., listen to me — фанфик по фэндому «Bungou Stray Dogs»

.

2 ноября 2021 г. в 22:04

Настройки текста

Чуе всегда хотелось спросить у своего соулмейта, почему он не глухой. Если бы его соулмейт был глухим, Чуя бы немного поволновался о том, что ничего не слышит, поволновался о том, хорошо ли всё у соулмейта, поволновался о том, нормальный ли он, не бракованный ли, а годам к семи забыл бы о музыкальной безответности. «Потому что на нет и музыки нет», – подумал бы маленький Чуя, ложась спать со спокойным сердцем и не раскалывающейся от адски ужасных звуков головой. Когда он стал бы постарше – поблагодарил судьбу за глухой подарок и спокойные годы. За годы без всяких звуков, которые ты не можешь остановить и которые прекращаются только тогда, когда родственной душе приспичит сломать эту шарманку. Чуя мог бы благодарить, да только не за что. Потому что его соулмейт не глухой. Его соулмейт существует, он живой и здоровый, и доказательства этому Чуя слышит в своей голове каждый день. Терпеть всякие бряканья у себя в голове каждый вечер – нет, Чуя на это не подписывался. Чуя на это не подписывался и поэтому он мстит. Когда жизнь только начиналась, Чуя вроде даже не осознавал все эти песенки у себя в голове. Просто думал, что это нормально – слышать в два голоса песню, что слушаешь сейчас, сидя перед телевизором. Вскоре Чуя начал понимать – это не закончится. И что у них с родственной душой схожий вкус, и что живут они в одной стране, и что смотрят в одно время передачи по утрам он тоже понял, после радостно прыгая рядом с мамой и папой, рассказывая об открытии. Соулмейт же у него оказался плохим, просто отвратительным – он специально, Чуя точно знал, что специально, включал самое глупое, что только слышал, и иногда это продолжалось часами. Чуя начал делать то же самое. Угрызений совести не чувствовалось – не он же начал. В пять ему казалось, что мстит он нещадно – включает детские песенки, крутит их часами. У самого сил нет их слушать, но продолжает. В ответ получает что-то наподобие того, чем мстит. Чуя думает «Ну когда ж ты перестанешь?», включая следующий канал с мультиками и подпевает любимым песенкам. Каждое чуино утро начинается со включения телевизора – мщение родственной душе за вчерашнюю глупую заставку того мультика. Потом, днём, после кашки или супа на обед, у него по плану заслушать до дыр песню звонка на мамином телефоне. А вечером он включает вечерний марафон самых-глупых-мультиков-на-свете и под обречённые вздохи мамы и папы лепечет им, что это закончится только тогда, когда его глупый соулмейт перестанет делать то же самое. И так ежедневно. В десять дело приняло крутой оборот. Чуя понял, что можно вставить в уши наушники и включить любимый рок. Чуя выполнял домашнее задание, брал в руки телефон и включал музыку погромче – пусть соулмейт помучается, и пофигу, что Чуя сам скоро лишится слуха от слишком громкого звука. Мама просила не делать так, вредя своему здоровью и здоровью соулмейта. Чуя не соглашается и продолжает. Чуя ещё маленький, Чуя ещё не понимает, что можно отомстить соулмейту при встрече кулаком в лицо, коленкой в живот и пяткой по носкам. Чуя растёт, и папа часто ему говорит, какой он милый и красивый. Чуя смотрит на себя в зеркало и хочет спросить, где папа увидел милого и красивого сына, если отражается рыжий голубоглазый гном. Хлопает глазками, пытается улыбнуться, показать белые зубки, но ему кажется, что после этого он похож на злобного маленького гремлина. Мама на это качает головой и говорит, что потом Чуя поймёт, какой он красивый. Говорит, что соулмейт будет очень рад такому милому солнышку в своей жизни, а у Чуи мигом портится настроение. Мысленно шепчет маме спасибо за самооценку и грустит, что всё в этом мире с чего-то должно делаться ради родственной души. В десять Чуя принял решение отращивать свои рыжие волосы и когда-нибудь врезать надоедливому соулмейту. Чуе тринадцать. Он подросток. Он хочет всё, он слушает всё. Часами сидит в наушниках и мстит соулмейту. Часами выбирает, что бы можно включить такого, изощрённого или скучного, что бы точно не понравилось его соулмейту. Наверняка, при встрече будет неловко за то, что ему нравится, но Чуя всё равно выбирает самое отбитое и странное из своего плейлиста. Ну потому что какого хуя, Чуе уже надоело невольно слышать эту классику каждый вечер, ему хочется отомстить. В школе к нему начали приставать. Слишком высокий и слишком умный бинтованный мудак-одноклассник любит позадирать и указать на чуин рост и детскую внешность с первого их совместного дня в одном классе. Чуя и сам знает, что его метр сорок пять смехотворны, но всё равно бьёт обидчику ногой под коленку и усмехается. Маленькие, знаешь ли, тоже могут сдачи дать, думает Чуя, довольный собой. Бинтованный мудак-одноклассник – Дазай Осаму – видимо, слишком умный, раз лезет к остальным. Хотя Чуя нагнетает. Лезет Дазай только к нему, и рыжему это обидно. Он ведь не хуже остальных, просто низкий. Но это ведь не повод лезть к нему. Чуя так и говорит Дазаю, правда, добавляя пару матов, на что тот усмехается и говорит, что Чуя пока ещё слишком маленький глупый чибик, за что получает по носу. Тоже мне, блин, большой. Все полезные вещества ушли в рост, а на мозг ничего не осталось. Теперь его учебный день начинается с дёрганья за хвостик и комментариев о том, что ему надо подстричься, а заканчивается: «Малыш Чуя, надеюсь завтра ты подрастёшь! Пока, Чиби!». Возможно, его день всё-таки начинается с того, что ему хочется прибить Дазая Осаму, а заканчивается тем, что хочется въебать ему. Чуя ещё не решил, с чего начинается, а чем заканчивается, но это в любом случае не будет в пользу этого мудака. Чуя часами смотрит на эту спину, сидящую на передней парте, не слушая учительницу, но думая, как бы отомстить ходячей мумии. Кажется, я стал тратить на него больше времени, чем на родственную душу, думает Чуя, втыкая в уши наушники. Возможно, родителям стоило пересмотреть своё решение и вместо школы отправить Чую в христианский лагерь, где утро начинается с молитвы за здравие, а вечер заканчивается молитвой за упокой, и где за каждое плохое слово о своей родственной душе бьют целительным электрошокером. Но тогда через пару дней они бы получили по почте полумёртвого сына, дёргающегося в электрических припадках. На мгновение мелькает