Come with me Into the trees We'll lay on the grass And let the hours pass Take my hand Come back to the land Let's get away Just for one day Let me see you stripped down to the bone (Depeche Mode - Stripped)
- Я затрахался спасать твою жалкую щенячью шкуру каждый раз, - шипит Стюарт. И вжимает сильнее в машину. Должно быть, Билли больно. Более того, Стюарт Грейди хочет думать, что ему больно – так же больно, как Маквэри в последние минуты его жизни, когда они одновременно затягивали на его шее кожаный ремень Грейди. Или даже гораздо больнее, чтобы ему передалась и боль самого Грейди, привычная, размеренная жизнь которого уходила из-под ног, а ему приходилось переступать через баррикады, возведенные из осколков этой жизни. Собственной жизни. Из-за этого… щенка. У него в самом деле щенячьи глаза, и «Билли» звучит мягче, более подходит ему, чем «Билл». В голове мелькает мысль, что их носы вот-вот соприкоснутся, что их губы разделяют считанные сантиметры, что Грейди слишком сильно держит его за воротник футболки, что костяшки начинают болезненно ныть. И – на заднем фоне – что, находясь в такой непосредственной близости от Билли, просто-напросто невозможно называть его Биллом. - Грейди, прости… - шепчет последний. Это звучит немного жалко и немного – надрывно. Грейди возненавидит себя, если сейчас отступит, и знает это. - Я правда не хотел ее убивать… Чертов щенок. Слишком хочется прислушаться к тому, что он скулит, обдавая лицо Грейди своим горячим дыханием. Билли неуверенно поднимает руки к рукам мужчины, медленно проводит от его локтей до ладоней, где, так и не встретив ожидаемого сопротивления, на пару мгновений замирает. И обхватывает запястья. Не отстраняет его руки от себя, просто обхватывает, накрывает своими. - Затрахался, - повторяет Грейди – уже менее решительно. Он хочет бессильно положить голову на плечо Билли, уткнуться носом ему в футболку, как этой ночью во сне, но тот по-своему расценивает жест мужчины. И в следующее мгновение уже целует его – без робости, нежности или страха. В следующее мгновение уже Билли вцепляется в рубашку Грейди. Уже сам прижимает его к себе. И подается бедрами вперед, хотя Грейди не уверен на все сто процентов, что ему не кажется. Чувство чего-то невообразимого и невозможного не покидает его и в тот момент, когда Билл отпускает рубашку и скользит пальцами к брюкам. Без ремня они расстегиваются слишком быстро. Во рту быстро становится солено – от крови из прокушенной губы Билли, между телами – тесно и жарко. Кажется, у него хрустят кости, когда Грейди подминает Билли под себя, сжимает его ягодицы, входит в него одним резким толчком. Ему было бы легче, если б Билли его оттолкнул или наорал или пригрозил пушкой, но – нет. Билли не собирается облегчать ему жизнь. Билли выгибается, насаживается сильнее на его член и стонет со всей отвратительной пошлостью этого мира. Царапает ногтями машину, потом под ними останутся мелкие кусочки бордовой краски, этот звук раздражает и возбуждает одновременно, с одинаковой силой, и Грейди, кончая, наполовину выдыхает собственный стон – глухой, точно вырванный из груди раненого зверя. Билли мог бы сломаться под ним, но по непонятной причине не делает этого. Только слегка поворачивает голову набок, чтобы хоть краем глаза видеть задыхающегося… кого? Меньше двадцати четырех часов назад он назвал его своим другом перед Маквэри. Грейди нравится, как звучит слово «друг». Он не слышал этого с тех пор, как вернулся из армии, - по крайней мере, по-настоящему. «Друг» звучит честно только на выдохе с идеальной пропорцией отчаяния и смертельной необходимости в ком-то. Так, как шептали, стонали, выкрикивали это товарищи на фронте. - Грейди… - Меня зовут Стюарт. - Для меня ты – Грейди. – Билли не дает ему отстраниться.***
- У тебя была семья? - Жена. Когда-то. - Давно? - Когда-то, - повторяет Грейди. В машине безудержно жарко, и они сидят на крыше явно заброшенного или недостроенного дома, где дышится свободнее от вида простирающегося до самого горизонта города, над которым они возвысились. - Что с ней случилось? – продолжает допытываться Билли. Наверное, для него это много значит. А может, он просто хочет знать, что не его одного бросила семья. - Сбежала с каким-то… врачом, - пожимает плечами Грейди. Карен скончалась пять лет назад от туберкулеза, а у него не было денег, чтобы купить или хотя бы арендовать на один день обыкновенный черный смокинг для похорон. Стюарт Грейди смотрел, как гроб с его женой опускают в землю в этой самой клетчатой рубашке, которую скрывало черное осеннее пальто. Единственная деталь его гардероба, которую Карен любила: слишком много слез было выплакано ей в это пальто, слишком часто прижималась она своими бледными щеками к его грубой ткани, а заботливый супруг Стюарт Грейди осторожно касался такой же грубой, обветренной ладонью ее волос. Стюарт Грейди до сих пор помнил их – иссиня-черные, как воронье крыло, с легким налетом седой патины. Он не собирается рассказывать это Билли, которого в этот момент почти невесомыми движениями гладит по голове, ведь это разбило бы его сердце. Ведь он должен верить, что не только он – самый одинокий человек на свете. Что не только его бросают и лишают ласки, которой заслуживает каждый. - Тебе так же больно, как и мне, Грейди. – Билли не просто спрашивает, он утверждает. Билли не просто обнимает Грейди, он вжимается в него всем своим существом, словно жаждая стать его частью, остаться дымным послевкусием на его губах, похоронным звоном колоколов по Карен в его ушах, раствориться в багровых каплях крови, преследующих Грейди с тех пор, как он решительным движением бывшего военного вонзил отвертку в спину их первой жертвы. Этот чертов щенок обнажает его до костей. А кости содрогаются от прикосновений. Кости скрипят, Грейди подается вперед, а Билли по-щенячьи льнет к его боку после. - Со своей женой ты был нежнее? - Заткнись. Он закрывает глаза ладонью – движение безмерно уставшего человека. Одной рукой Грейди нащупывает под брошенными в беспорядке брюками пушку и раз в сотый за все последнее время жалеет… жалеет? Нет, не жалеет ни об одной капле пролитой крови, ни об одной забранной жизни. Пока у кого-то мир взрывается и рушится, Грейди раз за разом встает под полицейские пули и вытаскивает этого ублюдка из-под осколков чужих жизней, ведь их-то жизни уже сгорели, ветер разнес прах над морем, ничто не страшно. Для Грейди и Билли ничего не страшно. Билли шагает по чужим трупам и окрашивает землю кровью новых, а у Грейди не остается иного выбора, кроме как тенью следовать за ним, прикрывать его спину, ведь кто еще – такой же яростный в гневе, крепкий, могучий – будет душить любого, кто поднимет руку на Билла? На идиота, щенка, мразь, ублюдка Билла, но – его, только его ублюдка.