Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Разве удивительно, что дамы читают стихи, сидя на изящных стульях в просторном зале? Некоторые из них при этом вышивают, другие даже вяжут. Странно ли, что читают они сонеты и нежные стихи о любви? Ничуть. Не хватало только кого-нибудь у рояля, чтобы ещё кто-нибудь исполнил случайный романс. И вся эта атмосфера почему-то напоминала мне встречу анонимных алкоголиков. Только вместо тяги к спиртному у присутствующих была тяга к поэзии. Лирикоголизм, так сказать. Я сидела по правую руку от госпожи Штурц, и именно она начала читать стихи первой — это был двадцать третий сонет Шекспира, как она его представила. Дальше дамы читали по очереди по часовой стрелке, и мне выпала доля быть последней. Мне казалось, что чем ближе подходила моя очередь, тем бледнее становилось моё лицо. Всё дело в том, что из недр памяти, моей и Фредерики, мне удалось выудить целиком только одно стихотворение. Оно входило в некий сборник лирики и было вообще не о любви. И если бы только это было проблемой! Переводчик и сочинитель этого сборника был… Как бы это аккуратнее выразиться? Большим мастером словосозидания. Назовём это так.              К тому моменту, когда дама справа от меня дочитывала «Прекрасную ложь» Бодлера, я по ощущением сравнялась оттенком кожи в белым батистовым платочком, который она вышивала. Стоило ей закончить, как госпожа Штурц решила меня представить. Она поднялась, и все дамы обратили к ней взоры.              — У нас сегодня пополнение, — она улыбнулась. — К нам присоединилась доктор Фредерика Штейн, — и она указала ладонью на меня. Я выдавила нервную улыбку. — Доктор у нас впервые, давайте подержим её, пока она будет читать стихи.              — Спасибо, — просипела я.              Взгляды устремились на меня. Такая поддержка для меня была куда хуже, чем если бы они продолжали заниматься своими делами и не обращали на меня внимания. Я глубоко вздохнула, напомнила себе, что я, по крайней мере, не автор этого творения и начала читать:              — «Лесник». Автора я, к несчастью, не помню, перевод Хуберта.       Через лес дорога вся грязнючая,       Словно пьяная по сторонам петлялася.       Путник шкандыбал по ней замученный,       На лунявом небе буря собиралася.              Вдоль дороги были сосны понатыканы,       Да густявый ельник раскорячился,       А за ними домик был заныканый —       В нём старик-лесничий обиталился.              Запустил старик на ночерь шкандыбалого.       Ко столу дубовному они вдвоём уселися.       И наелися рагу чембогпослалого,       Ну а после уж и языками спелися.              Леснику все звери были другами —       Он волков чем было поднакармливал.       Как запели оне по ночи белугами,       Так он гостя под ружьём к ним и выганивал.              Я умолкла и опустила голову. В зале стояла гробовая тишина. Настолько гробовая, что было слышно, как в углу перебирает лапками мотылёк. Ну, чего-то такого я, собственно, и ожидала. Вообще, существовало очень мало деяний, которым Фредерика, практически как и я, предпочла бы публичное выступление. И если после этой оказии меня не будут больше просить читать стихи или что бы то ни было ещё, то я буду вполне довольна результатом. Но вот аж три раза. Всё ещё глядя на свои коленки, я услышала голос госпожи Штурц.              — Ох, это же из сборника сочинений и переводов Хуберта… Как же?.. — она сделала небольшую паузу. — «Изящновые стишастия»*. Вроде бы «Лесник» из второго тома.              — Э? — я подняла голову и в полном недоумении уставилась на неё.              — Гедеон очень любит эти сборники, — улыбнулась она. — У нас в домашней библиотеке есть все тома. Они такие забавно-милые.              — Забавно-милые? — заторможенно переспросила я.              — Да, — она кивнула. — А давайте, я принесу томик на следующее собрание и мы все почитаем с листа?              Дамы заулыбались и весело закивали. Что ж я наделала-то, а? Ведь из уст этих очаровательных дам стихи о любви звучали куда более уместно, чем то, что обычно извергал мой рот. Хотелось провалиться сквозь землю и никогда больше не показываться им на глаза, однако дамы, очевидно, пришли в какой-то необъяснимый восторг. Ещё минут пять стоял гвалт обсуждения прочитанных стихов, после чего госпожа Штурц попросила тишины. И без всякого перехода она заговорила об общине ишварцев. Только что дамы читали стихи и хихикали, и вот тебе на.              — Уже декабрь, — заметила госпожа Штурц. — Ночи всё холоднее.              — Старейшина говорил то же самое, — тихо обронила я.              — Старейшина? — она повернулась ко мне. — Вы с ним знакомы?              — Э, да, — озадаченно ответила я. — Я думала, вы знаете. Мы с братом с приезда сюда ездили к ним раз в неделю, теперь принимаем у себя. Аделина Гратц говорила мне, что слышала об этом.              — Здесь об этом не говорилось, — госпожа Штурц с лёгким укором посмотрела на Аделину. — Но ведь это значит, что вас они принимают, верно?              — Вроде бы как, — я неопределённо кивнула. — Но они ведь и работают в городе.              — Кстати об этом, — подала голос дородная дама, сидевшая слева от госпожи Штурц. — Мой муж получил несколько заказов на городскую застройку на северо-западной окраине города. Он хочет нанять одних только ишварцев. Говорит, они не пьют и делают на совесть, если им честно платить. Но он слишком типичный аместриец и немного опасается сам к ним ехать.              — Не думаю, что доктор Фреди может такие вопросы решать, — произнесла Аделина. — Это ведь дело общины.              — Но я, по крайней мере, могу переговорить со старейшиной, — я нахмурилась. — Всё равно надо узнать у него, что они решили по поводу новогоднего праздника для детей.              — Праздника? — мгновенно оживились дамы.              — Да, — я кивнула. — Брат предложил провести в общине праздник нашими силами, но ответа мы пока не получили. Так что не сегодня завтра надо будет наведаться туда.              — А возможно ли с вами передать некоторую помощь для них? — это заговорила строгая дама в больших круглых очках. — Ничего особенного, просто некоторые вещи…              — Думаю, это не проблема, — я пожала плечами. — Только не знаю, приведут ли мне осёдланную лошадь или приедут в повозке после собрания.              Удивительно, как разительно отличались дальнейшие обсуждения от лирического настроя чтения стихов. Да и от моих ожиданий, если уж на то пошло. Здесь не обсуждали моду и сплетни, никто не делился знанием о том, кто, куда, с кем и в чём ходил. Нет, говорили о городских событиях и событиях во всей стране. Дамы продолжали шить, вышивать или вязать, и я подумала, что напрасно не прихватила с собой шарф. Впрочем, с пустыми руками сидела не я одна: Аделина, госпожа Штурц и ещё две дамы тоже ничего не мастерили. Разговор коснулся нового культа Лета в Лиоре, и я напомнила себе расспросить Франкена об этом — он точно должен был что-то знать. Мне почему-то казалось, что этот культ ничем хорошим не кончится, впрочем, и дамы говорили о нём настороженно. Потом поговорили и о напряжённости на севере, и о крепости Бриггс, в которой мёрзли наши солдаты.              Около половины шестого разговоры начали постепенно сворачиваться. Дамы начали подниматься с насиженных мест и сбиваться в маленькие кучки. Я растерянно озиралась, думая, не пора ли мне уходить, когда подошла та самая дама, что говорила о стройке. Она была выше меня примерно на полголовы и шире раза в полтора. У неё были карие глаза и густые каштановые волосы, завитые крупными локонами. На ней было платье из шёлка в широкую вишнёвую и кремовую полоску.              — Послушайте, — задумчиво начала она. — Мой муж приедет за мной около шести. Может быть, мы могли бы отправиться в общину вместе с вами?              — Я правда не знаю, на чём приедут за мной, — я вздохнула. — Но если это будет повозка, я не вижу препятствий.              — Ах, я ведь не представилась, — она вдруг улыбнулась. По молодому ещё лицу рассыпались морщинки. — Рене Бозиар.              — Очень приятно, — мы пожали друг другу руки.              — Зовите меня просто Рене, — тут же предложила она. — Но вы меня так удивили выбором стиха. Признаться, я не ожидала такого в клубе.              — Ох, — я ощутила, как вспыхнули мои уши. — Если бы я знала заранее… Но это было единственное стихотворение, которое я смогла вспомнить.              — Ну, что вы, Фредерика! Я же могу вас так называть? — я кивнула. — Мы здесь вечно читаем одно и тоже. А это было так свежо. Как, вы говорите, назывался тот сборник стихов?              — Госпожа Штурц назвала «Изящновые стишетворения», — я улыбнулась. — Я не помню, откуда сама учила это. Это было довольно давно.              — Теперь и мне хочется отыскать этот сборник, — она тоже улыбнулась.              С улицы послышалось знакомое конское ржание. Я подошла к окну зала и выглянула за шторку. Перед клубом стояла моя повозка, запряжённая всего одной лошадью. Надо думать, вторая стоит осёдланной во внутреннем дворе нашего дома на всякий случай. Я поискала глазами госпожу Штурц и решительно ринулась к ней, чтобы сообщить, что за мной приехала именно повозка. Это вызвало натуральный переполох. Дамы мгновенно оставили свои разговоры и бросились к задним комнатам, чтобы принести помощь для общины. Я в это время вышла наружу и приблизилась к повозке. Харай вопросительно уставился на меня.              — Помнишь, Аделина говорила о помощи общине от Женского клуба? — осторожно спросила я.              — Ну, — кивнул он.              — Сейчас дамы переносят всё, что собрали, в зал, чтобы с нами туда передать, — я потупилась.              — Ох, док, — Харай спрыгнул с козел. — Вы могли бы сказать им, чтобы не носили тяжёлого. Я сам.              Он решительно двинулся в клуб, а мне пришлось занять его место, чтобы лошади не бродили без кучера туда-сюда. Когда он был уже у дверей, к клубу подъехал автомобиль, и к нему выбежала Рене. Она едва не столкнулась с Хараем и озадаченно уставилась на него. Следом выбежала Аделина. Она сказала Рене, что это как раз мой конюх, и увела его внутрь. А ещё через пару минут Харай и господин Бозиар принялись грузить в повозку тюки. Они сделали ходок пять, чтобы перенести всё, а потом вместе с Рене подошли ко мне.              — Вы поедете прямо сейчас? — спросил господин Бозиар.              — Да, — я кивнула. — К чему оставлять всё это в повозке?              — Да, верно, — он кивнул. — Тогда мы за вами.              Харай кивнул ему и залез на козлы. В этот раз он не предлагал мне уйти в повозку несмотря на ветер. Видать, места там не было. Ну, ничего страшного — мне вполне нормально было и так. Правда вожжи он у меня всё-таки забрал. Вообще-то, я вполне нормально обращалась с лошадьми, а мои так и вовсе были образчиком послушания, но он мне этой работы почему-то не доверял. Ну, не то чтобы я могла разогнать повозку в дерево — не могла, и он прекрасно это знал. Просто почему-то берёг мои руки. Почему-то. Как будто не очевидно, почему.              Визит в общину оказался на удивление скучным. В том смысле, что всё прошло именно так, как хотелось: тюки выгрузили и быстро разобрали, старейшина сообщил, что на праздник они очень сильно согласны, и охотно побеседовал с Бозиаром. Так что всё складывалось прекрасно. По пути домой мы некоторое время молчали, а потом я резко шлёпнула себя рукой по лбу — совсем забыла про театр! Я соскочила с козел на ходу и замахала руками Бозиару, ехавшему за нами, пока Харай резко осаживал лошадь. Машина остановилась, и на меня уставились три пары изумлённых глаз.              — Рене! — воскликнула я. — Где находится драматический театр?              — Простите, что? — судя по её лицу, она была уверена, что ослышалась.              — Драматический театр, — повторила я. — Брат просил купить билеты, а у меня совсем вылетело из головы.              — Это не то, ради чего нужно спрыгивать с движущейся повозки, — скептически заметил Харай.              — Хм, он рядом с Центральной библиотекой, — пожала плечами Рене. — Такое здание в классическом стиле с колоннами.              — Спасибо! До свидания! — я взлетела обратно на козлы и выхватила вожжи, чтобы подстегнуть лошадь.              Обычно идущая вальяжным шагом, она перешла на лёгкую рысцу. Ехать было недалеко, но я уже и так опаздывала к ужину, что грозило мне приёмом пищи в полном одиночестве. А еда всегда вкуснее, если есть её с кем-то. Так что я в некотором роде торопилась. Здание театра нашлось быстро. Он сам и его кассы были открыты — там давали «Отелло». Я некоторое время изучала программу на воскресенье, после чего решительно подошла к кассе. Вечером в воскресенье Эдгар Верцелл должен был играть Труфальдино в постановке «Слуга двух господ». Мне повезло взять два билета в первый ряд почти в самом центре. Вполне довольная собой, я вернулась в повозку, и мы поехали домой.              