мысль не отвечать обидками ни на соулмейтские выпадки, ни на дазайские, но Чуя тут же шепчет себе что он, видимо, заразился долбоебизмом от кого-нибудь из этих двоих, раз подумал такое. На следующий день Чуя ещё раз убеждается в глупости своей мысли, когда в лоб ему прилетает бумажка. Одна надпись «Малыш Чуя хочет на свидание?», и ему хочется вбить Дазая лицом в парту, чтобы сломал нос и больше не думал писать подобное. Родителям следовало отправить его в другую школу. Школу, где нет утренних молитв, нет упокоя, нет электрошокеров и нет подобных долбоёбов. Школу, где за ответную записку с содержанием «Иди нахуй» Чуе бы не поставили неуд и не отчитали. Школу, где он бы не встретил ни Дазая, ни не отступающего от своего соулмейта, мстящего ему за что-то уже с десяток лет. Сейчас Чуя понимает, что это был один и тот же человек. «Почему и какого хуя?», – спрашивает у себя четырнадцатилетний Чуя, осознавая, что мудак с передней парты – его соулмейт. «Боже, я ненавижу своего соулмейта». Его соулмейтом мог бы быть милый одноклассник с соседней парты, постоянно что-то рисующий в пёстрой тетради и смущающийся от одного только взгляда Чуи на него. Возможно, девочка, которая однажды дала Чуе свой энергетик, потому что Чуя устал, ведь он не спал почти всю ночь из-за домашки. И с ней, с девочкой этой, кстати, было очень интересно общаться, потому что Дазай её тоже раздражал. И хотя эти двое были слишком милы и добры в своей сущности для таких десятилетних войн, Чую до конца не отпускало ожидание этой возможности. Это может быть буквально кто угодно, но не Дазай. Ну какого хрена это оказался Дазай. Оказывается, это Дазай смотрел в семь утра ту детскую программу с глупыми песенками. Оказывается, это Дазай включал классику, даже ночью, даже рано утром, становясь будильником или же успокоительными песенкам на ночь. Оказывается, это о Дазае Чуя думал: «Тебе что, делать нехуй? Спать иди, как же ты мне надоел, когда ж ты отстанешь-то...». Оказывается, это Дазай на чуин многочасовой рок включал что-нибудь доброе, хотя в жизни он оказался полным мудаком. Оказывается, это Дазая Чуя проклинал с пяти лет. Это для него и только для него Чуя тщательно подбирал песни в плейлист. Оказывается, для того, что бы исполнить мечту «Врезать своему соулмейту при первой встрече», достаточно было просто, завидев забинтованного ребёнка тогда, в классе, когда все только познакомились, не выслушивать все эти удивления Дазая на счёт его роста и внешности, а, как в своих мечтах, сделать так, чтобы он скрутился от боли.

***

– Как тебя зовут? Чуе кажется, что на сегодня с него хватит знакомств. Хочется, чтобы мальчик, который к нему подошёл, упёр в обратном направлении и подходил к Чуе только по важным делам, но нельзя ведь в лицо сказать, что подходить к нему не надо, а знакомиться и по несколько раз спрашивать имя-фамилию – глупо. Чуя всё равно не хочет заводить друзей. Ну, может, только одного, хотя тот, кто подошёл явно на эту роль не подходит. – Чуя, – тихо бросает он и отворачивается. Открывает рюкзак, отпирает шкафчик, который ему выделили, и перекладывает личные вещи внутрь. – Чуя – это фамилия? – настырный мальчишка обходит его сбоку и встаёт перед Чуей. Протягивает руку, как и кучка других двенадцатилеток до него, хотя по лицу Чуи видно, что он хочет чтобы от него отстали и что хватит уже всех этих «о-ой, а как тебя зовут?». Этот ещё и ждёт, что ему пожмут протянутую руку. – А меня зовут Осаму Дазай! – Чуя – это имя. Приятно познакомиться, ага, – бурчит он. Дазай морщится – чуино приветствие это что-то вроде «Приятно познакомиться отсюда нахуй». – А фамилия у тебя?.. – Наверное, потом узнаешь, – и продолжает складывать. – Чуя, – видимо, Чуе попался слишком гиперактивный одноклассник, которому не объяснили что такое навязчивость и почему ей нельзя злоупотреблять. Чуя не против, Чуя сам ему объяснит, если только нервы не сдадут. – М? – Чу-у-уя. – Я не разрешал звать меня по имени. – Ты не назвал своей фамилии. – Делай выводы. – Пф, смешной ты, Чуя, – фыркает Дазай и запускает руку в чуин рюкзак. Чуя дёргается, чуть не роняет его на пол, но Дазай держит крепко и помогает выложить из него все вещи в шкафчик. – И ещё ты маленький. Низкий такой. На тебя смотришь и защищать хочется. – Заткнись. Тебе делать нехуй? – Чую не надо защищать. От Чуи надо защищаться, и чем быстрей новый одноклассник поймёт это, тем радостней будет ему. – Мне вот есть, хотя теперь хочется потратить время на тебя и узнать насколько ты, блять, грозный. Видно, что он не обиделся. Дазай разглядывает его. Странно смотрит, прикидывает у себя что-то в голове, а потом смеётся и треплет Чую по волосам. Ничего смешного в сказанном Чуя не видит – он угрожал ему так-то. Смешок Дазая перманентно отпечатывается на подкорке сознания, выжигается в памяти обидными звуками, и Чуя уже знает, что этот смешок он будет слышать ежедневно. Скрипя зубы, стараясь держать кулаки при себе и выслушивать то, что он не вырос, в ответ бурча, что мозгов не прибавилось. Уворачиваясь от подножек и, усмехаясь, в ответ кричать что это детские забавы, в прыжке отвешивая рукой подзатыльник. Стараясь защитить от дазаевских обнаглевших ручонок булочку, купленную в столовке на последние оставшиеся деньги, потому что Чуя в тайне от родителей купил энергетик и ни на что кроме булочки ему больше не хватит. Хотя если бы и хватало, всё равно бы не отдал. Перед тестами Чуя думает не о том, как бы написать тест хорошо, а как бы написать его лучше Дазая. Хотя лучше Дазая – это как минимум отлично, а значит хорошо и даже лучше. Дазай умный; он много читает и много знает, а ещё много издевается над Чуей из-за более хороших оценок. Хочется въебать, но гуманные способы в приоритете, как и говорили мама с папой – Чуя старается от Дазая не отставать и вместо того, чтобы слушать для соулмейта по вечерам рок, он слушает заданные книги по родному языку, параллельно думая над решением задачи по физике. – Мозг у Чуи пропорционален росту, – шепчет Дазай ему на ухо. А после уворачивается. В приоритете теперь не досаждать соулмейту, а досаждать Дазаю. С каждым днём Чуя всё больше узнаёт какой Дазай мудак, а последний даже не пытается отрицать это. Глупо улыбается, разводит руками и отмечает, как Чуе не идут сегодняшние брюки и что в них он выглядит как слизняк. Смешно, очень