recharge в ебенях

Пнув колесо, Хазин нервно растрепал волосы и зарычал так громко, как только мог. «Отличный, блять, отпуск! Всегда мечтал!» – гаркнул он и еще раз с силой врезал по колесу. Усевшийся рядом со своим чёрным «геликом» Петя достал телефон в надежде на чудо. Но чудес с Хазиным не происходило примерно никогда, поэтому ничего удивительного в том, что связь показывала своё полное отсутствие, не было. Соответственно, возможность элементарно позвонить хоть кому-нибудь и попросить помощи отпала сама собой. «Блядство», – выплюнул Пётр и достал из кармана помятую пачку сигарет. Грязные от попыток разобраться с подкапотными проблемами пальцы нервно чиркали зажигалкой, но огня не было, только искры летели. Купленная на заправке хлипенькая зажигалка разбилась об асфальт. Сигарета полетела следом. Вообще, машины, по мнению Пети Хазина, самый отстойный вид транспорта для отпуска, он бы никогда в жизни не подумал, что сдуру возьмёт и попрётся на берег Чёрного моря за рулём. Проклятый локдаун перекрыл все пути в тёплые и гостеприимные страны, и Петя уже готов был смириться с запахом варёной кукурузы и чебуреков на берегу, лишь бы полететь туда на самолёте, но, как выяснилось, Хазин сам себе первый враг. Вернее, его язык – его главный враг. Когда они в шумной компании дружно нажрались, отмечая майорские погоны Хазина прямо перед отпуском, Гошан неудачно пошутил о золотой ложке в заднице всеми начальниками любимого, но по умолчанию невыносимого Петеньки, на что новоиспечённый майор справедливо возмутился. В спор дурацкий ввязался, орал, что не такой уж он и папенькин сынок, чтобы умереть без комфорта, тут-то его и поймали. Деньги за выигрыш по меркам Хазина были шуточные, ерунда полная, так, один вечер в клубе покутить и то не на широкую ногу, как он привык, это, скорее, было дело принципа. Петя просто устал жить в тени отца генерал-майора, устал от косых взглядов и шёпота за спиной. Ощущать себя самостоятельной единицей, когда за плечом, как статуя бессмертного Ленина, маячит фигура властного и строгого отца, практически невозможно. Теперь, где-то на границе Московской и Липецкой областей привалившись спиной к капоту неисправной машины, Хазин понимал, насколько отец был прав на его счёт. «Ты несамостоятельный, инфантильный и напрочь лишённый чувства ответственности неблагодарный сопляк!» – Петя помнил всё сказанное до последнего слова, даже интонации внутренним голосом воспроизводил так, будто отец вновь стоял перед ним и отчитывал за очередной проступок. - И правда, дебил, – вслух самому себе сказал Хазин и погрыз губу в раздумьях. Деваться было некуда, за последние полчаса по дороге не проехала ни одна машина. Когда пропала связь, у Пети мелькнула трусливая мысль, о том, что маршрут он выбрал неверный, но упрямый от природы майор быстренько отогнал её и решил о плохом больше не думать. Плохое, видимо, от обиды за то, что о нём не думают, взяло и случилось. Мерседес бандитского чёрного цвета просто сбросил скорость и остановился на обочине под отборный мат Хазина. - Почему я невезучий? Потому что лох ебучий, – Петя с тяжёлым вздохом поднялся на ноги и выгнул спину, размявшись. От разбитой пыльной дороги парило прошедшим не так давно дождём, кое-где в особо глубоких колеях еще блестели маленькие лужицы, воздух был горячий, влажный, безветрие стояло полное и тишина. Чёрной змеёй вдаль уползала дорога, а по её краям росли молоденькие берёзки, как в фильме Шукшина, который так сильно любила Петина бабушка. Пахло горькой полынью и приторными вьюнками, связывавшими своим белым ковром почти всё травяное пространство от дороги до посадок. Голубые цветы цикория на тонких зелёных свечках-стеблях радовались летнему солнышку. Положив руку на волосы, Хазин почувствовал, как сильно ему напекло макушку, футболка начала липнуть к спине, по шее к позвоночнику потекли первые капли пота. Прищурившись, Петя посмотрел по сторонам. Внутренний голос заунывно протянул: «Широка страна моя родная», – а он стоял, как на Луне, один, без связи и возможности хоть куда-нибудь спрятаться от беспощадного пекла. Метрах в трехстах от себя Хазин заметил съезд в посадки. Живо