К ужину я, естественно, опоздала. Но Франкен тоже задержался с поздним пациентом, так что к столу мы прибились в одно время. Мы разговорились, так что приём пищи растянулся на добрых полтора часа. Сначала Франкен рассказывал о том, кто у него сегодня был. Это было важно, поскольку, как я говорила госпоже Штурц, мы делили практику. То есть пациенты были наши с ним в равной мере. Он сказал, что заполнил истории болезни и унёс ко мне в кабинет — стеллажи в нём как раз были для этих бумаг. Потом я рассказала ему про Женский клуб. Выслушав меня, Франкен посетовал, что не может сам стать его членом, потому что он уже разузнал про клубы мужские, и оказалось, что среди их членов по большей части люди праздные, не добившиеся самостоятельно почти что ничего. Такое общество его не привлекало. А те люди, с которыми ему было бы интересно, больше занимались делом, чем шатались по подобным местам.              — Я думаю, мы сможем найти достойную компанию, — я улыбнулась. — Быть может, в театре.              — Театр не самое подходящее место для продолжительной и интересной беседы, — он улыбнулся в ответ.              — Разумеется, — я кивнула. — Но почему бы нам не найти небольшую компанию для, например, покера по субботам?              — Покера? — Франкен вопросительно изогнул бровь.              — Ну, преферанса или виста, — я пожала плечами. — Суть же не в этом.              — Да, пожалуй, — он согласился. — Я бы охотно пообщался с тем молчаливым майором, который к нам заходил.              — Да, пожалуй, — согласилась я. — И может, капитан Фарнел и супруги Штурц?              — И как это вышло, что у нас с тобой так мало знакомых, хотя мы провели здесь уже два месяца?              — Ну, не стоит забывать, где именно мы провели большую часть этого времени, — хмыкнула я, намекая на библиотеку и подвал. — Кстати. Точно, — я влепила ладонь в лоб. — Пойду круг преобразования нарисую. Иначе придётся пытать кого-то стиркой.              Пол в прачечной по моей просьбе был сделан глиняным. Над ровной шершавой поверхностью к большому чану в центре тянулись две трубы — приточная и сточная. Было бы вполне ясно, как бы я чертила круг преобразования, если бы глина была ещё мягкой, но она даже укладывалась сюда твёрдой. Бригада строителей особенно внимательно подошла к этому, чтобы пол не размок во влажном помещении. По сути, они уложили обожжённые глиняные плиты на старый пол и состыковали их мягким раствором того же состава, поэтому он был таким ровным. Можно, конечно, было взять лом и продолбить все нужные символы с его помощью, но во-первых, это потребовало бы массу времени, усилий и создало бы жуткий грохот, а во-вторых, лом подходил для черчения примерно так же, как кривая коза для джигитовки. Так что я потёрла ладони и с помощью алхимии изменила должным образом форму глиняных плит на полу. Какой-то рекурсивный метод: используй круг преобразования, чтобы начертить круг преобразования.              Утром после завтрака я громко заявила, чтобы все принесли свои вещи для стирки в прачечную внизу. Франкен кивнул, с заднего двора донеслось что-то неразборчивое, но вроде бы согласное, голосом Харая. Катрина, мывшая посуду, издала мрачный вздох. В итоге я спустилась в подвал первой и уже там, прислонившись плечом к чану, дожидалась остальных. Мужчины, уже знакомые с моим методом стирки, пришли довольно быстро и без разговоров сгрузили свои вещи в чан. Самое прекрасное в этом методе было то, что можно было одновременно стирать вещи всех цветов и тканей, не боясь повредить их. А так только полный «молодец» может постирать гипюровое кремовое платье с синими джинсами и мужскими носками. Проверено лично мной — результат будет просто полный… ужас.              Как и ожидалось, Катрина пришла последней. У неё в руках была корзина, в которой были видны клетчатые кухонные полотенца и скатерть, а из-под них торчал краешек белой простыни. Она вздохнула и посмотрела на меня.              — Бросай всё в чан, — улыбнулась я и наклонилась, чтобы включить воду.              — Много там? — спросила она, приближаясь и осматриваясь в поисках, видимо, стиральной доски.              — Да не то чтобы, — я пожала плечами. — Высыпай и отойди.              Она послушалась и опрокинула корзину в чан, а затем отошла на пару шагов, оставшись в круге. Я ждала, пока наберётся вода. В теории, можно было проводить стирку таким методом и без воды, но почему-то тогда портилась ткань — становилась какой-то пересушенной и грубой. Так что лучше уж по мокрому. Вода набралась быстро, и я использовала большой дрын, чтобы перемешать этот вещевой суп. Перекрыв трубу, я отошла от чана.              — Выйди за круг, — сказала я Катрине и показала его границу. — А то это может для тебя плохо кончиться.              Она поспешно отбежала мне за спину. Ну, на самом деле я никогда не проверяла, что будет, если применить этот круг к живому существу. Вероятно, ничего бы не случилось. Однако могло сработать и правило «Если есть хоть ничтожная вероятность того, что дерьмо случится — оно случится». И тогда Катрину от её платья могло отделить как грязь. Даже представлять не хочется, что она бы представляла собой после этого. Я использовала круг, а затем пошла спустить воду. Можно было вещи и высушить алхимией, но это я тоже предпочитала делать только в самом крайнем случае. Вода вместе с грязью уходила быстро, оставив чан, полный чистого белья. Я подозвала Катрину.              — Стирка закончена, — объявила я. — Тебе нужно только выжать вещи и развешать для просушки. А потом погладить.              — Это алхимия, да? — оживилась она. — Так здорово! Я боялась, что должна буду стирать — я не очень в этом хороша. Но вот просушить и выгладить — это я запросто.              — Да, это алхимия, — я кивнула. — Остальное за тобой.              Хотя мы и собирались начать заниматься с ней, руки пока не дошли. Вот и теперь она будет весь день занята. И раз уж я закончила со своим трудом и голова моя вдоволь отдохнула от пространственной алхимии — самое время вернуться в библиотеку и продолжить сношать себе мозг физикой. Я поднялась к себе, по пути попросив оседлать мне лошадь, и переоделась в специально оставленный единственный брючный костюм. Когда я вновь спустилась, косяк гостиной подпирал собой Франкен.              — Куда это ты собралась? — поинтересовался он, сложив руки на груди.              — А, чё, в смысле, куда собралась? — удивлённо воззрилась я на него. — В библиотеку. У меня там свидание.              — С кем? — Франкен сощурился.              — С талмудом по пространственной алхимии, — я изогнула бровь. — Или всё, никто не хочет домой?              — Ох… — он вздохнул. — Но разве мы не зашли в тупик?              — Ну, это же не значит, что не нужно искать другой путь или, на худой конец, кувалду, — я улыбнулась.              — Подожди меня, я тоже поеду, — он отделился от косяка и направился к лестнице наверх.              — Я верхом! — чуть громче сообщила я его спине.              — Я тогда тоже, — Франкенштейн обернулся и улыбнулся мне. — Это же полезно.              — Ага, — хмыкнула я.              Обувшись и натянув френч, я вышла на задний двор, где Харай чесал большой щёткой осёдланную лошадь. Я подошла к нему и попросила оседлать коня для Франкена. Он кивнул и протянул щётку мне, отправляясь к стойлу. Чёрная шерсть и так лоснилась, но лошади определённо нравилось, когда её чистили, и она подставляла шею со всех сторон. Франкенштейн и Харай с осёдланным конём появились с разных сторон одновременно. Разумеется, на коне было обычное седло, не дамское. Второе было бы очень странно. Франкенштейн взобрался на коня и немного поёрзал.              — Как ты ездишь на них? — он посмотрел на меня. — Широченные же спины.              — Да в принципе легко, — я взобралась в своё дамское седло. — Боком.              Он рассмеялся. А я почему-то представила себе и его в дамском седле. В принципе, это не вызывало у меня какого-то когнитивного диссонанса. Скорее, он был похож в моём воображении на наездника слона. Мы выехали на дорогу, и лошади в лёгком темпе двинулись в город. Был соблазн проскакать какой-нибудь прямой участок наперегонки, но это было не самой лучшей идеей для городских улиц. Ну, и если уж совсем честно — для дамского седла тоже.              