Лев, Лего и Шопен

      — Да, мама, хорошо, я прослежу. Да, он поел. Нет, выспался... Вы меня смущаете... но нет, клянусь, он выспался. Не буду. Хорошо. Да, и я вас целую, — Олег выключил телефон и картинно закатил глаза. — Мама беспокоится, — выдохнул он. — И завязывай ей все рассказывать, — скользнул он к Льву, что битых десять минут сражался с концертным галстуком-бабочкой у зеркала.       Прямая спина, словно стержень проглотил, весь напряжен и сосредоточен. Пальцы путались в черном шелке галстука, а лицо, обычно спокойное и веселое, выражало досаду и утомление.       — Дай я, — встал перед ним Олег, загораживая зеркало. — Прекрати дергаться, ты готов. Ты лучший. Ты один такой во всем мире, — он ловко завязал нужный узел и ласково убрал выбившуюся кучеряшку за ухо.       За столько месяцев постоянного пребывания со Львом перед его выступлениями Олег уже научился завязывать всевозможные узлы на любимой шее, говорить нужные, успокаивающие слова в драгоценные уши и не целовать, ни в коем случае не целовать желанные губы, потому что Лев тут же заводился и вел себя безрассудно, пару раз даже выходя на сцену родной капеллы без нижнего белья — так что никаких поцелуев, только нежность в глазах и бодрая улыбка. Которая сегодня была как никогда необходима!       Фестиваль в Дублине. Все мировые знаменитости в области классической музыки, все критики и ценители съехались на эту неделю в столицу Ирландии, чтобы демонстрировать друг другу свои умения и таланты. На кону была не просто репутация музыкальной школы, консерватории, а всей страны. От России выбрали десять кандидатов, включая Льва, и это был успех для него, настоящее признание, совсем новые горизонты и перспективы. Лев работал как одержимый и очень нервничал все полгода после получения приглашения.       И вот час «икс» настал.       Олег в нем не сомневался. Он, конечно, мало что смыслил во всем этом, но в его глазах Лев был божественный, лучший, и точка! Именно по этой причине, потому что Олег верил в него без оглядки, укрывал своей заботой и теплом, расслаблял и не переставая восхищался, именно поэтому он всегда и везде теперь сопровождал Льва. Он, а не мама, как раньше. С Олегом рядом Лев просто цвел, распускался словно весенний жасмин и благоухал любовью, спокойствием, уверенностью, что в свою очередь отражалось и на его игре. Музыка стала ровнее, тоньше, чувственнее, звонче, словно текла из него медовой рекой, оставляя после себя вкус дикой сладости и щемящей тоски. Влюбленный Лев, окрыленный взаимностью и счастьем, превратился из робкого середнячка-исполнителя в настоящего маэстро, как частенько называл его Олег и носил свое чудо на руках, пусть себе парит над землей и творит, обо всем другом позаботится Лего.       — Сыграешь для меня сегодня? — ласково спросил Олег, вглядываясь в расслабляющиеся черты лица.       Это был их пароль. В самом начале их романа Олег случайно узнал, что у Льва, несмотря на весь опыт и стаж, была боязнь сцены. Он робел, немел, коченел и дергался каждый раз, стоило лишь подойти к роялю, и от того часто игра его была маловыразительна и тяжеловесна, да, искусна, но слишком перегружена тревожностью. Лев как-то сказал Олегу, что однажды, играя концерт, представил, что он в своей комнате, один на один со своим Лежей и играет только для него... А в следующий раз Олег пошел на выступление с ним и, провожая того на сцену, сказал эту фразу, впоследствии ставшую их талисманом.       — Сыграй для меня. Только для меня, любимый, — и так и повелось. Лев играл, Олег сидел в зале и слушал, но, выходя на поклон, Лёвушка всегда искал глазами только одного-единственного человека и, найдя, посылал ему воздушный поцелуй.       — Ты мой муз, — смеялся он, из раза в раз делая именно так.       