смешно. Обидно, на самом деле, но Чуя виду не подаёт и, стараясь не выглядеть оскорблённым, отвечает, что на Дазае вообще всё выглядит плохо. А лет в четырнадцать у Дазая что-то щёлкает. Два года доставал, а тут что-то надоело. То ли повзрослел мальчик, то ли чуть поумнел, но от Чуи он почти отстал, комментируя только рост. Это непривычно. Это странно. Чуя поначалу радуется даже, а потом думает, что в этом точно есть подвох, и, например, завтра, Дазай вывернет что-нибудь, унизив Чую и заставив всё расхлёбывать. Ждать чего-то хорошего от Дазая – это как надеяться на четвёрку, хотя знаешь, что правильно ответил лишь на половину вопросов. Это не как в фильмах, когда главная героиня выбирает какой провод обрезать – красный или синий, а потом – бум! – ничего не взрывается. Это как когда ты точно знаешь, что фатальный провод синий, и режешь его. Чуя знает, что надо радоваться, но волнуется. Всё ли у Дазая хорошо? Чуя волнуется, изводит себя, даже перед сном изредка промелькает мысли об однокласснике. Таков замысел: ненавидеть, доставать, а потом волновать. Чуя этому замыслу свято следует. Таков замысел: ничего не выйдет. Ничего не должно было выйти изначально, потому что Чуя, вроде как, привязался, и даже признался себе в этом. Утром, встав пораньше перед школой, он готовит обед. Не одну порцию, а две, и во вторую кладёт то, что любит Дазай. Чуя не следил за ним, нет. Он просто иногда замечал, отвлекался на него и запомнил. Дазаю нравятся яблоки. Он часто хрумкает ими на весь класс. И это всегда только красные яблоки, которые Чуя иногда выхватывает, надкусывает и возвращает обратно в руки недовольного владельца. Глупо, но Чуя также знает то, что Дазай обожает шоколад – обязательно тёмный и горький, с которого Чуя всегда говорил «Фу, кто это ест вообще?» и отдавал маме. Теперь, наверно, будет отдавать Дазаю, если у последнего проснётся совесть. Смешно ещё больше, но Чуя знает, что Дазай любит топлёное молоко. Просто услышал, когда проходил рядом с его партой. Дазай тогда как раз издавал этот противный звук всасывания последних капель с дна коробочки через трубочку, но Чуя, честно, запомнил просто так, что Дазаю нравится это молоко. И Чуе немного неловко – на самом деле он ощущает себя очень глупо, ощущает себя самым великим придурком – когда подходит и спрашивает, всё ли у Дазая хорошо. Чуе хочется, чтобы щёки не стали похожи оттенком на его волосы, хочется укорить себя за глупость и надеяться, что его сейчас не высмеют на весь класс. Но Дазай улыбается, предлагает поесть на следующей перемене вместе и у него в глазах промелькает что-то незнакомое, заботливое и, казалось бы, счастливое. Теперь у Чуи в подсознании не отпечатавшийся перманентом смешок, который по замыслу не должен смываться, а этот взгляд. И сейчас Чуя даже думает, что перед ним не такой уж бесячий долбоёб, только если Дазай не играет доброго. Они тогда сидели на лестнице у входа в какой-то спортивный клуб и, если бы не контейнер с едой, их бёдра соприкасались бы, а если бы нет, то, – Дазай думает, что сделал бы так – он не постыдился бы коснуться его сам. Просто сидели и ели. Не разговораивали, не делились конспектами, хотя отношения, вроде налажены, контакт настроен, абонент в зоне действия сети, а баланс не ограничен. Они не тыкали друг в друга пальцами и глупо хихикали, не обсуждали то, какая математичка дура, слишком много задаёт, хотя она реально много задаёт, и не обсудить это – грех. Когда Дазай заметил, что Чуя поглядывает на его онигири, предложил разделить его пополам. – Никто не делит онигири, – фыркнул он, сказал, что слишком много чести, а после попросил отломить себе, и чтобы не меньше чем ему, ровно половину. Дазай привычно смеётся и пытается разломить. Разломить онигири пополам – ебучая пытка и, даже если ничего не упало, в итоге получается ни капли не ровно. Бо́льшая половина отдаётся Чуе, потому что Дазай, видимо, почувствовал себя рыцарем, а Чую слишком голодным бедняком. Чуя сначала отказывается от большей части – неудобно, всё-таки, не его онигири. Но потом плюёт на папино «Не бери чужого, Чуя». Дазай редко такой добрый, надо пользоваться, и, если он потом опять начнёт вести себя как скот, припомнить ему. Вести себя как скот у Дазая, кажется, вообще в планы не входило. В дазаевские планы не входило ничего, но в них неожиданным пунктом вписался Чуя, предложив пообедать вместе. Но Дазай, честно, не пожалел. Молчать с Чуей это непривычно, это странно, это запоминается, отпечатывается в памяти светлым днём, только в календарике Дазай отмечать не будет. Хотя можно. Но Дазаю не понравилось, знайте. – У тебя всё хорошо? – решается спросить он. – А то ты слишком дохлым ходишь последние дни. – Волнуешься? – Да, – не думает скрывать очевидное Чуя. – Чуя такой милый! Честно, тебя это не касается, но... В общем, да... Ага. Вот как. Не касается. Чуя мигом зарекается когда-либо готовить обеды для таких вот засранцев и с этого момента обещает есть при Дазае только самую вкусную еду без намёка на то, что хочет поделиться. Хотя, вообще-то, это и правда не его дело, и Дазай ничего не должен рассказывать ему... Неловкость разбавляется тишиной. Растворяется через несколько минут, не оставляя и следа, но Чуя всё равно молчит, как и Дазай. Дазай смотрит как дети играют. Они далеко, на поляне за территорией школы, бегают друг за другом или пинают мяч, делая из этого что-то наподобие футбола, но без ворот. У них школы пока нет, они радуются, но не ценят. Свинство. Чуе тоже так хочется. Девочка пытается ударить по мячу, но что-то выходит не так, звезда не сошлась с другой звездой, нога не следует планам и запинается о землю, и мелкая летит лицом вниз. Футбол не вышел. Не захотел получаться. Дазай глушит смешок в кулаке, а Чуя фыркает. У всех есть эти стрёмные воспоминания ещё до младшей школы, когда ты телом нормально управлять не умеешь, падаешь и идёшь реветься маме или папе на то, что асфальт был неровным и слишком твёрдым. Чего реветь. Фыркнула, встала, пошла. Вытерла сопли, если есть, и дальше играть. Чуя вот, коленку себе так разбил. Шрам еле видный, но есть. И слёз было много, а после зелёнки ещё и нога как у Шрека была. Или как у Гринча, Чуя уже не помнит как его в садике обозвали. Глупо это было, но любимые воспоминания есть любимые воспоминания, и Чуе нравится думать о своих мелких детских