оглянувшись, майор выдохнул почти с облегчением. За редкой берёзовой рощицей темнели деревенские дома. Тешить себя надеждами на помощь Петя не стал, но в качестве запасного варианта пометку сделал. Мало ли, вдруг никто так и не проедет мимо, придётся идти, бить челом, проситься на ночлег. Беспокойство внутри Хазина всё сильнее разрасталось с каждым часом, проведённым на пустой дороге в одиночестве. Солнце шло к горизонту, запас печенья и воды почти иссяк, и Пётр всерьёз начал представлять себя Робинзоном. Он даже на дерево пытался залезть, надеясь, что так сможет поймать сеть, но сорвался и оставил себе на память о подвиге ссадину на предплечье. Его друзья, летевшие на самолёте, в этот момент, наверняка, уже колесили по Сочи с чересчур разговорчивым таксистом в поисках забронированного отеля. Погода начала портиться внезапно, ветер сначала ласково, а потом всё настойчивее стал трепать кудрявые ветви берёз, создавая приятный шелест. Лежавший на заднем сиденье с открытыми дверьми Петя даже порадовался, что ему перепало хоть немного прохлады в этой невозможной жаре и пощекотало высунутые наружу пятки ветерком, но, когда выглянул из салона машины и посмотрел на обратную дорогу, чуть не вскрикнул от ужаса. Небо окрасилось в тёмно-синие тона и выглядело крайне зловеще. «Тьма сгустилась над ебенями», – фыркнул бодренький внутренний голос Хазина, но легкую панику всё-таки не успокоил. Пометавшись по салону, Пётр решил еще раз на удачу попробовать завести мерседес, ну, а вдруг? «Вдруг» не случилось, поэтому майор стал заполошно соображать, что делать дальше. Первый раскат грома прозвучал вдалеке и заставил Хазина ускориться, он без разбора пошвырял вещи первой необходимости в выпотрошенный рюкзак: документы, зарядное устройство, деньги, несколько пар трусов (оптимистом Петя не был никогда), носки, легкую ветровку затолкал кое-как и сверху бросил ключи от запертой машины. - Прости, дорогой, но ты та еще сука, поэтому придётся подождать меня тут, – бросил Хазин любимому «гелику», уходя, и еще раз оглянулся на мрачное небо для мотивации. Деревня оказалась дальше, чем Петя себе представлял, поэтому нёсся к ней он практически бегом, пыль обочины густым слоем оседала на его белые кроссовки, а за спиной уже вовсю грохотал гром и сверкали длинные молнии. К судьбе и каре небесной Хазин всегда относился прохладно, вероятно, потому что ему зачастую сходили с рук любые косяки. Он в своей жизни верил только в одну кару – отцовскую. Но, добираясь до глухой деревни под аккомпанемент начинавшейся грозы быстрым шагом, временами переходящим в бег, Пётр всерьёз задумался о своих поступках и жизни в целом. Попутно он помянул языческих богов по именам, на всякий случай через слово – как помнил – пробубнил «Отче наш» и мысленно самому себе пообещал больше не грешить, слишком уж много для одного дня наказаний. Непогода тем временем захватывала всё больше пространства и подбиралась всё ближе, дождь пошёл не постепенно, как это бывает обычно, а обрушился сплошной стеной. Холодные капли больно стегали Петю по плечам и голове, видимость в единый момент стала нулевой, а августовский вечер превратился в тёмную ночь. Одежда промокла насквозь буквально за пару минут, Хазин закрыл голову рюкзаком, но и это, конечно, не помогло: дождь лил со всех сторон, мешая элементарно разлепить глаза. Под ногами чавкала от шагов еще не высохшая от прошлого и размокшая от нынешнего дождя грязь, бывшие белыми кроссовки теперь таковыми назвал бы только дебил. Оглушающий треск раздался прямо над головой Пети. Присев, Хазин дождался, когда небесное урчание закончится, и припустил по лужам так, как не бегал во время сдачи нормативов. Ни в одном из домов не горел свет, а у Пети от ужаса чуть ли не остановилось сердце. Зря шёл, выходит? Он ломанулся к первому от дороги дому и яростно заколотил в деревянную дверь, ждал, что откроют, но по ту сторону была лишь пугающая тишина. Хазин отшатнулся, так и не опустив кулака, тупо посмотрел на облупившуюся синюю краску и, растерев капли дождя по лицу, чтобы не застилали глаза, бегом побежал к соседнему дому. Хоть кто-то должен же был здесь жить, Петя, наверное, впервые