вилкой в татуированное плечо: — Я всё про тебя поняла. — Мм, что же? — Ты влюбился. — Ого, как ты догадалась? — Девчонок перестал водить. Коджиро как ни в чём не бывало прожевал и отпил лимонаду. — И правда. Логично, — кивнул он, будто его вовсе не заботило, что его сердце только что выволокли наружу, прямо на обеденный стол. — А, кстати, ещё ты подлец. — Ну, а это-то почему?! — Влюбился в одну, а сам целуешь здесь другую. Разве честно? — Каору нашла на тарелке кусочек острого перца и раскусила его, чтобы убедить себя, что именно он виноват в её горящем лице. Он — огородный перец, а не тот, что сидит рядом, с любопытством на неё уставившись. — Знаешь, либо тебе голову напекло, либо переоценил я твои аналитические способности, — нежно съязвил Коджиро. За это ему в лоб кинули помидор. Подсолнухи продолжали молча колыхаться на ветру.