Второй корпус библиотеки встретил нас той же тишиной и тем же запустением, что и прежде. Не то чтобы мы прямо пускали лошадей вскачь, однако большую часть дороги они бежали рысцой, а от прохладного ветра мы оба раскраснелись. Так что в библиотеку мы ввалились, как дети зимой впадывают в книжный после игры в снежки. Впрочем, развесёлое настроение мигом разрушилось об атмосферу этого храма науки. Привычной дорогой мы дошли до нужных полок. Там я едва успела выхватить тот самый том, который отрицал возможность пространственной алхимии, из рук Франкена.              — В этой книге ничего полезного, — решительно заявила я.              — Если ты ничего не нашла в ней, не значит, что и я не найду, — нахмурился он.              — Хорошо. Триста страниц о том, что пространственная алхимия невозможна, — я протянула ему том. — Наслаждайся пустой тратой времени.              — Может, там есть скрытый смысл, — Франкен взял книгу и задумчиво повертел в руках.              — Типа «Оставь надежду всяк сюда входящий»? Такой смысл? — скептически отозвалась я. — Ну правда, там ничего нет.              Он поморщился, а потом, видимо, всё же поверил мне и поставил книгу в самый дальний конец полки. Нагрузившись остальными талмудами, мы с ним прошли к столу и вновь погрузились в тему. Надо заметить, понятнее, как с этим работать не стало, но, по крайней мере, мне виделся свет. Не то чтобы свет в конце тоннеля, но всё же. Пару часов мы в молчании скрипели карандашами по бумаге, так и эдак примеряя знания из книг и малознакомые теории из физики. Картина начинала обретать пусть и туманные пока, но всё-таки очертания. Похоже, сделать перерыв было очень правильным решением. Хотя я бы всё равно не сказала, что мы сможем разобраться и найти выход скоро. Вряд ли это было возможно в этом, а то и в следующем году. И всё же мне виделась конечность труда, что не могло не вселять оптимизм.              — А ведь как бы упростил дело всего один суперкомпьютер, — тихо заметил Франкенштейн. — Почему мы не можем его преобразовать?              — Ну, преобразовать мы его как раз можем — не больно-то это трудно, если иметь представление об архитектуре, — протянула я, переписывая очередную гигантскую формулу.              — И мы не делаем этого, потому что… — он выжидательно уставился на меня, и я подняла голову.              — Потому что он будет совершенно бесполезен без софта, — я пожала плечами. — Для того, чтобы суперкомпьютер обсчитал наши теории, нужна армия людей, которые сначала научат его этому.              Франкенштейн сокрушённо вздохнул. Нет, ну он же знал, что это так. Не мог же не знать. Я покачала головой и вернулась к своим записям. Прогрессом было то, что я понимала полностью то, что написала. Но понятия не имела, как это доказать и как применить. Нужно было найти подход.              — На сегодня достаточно, — он вдруг поднялся и начал собирать книги. — Продолжим завтра. Ты уже знаешь, в чём пойдёшь в театр?              — Эм… — его внезапный вопрос напрочь лишил меня возможности спросить, с чего бы это на сегодня достаточно. — А… Аделина предложила мне одолжить платье.              — Какого цвета? — Франкен внимательно на меня посмотрел.              — Я не знаю, — я пожала плечами. — Она не сказала.              — Тогда давай к ним заедем и узнаем. Не хочу, чтобы во время выхода в свет мы с тобой смотрелись несуразно.              Я промолчала. Ну, если быть точнее, меня прямо перекосило озадаченностью. С чего бы его интересовало то, как мы будем смотреться, если практически всю свою сознательную жизнь мы оба клали нечто большое на мнение окружающих. Нет, мы, конечно, не одевались на лекции в академию, как на бразильский маскарад, но всё же… Впрочем, стоит признать, что гардеробы близнецов были, как заметила Аделина, весьма добротными, и не было такого, чтобы хоть один из них — нас — выглядел вульгарно или вызывающе. Однако его озабоченность нашим совместным внешним видом, откровенно говоря, ставила меня в тупик. Так что всю дорогу я молчала и время от времени недоумённо косилась на него, силясь понять, что это с ним вдруг.