Сгореть

      Как на самом деле чувствуется скорбь?       Практически каждый человек на свете когда-либо пытался представить, как это. Представлял себе гибель близких и хотел понять, что бы он почувствовал в этот момент, как бы выбирался из этой ямы.       Насколько сильна оказалась бы боль? Стала бы она его личным паразитом, назойливым и глупым червём, который по чистой случайности попал в организм и теперь отчаянно пытался выгрызть путь на волю, постоянно меняя направление до тех пор, пока не сожрёт всё без остатка? Какой была бы дальнейшая жизнь, превратились бы яркие цвета в серые, совершенно бесчувственные, словно на старинных фотографиях наших бабушек и прабабушек, которые так любят рассматривать повзрослевшие внуки и правнуки? Как долго это могло бы длиться? Хотелось бы кричать, рвать всё вокруг до тех пор, пока хоть что-то внутри не перестало бы функционировать, чтобы организм просто лишился возможности чувствовать хотя бы на короткий промежуток времени, чтобы хоть на секунду, но стало легче?       Блейз Забини иногда задавался этими вопросами.       Настолько ли это больно, как описывают писатели?       «В тысячу раз хуже» — отвечал сам себе он.       Яркая, словно огонь в костре, обжигающий неугодных и тепло ласкающий любимых. Безбашенная, как пожар, совершенно неконтролируемый в волне хаоса. Взрывная, словно бомба замедленного действия, которая обязательно предупредит тебя о скорой катастрофе, но не даст ни шанса на спасение, ведь если провод, необходимый для отключения, существует, найти его слишком непросто. Вдохновлённая и лёгкая на подъём, словно над её головой висит маленькая лампочка и зажигается каждый раз, когда ей в голову приходит сумасшедшая идея.       Такой он видел Джинни Уизли с тех пор, как вообще начал её замечать. С начала шестого курса, когда профессор Слизнорт организовал свой кружок одарённых и обеспеченных. Когда он впервые смог взглянуть на неё ближе. Потому что собрания этого «клуба» проводились каждую неделю, и Уизли почти никогда не удавалось от них увильнуть. Учитывая, кто её братья — это было крайне удивительно.       В первые недели она его абсолютно не замечала, потому что Забини вёл себя осторожно и осмотрительно, почти не высовываясь и анализируя ситуацию, как его учила мать. Но со временем он становился чуть разговорчивее, чуть интереснее для окружающих, а позже и вовсе раскрылся для нового коллектива с выгодной ему стороны. Немного дурно. Довольно развязно. Но всё равно совершенно не так, как было в присутствии друзей. Для собственных целей. И когда Блейз стал себя так вести, Джинни начала обращать на него внимание и вечно подкалывать. Поначалу зло и агрессивно, но потом, постепенно, злость перерастала в смех, и её юмор стал более мягким, перестал нести в себе и долю серьёзности, и когда Блейз впервые осознал это, что-то внутри поднялось и сделало огромный бум в его животе. Иногда, когда он отвечал ей, Уизли хвасталась своим великолепным Летучемышиным сглазом и в шутку грозилась когда-нибудь его применить, чтоб неповадно было. И в такие моменты она всегда хмуро щурилась, словно маленькая лисица, и также нагло, заговорщически улыбалась, а Забини пытался скрыть тупую влюблённую улыбку и наличие бабочек в животе.       Мерлин, он сам себя дико бесил в такие моменты, но ни черта не мог поделать.       