Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      В первую неделю августа в Метсо традиционно проходила Большая Медицинская Конференция. Во время этого события многие практикующие врачи проводили лекции и делились опытом и своими открытиями. Там же представляли новые лекарства, новые инструменты, новые методики ведения заболеваний и так далее. Я предполагала, что вот уж меня-то точно ни при каких обстоятельствах на это мероприятие не позовут, тем более выступать. Потому что у Метсо с военными были довольно сложные и, я бы сказала, несколько натянутые отношения, а я имела старшее офицерское звание. В этом году Конференция должна была начаться тридцать первого июля, в понедельник, и продлиться, как обычно, семь дней. Впрочем, я не задумывалась об этом, пока мне не позвонили. Случилось это ещё в начале июля и звонил лично мэр Шварц.              — Фреди, ты ведь помнишь о Конференции? — начал он практически без приветствия.              — Эм, да, — озадаченно отозвалась я, не понимая, к чему это он.              — Общество врачей Метсо, МедАкадемия и орг.комитет очень надеются, что ты сможешь найти время, чтобы выступить с докладом о «Фредициллине», — изрёк он под стук моей отпавшей челюсти. — Академия, конечно, получила расширенный отчёт и методичку от армии, но нам всем хотелось бы услышать об этом препарате от первоисточника. Так что?              — Я… э… Да, думаю, найду, — сипло изрекла я. — Если не будет форс-мажора. Сами понимаете.              — Да, конечно, — мне показалось, что его голос прозвучал радостно. — Сколько времени займёт лекция?              — Думаю, обычного времени хватит, — нахмурилась я. — И я бы хотела взглянуть на методичку от армии. Возможно, ей требуется доработка.              — Знал, что ты попросишь, так что отправил почтой вместе с официальным приглашением к участию, — усмехнулся господин Шварц. — Ваш дом, как и было оговорено, в частичной аренде. Там будешь?              — Конечно, — я зачем-то кивнула.              — Одна приедешь? — серьёзнее уточнил он.              — Я сейчас никуда одна не хожу, — мрачно призналась я.              — Что ж, ясно. Мы ещё составляем расписание, так что если у тебя есть ещё какие-либо темы для доклада, звони мне, хорошо? — в голосе господина Шварца снова послышалась улыбка.              — Хорошо.              На самом деле, июнь у нас выдался довольно жарким. И не только в плане погоды, хотя весь месяц было довольно солнечно. Проблема, собственно, была не в этом. К нам с момента открытия валом повалили пациенты с «любовной тоской». Мы честно продержались две недели, но потом Франкенштейн не выдержал и поехал в издательство «Ведомостей». Я не знаю, что он там сделал с главным редактором, чем он ему угрожал и что куда засунул — или просто был мил до самого глубинного ужаса — однако буквально на следующий день чуть ли не на передовице была опубликована стенограмма нашего разговора с Лорни. Ну, не вся целиком, а только про нашу личную жизнь, однако этого хватило, чтобы поток писем и паломников прекратился. Ну, почти. Впрочем, после её выхода к нам уже не ломились с парадного входа, но подкарауливали и у дома, и у библиотеки. Хоть вообще никуда не выходи. Разумеется, на этом фоне ехать в Метсо одна я бы не рискнула.              О звонке мэра Шварца я рассказала Франкену сразу же. Собственно, он всю беседу сидел в гостиной и частично слышал разговор. Он сказал, что отказываться от участия нельзя, и согласился, что мне никак нельзя ехать одной. Однако снова закрыть практику полностью, даже ради Конференции, даже в летний период, было не лучшей идеей, так что со мной должен был поехать Харай. В этот раз поездом, хотя и тем же маршрутом.              Методичка с приглашением пришла дней через пять, и оказалось, что её действительно стоило доработать. Не скажу, что прямо очень существенно, но всё-таки. Я посвятила этому и подготовке доклада то время, которое мы обычно проводили в библиотеке. Оказалось, что пока я билась над задачей пространственной алхимии — тем решением, которое нам не подходило — Франкенштейн, знавший о тупиковой ветке эволюции моих рассуждений, балду тоже не пинал. Он всё это время втихаря работал над киборгом. И вот кто он после этого? Итого за девять месяцев мы ни на шаг не приблизились к тому, чтобы вернуть его домой. Просто чудесно…              Из Центрального города мы с Хараем уехали двадцать шестого