Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      «Папа-Папа-Папагено… Папа-Папа-Папагена… Папа-Папа-Папагено… Папа-Папа-Папагена…» — засело у меня в голове. Опера была прекрасна, ужин был прекрасен, вечер был прекрасен. Франкенштейн был… Франкенштейном. Ну, с оперой он не стал обходиться так, как с пьесой, так что я осталась без новой порции анекдотов, однако это меня совершенно не расстроило. Я бы даже сказала, порадовало. Мы просидели с ним в ресторане примерно до двух ночи, когда в зале уже почти никого не осталось. Это заведение было из категории «дорого-богато», так что зал там освещала почти такая же огромная хрустальная люстра, как в зрительном зале оперного театра. Готовили там, надо признать, вкусно, но вот как раз именно за ужином Франкенштейна прорвало, так что я едва понимала, что именно ела. Просто что-то вкусное. А вот пили мы исключительно чай, хотя услужливый официант не раз и не два предлагал нам шампанское или вино. На третьем его предложении я подумала было согласиться, но один из обитающих в моей голове тараканов промчался по разуму с красным флагом с надписью «1 января 1911» и желание даже пробовать как рукой сняло. Когда предложение поступило в четвёртый раз, Франкену слегка отказала вежливость.              — Я вроде бы чётко сказал, что мы не пьём вина и не надо нам его предлагать, — холодно произнёс он.              — Но у нас лучшая коллекция вин во всём Центральном городе, — отозвался официант, демонстрируя 32-норма. — Вы и ваша…              — Я за рулём, — отмахнулся Франкен. — А сестрица не переносит алкоголь.              — О, в таком случае есть ведь новое средство. Разве вы не слышали о «Вытрезвителе Штейн»? — ещё шире, хотя, казалось бы, куда уж шире заулыбался официант. — Он почти мгновенно снимает…              — Я знаю — я его разработала, — поджала губы я. — Лучше принесёте снова чай.              — И счёт, — добавил Франкен.              От оперы ресторан находился недалеко, так что машина его так и стояла рядом с театром. Нам надо было обойти квартал, чтобы добраться до неё. Когда мы оказались на улице, выяснилось, что с вечера несколько похолодало. Не так чтобы мы мёрзли в своих пальто, но лужи замёрзли и покрылись тонкой корочкой льда. А через пару минут и вовсе пошёл снег. Такими крупными пушистыми хлопьями. Они падали, слегка кружась, но ветра не было совсем. Мы шли медленно, и я лично созерцала эту странноватую атмосферу, а Франкенштейн о чём-то сосредоточенно думал. Мы завернули за угол, и я услышала «Вальс цветов». Оглядевшись, я быстро нашла окно, из которого доносился звук — там кто-то слушал запись со слегка заезженной пластинки, из-за чего в музыке Чайковского возникали лишние трески и щелчки.              — Слышишь? — остановила я Франкена.              Он остановился, вопросительно посмотрел на меня, а потом лицо его вдруг просветлело, и он кивнул. Быть может, если бы я не обратила его внимание, он бы и не заметил, но теперь нас обоих как будто захватила атмосфера «Щелкунчика»… Ну, если быть точнее, Франкен решил, видимо, что раз играет вальс, то надо его танцевать. А снежинки и Чайковский просто наложились. К финальным аккордам мы как раз оказались на углу, где снова должны были свернуть. Патефон утих и больше уже не начинал играть. Однако Франкенштейн продолжал стоять так, будто вот-вот снова начнёт меня вальсировать.              — Я много думал… — заметил он, глядя куда-то поверх моей головы.              — Это вроде твоё нормальное состояние, — хмыкнула я.              — Ты не собьёшь меня с мысли льстивыми комплиментами, — Франкенштейн перевёл взгляд на меня и чуть поджал губы.              — То есть, ты считаешь, что я не могу искренне о тебе так думать? — скривилась я. — Плохого же ты обо мне мнения, — я попыталась отстраниться, но овощ там.              — Хорошо, не льстивыми, — вздохнул он. — Но всё равно не собьёшь. Я много думал о том, почему ты не ушла.              — Эм… — я чуть подвисла. — Мы вроде не в тех отношениях, когда кто-то один может уйти от другого.              — Разве? — как будто озадаченно спросил Франкен. — А, да. Я имел в виду, что тебе известен способ оставить этот мир, но ты не стала использовать его. Ты не стала даже пробовать сама лишить себя сознания. И я подумал, что ты осталась здесь только из-за меня.              — Ну… — протянула я. — Вообще-то, у меня нет суицидальных наклонностей… Хотя в чём-то ты, возможно, прав. В конце концов, ты бы вряд ли оказался здесь, если бы не я.              — То есть заставило остаться чувство вины? — он нахмурился, и мне наконец удалось освободиться.              — Ты не совсем… — я вздохнула и сжала переносицу. — Это не моя вина — я вообще не знаю, как это происходит, и не управляю этим. Иначе ты бы точно не оказался здесь. Просто я понимаю, что, скорее всего, тебя вытащило из твоего мира за компанию со мной. И потом, я тебе обещала.              — И как я понимаю, мы близки к исполнению твоего обещания, — Франкенштейн глубоко вздохнул. — Однако я почему-то не могу заставить себя разобраться в последних деталях.              — Да, я тоже, — я кивнула. — Я уже спрашивала тебя, но тогда вопрос подвис. Ты думаешь, мы попали сюда зачем-то?              — Неужели ты так не думаешь? — удивился он. — Я не имею в виду Предназначение или что-то вроде того, но мне кажется, мы здесь для того, чтобы, не знаю, кто-то не погиб, например. Или когда ты — поверить не могу, что признаю это — писала о Роделе-ним, цель была другая?              — Эм… да, я… — до меня медленно дошло. — То есть ты мне не поверил?              — Скажем, я разделил тебя и автора истории, — Франкенштейн отвёл глаза.              — Это всё равно, что ты бы разделил правую и левую руки, — хмыкнула я. — Но в общем — да, я хотела, чтобы кое-кто не погиб. Поехали домой, — вздохнула я. — А то этими разговорами можно испортить такой дивный вечер.              — Поехали, — он кивнул и приобнял меня за плечи. — Вообще-то, я хотел сказать, что благодарен тебе. За то, что не бросила меня одного. Честно говоря, я бы очень не хотел снова остаться один.              — Не за что, — улыбнулась я. — И мне кажется, что возможность вернуться к своей выросшей семье у тебя будет довольно скоро.              — А… — Франкенштейн покосился на меня, но не продолжил фразу. — Да, мне тоже почему-то так кажется.              Дома мы оказались около трёх часов. В коридоре на втором этаже кто-то заботливо не прикрутил газовый рожок, так что нам вполне хватило света, чтобы подняться без шума и нервного хихиканья. Я думала, что усну, едва голова коснётся подушки, но сон почему-то не шёл. Я долго смотрела в потолок, размышляя о разном. Периодически в голове снова начинали играть арии из оперы, временами пробегал таракан с флагом — надписи менялись, но в основном я думала о разделении душ. Не то чтобы я ожидала, что эта задачка будет простой, но разделение тела и души выглядело какой-то элементарщиной… Впрочем, надо признать, случай соединения двух в одном теле тривиальным не был. Если бы можно было просто разделить целое на две половинки, это было бы очень просто, но надо было сделать нечто совершенно иное. Если бы души были сродни разным химическим веществам, то достаточно было бы выяснить свойства каждой из них, и тогда можно было, используя внешнее воздействие, одну от другой отделить, но они имели одинаковую природу по сути. С другой стороны, без этого самого внешнего воздействия смесь душ находилась в покое, и отделить одну от другой было невозможно. Причём, стресс определённо не был катализатором для разделения, иначе это бы давно случилось. И недосып. И страх. И злость. Что же тогда?.. До меня вдруг дошло, что именно отличало души в данном конкретном случае. А ведь это всю дорогу лежало на поверхности — души Штейнов были неполными, и их эмоциональный диапазон тоже был кастрирован. И как до меня сразу-то не дошло? Фактически, у меня теперь был последний — ну, или почти последний — кусочек того огромного паззла, который мы почти полтора года с Франкенштейном собирали.              