Блейз помнил, как сначала Джинни смотрела на него – с пренебрежением, и при воспоминании о её взгляде – недоверчивом, высокомерном – становилось тошно. Таким он был первые несколько месяцев, скорее всего потому, что Забини являлся лучшим другом Малфоя, но потом искры сомнения заиграли в её светло-карих глазах, а шестерёнки в голове начали крутиться как-то по-другому. Уизли, скорее всего, переклинило, и она осознала тот факт, что Блейз Забини хоть и являлся чистокровным волшебником, учащимся на факультете Слизерин, но всё же чем-то отличался от своих однокурсников. Он никогда не поддерживал Драко в ссорах с Гарри, Роном и Гермионой, оставаясь в стороне от подобных конфликтов где-то рядом с Ноттом, шутя шутки. Никогда не показывал на публику никаких признаков ненависти к магглорождённым и «предателям крови». Он оставлял это всё в себе, но держался абсолютно равнодушно. Он, как и многие, впитал эту совершенно бессмысленную ненависть с молоком матери, но именно она всегда и учила сдерживать свои эмоции по этому поводу, учила лицемерию в чистом виде, чтобы не запятнать себя ни перед учителями, поддерживающими магглорождённых, ни перед Министерством. Это было разумно.       Но Джинни Уизли видела лишь то, что Блейз совершенно не похож на своего лучшего друга, а потому изменила своё отношение к нему. И, вообще-то, она была права, потому что к этому времени Забини уже понял, что абсолютно пропал, потому что ему действительно начала нравиться так называемая «предательница крови», и до предрассудков ему уже не было никакого дела. Она зацепила Блейза своим характером, своим огнём в глазах. Он незаметно наблюдал за ней в Большом Зале, на переменах. Как она активно жестикулировала, рассказывая о чём-то своим друзьям, улыбалась, смеялась и… влюблённо смотрела на Поттера.       Он видел Джинни Уизли разной. Разбитой, когда она ругалась с Томасом, ещё более разбитой, когда они окончательно расстались. Счастливой, когда их команда выиграла кубок школы по квиддичу, и, если уж быть совсем честным, он готов был подыгрывать ей до конца своей жизни, лишь бы каждый раз видеть эти лучащиеся чистым счастьем глаза.       Но такой Джинни Уизли не была никогда.       Когда Блейз увидел её впервые на своём повторном седьмом курсе после войны, просто не узнал. Огонь потух, прогоревшие брёвна сгнили, а глаза превратились в самый дождливый день, который когда-либо мог бы состояться; он вгонял всех вокруг в апатию, выжигающую эмоции.       Её вид заставлял что-то внутри саднить. Болеть. Очень сильно, так, словно это в нём поселился паразит, который обкусывал сердце и лёгкие, вены и артерии, кожу и внутренние органы. Всё, что видел. Всё, чтобы вырваться. Медленно. И мучительно.       Она стала абсолютно серой.       Именно тогда Забини понял, что описания скорби в книжках – полная хрень. Потому что это чувство в десять тысяч раз хуже.       Оно не просто выжигает.       Оно убивает.

***

      Слизнорт всё ещё собирал клуб. Но ни один из них ни разу не появился на этих собраниях. Не видели смысла.       Забини пытался избегать её, потому что не мог вынести настойчивое жужжание, такое, будто бы в его голове поселился рой маленьких отвратительных мошек, тех самых, которые предпочитают летать над мусором. Будто бы он гнил изнутри, и эти твари прилетели на соблазнительный для них запах. Они жужжали о том, как он никчёмен – смотрит на неё, практически мёртвую изнутри, а ничего не может сделать. Подойти, успокоить, поговорить. Хотелось адски.       Но какое он имел на это право?       Блейз предпочитал прятать свою боль ото всех, проводить время с Драко и Тео: играть в волшебный покер, болтать о всякой херне и выпивать. Так было проще. Алкоголь расслаблял, уменьшал давление мыслей на мозг, притуплял надоедливых мошек и окутывал приятной негой. Но лишь в определённых количествах, и перебарщивать было нельзя – тогда становилось в десять тысяч раз хуже: давление усиливалось, мошек становилось больше. Тогда жизнь начинала казаться полным дерьмом. Как будто при переборе алкоголя рядом появлялся дементор, который высасывал всю радость из помещения, погружая его в мертвенный холод и сырость, отравляющую дыхательные пути.       