неудачах. – Хочешь на свидание? – резко прерывает тишину Дазай. Зачем? Чуя ничего не хочет. Всё, чего хочет Чуя – это вспоминать, как в пять его называли Гринчем. Сердце вдруг ухает вниз, но его стук слышится в ушах, бьёт отбойным молотом, колокольным звоном отдаётся где-то в грудной клетке. Чего не так он сделал в прошлой жизни? Карма вернулась, бумерангом хлестнула по щеке, не дав шанса опомниться и увернуться, и улетела, обещав вернуться и ударить ещё раз. Нет, серьёзно. Разве Чуя расчленял в прошлой жизни кого-то? Складировал трупы по морозильникам? Скольких людей он обидел? Толкал всей стране наркоту, а своей семье скармливал её под видом сахара? Был ли он ебучим Наполеоном, как бы низко это ни звучало. Кем? – Чего? – вскрикивает Чуя, надеясь, что голос его не звучит так же сухо, как ощущается язык во рту. – Мне... мне делать нехуй?! – Ага, забудь, – быстро шепчет Дазай, откидываясь спиной на бетонный пол. Он грязный, вообще-то, и холодный тоже, хочет сказать Чуя, но молчит. Молчит в тряпочку, боясь дышать, боясь разрушить этот мост-хороших-отношений, тщательно выстроенный Чуей, но уже полуразрушенный Дазаем и его словами. – Я спрашиваю тебя – «чего?». – А я тебе говорю – «забудь». Не парься, – отмахивается Дазай. Чуя это не забудет. И то, что Дазай, глядя на то, как он, взъерошенный и немного взолнованный, яростно откусывает онигири, подумал: «Бля, вот бы пригласить его на свидание», он тоже не забудет. Это смущает. – Но это... Если чё, я бы ни за что не пошёл бы с тобой на свидание, – уточняет Чуя. – Вообще никогда, – повторяет он с нажимом. С просьбой, почти с мольбой. Получается, как кажется только Чуе, что-то вроде: «Я бы никогда не пошёл с тобой. Но ты всё равно возьми». Чуя надеется, что звучит не так беспомощно, как себя чувствует. – Почему это никогда? – спрашивает Дазай, поворачивая лицо к нему, и Чуе кажется, что у него глаза сверкнули. Как лампочка появляется над кем-то в мультике, так и у него появляется блеском в глазах очередная идиотская идея, которой он загорается. Чуя может разбить эту лампочку-идею на ебучие кусочки, но Дазай всё равно соберёт её обратно. Возможно, лампочка сама разобьётся, не выдержав напряжения между Чуей и Дазаем. – Для начала, потому что ты мудак. А для продолжения тебе надо заткнуться нахуй в тряпочку и не бесить меня. – О, значит, продолжение намечается? – усмехается он. Дазай тянет звуки, тянет время, тянет чуины нервы. Они, чуины нервы, и так натянуты, и, если за них подёргать, можно устроить атомный взрыв. Вполне себе приемлемая плата, думает Дазай, за эту милую раздражённую мордочку. Нет. Ничего не намечается. Никакого продолжения. Никакой совести. У тебя нет никакой совести, бинтованная ты зараза, хочется сказать Чуе, но вместо этого выходит молчание. Это странно. Глупо. В последнее время всё глупо, потому что в мыслях часто мелькает Дазай. Проносится вихрем, кричит что-то обидное, и скрывается, не давая высказать хотя бы слово. Хотя бы узнать, какого хуя всё так и зачем он это делает. Мама говорила, что плохие люди плохо поступают потому что хотят так, и лучше не искать смысла в их действиях. В действиях Дазая тоже нет смысла, но Чуя не думает, что он плохой. Тупой немного, но не плохой, пусть и называющий Чую обидным «гном» и насмехающийся над его оценками. – Ой, иди нахуй, Дазай, – от нечего сказать шепчет Чуя. – Вместе с тобой? – Один, – отрицает он. – Одному скучно, – комментирует Дазай. Увидев предупреждающий взгляд Чуи, он улыбается чуть шире. Но улыбается грустно. Дазай никогда так не улыбался. – Но ты всё равно забудь о том, что я сказал. Чуя не забудет. Будет прокручивать эту мысль, сидя на уроках, перед тем как заснуть, готовя обед и замечая, что руки тянутся сделать любимые Дазаевские онигири, будет чуть краснеть, будет шептать под нос какая Дазай зараза и серьёзно, насколько должно повезти, чтобы человек родился таким уродом, который издевается два года без права на отдых, а потом предлагает сходить на свидание? Глупая шутка, очень тупая, думает Чуя. Дазай слишком охуел даже для себя. Это точно была очень тупая шутка, потому что после этого Дазай начинает вести себя как раньше. Будто Чуя заслужил такого одноклассника. Будто не он звал Чую на свидание, хотя Чуя был против. Не Дазай спрашивал, почему Чуя не пошёл бы с ним. Не Дазай просил забыть его о своей дурацкой попытке приглашения. Не Дазай сидел нога к ноге рядом с Чуей и не делил с ним приготовленный рыжим обед, а потом отламывал ему онигири из своего. Не Дазай смотрел как умалишённый влюблённый дурак из американских ромкомов – а Чуя видел, как он смотрел, Чуя почувствовал это, и ему, возможно, понравилось. Это всё делал не Дазай. Это делал какой-то незнакомый Чуе человек – добрый, тихо смеющийся, с печальным взглядом и печальной историей за плечами. Не такой, каким обычно видел его Чуя. Чуя привык видеть парня, которому он хочет врезать. Тому грустному, но всё-таки усмехающемуся парню, которого он видел сидящим на грязных ступеньках хочется дать конфетку и погладить по мягким волосам, шепча «Не смей говорить что всё будет плохо. У нас всё будет хорошо». «Потому что я помогу». У нас всё будет хорошо... У нас всё будет... У нас всё... У нас... Хотя нет. Никаких «нас» никогда не будет. Никакого «Чуя и Осаму». Есть чуины глупые мысли. Есть чуины детские мечты на счастье с кем-нибудь, кто не является его соулмейтом. Есть тупой Дазай, бесящий с первого дня средней школы. Есть осознание, что у него есть соулмейт. Есть тупое – более тупое, чем Дазай – правило, которое говорит, что Чуя обязательно встретит своего соулмейта, как бы не прятался, как бы не сбегал от него. Есть его соулмейт, бесячий, ненормальный, такой, который Чуе точно не понравится. Целую неделю Чуя засыпал, не прослушав перед сном музыку и не получая её в ответ. Целую неделю Чуя не вспоминал о своём соулмейте, смотря на темнеющую макушку на передней парте. Когда Чуя понял это, стало как-то мерзко и, кажется, странно. Неожиданно. Обращать внимание на Дазая нельзя было изначально. Нельзя было идти в эту школу, и тогда бы он не нашёл своего соулмейта. Своего соулмейта в лице Осаму Дазая. Глядя в белесый потолок, лёжа на спине и зарывшись в любимое одеяло, Чуя вспоминает этот день, то, что произошло сегодня. То, что влезло уродливым ожиданием от жизни во все его будущие планы.