в жизни был оптимистично уверен в своей правоте. Во дворе забрехала собака, Хазин счастливо улыбнулся, есть люди, значит, не пропадёт. На его стук дверь открылась почти сразу, угрюмый дед, седой, будто пеплом присыпанный и по-славянски бородатый, осмотрел незнакомца с ног до головы придирчивым взглядом, но к себе не пустил. «Спать негде, иди, вон, к Семёновым постучи, у них дом большой, давай-давай», – оставшийся перед закрытой дверью Хазин шокировано похлопал глазами и облизал мокрые губы. От холодной одежды начинало знобить, а ноги уже еле двигались после многокилометрового марш-броска и дня без нормальной еды. Семёновы тоже открыли быстро, но, выслушав сбивчивый рассказ уставшего и грязного Хазина, женщина в годах помотала головой, отказывая: «У меня двое девок в доме, куда тебя такого красивого пущу? Где потом искать? Нет-нет, иди, вон, к Тарасову, там точно пустят, эти всех бездомных собак собирают, а тебя тем более возьмут». Но Тарасовы не пустили, отправив к Елетиным, Елетины к Трухиным, Трухины к Хаустовым, а Хаустовы к участковому: «Он один у нас живёт, тем более, ты сам мент, из солидарности точно пустит, иди, а то у меня ребёнок спит уже, разбудишь», – молодой отец с бутылкой пива в руке махнул в сторону домика, обитого покрашенными серым досками. В окне горел свет, что Петя счёл за хороший знак. Существуя всю свою сознательную жизнь в многомиллионной Москве, Хазин привык думать, что люди в русской глубинке намного добрее, чем испорченные деньгами и соблазнами москвичи. Но и деревенские, как оказалось, могли разочаровывать не хуже жителей столицы. Кое-как забравшись на высокое деревянное крыльцо, Петя несколько раз постучал и уселся на лавку. Дождь продолжал лить, гром гремел уже где-то вдалеке, всполохи молний мелькали за тучами. Хазин для себя решил, что это, наверняка, какой-нибудь старый хрен, типа того первого бородатого домового, отправившего его слоняться по всей деревне. Молодой бы в такую глушь не поехал ни за что. Тут же от тоски удавиться можно было. В общем-то, Хазину было плевать уже, сколько участковому лет и почему он застрял в этой дыре, лишь бы пустил погреться, а там пусть хоть с рогами оленьими на голове ходит, не его это дело. Услышав шаги, Петя вскочил с места и сделал самые жалостливые глаза, чтобы поверили, насколько ему холодно и плохо. С него натурально текла вода, футболку и штаны можно было отжать и набрать чистой дождевой воды с запахом дорогого порошка, в кроссовках неприлично хлюпало, а о рюкзаке Пётр и вовсе старался не думать, основной удар пришёлся как раз-таки на него. Дверь открылась внутрь, и в голове Хазина случилось короткое замыкание. Участковый (если Петя не ошибся домом) оказался двухметровым молодым парнем. Широкоплечим. Спортивным и подтянутым. С тёмными короткими волосами, линией усов над верхней губой, совсем даже его не портящей, и серьёзными въедливыми глазами, требующими хоть каких-нибудь объяснений от потрёпанного жизнью незнакомца. А еще на нём были семейные трусы, широкие такие, что Хазин даже сначала идентифицировал их как шорты, но потом заметил мелкие цветочки и проморгался. Сразу стало как-то теплее. - Чё надо? – заметив на себе чужой взгляд, участковый нахмурился еще сильнее. Петю прорвало. - Машина сломалась на дороге, я ждал, что кто-нибудь поедет, а, блять, у вас тут такая глушь, что ни одной машины за пять часов! – начавший спокойно майор, к концу предложения практически орал от отчаянья, он эту речь несколько раз за последние полчаса повторил. От обиды хотелось рыдать, мужик напротив даже не моргнул: – Потом началась ебучая гроза! Я пошёл к вам, а деревня эта далеко, что пиздец, весь промок, как крыса лесная, и никто ведь не пускает! Час уже хожу, все отправляют друг к другу! – приврал для большего трагизма Хазин и поджал губы, его снова била дрожь, не то от злости и обиды, не то от холода, понять было сложно: – А я мент! Из Москвы! И ты, говорят, мент, помоги, а? Мне просто переночевать, я завтра придумаю, чё делать, – Петя отжал край футболки на пол крыльца, чтобы незнакомец воочию убедился, в каком он положении. Он снизу вверх серьёзно посмотрел на Игоря. В