Тео снова проиграл. Уже четвертый раз за вечер, и Блейз вскинул руки, закусывая нижнюю губу, прикрывая глаза и танцуя сидячий победный танец, насмехаясь над другом.       — Сегодня явно не мой день, — вздохнул Нотт, кладя голову на руки, и грустно осмотрел стол.       — Зато мне везёт как никогда, — практически пропел Забини, складывая карты и убирая их.       Сегодня концентрация алкоголя в его крови была идеальной.       Ни грамма больше, ни грамма меньше. Прямо так, как нужно было, чтобы стало просто.       Тео ещё некоторое время возмущался, и даже казалось, что он был способен пустить слезу, пока отдавал Блейзу проигранные галлеоны. И нет, дело было вовсе не в деньгах, а в самом факте проигрыша, потому что Нотт ненавидел проигрывать. Он относился именно к тому типу людей, которые играли исключительно ради победы, получая от неё свою собственную, особенную дозу адреналина, чувствуя себя при этом на более чем ступень выше других. А когда он проигрывал, то готов был до самого конца брать реванш, совершенно не обращая внимания на суммы, лишь бы хоть раз победить. И тем самым как будто унизить.       Именно по этой причине Драко и Блейз приглядывали за другом, чтобы тот даже не подумал пойти играть на большие деньги с азартными людьми. Потому что имелся огромный шанс того, что Нотт просто потеряет все свои карманные, а если, не дай Мерлин, занесёт, то и дом заложит, лишь бы хоть раз победить.       И поэтому Блейз всё же решил сжалиться и в этот раз – провёл ещё одну игру и незаметно поддался другу, чтобы тот не стал искать адреналин где-то за пределами гостиной Слизерина. Такой же холодной, как взгляд Малфоя, когда тот заявился-таки в подземелья спустя полчаса после отбоя. Его губы буквально посинели, ресницы покрывал тонкий слой инея, как будто он провел как минимум час на декабрьском морозе. Он весь дрожал, то ли от холода, то ли от внутренней ярости, которая, кажется, ни на секунду не угасала.       — О, да ладно. Опять? — насмешливо приподнял брови Забини, даже не пытаясь отчитать Драко.       Это просто бессмысленно.       — Не еби, — буркнул он и, всё ещё дрожа, быстрым шагом направился к лестницам, ведущим в спальни.       Забини вздохнул, закатывая глаза, и поплёлся за ним. Их комната была небольшой, в ней стояло пять кроватей, две из которых уже занимали Крэбб с Гойлом. Три другие принадлежали Драко, Блейзу и Тео, но Нотт находился пока в гостиной, отчаянно пытаясь доделать домашнее задание по зельям, а эти двое тупоголовых спали так, что прямо мимо их голов мог проехать «Хогвартс-экспресс», и они бы даже не шелохнулись. Поэтому Блейз, упав на свою кровать, спросил:       — Ну и что на этот раз учудила Грейнджер, что ты решил отморозить себе яйца?       Малфой тут же сжал челюсти. Он, наверное, сейчас искренне злился на Забини за то, что тот не был таким тупым и слепым, как Крэбб с Гойлом, и в отличие от Тео интересовался и наблюдал за тем, что происходит вокруг.       Потому что Блейз точно знал, что между этими двумя что-то происходит. Замечал их косые взгляды друг на друга, то, что Малфой внезапно перестал прилюдно называть её грязнокровкой и стал часто где-то пропадать.       — Кто бы мог подумать. Драко Малфой и Гермиона Грейнджер – сенсация, — улыбаясь, Забини провел по воздуху руками, как бы чертя заголовок газеты.       Ему было искренне весело, и хрен его знает почему, от алкоголя ли или от абсурдности ситуации.       — А сам-то? — усмехнулся в ответ Малфой. — Блейз Забини по уши втюрился в Уизлетту. Сенсация.       К сожалению, Драко тоже не был тупым.