Однажды Олег заболел и не смог поехать со Львом в Таллин и только по его возвращению с досадой узнал, что Лёвушка в тот день на сцену так и не вышел, оскандалился, переругался с руководством, чуть не потерял место в коллективе и вообще... но не смог перебороть себя, не смог выйти без своего талисмана. Больше Олег выступлений Льва не пропускал, даже под угрозой увольнения, воспаления и любого другого «ения». Он должен быть рядом, и дело с концом, нет ничего важнее. Этот раз не стал исключением. Столько проблем было с визой, с билетами, с выездом, но Олег стену башкой бы прошиб, но не оставил Льва одного в такой решающий для него момент.       И вот Дублин. Отель. Смокинг. Двадцать минут до выхода. Крем для рук с ромашкой, бутылка минералки, хрусткий воротничок, белые манжеты.       — Ты совершенство, — урчал Олег своему Орфею и за руку провожал того за кулисы. — Я здесь, в первом ряду, — сказал он напоследок и увидел, даже не услышал, а именно увидел, как бескровные губы произнесли:       — Я люблю тебя, Лежка.       Лев играл вдохновенно, расслабленно, изящно, плавно и выверено — блестяще. Зал взорвался аплодисментами. Это был фурор во всех смыслах, публика отбила ладошки и не отпускала Льва со сцены, словно рок-звезду, а Олег не мог дышать, не мог пошевелиться, даже моргать перестал, потому что даже здесь, на арене мира, оглушенный успехом и окруженный восторгом тысячи людей, Лев, выйдя на поклон, нашел его глазами и послал воздушный поцелуй, в этот раз сдобрив его еще и сложенным из пальцев сердечком. Впервые в жизни Олег плакал на людях, пустил слезу и не стеснялся этого, потому что весь мир сейчас принадлежал Льву, а он... он... он принадлежал Олегу, полностью и без остатка.       На банкете Лев не выпускал руку Олега из своей, никого не стесняясь и гордо вскидывая подбородок, если натыкался на недоуменные взгляды коллег-соотечественников. Для него теперь были открыты любые двери, чего бояться косых взглядов! Но уже спустя час, немного захмелев, он стал тянуть Олега в номер, отмахиваясь от шампанского и бесед.       — Хочу домой, — сказал он Лего на ухо, и тот без вопросов повел его в гостиницу.       Ночной Дублин встретил их свежей прохладой темно-синей ночи. Они шли по улице за руку и молчали, иногда переглядываясь и улыбаясь. Какие тут слова, когда все на губах, в глазах, в нежном сплетение пальцев, в тихом шелесте шагов по осенней мостовой...       В номере Лев, небрежно скинув фрак, развалился в вычурном кресле, имитирующем стиль времен Людовика XIV, и, запрокинув голову, прикрыл глаза.       — Леж, — протянул он, немного хмурясь. Напряжение, скопившееся за последние сутки, покидало его медленно и отдавалось гулкой болью в висках. — Леж... Я хочу ванну и минет, — почти стенал Лев с улыбкой.       — О, маэстро решил идти с козырей, — рассмеялся Олег, подсаживаясь к тому на поручень кресла.       — Маэстро никакой просто, и ему нужно расслабиться и душой, и телом, — запустил руку Лев под рубашку Олегу и стал мягко притягивать его к себе на колени.       — Маэстро зазвездился, — овил Олег его плечи и наконец-то стал целовать так, как хотелось еще с утра, сладко, со вкусом, долго и медленно.       Лев любил целоваться, был ласкушкой и неженкой в этом вопросе и мог подолгу растягивать прелюдию, зацеловывать, облизывать Олега до полубессознательного состояния. Руки тут же скользнули по спине, прошлись вдоль всего сильного тела, сжали ягодицы, крепче прижимая к себе. Нежный в поцелуях, но нетерпеливый в остальном, Лев вжикнул молнией на своих брюках, поудобнее устраиваясь и потираясь об Олега. Горячий, большой, красивый и гладкий, он скользнул в руку Лего и подался чуть вперед, прогибаясь и закатывая глаза от возбуждения.       — Мооой, — простонал Олег и, сжав сильнее, стал опускаться перед Львом на колени. Он так любил ласкать его ртом, любил это чувство склоненной власти над любимым. Рот наполнился слюной, и хотелось делать это бесконечно долго, медленно, чувствовать его в себе, его тяжесть, его подрагивание, его напряжение и руки в волосах, молчаливое одобрение и легкое урчание и вздохи. Олег провел языком по головке и вцепился руками в бедра Льва.       — Лееежжж... — простонал тот, подаваясь вперед, — Лежжжжааа... ммм... мы же в Дублинееее... таххх... — слова вырывались из Льва обрывками, он выгнул шею и весь задрожал, когда Олег взял в рот целиком, до конца. — Лежжжка... — сипел он, вплетая пальцы в волосы Олега. — Давай поженимся тут, а?       Олег поперхнулся и с пошлым, смешным звуком выпустил член Льва изо рта.       — Ты нормальный?! — прыснул он.       Лев открыл глаза и уставился на Олега,       — Ну, я подумал, что это подходящее время...       — Ага, очень подходящее — я с членом во рту, а ты предложение делать надумал. Романтика, елки! — фыркнул Олег и щелкнул пальцем по стоящему колом члену Льва.       — Ну, я... думал об этом давно и сейчас, пока мы шли, и вот решил...       — Решил он, — закатил глаза Олег. — А кольцо у тебя есть, рыцарь? — он снова склонился и игриво лизнул головку.       — Нет, кольца нет, — рассмеялся Лев, недвусмысленно надавливая Олегу на затылок.       — Жених называется! — всплеснул руками тот. — А еще лауреат, интеллигенция... — демонстративно отвернулся Олег, а потом и вовсе встал и ушел в ванную.       Послышался шум воды. Лев печально посмотрел на свой член, повздыхал да и разделся, на ходу побросав одежду на пол. Он рысью направился следом за Лего, что уже забрался в ванну, наполовину заполненную водой и пеной, и был в полной боевой готовности.       — Принцесса обиделась? — спросил он, игриво улыбаясь, и сел на край ванны.       — Да я в шоке! — смешно выпучил глаза Олег. — Подай мне шампунь из шкафчика, — попросил он и указал на ряд стеклянных полок на стене, заставленных миниатюрными бутылочками, флакончиками и тюбиками. — Вон там сверху, слева, — ткнул Олег пальцем вверх. Лев брызнул ему водой в лицо и потянулся к полке. За шеренгами пластмассовых микрошампуней и кондиционеров он вдруг нащупал что-то инородно-неуместно мягкое. Схватил... и так и охнул, сев обратно на край ванны.       — Это... Это то, что я думаю? — спросил он, не смея поднять глаза от бархатной бирюзовой коробочки.       — Учись, Паганини, как надо, — улыбнулся Олег и потянул Льва за руку в купель.       Тот скользнул в его объятия, уткнулся лицом в грудь, млея от легких поцелуев в волосы и висок.       — Лежа... Ты такой... — дрогнул его голос, и он перепачканной в пене рукой открыл коробочку, в которой покоились два простых серебряных ободка, чуть-чуть отличающихся друг от друга размером. Лев взял то, что побольше, и, вытянув руку Олега из воды, надел ему на палец колечко.       — Я согласен, Леж, согласен, — поцеловал он крупную ладонь, прижал ее сильно-сильно к своим губам и увлажнившимися глазами глядел, как Олег достает второй ободок и надевает ему на руку.       — А гриву себе из пены дашь сделать? — рассмеялся Олег, целуя в кои-то веки дрогнувшие губы. Лев как рыба крутанулся в его руках и, облокотившись спиной Олегу на грудь, откинул ему на плечо голову.       — Властвуй, — растянул он губы в довольной улыбке и подставил свои кучеряшки под озорные руки. — Но это в первый и последний раз, так что сильно не радуйся, — близоруко сощурился он и выставил свою руку вперед, разглядывая и любуясь кольцом. — И то...— нежно потерся он плечом об рельефную грудь, — только потому, что это Тиффани, а он был соотечественником Гершвина!       А где-то далеко в пыль на окнах вбрасывалось остывшее Петербургское солнце, лизало лучами несколько комнат на Лиговском проспекте, где притихший пока дом ждал, когда он вновь заполнится музыкой, шумом кофеварки, треском тлеющей сигареты, шуршанием нотных листов, тихим смехом, томным стоном, шорохом простыней и тяжелым лязгом гантелей. Всеми звуками разом, вылетающими из общего баритона двух слившихся голосов прямо по обертоновому ряду в пятую октаву.

п.с. Сыграй для меня что-то очень простое по струнам из вен, по клавишам сердца. Дыханьем своим из сбивчивых терций наполни как звуком мою пустоту. Трезвучием слов, тех, что жизни дороже, минором по коже, меняя лады. Ты музыка света. Ты музыка дрожи. Вошел контрапунктом, развея следы других, что молчали, других, что глухие, лишенных гармонии и теплоты. Ты мой камертон, мне тебя обещали. Сыграем Шопена в четыре руки... @MARXUN