***

Их поставили в пару просто потому, что учитель – мудак, которому надо свалить в другой кабинет, а оставить их не на кого. Ну, бывает так, думает Чуя, лавируя между одноклассниками и одноклассницами к передним партам. Бывает, что учитель видит вражду двух учеников и ему в голову приходит блестящая идея «О, а почему бы мне не поставить их в пару?!». Это же ведь не верх тупости. Это добровольное жертвование своими нервами. Бывает, что тебя ставят в пару с Осаму Дазаем. На этом моменте тупость пробила потолок и, яростно возвышаясь над всем человечеством, устремилась дальше. Это уже выше верха тупости. Это уже небеса, чуть ли не космос. Всё-таки, когда-нибудь это должно было случиться: за два с чем-то года средней школы странно было бы не побывать со всеми в паре, кроме нескольких, и особенно не побывать в паре с Дазаем. Они не работали вместе ещё ни разу только из-за того, что каждый раз приводят железобетонные аргументы долбоебизма друг друга, вводя учителей и учительниц в депрессию, а после машут им ручкой, наблюдая, как несчастные плетутся в кабинет психологии. Садиться перед пофигистичным лицом Дазая, под его наблюдением и сонным, но недовольным взором немного тяжело. Тяжело по большей части из-за того, что когда Чуя ставит ногу перед ногой Дазая, ему на носок опускается его каблук и с силой давит. «Пиздец-ну-ты-охуел-когда-нибудь-я-въебу-тебе» уже тянется сказать Чуя, но затыкается. Нельзя говорить подобное, когда учитель рядом, когда Чуя может получить за подобное. Потом сколько угодно и как можно красочней, но за воротами школы, где никто из взрослых их не услышит. Дазай не слушает объяснений учителя насчёт задания. Дазай заваливается лицом на парту и закрывает глаза. Дазай шепчет чтобы его не трогали «и особенно ты, Чиби», и черты лица его расслабляются. Спящая он, блять, красавица. Но Чуя сидит и слушает план работы, не отвлекается, не игнорирует, не спит. В отличие от Дазая, ему не хочется получить за задание неуд, а потом объяснять, почему он продрых весь урок. Чуе хочется смотреть победным взором на Дазая, когда последний получит незачёт и выговор. Дазай просто придурок. Хотя с другими себя он так не ведёт. Обычно Дазай берёт большую часть на себя и с умной рожей делает что требуется, и после с уже довольной рожей выслушивает похвалу, стреляя глазами в Чую. Чуя осматривается. Парта немного изрисованная теми, кто сидели здесь до этого, точно не Дазаем, потому что даже он не такой идиот, чтобы рисовать ручкой хуи (на самом деле, Дазай нарисовал бы их перманентным маркером), с обколупанным в некоторых местах лаком и отсутствующим крючком под портфель. Видимость всех одноклассников и одноклассниц, парами занимающихся заданием. И ощущение совсем иное, нежели на задних рядах, где сидит Чуя. Это место такое... пропитанное долбоебизмом... Такое... дазаевское. Плохое оно, это место, бесом попутанное, чертом населённое. Чуя осматривается, но совсем забывает о задании и вспоминает только когда до него доходит, что те, на кого он смотрел, уже не слушают учителя, а пишут что-то в тетради. Чуя прослушал конец объяснений. Очешуительное начало урока. Он поворачивает голову к Дазаю, смотрит в закрытые глаза и думает, как же так ему выпало, что он работает с ним. – У нас есть план, – говорит он. – Какой у нас план? – Я хочу умереть, – отзывается Дазай. – Ты всегда хочешь умереть, – фыркает Чуя. – А ты всегда хочешь жить. Это... удручающе. – Говорить с тобой – это как говорить с аквариумной рыбкой. Мне даже не нравятся рыбки. Они тупые. Ты тупой. Я хочу свалить отсюда, – Чуя тоже утыкается лбом в парту и вымученно стонет. – Давай переспим... Поспим... Спать хочу. – А учителю что скажем? – Чуя. – А? – Спи. Получить замечание не хочется, но если это вместе с Дазаем, то значит над ним никто издеваться не будет. Это хорошо, и поэтому уставший к последнему уроку Чуя выбирает очевидное. – Но учти, ты сам виноват, – тихо бурчит он и заваливает голову на учебник. – Ага, ага, – сонно соглашается Дазай и лезет себе в сумку. Достаёт оттуда наушники и втыкает их себе в уши, подключает к телефону. Чуя этого не видит, потому что уже наполовину заснул. Не обращает ни на что внимания – отдыхает. «Тебе сейчас приспичило?» думает в полудрёме Чуя, слыша у себя в голове какую-то ерунду. Глупей момента соулмейт придумать не мог – надо именно тогда, когда Чуя засыпает. Чуя стонет, закрывает руками уши, будто это поможет, и музыка неожиданно затихнет. Музыка не затихает. Чёрт. Как трудно-то. – Выруби... Это дерьмо, – шепчет Чуя. – Чего? – отзывается Дазай, вынимая наушники из ушей. – Ага, вот так хорошо, – довольно отвечает он на молчание у себя в голове. – А, окей, – и вдевает обратно. Чуя замирает. Нет, погодите. Здесь что-то не так. Что-то не то, что-то плохое и, Чуя уже чувствует, очень херовое. Нет, блять, нет. Нет. Чуя вскакивает и дёргает за провода дазаевских наушников. Они вылетают из ушей, надежды тоже вылетают из чуиного сердца. И мысли тоже вылетают. Не остаётся ничего, кроме осознания, что вот он – его соулмейт. Перед ним. Сидит перед ним и растерянно смотрит на свои наушники в чуиных руках. Смотрит, беззвучно говорит: зачем ты это сделал? Верни на место, а? Ложись обратно. Смотри какая парта. Какая твёрдая. Какая разрисованная. Какая парта. «Какой пиздец» отражается в глазах Чуи. Тут, в классе, Чуя понимает, что никакой Дазай ему не соулмейт. Он – кошмар и бессонные чуины ночи. Бдит с недоумённым сонным прищуром, положив подбородок на парту. Пялит. Следит за каждым движением, за каждой эмоцией, проскользнувшей на лице, и потому Чуя старается не двигаться, не удивляться. Но страх в глазах видно. Его не скроешь. Они уже с минуту играют