***

      Она никогда не понимала людей, которые пытались заглушать свою боль алкоголем. Потому что по сути это не помогало – да, человек напивался, и первое время ему было даже весело, мысли отпускало, всё вокруг казалось невероятно смешным, мир плыл и рассеивался, но стоило лишь немного подождать и вместе с тем, как расслаблялось тело, выходили наружу эмоции, который человек так долго пытался в себе глушить. Под градусом обманывать самого себя становилось абсолютно невозможно, и всё то, что мучило изнутри, начинало вылезать наружу. С Джинни случилось именно так, когда в одну секунду её силы окончательно сдулись, а боль дошла до такой степени, что она не могла больше её выдерживать. Изнутри её ело, ело, ело, каждый день, каждую минуту, как будто к ней приставили в охранники дементора, который постоянно высасывал из неё всю радость, оставляя лишь испепеляющую тоску и тупую боль.       Она чувствовала, как сгорала.       Тот огонь, что жил внутри неё на протяжении всей жизни и согревал в трудные моменты, взмывал ввысь, распространялся повсюду, когда она злилась, уничтожая неугодных, тот самый огонь, который она хранила в себе бережно, осторожно, подсыпала дров, когда чувствовала, как он затухал. Именно в этом огне она теперь и горела. И муки не прекращались. Она чувствовала языки пламени, которые обхватывали её внутренности. Чувствовала, как горят лёгкие при каждом болезненном вдохе, готова была отхаркивать остатки органов, всё ещё наблюдая за тем, как они тлеют, задыхаться от боли и умолять кого-нибудь ей помочь. Потушить. Дать вдохнуть свежий воздух, пропитанный запахами хвои и сырости. Чего угодно, лишь бы больше никакой копоти. Пожалуйста.       Но никто не приходил. Никто не мог ей помочь, потому что способа вернуть человека из мёртвых не существует. Гарри и Гермиона не понимали. Они не знали, какого это – потерять кого-то столь значимого, столь важного, а потому каждая их попытка оборачивалась катастрофой – огонь выходил за пределы её тела и начинал жечь в своём пламени друзей, которые просто не могли ей помочь. Потому что они не теряли так.       Говорили, что время лечит. И это самая наглая ложь, которую Джинни когда-либо слышала, потому что время делает только хуже. В самом начале, когда катастрофа только-только случилась, ты этого не до конца осознаешь. Твоя психика отчаянно пытается оградить себя от серьёзных нагрузок, и вроде бы вот он, лежит совершенно неподвижно, смотрит в абсолютное небытие сквозь остекленевшие радужки. Ты видишь тело, лишившееся жизни, потерявшее душу, но пока ещё совершенно не понимаешь, что твоего брата больше никогда не будет рядом. Он больше не будет рекламировать собственный магазин со всевозможными волшебными вредилками, не будет трепать по голове, не будет искрить сарказмом и издёвками, не будет рядом, когда станет плохо, не успокоит, не обнимет, потому что его больше нет. И это навсегда. В тот момент ты просто плачешь, эмоции берут контроль и просто рассеивают всё происходящее вокруг, как бы оберегая. А о последствиях ты начинаешь думать потом. Когда, отпустив шутку, смотришь по сторонам, ища его реакцию. Когда, совершая какие-то обыденные действия ловишь себя на мысли, что Фред тоже так делал когда-то. Когда понимаешь, что тот или иной жест однажды, будучи маленькой, увидела у него и переняла эту привычку, пронося её с собой через года, как воспоминание, как часть тебя самой.       Фред Уизли занимал огромное место в её сердце.       Но теперь его больше не было рядом, и со временем от этого осознания становилось только хуже. К скорби присоединилась немыслимых размеров тоска. Джинни мечтала хотя бы ещё один раз увидеть его. Поговорить. Почувствовать, как он будет трепать её по голове, превращая причёску в воронье гнездо. Услышать ещё одну шутку в его исполнении, увидеть ещё одно его безбашенное изобретение. Но не могла.       И не сможет больше никогда.       Пустая бутылка полетела в стену астрономической башни, с грохотом разбиваясь. Осколки падали, рассыпаясь, раскалываясь, пока она кричала так, будто её действительно кто-то жёг на костре. Пламя внутри росло, выходя за пределы её тела яростно, резко, пожирая всё, что видело на своём пути. От него нельзя было убежать. Тех, кто пытался, огненная стена нагоняла с безумной скоростью, облизывая кожу, лаская тело, питаясь страхом и болью. Это была самая жестокая стихия из всех, которые существовали на свете. Она была абсолютно безжалостна, и получала неимоверное удовольствие от чужих страданий, она ими питалась, набирала силу и шла дальше, становясь ещё яростнее.       