числа, чтобы точно не опоздать. Зная, что дорога у меня никак не могла пройти без приключений на пятую точку, я решила иметь небольшой запас. Однако всё прошло гладко, и двадцать седьмого мы были уже дома. От станции, правда, пришлось пройтись пешком, но даже это было довольно приятно. Дом действительно стоял, как его оставили. Хорошо, что мы догадались надеть чехлы на мебель, иначе она вся покрылась бы толстым слоем пыли. Ну, собственно, она и покрылась, только чехлы было легко снять и выбить. В итоге весь первый день своего пребывания мы потратили на уборку — чихать всю неделю совершенно не хотелось. В приборочном угаре меня занесло аж на чердак, где я нашла очень изящные серебряные настольные часы с механическим заводом. В полдень из-под крышки наверху появлялась фигурка пары, которая делала несколько поворотов под музыку. Звук напоминал музыкальную шкатулку с мелодией, которую я никак не могла вспомнить. Раньше я никогда не рассматривала их, а теперь нашла на задней стенке надпись «Nam Leticia. Tua V.H.». Они, очевидно, принадлежали нашей прапрабабушке, и я подумала забрать их с собой в Центральный город. Эти часы прекрасно вписались бы на тумбочку между нашими в Франкеном портретами, которые он писал с фотографий.              Ещё когда я готовилась в Центральном городе, Франкен подсунул мне свою методичку по гигиене. Потом я сдала работу по крови полковнику Кессеру, так что у меня появился и доклад о переливании. Потом ещё попросили прочитать лекцию по хирургии… И в итоге мне отдали аудиторию под лекции на целый день. И это был самый большой зал в Академии, потому что когда мои лекции появились в программе, посетить их заявилось очень много людей. Я понимала только то, что к концу дня буду вообще без голоса.              Я пришла в зал за полчаса до начала, чтобы подготовиться, и к этому времени половина мест уже была занята. За пятнадцать минут до начала сесть уже было некуда. За пять — некуда было встать. И это было пугающе. Хорошо хоть был микрофон и колонки, что позволяло мне хотя бы голос не повышать. Однако, чтобы мы все не задохнулись, приходилось делать перерыв каждые минут сорок, при том, что окна были настежь. Аудитория была на первом этаже, так что часть слушателей вообще была на улице и заглядывала через низкие окна.              Домой меня отвезли на скорой. Не в том смысле, что мне стало плохо, но потому что я так устала, что сама бы просто не дошла. Сказать, что моё выступление вызвало фурор — ничего не сказать. Аудитория не опустела ни после первого, ни после второго докладов. Даже на специальной лекции, которая по идее предназначалась только для хирургов, люди чуть ли на головах друг у друга не сидели. Ну, главное, чтобы пошло впрок. В оставшиеся шесть дней Конференции я сама планировала посетить несколько лекций, но они не должны были занять всё моё время. И я решила сделать пожертвование в фонд Общества врачей Метсо. Я давно не проверяла состояние своего банковского счёта, фактически передав управление финансами Франкенштейну — он определённо справлялся с этим лучше — и потому несколько опешила. Оказалось, что к наградам в виде медалей и звёздочкам на погонах в комплект шли некоторые денежные дотации, вдобавок был ещё грант на исследование по алхимическому преобразованию крови… Короче, я вполне могла сделать городскую больницу Метсо своей частной клиникой и обновить там вообще всё, и мой бюджет при этом не сильно бы пострадал. Выписав вполне достойный чек Обществу, я вернулась домой — в моё сознание в тот день ни одной здравой мысли больше не пришло.              В Центральный город мы вернулись тоже железной дорогой и тоже, как ни странно, без происшествий. Когда мы сошли с поезда я даже подумала, что удача, наконец, повернулась ко мне лицом. Идти от вокзала до дома было довольно далеко, но поскольку мы выбрали ночной поезд и в не самых удобных сидячих позах продремали всю ночь, хотелось немного пройтись и размяться. К тому же было ещё утро, вполне себе солнечное и свежее. Казалось бы, что могло пойти не так?              «Ведомости» были практически единственным изданием Аместриса, которое охватывало всю страну. Так что и разные большие события освещали тоже они. В них была заметка про новогодний вечер, в них печатались все новости Бриггса, в них публиковалась заметки о бракосочетаниях и некрологи, освещались фестивали… Короче, там писали обо всём. О Конференции, естественно, там тоже писали. Там был план, темы лекций и список выступающих. В котором, ясен пень, присутствовало моё имя со всеми регалиями. Ну, если быть точной, все регалии указывались для каждого лектора, вот только у всех это были «доктор медицины», «заслуженный врач» и так далее. А у меня — то, что у меня. Это к тому, что о месте моего нахождения знал весь Аместрис. Так что нетрудно было догадаться, что где-то в этих числах я вернусь в Центральный город. Хотя я, в общем, и не скрывалась.              — Фредерика!              Я вздрогнула. Мы выходили из здания вокзала, когда этот вопль раздался над площадью перед ним. Франкен нас встречать был не должен, да и никто другой, собственно, тоже. Более того, просто по имени меня вообще никто не называл. Людей на крыльце было очень мало, и я увидела, как через площадь прямо к нам несётся какой-то парень с букетом в одной руке, другая была в кармане. Он бежал со счастливой улыбкой на лице и практически взлетел по ступенькам. Его вид был таким обезоруживающим, что мне следовало бы насторожиться, но я этого не сделала. Парень подбежал ко мне и сунул мне веник в руки, а затем я почувствовала острую боль в правом подреберье.              — Моей ты не будешь, так будешь ничьей, — изрёк он, и боль стала сильнее.              Пока я опускала голову, чтобы посмотреть, что, собственно, произошло, Харай завязал этого дурного в узел — почти в буквальном смысле — и остановил моё падение. Нож остался в ране, и кровь начинала пропитывать платье. У меня в голове билась дурацкая мысль, что платья жаль. На моё счастье у вокзала дежурил патруль военной полиции, у которого была машина. Они видели всё произошедшее, просто и сами не ожидали, что это не радостная встреча, а нападение, однако подошли очень быстро. Харай сразу сказал им, кто я, и меня погрузили в машину. Я зажимала рану рукой, но кровь текла всё равно. Сознание плыло, но я воспользовалась званием и приказала везти меня домой, к Франкену. Почему-то я верила, что он лучше всех справится с произошедшим. Вышла — или правильнее сказать, вывалилась — из машины я самостоятельно. Франкенштейн вышел встретить нас, видимо, когда увидел машину патруля. Когда он увидел меня, его глаза округлились, и последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание, было то, как он рванул ко мне.              Пришла в себя я уже в своей спальне. Был уже вечер. Около моей кровати на невесть откуда взявшемся стуле сидел Франкен. Он что-то читал. Я поёрзала — мои рёбра оказались довольно плотно забинтованы, так что дышать приходилось полной грудью. Ну, точнее, чем уж есть.              — Очнулась? — поинтересовался Франкенштейн, опуская книгу.              — Угу, — мрачно отозвалась я и попыталась приподняться на локтях.              — Лежи лучше. Что произошло? — спросил он с какой-то страной теплотой в голосе.              — Серьёзно? — меня перекосило. — То есть ты ждал, пока я приду в себя, чтобы спросить об этом? При том, что там была толпа свидетелей, не считая самого, так сказать, виновника торжества?              — Именно так, — Франкен кивнул и внимательно на меня посмотрел. — Сначала я тебя зашивал, а потом принёс сюда и ждал, пока ты очнёшься.              — Прости, — я закрыла глаза и прижала тыльную сторону правой ладони ко лбу. — Спасибо, что спас мне жизнь.              — Ну, это не только моя заслуга, — он вздохнул. — Военная полиция очень быстро привезла тебя. И повезло, что нож не вытащили.              — Это Харай, — я пошевелилась и поморщилась от боли. — Это он того парня скрутил, прежде чем тот сумел выдернуть нож.              — И это возвращает нас к ранее заданному вопросу, — хмыкнул Франкенштейн.              — Дурь какая-то произошла, — я глубоко вздохнула и опять поморщилась, а затем рассказала, как было дело.              — Вот уж точно, дурь, — кивнул он.              — Обвинений в мой адрес не будет? — даже несколько удивилась я.              — Это, интересно, в чём? — Франкен изогнул бровь. — Преступление — это преступление. У него не может быть оправданий.              Повисло непродолжительное молчание. Честно говоря, я бы поняла, если бы он сказал что-то вроде «что ж ты не уклонилась?» или «это всё из-за статьи». Ну, так же обычно происходит. Или нет?              — Как ты себя чувствуешь? — спросил Франкенштейн.              — Живой, — хмыкнула я.              — Исчерпывающе, — он усмехнулся. — Я бы не советовал, но всё же спрошу — сможешь спуститься поесть или тебе сюда принести?              — Я крепче, чем кажется, — моя попытка усмехнуться обратился кашлем. — Сейчас узнаем, смогу ли я.              Вполне ожидаемо подняться у меня получилось. Я сделала два довольно бодрых, как мне показалось, шага и пошатнулась. И я бы упала, если бы Франкен не подставил плечо.              — Так, мне нужны подробности моего состояния, — нахмурилась я.              — Органы не задеты. Гладкая резаная рана, — отозвался он. — Но была повреждена нижняя полая вена, и ты потеряла много крови. Удачно, что ты закончила исследование по её алхимическому преобразованию, иначе пришлось бы переливать мою, а для этого понадобился бы ещё один врач.              — Понятно… — протянула я. — Понятно, почему меня немного ведёт. Я знаю, что не стоило бы, но я бы хотела спуститься. Сама, ногами.              — Ладно, — Франкенштейн недовольно поджал губы.              Он помог мне надеть халат, приобнял за талию и повёл в коридор. И вот пока он это проделывал, я обратила внимание на то, что было на мне надето. Это была пижама. И это была не моя пижама. Хотя бы просто потому, что у меня не было пижам — только ночные сорочки в пол. Пижама была мне велика, но в брюках был шнурок, благодаря которому они и не спадали. До меня довольно быстро дошло, в чьих я одеяниях и кому пришлось меня переодеть, и я покраснела.              — Вижу, кровообращение пришло в норму, — хмыкнул Франкен. — Пижама моя — в твою сорочку с такой повязкой тебя было не запихнуть. А переодевала тебя Катрина.              Я не нашлась с ответом и смогла только выдавить улыбку. На спуск по лестнице, казалось, ушла целая вечность, но я наконец, добралась до кухни и уселась на диван. Своим появлением я определённо вызвала переполох, потому что все, кто был на кухне, начали метаться, как поднятые с пруда утки. Прямо иллюстрация броуновского движения. Помимо Катрины на кухне были Харай, капитан Фарнел и незнакомый мне полковник. Чего эти двое тут делали и зачем развели панику, я вообще не понимала.              Первым прекратил метаться Харай. Он остановился передо мной и опустил голову.              — Я должен был понять, — тихо произнёс он. — Должен был остановить его раньше.              — Если бы не ты, меня могли и не довезти, — отозвалась я. Хотя я понимала, что не стала применять алхимию к своей тушке только потому, что нож живописно так и торчал из рёбер. — Это было слишком внезапно. Не ищи вину там, где её нет.              — Кстати об этом, — внезапно оказался передо мной полковник. — Я уже в курсе ситуации. Меня интересует только одно — нападавший знал, кто вы?              — Да, — я кивнула. — Он назвал меня по имени и произнёс нечто… фанатично-безумное.              — Он что-нибудь говорил? — каким-то металлическим голосом спросил Франкен.              — Он только повторяет имя подполковника, — отозвался капитан Фарнел, кивнув на меня. — Совсем у него от вас крыша поехала, доктор Фреди.              — Я его даже не знаю, — я поморщилась.              — Что его ждёт? — тем же странным тоном спросил «брат».              — Суда и следствия не будет, — произнёс полковник. — Парня взяли практически в момент совершения преступления. Это расстрел.              — Лучше бы на опыты его отдали или на органы, — неожиданно скривился Франкен. — Всё больше пользы.              — На органы? — брови полковника удивлённо взлетели.              — Иногда у человека отказывает какой-нибудь орган, и его можно спасти, пересадив ему здоровый вместо больного, — отозвался «брат». — Как автоброню.              — Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь делал подобное, — полковник нахмурился. — Но если бы вы, как государственные алхимики, взялись доказать состоятельность такого метода лечения, думаю, мы могли бы передать его вам.              — Ну, весь он нам не нужен, — протянул Франкен. — Если его убьют выстрелом в голову, я бы хотел сам забрать субпродукты, так сказать. Чтобы избежать повреждений органов.              — Хм, но для эксперимента нам бы больше подошёл живой человек, — неожиданно для себя подала голос я. — Я имею в виду — что нам делать с вырезанным сердцем, если нет груди, которой оно бы требовалось? А мы с тобой ещё не закончили расчёты по преобразованию органов.              — Вообще-то, я как раз закончил, пока ты была в Метсо, — отозвался Франкен. — Я думал сделать несколько пробных пересадок на трупах. Даже заявку полковнику Кессеру подал.              — И ну его тогда, — отмахнулась я. — Пусть получает наказание. Я не собираюсь жалеть человека, который пытался меня убить. В Аместрисе есть закон — не важно, гуманный или нет, он есть. Вот пусть он и решает.              — Но ведь он же… — начал было капитан.              — Я даже в детали вникать не хочу, — отрезала я. — Это не моя работа.              После этого военные ушли. Но мне почему-то казалось, что это не конец истории. А хотелось бы. Хотелось бы, что всё закончилось тихо, без широкой огласки, без статьи в «Ведомостях», без всего этого. Я откинулась на спинку дивана и попыталась глубоко вздохнуть. Попытка с треском провалилась из-за тугой повязки. На ужин Катрина приготовила суп-пюре из говяжьей печени. Выглядел он довольно неказисто, но на вкус был вполне ничего даже при моей нелюбви к этому продукту.              После еды Франкенштейн отвёл меня в смотровую и снял повязку, чтобы посмотреть шов. Я тоже смогла взглянуть. Длина шва была около четырёх сантиметров, края были совершенно ровными. Видимо, нож был довольно острым, а удар — сильным.              — Так ты говоришь, никаких повреждений, кроме нижней полой вены? — поинтересовалась я, всерьёз задумываясь подлатать себя алхимией.              — Разрез довольно тонкий, но есть пара царапин на рёбрах. Печень и лёгкое не задеты, — отозвался он, а затем посмотрел на меня. — Оставь эту дурную затею.              — Ты про чего? — прикинулась валенком я.              — Не надо заниматься самолечением, пожалуйста, — Франкен приклеил кусок марли с йодом ко мне лейкопластырем. — Посмотрим завтра — если не будет воспаления, сам тебя залатаю алхимией, — он строго посмотрел на меня. — Никакой самодеятельности.              Да какая, к лешему, самодеятельность? Я сама и до комнаты бы не дошла. Вообще, в данный момент я сама была объектом эксперимента по переливанию преобразованной крови. Известно, что армия начала клинические испытания, но результаты были только предварительные. А испытывать на себе было статистически бессмысленно, конечно, но всё же могло помочь снять ряд вопросов. Вообще, у меня бы нигде не ёкнуло ослушаться Франкена, но когда я улеглась обратно в кровать — всё ещё в его пижаме — я поняла, что не буду этого делать. Во-первых, потому что самолечение действительно было не очень хорошей идеей, а во-вторых, потому что я отрубилась почти сразу, как легла.              Проснулась я поздно, зато чувствовала себя намного лучше — даже смогла спуститься самостоятельно. И где те времена, когда у меня было безобоснуйное отращивание новых зубов за ночь? Катрина накормила меня творогом с яблоками и шоколадным кексом. А вот кофе она мне не дала — вместо него был компот из сухофруктов. Замена, конечно, полезная, но это как вместо мембранки пуховик натянуть. Я как раз растягивала вкус кураги, когда пришёл Франкен и позвал меня на осмотр. К счастью, воспаления не было, и он меня залатал. Мне всё ещё нужен был отдых, но я, по крайней мере, смогла переодеться в свои вещи, после чего устроилась в гостиной с книгой. Это была работа по философии и касалась она души. Сначала я как-то бездумно пробегала взглядом по строчками, пока до меня не дошло, что именно я читала. Франкенштейн говорил, что нам не надо было переносить тело, и был прав — нам действительно надо было переносить только душу. И как это я раньше не поняла, что переносится между мирами только «душа» или, как было указано в книге, ментальное тело? Ну, что — поздравляю тебя, Шарик, ты — балбес. С этими мыслями я ушла в себя и потерялась там.              — Вид у тебя, как будто постигла тайну мироздания, — внезапно раздавшийся голос Франкена заставил меня вздрогнуть.              — Нет, я… Просто поняла, что нужно делать, — отозвалась я, фокусируя на нём взгляд. — Но пока не поняла, как.              — Ясно, — он улыбнулся. — Но мне кажется, у нас ещё остались дела здесь.              — Полагаешь, мы попали сюда зачем-то? — я склонила голову набок.              Франкенштейн открыл было рот, но часы наверху пробили час дня, и в дверь постучали. Он хмыкнул, что пора работать, и ушёл открывать, оставив на столе подшитую работу по трансплантологии. Раз он уже и заявку Кессеру подал, не мешало бы и мне подготовиться. Заодно и с его расчётами разобраться.