в гляделки, ментально обмениваются эмоциями. Дазай недоумевает, а Чуя – в панике. – Ты... Что с тобой, слизняк? – прорываясь сквозь дрёму, начинает волноваться Дазай, будто не понимая. «Нет, заткнись. Не волнуйся обо мне. Я запрещаю. Не мешай мне впадать в панику. Уйди, отвернись. Не смей смотреть на меня. Я... мне страшно. Ты не должен видеть меня таким. Я не хочу, чтобы ты был им. Только не ты. Почему именно ты? – О... Ты понял?.. Чуя срывается. Подрывается с места, несётся к своему месту и собирает вещи в рюкзак. Закидывает его себе на плечо и уходит из класса. Бежит по коридору и думает: «Не иди за мной». Выходит за ворота школы и думает: «Почему именно ты?». Смотрит на машины, ждёт зелёного сигнала, чтобы сигануть на дорогу и не попасть под колёса, и думает: «А ты бы попал. Специально бы прыгнул». Пытаясь скрыть спешку, волнение, помогает старушке поднять выпавшие из порвавшегося пакета продукты: «А ты бы помог?». Стоит перед дверью своей квартиры и думает: «Не надо было уходить сегодня отсюда. Остался бы тут. Тогда бы ничего не знал». Падает на кровать, вздыхает и думает: «Это пиздец». Зарывается с головой в одеяло, делает кокон и скукоживается так, что обратно не раскукожить. Чувствует себя гусеницей – той, что никогда не стать бабочкой, что так и помрёт в этом коконе. Этого нахуй не может быть. Это точно ошибка, тупая, вселенская и необъятная. Это не исправить, это навсегда. Такой долбоёб, как Дазай, до конца жизни. Он, Чуя Накахара, четырнадцать лет (почти пятнадцать, вообще-то), второй год средней школы, нашёл своего соулмейта. (Его соулмейт оказался абсолютным долбоёбом). Чуя мог бы доучиться чуть больше года, и, наверное, никогда больше не увидеть Осаму Дазая, но всё распорядилось иначе. Всё распорядилось иначе с самого начала, дав Чуе самого тупого соулмейта. «Наверное, так себя ощущали соулмейты Гитлера или Наполеона». «Возможно, они были чуть несчастней, чем я». Чуя представил, что будет дальше. Дальше – тьма. Сказал бы он, если бы был эмо или кем-то подобным. Чуя это Чуя, и поэтому он верит, что дальше – пиздец. Вряд ли дальше будут милые объятья по утрам, поцелуи в щёчку и «Дазай, бля, мы не будем сосаться на улице перед всеми. Пойдём домой». Вряд ли будут страстные поцелуи в машине на задних сиденьях, на столе, пока блины наконец не начинают пахнуть горелым, в закрытых кабинетах в школе после уроков, когда им сказали заняться уборкой, а они безбожно насрали на это и решили заняться друг другом. Вряд ли ему будут писать глупые любовные эсэмэски, как Чуе хотелось делать со своим соулмейтом. Вместо этого будут эсэмэски «Ты меня заебал» и «Боже, какой ты долбоёб». Вряд ли будет хоть что-то. Вряд ли будет... Наверно, что-нибудь да будет, потому что вот он, Дазай, появляется в проёме двери. Стоит и выглядывает. Опирается плечом о косяк, осматривает комнату и останавливается глазами на Чуе. Улыбается. Чуя удивлённо смотрит в ответ. Он не слышал шагов, не слышал открывания входной двери, а Дазай взял и появился. Выглянул из-за двери, как происходит в ужастиках, стоит и смотрит. У Чуи, видимо, персональный ужастик, с Дазаем в роли неведомой херни, что охотится на Чую. Это звучит тупо, несмешно, и хотя Чуя старается рассмешить себя хоть чем-нибудь, у него не получается. Дазай стучит костяшками по двери, пытается обратить чуино внимание на себя. По башке себе так постучи, придурок, думает Чуя. Отбей себе костяшки, сбей в кровь, до синяков, а потом налепи на них уродливые пластыри. Ты заслужил. Возможно, Чуя знал, что Дазай придёт. Он не мог не прийти. Не поиздеваться. Ведь это так в духе Дазая – натворить дерьмо и смотреть, как Чуя расхлёбывает его. Невозможно, чтобы Дазай смотрел так, как сейчас смотрит – открыто, без насмешки, не создавая напряжения и желания уйти подальше. Зачем ты тут? Чего хочешь? Какая у тебя цель? Почему ты так смотришь на меня? Ладно, не отвечай, я знаю. Знаю тебя как облупленного, хоть ты и бесишь. Лучше не думать о том, почему Дазай тут. О том, как он попал сюда. О том, какой Чуя идиот, что не закрыл дверь. Лучше думать о собачках, потому что они красивые, милые и вообще нравятся Чуе. Вообще-то, Дазай тоже псина, о нём тоже можно подумать, но Чуе он не нравится. Совсем ни капли. Лучше вообще не думать – это лучший вариант. – Что ты тут делаешь? – не выныривая из-под одеяла спрашивает Чуя. – Ты хочешь, чтобы я ушёл? – Да. – Я не уйду. Не уйдёт он. Просто не уйдёт. Вот, значит, какого это – быть Дазаем. Ему без разницы на чуино мнение – ему без разницы на мнение вообще всех. Просто творит что хочет, делает что хочет, и всё всегда сходит ему с забинтованных рук. – Ты не знаешь мой адрес. – Теперь знаю, – утверждает очевидное Дазай. – Мне его учитель дал. Он, кстати, злится на тебя. – Как ты сюда попал? – Домой-то? Ты дверь не закрыл. Не забывай закрывать дверь, Чуя, а то придут воры и украдут твоё сердечко. – А в итоге я не закрыл дверь и пришёл долбоящер, – бурчит Чуя. Дазай игнорирует оскорбление. Не отвечает. Переводит тему. – Ты что, не знал, что мы соулмейты? – Неа. Я просто думал что в моей жизни два долбоёба, а оказалось, что один. – Ты ведь не будешь плакать, чиби-Чуя? Утри сопельки. – Съеби. Я думаю. – Коне-ечно, – тянет Дазай, убирает с ближней половины кровати одеяло и ложится рядом с Чуей, вытягивая ноги. – И что ты надумал? – Дай мне мой телефон. И наушники. Дазай молча тянется к рюкзаку, лежащему у кровати, недолго копошится там и через минуту кладёт перед Чуей телефон с наушниками. Чуя что-то мычит, и из кокона появляется рука. Кто на свет явился, вы только посмотрите. Дазай фыркает. Проходит несколько минут. Музыки Дазай не слышит. Если бы Чуе было бы плохо, он бы точно включил