Кровь буквально кипела. Слезы, которые нескончаемым потоком лились из глаз, опаляли кожу, и у Джинни создавалось такое ощущение, что от температуры её тела они тут же высыхают, просто испаряются, как на нагретой сковороде. Она не видела ничего.       Она сгорала.       В то время, как её пламя опаляло его.       Блейз случайно заметил её, рвущуюся в сторону башни. И тут же поспешил следом, повинуясь какому-то внутреннему порыву, чему-то, заставившему проследить за действиями Джинни, чтобы убедиться, что с ней всё будет в порядке. Потому что в её руке сияла бутылка с огневиски, и, судя по тому, как Уизли пошатывалась, периодически опираясь на стены, не первая на этот вечер. Блейз проследил за тем, как она поднималась по лестнице, пару раз чуть не упав. Он старался оставаться незаметным, хотя в этом, казалось, не было вообще никакого смысла. Девушка настолько утонула в собственном мире, уплыла далеко за берег в течение мыслей, что вряд ли заметила бы даже тролля в метре перед собой. Что-то с ней было не так. В ней вообще всё было не так со дня финальной битвы, но сейчас всё как будто было ещё хуже.       «Она на пределе».       Блейз понял это по тому, как она смотрела на алкоголь. С немой мольбой в глазах, надеждой на то, что, если она выпьет, ей станет лучше.       «Не станет, милая».       Станет хуже. Во много раз, он знал на собственном примере. И на примерах своих друзей.       Но у неё случился нервный срыв. Она кричала, совершенно не беспокоясь о том, что кто-то её услышит, потому что холодный ветер заглушал громкие звуки, впитывал их в себя и поглощал, словно поролон. Но в то же время он хлестал по щекам, трепал волосы и пробирался под кожу, замораживая все внутренности Забини к чертям. Видеть её серой было адски больно, но слышать её отчаянные вопли, всхлипы и рыдания оказалось ещё больнее.       А мошки в голове продолжали мучить — ты ничего не можешь сделать, ты бесполезен. Потому что ей плевать на тебя и твоё существование.       И стыдно было признаваться себе в том, что ему вовсе не попадала никакая соринка в глаз, из которого стекла одинокая, как говорят, скупая мужская слеза. Он зарывался головой в колени, не в силах ни уйти, ни подойти к ней. Он пытался убедить себя в том, что по сути то, что с ней происходило – не было настолько плохо. Да, будут последствия в виде нарушения некоторых процессов организма: головные боли, сон, голод – всё это может пойти по одному месту, но важнее было совершенно другое. То, что в ходе этого срыва червяк, который грыз её всё это время, наконец-то выберется наружу, через её крик или слёзы, и ей обязательно станет легче. Боль притупится, и тогда наконец-то появится возможность жить дальше. Попробовать вернуть себя в норму, найти силы преодолеть всё то, что так гнетёт, набраться терпения. Разве это так плохо? Это был её шанс. Шанс, о котором Забини мечтал так отчаянно.       И через час мук всё стихло. Она тяжело дышала, пустыми глазами уставившись в стену, но смотря как будто сквозь неё. Её кожа посинела от долгого нахождения на холоде, а руки тряслись. Кажется, Блейз видел кровь на её ладонях.       На секунду почему-то ему показалось, что он может к ней подойти. И это желание, чувство вседозволенности, было сильнее разума. В разы. Блейз встал и вышел наконец к ней, осторожно подошёл и сел совсем рядом. Вытянул одну ногу, а другую согнул в колене и положил на неё руку. Достал палочку, трансфигурировал осколки в небольшой стакан и подозвал его к себе.       — Агуаменти, — тихо произнес он и протянул воду Джинни.       Она приняла её молча, выпив весь стакан залпом. В её горле першило так, будто его засыпали песком.       — Что ты здесь делаешь? — почти безразлично спросила Уизли, прокашлявшись, но её голос всё равно был сиплый и тихий. Она сорвала его. И, возможно, простудилась.       — Ну, мне не сильно хотелось обнаружить твой труп на земле. Было бы очень глупо, если бы ты пьяная свалилась с башни, — усмехнулся Блейз, даже не думая о том, чтобы снять свою броню.       Кажется, у каждого человека есть защитные механизмы? Эдакая своя, особенная манера поведения в стрессовых или некомфортных ситуациях? Если исходить из этого, у Забини вся жизнь была в стрессе.       — Ага. Давай, заливай и прыскай сарказмом дальше, я же не вижу, что тебе тоже хуёво.       На Блейза как будто вылили ушат ледяной воды. Его буквально парализовало, в то время как Джинни, засмеявшись, поднялась. Она, всё ещё шатаясь, направилась к лестнице, чтобы уйти, и остановилась у самого порога, слегка обернувшись.       — Знаешь, мы могли бы организовать клуб анонимных страдальцев. Хотя, я бы вряд ли в него вошла, потому что в отличие от некоторых не делаю вид, что у меня всё супер.       И она вышла, оставив его в полном шоке.       Она обращала на него внимание?