его взгляде не было мольбы, только обида на равнодушных людей и злость на судьбу. Занесло же… Выслушав гневно-драматическую историю злоключений «мента из Москвы» с каменным лицом, участковый еще разок осмотрел его, почесал затылок и кивнул. - Ну, проходи, – он даже не сопротивлялся, не придумывал отмазки, взял и согласился, копчиком почувствовав, что пожалеет об этом в скором времени. - Ксиву показать? – как запуганное животное, не верящее, что его приютили, Хазин взглянул на Грома и рванулся к рюкзаку. - Нахрен она мне не нужна. Заходи, – Игорь распахнул дверь приглашающе, помедлив пару секунд, Петя предусмотрительно разулся на крыльце, содрал с себя прилипшие к стопам носки и замешкался: – Давай всё сюда, – кроссовки Пётр протянул легко, а носки прижал к себе, как самое дорогое сокровище, и ни в какую отдавать их Игорю не стал. Взглядом а-ля «Ты идиот совсем?» Гром смерил парня и цокнул: – Отжимай тогда сам, я покажу, куда повесить, – налив еще лужу воды с носков прямо себе под ноги, босой Хазин прошлёпал по коридору за Громом. Грязные кроссовки участковый поставил в синий пластиковый таз, носки предложил повесить на сушилку. - У тебя есть во что переодеться? – под ноги Пете с него же натекла целая лужа воды. - Да, сейчас. Раздевайся пока, – в другой обстановке Хазин бы пошло пошутил, но в этот момент ему было не до смеха. Колотить от холода начинало не по-детски, не поднялась бы температура от пробежки под дождём. Оглядевшись по сторонам, Петя понял, что находится он на веранде. По столу были рассыпаны пахучие краснобокие яблоки, рядом стояло старенькое кресло с пепельницей на подлокотнике, небольшой коврик, доставшийся участковому, вероятно, от предыдущего поколения, лежал рядом со столом, сушилку Игорь разобрал специально для Хазина. Перестав пялиться, московский майор быстро скинул с себя всё, оставшись в одних трусах. Он вытряхнул бельё из рюкзака и не ошибся: всё было критически мокрым. Петя порадовался, что додумался документы и зарядник засунуть в пластиковую папку, иначе бы его и без того огромные проблемы увеличились в масштабах. - Трусы тоже снимай, не будешь же ты в мокрых спать, – донеслось из-за спины Хазина, пока он пытался художественно развесить свои пожитки на сушилке: – Я Игорь, кстати. - Пётр, – приняв стопку чистой одежды, майор кивнул. - Завтра посмотрим, что там с твоей машиной. Коньяка может? Тебя трясёт, – Петя смотрел на Игоря и впервые за несколько лет чувствовал себя неловко. На веранде был полумрак, свет из соседней комнаты едва добивал, они оба в трусах, а новый знакомый только что попросил и трусы эти несчастные снять. Мысли несло не в том направлении. «Я просто устал», – остановив самого себя, подумал Петя. - Да, можно, – согласился Хазин и скользнул взглядом по ровной спине уходящего Грома и его широким трусам-парусам. Переодевшись в домашние шорты Игоря и его же широкую футболку, Петя запрыгнул в тапки размера на три больше нужного и сверху накинул на себя предложенный хозяином однотонный серый плед. Телефон не включался, а номера майор не помнил. Ни одного. Даже материного. Он с ногами забрался на квадратную табуретку и обнял колени одной рукой, спиной откинувшись на стену. Хазин и сам не понял, как погряз в дурных мыслях о смерти в этой забытой богом деревне. Это хорошо, что Игорь отзывчивым оказался, а так… Бродил бы до сих пор от дома к дому. - Пей, мент из Москвы, закусывай и спать, – Игорь смотрел на него минут пять, прежде, чем вырвать потерянного парня из раздумий. Уж больно глаза у Пети грустные были, а губы, как у обиженного ребёнка, поджались, так и казалось, вот-вот зарыдает и к маме попросится. Хазин, очухавшись, словно впервые посмотрел на Игоря и на стол. Рядом с рюмкой коньяка стояла тарелка, в которой лежали домашние огурцы с помидорами, на разделочной доске был нарезан бородинский хлеб и копчёная колбаса толстыми кусками. Пристального взгляда Игоря Петя так и не заметил. Слишком голоден был. Гром, прежде никогда не видевший московских ментов так близко, решил, что многое в жизни потерял. Сидевшее напротив него мокрое и взъерошенное нечто было забавным. И даже красивым. Самую малость.