что-нибудь любимое, потому что так случалось всегда. Что-то не так. Он ведь там не помер? Дазай перекидывает ногу через одеяльный кокон, нависает над ним и расправляет одеяло. Там, в тёплом укрытии, Чуя свернулся калачиком и, повернув голову, не мигая уставился на Дазая. – Чё ты делаешь? – шёпотом комментирует Чуя, смотря прямо в глаза. Смотря прямо в душу, не спрашивая, а утверждая: «Чё ты делаешь отсюда нахуй. Продолжай, я сказал». – Ты что делаешь? Вместо ответа Чуя втыкает наушники и отворачивается, утыкаясь в кровать лицом. Дазай думает: «Сейчас он включит какое-нибудь дерьмо». Чуя ничего не включает. Ага, вот как. На Дазая просто забили болт. – Ты меня слушать не хочешь? – Дазаю не отвечают. – Игнорировать собрался? – ни звука. – Ты жалкий, ты знаешь об этом? – молчание. – Чуя, – тишина. – Накахара. – Ну чего тебе? – шипит Чуя, поднимает голову и вынимает наушники. О, связь получена. Осталось наладить контакт. – Накахара. – А? – Ты ведь сейчас собираешься пойти самоубиться, да? Давай вместе? Чуя разочарованно вздыхает и откидывается обратно на кровать. – Ныть собрался? – Дазай наклоняется ниже, к самому лицу Чуи. Почти касается его носом. Слишком, блять, близко. – Нет. Свали. – Но ты ноешь. – А ты руки распускаешь! Убери я, блять, сказал! – шипит Чуя. Дазаю никогда не позволялось подходить так близко. Дазай и не подходил. Чуе совсем не нравится, что Дазай находится так рядом с ним, нависает над ним, опаляет тёплым дыханием щёку и заставляет сердце вздрагивать. Чуя не вздыхает, боясь сделать это слишком глубоко, выдав себя, выдав всё своё волнение. – Ты когда злишься становишься таким... котёнком? – усмехается Дазай. – Милый-милый. Шипишь, но хочешь, чтобы тебя погладили. Хочешь поглажу? – Хочу чтобы ты съебал, – бурчит Чуя. Нет, его нельзя гладить, а то укусит. Обидится. Въебёт по обнаглевшей морде. Потому что нехуй лезть. – Я не уйду. – Потому что ты придурок? – фыркает он, уже усмехаясь. – Нет. Потому что хочу тебя обнять, – шепчет Дазай и просовывает руки в кокон одеяла. Обхватывает Чую за талию, утыкается лицом в его грудь и прижимает к себе. Чуя задыхается. Его не сжимают настолько сильно, ему не перекрыли кислород. Чуя просто забыл как дышать. Нельзя дышать, потому что совершишь слишком резкий вздох и спугнёшь. Дазай уйдёт и не будет так нежно обнимать. Никогда. Объятья Дазая приятны. Реально приятны. Чуе не хочется это признавать, осознавать, думать об этом, но ему тепло и уютно. Всё совсем не так, как думал раньше он. Это слишком приятно, и ему даже не хочется говорить, какой Дазай придурок. Не хочется, чтобы Дазай отпускал. – Приятно обнимать соулмейта, м? – шепчет Дазай, прерывая тишину. Спрашивает. Глупый вопрос. Будто по Чуе не понятно. Будто не видно, как он застыл и боится пошевелиться. Если бы было неприятно, он бы сразу врезал. Тупой Дазай. – Мне... не нравится. Отпусти меня, – выдавливает из себя Чуя. Всё ему нравится. Не отпускай, Дазай. Не смей. – Тебе нравится. Всем нравится обнимать своего соулмейта. – Заткнись, – говорит Чуя и старается вылезти. Уйти. Свалить подальше. Видишь, теперь мне неприятно. Не смей так думать. Ни за что не трогай, придурок, а то укушу, я ж котёнок, блять. Чуя стучит ладонями Дазаю по спине, пытается пнуть коленом по животу, ворчит, чтобы он отпустил его. (Дазай не отпускает). – Ты не собираешься принимать меня как своего соулмейта, да? Почему? – Твоя тупость поражает меня. Серьёзно, почему? Еблан ты потому что. Вот, блять, почему. – А почему я еблан? Ну, понимаешь, это у тебя с рождения, Дазай. Хроническое. Может, уронила тебя акушерка, может, пока из коляски доставали, ты ударился головой обо что-нибудь. Вариантов много. Тебе они не понравятся. – Давай предположим, что я не еблан. Тогда всё будет хорошо? – Нет, тогда это будешь уже не ты. – Чу-уя, – тянет Дазай. Это невозможно. Ситуация просто невозможная. Глупая и абсурдная. Настолько тупая, насколько это возможно. Чуе следовало бы продолжить вырываться. Дать Дазаю по морде. Фыркать на каждые его слова. А он сидит и обнимает его в ответ. Вот так, безбожно – неуверенно, будто впервые обнимает, будто никогда не держал никого так, будто никогда не прижимал к груди. В груди сердце бьётся. Надо бы не дать Дазаю услышать, как оно бьётся, быстро и стремительно, но Чуя забывает об этом, прижимает Дазая ещё сильней. Вот придурок. (Чуя и сам не знает, кого из них двоих он имеет в виду). Дазая слишком удобно обнимать. «Блять, это так тупо», – думает Чуя, когда Дазай издаёт смешок, утыкаясь куда-то в рёбра Чуи. «Но ведь я сам его обнимаю». «Ну, это потому, что он мой соулмейт». «Если бы мне нравилось только потому, что это Дазай, то всё стало бы ещё тупей». «Но это же не просто Дазай». «Он соулмейт». «Мой соулмейт». «Это тоже тупо». – Знаешь, этот учитель – мудак. Нахуя надо было нас в пару ставить? – бурчит Чуя через несколько минут. Потому что тишина невыносима сейчас, потому что Чуе неловко и он пытается заполнить тишину. – Зачем ты меня вообще пнул, когда я сел? У Дазая ответа не находится. Или он завис. Или просто заснул. Чуя и без ответа знает, что Дазай тоже наверняка считает этого учителя мудаком. Не может не считать. Иначе... Иначе это всё просто бессмысленно. Нельзя чтобы было так, что один считает того, кто свёл их – мудаком, а второй мысленно выстраивает ему памятник вечной славы. Наверное, Дазай всё-таки заснул, думает Чуя. Тело Дазая расслабленное, отяжелевшее. Чуя выпутывается из одеяла. Аккуратно подтягивает Дазая повыше, кладя его щекой себе на грудь, утыкает лицом в свою шею. Обнимает. Чуя не стесняется. Чуя тоже закрывает глаза и проваливается в сон, вдыхая запах Дазая и зарываясь пальцами в мягкие волосы.