***

      Когда Джинни поняла, что постоянно гореть исключительно в своей боли – не самый лучший вариант, она начала обращать больше внимания на то, что её окружает. Она всё время наблюдала за друзьями, за Гермионой – как она менялась, пытаясь справляться с последствиями войны. За Гарри – как тот был сломан, потеряв слишком многих. За своей семьёй, которая изнывала от горя из-за потери Фреда. За всеми. И даже за учениками других факультетов, за Малфоем, у которого защитным механизмом, казалось, был гнев. И за Забини, который вёл себя так же, как и всегда.       Именно это её и насторожило. Все изменились, даже Крэбб с Гойлом вели себя совершенно не так, как до войны, потому что их отцов изловили и посадили в Азкабан на пожизненный срок. Малфой, Нотт, Пайк, все они стали другими, а Забини как будто вообще не застал тяжелых времён, отдыхая где-то на юге и попивая алкогольные коктейли. Его манера поведения совершенно не изменилась, как и его усмешки, постоянный сарказм.       Это навевало на мысль о том, что именно такой и была защитная реакция Блейза – вести себя как несерьёзный шут, и, судя по всему, пользовался он ей гораздо чаще, чем можно было представить.       Джинни начала замечать его ещё на шестом курсе. С каждой встречей её отношение к нему менялось, и в итоге девушка поймала себя на мысли, что он ей симпатичен. Блейз Забини оказался довольно интересным. И теперь этот интерес, если сказать честно, возрос. Потому что если то, что она видела раньше, было всего лишь образом, то какой он на самом деле? Что творится в его душе? Каким он будет, если подобраться поближе?       И на Астрономической башне, в тот самый день, Джинни смогла понять по его реакции, что была полностью права. Ему действительно было херово. Не так сильно, как ей, потому что он явно не сгорал внутренне, его не сжирал постоянный пожар. Но он прятал свои настоящие чувства за маской беззаботности, и это так сильно раздражало, что хотелось подойти и сорвать с него эту чёртову тупую ухмылку, это высокомерное и надменное выражение лица, и посмотреть, что же там внутри.       Вопрос оставался лишь в том, как это сделать.       После срыва действительно стало легче. Как будто огонь получил наконец желаемое и решил хотя бы ненадолго утихнуть, дав ей шанс вдохнуть свежий воздух без запаха гари и копоти. Как будто тонкая нить, которая прибивала к земле, загоняя всё дальше в недра ада, порвалась.       Осталась только тоска. Она всё ещё затягивала в болезненные теперь воспоминания, всё ещё создавала чувство одиночества и обречённости, всё ещё заставляла вылавливать в толпе лицо Фреда, но даже несмотря на это, боль уже не была такой сильной. Её эмоции опустошило, как будто произошла полная перезагрузка нервной системы, и благодаря этому пожар снова превратился в лёгкий летний костёр, который всё ещё иногда больно обжигал, но уже не свирепствовал.       Как будто тот вечер стал точкой отсчёта новой жизни.       Символом чего-то, что только начинается.

