Всё не так уж плохо

Чимин в который раз возвращается с прослушивания и, смотря в пол, проходит в спальню. Юнги, читающий газету, встаёт с кровати. — Ну как? — спрашивает Мин. — Не взяли… — тихо отвечает Пак. Старший закусывает нижнюю губу. Это уже пятое агентство и все время слышится отказ. — Ничего не понимаю, — хмурится Чимин, — может быть, Хосок обманул тебя? Напрягся недостаточно? Он же сказал, что все устроит. — Ему сейчас крайне непросто, любимый. Блондин тяжело вздыхает. Непросто… Юнги видит, как медленно его начальник сходит с ума. У того явно крыша едет, ведь иначе эту ситуацию не объяснишь. Они с Чонгуком теперь работают у него охранниками и видят огромные испуганные глаза и морщины под ними. Чон Хосок возраста примерно такого же, как и рэкетиры, но он заметно постарел за последнее время. Не спит, не ест, больше ходит по дому словно призрак и пугает всех своим измученным видом. Спрашивать об агентстве сейчас не время, несмотря даже на любимого. Мин просто не может беспокоить человека в и так уже слишком подавленном состоянии. Иногда Юнги начинает казаться, что шеф сходит с ума, и это пугает больше всего. Он встаёт рано утром, собираясь к Хосоку. Видеть себя в деловом костюме все ещё странно, но Юнги привыкает, украдкой вспоминая кожаную куртку и биту. Сейчас Мин, вроде как, человек серьёзный и ему больше не подобает выглядеть как бандюга. Мужчина садится в машину, направляясь к своему начальнику. В голове всплывают слова Чимина и Юнги вспоминает кое-что… — Слушай, а можешь Чимина моего раскручивать? Он о сцене большой мечтает, а у тебя связи везде. Только чтобы там это… Мужиков поменьше было. Он мальчик ветреный, за ним глаз да глаз нужен. — Хорошо, устроим. Неужели все дело в этом? Что именно Чон понял под этим юнгиевым «Меньше мужиков»? Мин входит в особняк Хосока, застает того в зале у телевизора. Тот сидит на диване и смотрит в ящик, хлопая глазами до того пугающе. Пустой у него взгляд, словно вода прозрачная. Странно так. Юнги сглатывает. — Явился, — негромко говорит шеф. — Ну так держу слово, — отвечает охранник. — Большинство моих дружков повязали, представляешь? Тишина раздаётся в зале. Сказать нечего совсем. — Кто-то мстит… — шепчет начальник, — задели кого-то. Но вот кого? — Может быть, потомки Мясника обо всем как-то пронюхали и теперь ищут тебя? — Я не знаю… Месть в этом деле очень жестока. Очень нечеловечна и никогда неизвестно, что тот или иной игрок решит сделать. Это похоже на шахматную доску: даже пешка может поставить «шах» королю, загнав его в угол. Может и «мат» поставить, но до этого надо постараться не доводить. — Хорошо бы тебе из страны свалить, если по-честному, — произносит Юнги, — здесь сейчас реально небезопасно. Хуйня какая-то творится. Хосок прикрывает глаза. Он сидит так некоторое время, а после чувствует, как диван рядом прогнулся под чужим весом. Мин сел рядом. — Стремное время сейчас, — произносит Юнги, — у меня, ладно, ничего нет, но тебе посложнее будет. Найми людей знающих, может, помогут и подскажут, что в такой ситуации делать… — Да я, блять, уверен, что эти суки что-то против меня готовят… Хоть че ты делай, остаётся только сидеть и ждать. Охранник поджимает губы, вздыхая. Не думал он, что все дружки Чон Хосока из криминального мира его побросают и останется с ним лишь он и ещё парочка человек. Не позволяет совесть бросить начальника сейчас, даже не в деньгах дело. Хосок ведь человек, вроде, нормальный сам по себе. Бывают заебоны, но у кого их нет, простите? — Слушай, ты даже примерно себе не представляешь, что за мудило это может быть? — интересуется охранник, на что получает отрицательное мотание головой. — Может, это кто-то из милиции? — Она моя, — хмыкает Чон. — И что? Неужели думаешь, что в твоём окружении крыс нет? Всем бы поиметь с тебя самый лакомый кусочек и плевать, каким способом получить его. — Мне кажется, здесь немного другое: я одним местом чую, что скоро наступит такая непроглядная жопа, что нам наша жизнь еще медом покажется. «Интересно, чем твоя жизнь не мед», — думает про себя Юнги, да только в слух сказать не решается. — А хоть и жопа, — отвечает Мин, — мы и не из такого выбирались. Помнишь, в армии парашют на учениях не раскрылся? — Хосок хмыкает, молодость свою вспоминая, — И ничего… Выжили. — Таким придуркам как мы везет, — соглашается Чон, — это уж точно… В зале раздается смех. Настроение хоть как-то меняется к лучшему. По крайней мере, больше в петлю не хочется.

***

— Приподнимите, пожалуйста, футболку. Я должен Вас послушать, — произносит Сокджин, видя вновь улыбающегося Намджуна. Он стетофонендоскопом проходится по его животу, груди, случайно дотрагиваясь его кожи краешком своих пальцев. Врач мигом одергивает руку, потому что это прикосновение кажется обжигающим, — и не надо на меня так смотреть. — Ты просто красивый очень, когда сосредоточен, — поясняет пациент, на что доктор лишь ухмыляется. — Спасибо, — Джин, неожиданно для себя, смущается, — кстати, у меня для тебя хорошие новости: завтра можем выписываться. — Значит, завтра? — для чего-то переспрашивает Намджун. Мужчина в белом халате кивает, прикусывая нижнюю губу. — Ясно, — кивает владелец борделя, — больше не будет обходов, да? Таблеток всяких? — Только не говори, что будешь скучать по всему этому. — Буду по тебе скучать, — отвечает пациент, — теперь мне не будет смысла приходить в больницу, ведь я, вроде как, здоров, — доктор вдруг ощущает что-то неприятное в груди, — хотя… Если совсем тоскливо станет, снова куплю водки. — Придурок, — вырывается у Сокджина, — не смей! — Намджун смеется, — Я серьезно! — Ладно. Как скажешь, док, — соглашается Джун. Врач убирает свое медицинское оборудование, смотря в глаза своему горе-пациенту. Вздыхает. А после всё же произносит: — Я хотел извиниться. — За что? — хмурится Намджун. — За всё. Я не должен был быть с тобой так резок, просто понимаешь... Нетрадиционная ориентация воспринимается многими как заболевание, и ты бессознательно боишься заразиться, словно это воздушно-капельным путем передаётся. Я боялся стать таким же как ты... Джун не говорит ни слова. — Раньше я думал, что это всё — дело чисто извращенское. Мол, всё ради новых ощущений, потому что старые уже приелись. — А сейчас как ты думаешь? — почти шёпотом спрашивает мужчина, лежащий на кровати. — А сейчас уже и не знаю. Понимаю, что отношусь к тебе так же, как и к другим людям. Ну нравятся тебе парни. Мне, например, нравятся маслины. Тоже никто не понимает, — Сокджин растягивает губы, — иногда кривятся в отвращении, но на вкус мой это никак не влияет. Я не перестаю их есть. Намджун смеётся. Странное, конечно, сравнение, но почему-то попадает прямо в точку. — Так значит, ты и не против моих чувств? — уточняет пациент. — Ну что ж сделаешь, люби, если любишь, — вздыхает Сокджин, опуская взгляд и отчего-то краснея. — А шанс дашь? — глаза Джуна полны бесконечной надежды. — Дам.