***

– Почему ты слушаешь такое дерьмо? – Напомнить, что нравится тебе, Чиби? – отвечает Дазай, выгибая бровь. – Ты моё не вспоминай, – отмахивается Чуя. – У меня хотя бы интересное. У тебя я больше двадцати минут не вытягиваю... А нахуй ты вообще ко мне припёрся? – Мне было скучно. – А у меня весело? Я заставлю тебя убирать мою комнату. – Жестоко. – Ты припёрся ко мне в девять утра. Не предупредил меня. Разбудил. Скинул меня с кровати. Сожрал мой завтрак... – Ну, твоя мама меня любит. Это она меня впустила, – перебил Дазай и быстро добавил. – А ещё она сказала позавтракать у вас. – Не впутывай сюда маму, сволочина! Ты сожрал завтрак! Пока я готовил себе новый, ты заперся в моей комнате и врубил это дерьмо. И, естественно, врубил, сука ты такая, на полную. Зачем? Нахуя? Нет, не то чтобы Чуя был против заставки Наруто. Она, так-то, прикольная. Чуя раньше сам заслушивался. Но надо быть недовольным. Надо показать, что Дазаю так больше делать не надо, что с Чуи хватит. Что друзья – они ведь всё-таки друзья, да?.. – не поступают так по-скотски. Что запасы в холодильнике не вечны и его терпение тоже, а на отбитой заднице можно считать синяки. – Вкусно хотя бы? – издевательски спрашивает Чуя. – Угу. Из твоего холодильника всё вкусно, Чуя. Вкусно ему, ага. Ещё бы не было. Не он ведь готовил, но он спёр. – Будешь? – неожиданно спрашивает Дазай. Протягивает Чуе полусъеденный бутерброд, и смотрит честно-честно. Чуя ни за что не купится на это «честно-честно» и поэтому фыркает. – Наклонности к суициду могут передаться. Обойдусь. Жри сам. А ещё у тебя щас колбаса упадёт, не свинячь. Но Дазай не слушает. Надкусывает, и колбаса летит вниз, на одеяло Чуи, оставив жирный кетчупно-майонезный след. Чуя возмущён – его опять проигнорировали и сделали по-своему. Когда-нибудь он научит себя уважать, а пока Дазай играет роль непослушного придурка. – Ну Дазай!.. Рожей своей вытирать будешь! Я только постелил, Дазай, ёмаё! Чуя раздосадованно цыкает, тянется за салфетками и вытирает. По-нормальному ничего не вытирается, и остаётся красно-рыжее пятно на самом видном месте. Накахара бурчит, что для шестнадцатилетнего Дазай слишком сильно хочет умереть, и отвешивает ему подзатыльник. – Упс... Айм соу сорри? – усмехается Дазай. – Ю а дебил. Дазай, ублюдок, – злится он. Но они оба знают, что Чуя скоро забудет это так же, как забыл многое другое. Потому что злиться на своего соулмейта долго невозможно, особенно если это такой придурок, как Дазай. «Ладно, милый придурок. Он милый придурок», – поправляет себя Чуя, выхватывая у Дазая из рук бутерброд, откусывая приличный кусок. Шестнадцатилетний Дазай был, казалось, ещё хуже пятнадцатилетнего. Когда почти год назад Чуя сказал, что не будет говорить, в какую старшую школу он пойдёт, Дазай решил что Чуя просто ломается. Так, для вида. А на самом деле хочет, чтобы Дазай его обнял и затиска... Ай, Чиби, мог бы и понежнее врезать. Хотя Чуя не ломался. Он реально не хотел и не хочет терпеть его рядом с собой ещё три года. (Хотя иногда перед сном Чуя стыдливо воображает, каким был бы его первый поцелуй. Первый поцелуй, отданный Дазаю). Но против дазаевских методов не попрёшь. Их можно либо поддержать, либо стоять в сторонке и смотреть, не мешая. Дазаевские методы действенны и жестоки. Дазаевский метод – это родители Чуи. А родители Чуи – свято верующие в то, что соулмейт их сына умный и добрый, а главное заботится о Чуе. Но на самом деле это Чуя отговаривает Дазая спрыгнуть с крыши, а не наоборот. Его родители слишком любят Дазая; полюбили с того момента, как узнали что он соулмейт Чуи. На каждое положительное прилагательное в сторону Дазая, что говорят чуины родители, Чуя может показать фак и опровергнуть. Дазай добрый? Однажды перед экзаменом он на всю ночь включил свой тупейший плейлист. Дазай умный? В теории да, на практике нет. Если бы был умным, отвял бы от Чуи ещё тогда, при знакомстве, три года назад. Дазай заботливый? Недавно Чуя чуть не упал с лестницы, (потому что Дазай решил, что настало время обнимашек) а после зло смотрел на то, как Дазай тихо посмеивается. Дазай обаятельный? Вообще-то да, бывает. Чуя только поэтому и даёт ему себя обнимать. Но Чуя ни за что не признается в этом, поэтому он бы сказал, что Дазай просто тупой. Дазай хорошо влияет на Чую? У Дазая через раз шутки про суицид, о чём вы. Дазай его соулмейт? Дазай придурок и только. И то, как Дазай усмехнулся, наклонился и прошептал Чуе на ухо, только доказывало это. – Ты простишь меня, Чуя? Чуя думает, что простит боженька, а сам он выбьет из Дазая всю дурь и ебланские флиртующие фразочки. – Иди нахуй, – категорично отвечает он. С хуя его вообще прощать, если Дазай только больше наглеет. Прощать Дазая это уже глупость, граничащая с неуважением к своим нервам и страданиям своей рожавшей его несколько часов матери. Большим неуважением может быть только неуважение Дазая к остальным. – Не простишь? А я бы себя простил. Наверное, – и через минуту добавляет. – Чуя, я хочу ещё поесть. Сделаешь мне? – Ты настоящая боль в заднице, Дазай, – качает головой Чуя. – Это предложение? – хлопает Дазай ресницами. Снова уворачивается от подзатыльника, хватает чуино запястье и смеётся. – Ведь я буду рад стать причиной твоей боли в заднице. Нет, нет, Боже. Его соулмейт идиот, флиртующий на уровне четвероклассника. Он никогда не исправится. Хотя, возможно, ему и не надо.

***

Мама не бери Чуя 19:34 Не игнорируй 19:34 Чиби 19:36 Чуя 19:36 Накахара 19:37

Чё надо.