***

      На рождество осталось не так много учеников, впрочем, как и всегда. Практически только старшие курсы. Те люди, которые по собственным причинам решили, что возвращаться домой им не хочется. Так решила и Джинни. Она и так была единственной из семьи, кто продолжил обучение – Рон сразу пошёл работать в Министерство, он решил попробовать себя в роли аврора вместе с Гарри, а все остальные уже давно выпустились. И возвращаться, на самом деле, было не к кому – родители вместе с братьями отправились к Чарли, в Румынию, решив, что праздновать в Норе без Фреда было бы слишком тяжело. И Джинни поддержала их, хоть ей и было морально очень сложно постоянно находиться в замке, в котором умер человек, являвшийся неотъемлемой частью её жизни. То самое место, где нашли его тело, она предпочитала обходить стороной.       Вместе с ней осталась только Гермиона, которая до сих пор так и не смогла восстановить память своих родителей. Из-за этого ей было попросту некуда поехать. В этом они поддерживали друг друга. Пусть молча, но взгляд говорил гораздо больше.       Зал украсили, по традиции убрали лишние столы, поставив по самому центру один, рассчитанный на оставшихся учеников и преподавателей, которые практически никогда не покидали стен замка. Двенадцать ёлок были расставлены по всему Залу, красивые и одетые в различные украшения, каждая в своей цветовой гамме. С потолка Зала, устланного облаками, падали маленькие снежинки, которые не успевали дойти до учеников и тут же таяли, растворяясь в воздухе. Свечи горели повсюду, огонь в камине приятно потрескивал, и эта тёплая рождественская атмосфера разбудила в Джинни те самые тёплые воспоминания. Запах ели успокаивал.       Ей было так спокойно, как не было ещё никогда.       Когда, наконец, Минерва Макгонагалл, новый директор Хогвартса, произнесла речь в честь праздника, все принялись есть традиционные рождественские блюда и пить сливочное пиво.       Джинни заняла место прямо напротив Забини, решив, что все остальные могут пойти к чёрту со своими предрассудками. После того, как пожар успокоился, её природное любопытство снова взяло верх над ситуацией, и ей безумно хотелось подобраться к Забини ближе. Что-то в нём было такое, что цепляло, заставляло её обращать на него внимание. И то, как он сегодня смотрел на неё – настороженно, внимательно, как будто боялся, что она вот-вот снова сорвётся. Как будто ему было важно её психологическое состояние.       — А я смотрю, помогло, — сказал он, снова со своей натянутой (или нет?) усмешкой.       — В плане? — Джинни поддерживала его игру, хотя и сама не совсем понимала, зачем именно это делала.       Ей нравилось вот так общаться с ним. Это было легко. Он не смотрел на неё так, словно она самый несчастный человек на планете, в отличии от многих. Не пытался жалеть, дать совет, сунуться в душу. Он, вроде бы, и поддерживал, но как-то по-другому. По-своему. Шутил, молча протягивал стакан воды, потому что точно знал, что она жизненно необходима, и находился рядом, на случай, если что-то пойдёт не так. Его хотелось понять, разгадать нестандартную загадку до тех пор, пока снова не станет плохо. Пока эмоции снова не начнут накаляться, а огонь не станет слишком горячим, чтобы терпеть его укусы.       — Ну, ты же в отличие от некоторых не скрываешь своих эмоций, — какая ирония.       Джинни невольно глянула по сторонам и отметила, что никого вокруг не волнует их разговор. И это было так непривычно, ведь раньше, когда кто-то заставал их за подобными беседами на собраниях Слизнорта, то считал невероятно важным кинуть косой недовольный взгляд. И это всегда её раздражало, потому что этим людям не должно было быть никакого дела до того, с кем и о чём она общается. А теперь было спокойно.       Как будто наступил штиль после бури.       Забини понимал, почему она так расслабилась, не увидев чужих косых взглядов. На шестом курсе, каждый раз, когда кто-то смел как-то не так на неё посмотреть, ему хотелось размазать этого человека по стенам замка, потому что Джинни никогда не заслуживала таких взглядов.       Он поддерживал с ней разговор весь вечер, потому что искренне хотел, чтобы её Рождество, первое, проведенное вне круга семьи, без старшего брата, прошло хорошо. Чтобы она смогла расслабиться и искренне повеселиться, и от того, что в её глазах возрождались те самые чёртики, которых он так обожал, Блейз чувствовал приятное тепло внутри. Тупые бабочки вернулись, но на этот раз он был им рад. Потому что общение с ней заставляло червячка, который периодически сгрызал его внутренности, затихнуть. А от её улыбки с горла слетала удушливая нить. С ней хотелось быть честным.       И он был.       На все сто процентов.

***

      Джинни осознала одну вещь совершенно неожиданно, ближе к концу года.       После того Рождественского ужина они с Блейзом решили ускользнуть из замка в сторону леса, где как два маленьких ребёнка забрасывали друг друга снежками, устроив целую войну, в которой Блейз определённо ей поддавался. Уизли радовалась победе, как семилетняя маленькая девочка, прыгая от счастья и хлопая в ладоши. Она даже не помнила, как они пришли к этому. Как так получилось, что Забини смог вывести её на те эмоции, на которые она не была способна так долго. Как он смог сделать то, что не получалось у её друзей, которые из кожи вон лезли, лишь бы помочь ей, а в итоге получали с её стороны только агрессию. Но раздумья о причинах и следствиях её тогда совершенно не волновали, как не волновали и потом, когда они стали видеться чаще, разговаривать, и даже заранее договариваться о встречах.       Благодаря Блейзу Джинни провела Рождество гораздо лучше, чем ожидала, и воспоминания об этом будут греть её сердце всю оставшуюся жизнь. Воспоминания о том, как один надменный слизеринец внезапно предстал перед ней в совершенно другом амплуа и оказался заботливым и верным человеком.       Со временем её боль возвращалась, огонь снова начинал обжигать лёгкие так, что становилось трудно дышать, но каждый раз он оказывался рядом, снова поддерживая в своей особенной, не-такой-как-у-всех манере. Когда он обнимал её, пока она плакала ему в плечо, ожоги внутри будто бы сами по себе заживали, и своей тёплой ладонью он латал их, сам, наверное, того не понимая. Когда она грустила, Забини начинал шутить и издеваться над ней, выводя на другую эмоцию, в корне противоположную, и однажды чуть не получил свой заслуженный Летучемышиный сглаз, но вовремя исправился и смог вывернуть ситуацию в другую сторону.       Её любопытство подарило ей прекрасного человека.       Он иногда вызывал рой бабочек в её животе, когда касался её, когда говорил что-то заговорщически на ухо, когда обнимал. Она чувствовала себя рядом с ним живой, как будто он смог окончательно залатать пустоту внутри, растормошить её и вернуть то, что было, по её мнению, утеряно навсегда.       И тогда, когда она стояла напротив него, вся красная и растрёпанная от гнева, а он смеялся, пятясь, Джинни поняла, что он достоин того, чтобы она его полюбила.       Уизли всегда старалась разделять эти два чувства – влюблённость и любовь. И пока она чувствовала первое, окрыляющее, дающее надежду на лучшее будущее, но со временем… Она точно его полюбит. Потому что он был тем, в чём она так нуждалась – её личной дозой адреналина, тем самым человеком, который мог подарить целый рой эмоций за всего несколько секунд.       То, как это произошло и когда вообще началось, стало неважно в тот момент, когда она резко подалась к нему, притянула за рубашку и поцеловала. Он ответил ей так, будто ждал этой секунды очень и очень давно, хотя на самом деле так оно и было.       Грызущий червяк внутри него сдох вместе с роем назойливых мошек, и вместо них пришли бабочки. А её светло-карие глаза навсегда потеряли оттенок серого цвета – в них плясал жар. Лёгкий, тёплый, ласкающий нежно и бережно.       И если бы когда-нибудь у Джинни спросили, правда ли то, что время лечит, она бы ответила:       — Нет. Время делает только хуже. Лечат люди.