Когда я проснулась, было светло. Оказалось, что снегопад, начавшийся ночью, так и продолжался до сих пор, так что за окном в принципе побелело. Однако надо признать, что проснулась я всё-таки поздно. Все уже позавтракали, когда я спустилась. Точнее, Франкен одиноко заканчивал трапезу в кухне, тогда как остальные обитатели уже успели перебраться в гостиную. Меня он в одиночестве не бросил, и когда уже я добралась до кофе, к нам вошла Изуми.              — Вы уверены, что сможете сегодня оперировать? — спросила она, сложив руки на груди.              — Почему нет? — озадаченно спросила я. — Я выспалась и полна сил.              — Но ведь вы вчера действительно поздно вернулись. Разве вы не?.. — Изуми нахмурилась.              — Мы не пьём вина совсем, — улыбнулся Франкен. — Ты же не думала, что мы забудем, что у нас на утро назначена важная и сложная операция?              — Я думаю, можем начинать как допьём кофе, — я посмотрела в свою чашку, а потом на Изуми. — Если ты готова, конечно.              Оказалось, что утренним время можно было назвать с натяжкой — разве что когда встал, тогда и утро. Было около половины двенадцатого, когда я спустилась в лабораторию. Там выяснилось, что за вчера Франкенштейн успел проверить мои расчёты по лёгким и даже добрать препараты, которых не хватало. Как ни странно, исправлений в моих записях не было, так что минут через десять я уже шла наверх в операционную. Доля лёгкого встала на место, как родная, и через пару мгновений можно было уже увидеть, как она задвигалась от дыхания. Я наложила швы и пошла мыть руки. Франкен и Харай унесли Изуми в комнату наверху, а затем «брат» вернулся.              — В клинике надо будет сделать пологий пандус и каталки, — произнёс он.              — Ага, — я кивнула. — И вообще понадобится кое-какой персонал. Медсёстры, санитары, повар… Может, кто-то из врачей захочет работать здесь.              — Предлагаю не отнимать хлеб городской больницы, а больше обратиться к узким специализациям, — заметил Франкенштейн.              — Прекрасная мысль, — согласилась я. — Полагаю, основной специализацией будет хирургия и протезирование? — он кивнул. — Ближе к окончанию работ нужно будет начать искать людей.              — Ага… — протянул Франкен. — Я думаю, можно будет предложить ту же зарплату, что и в городской клинике. Во-первых, она вполне достойная, а во-вторых, нагрузка у нас должна быть меньше…              — Ну, это уже твоя вотчина, — я улыбнулась. — Мой мозг отказывается помнить цифры, когда речь заходит о наших финансах.              — Вот как? — удивился он. — Странно…              — Сама в шоке, — хмыкнула я.              В гостиной мы застали только одного Зига. Мальчишки то ли были у себя, то ли ушли гулять по городу вместе с Уинри. Центральный город, в принципе, был довольно безопасным местом, так что если я за что и волновалась, так только за то, чтобы кое-кто себе ничего не отморозил. Зиг читал «Ведомости», но когда мы вошли, отложил газету.              — Как Изуми? — спросил он, внимательно глядя то на меня, то на Франкена.              — Она в порядке и сейчас отдыхает, — отозвался «брат». — Проспит ещё часов шесть-восемь, полагаю.              — Как долго мы будем здесь? — спросил Зиг, как будто немного расслабившись.              — Месяц, — отозвалась я. — Плюс-минус.              — Изуми сказала, что вы не возьмёте денег с нас, — продолжил он. — Хотя я понимаю, что ваша работа должна стоить недёшево.              — О, оставьте это мне, — ухмыльнулся Франкен. — Поверьте, мы в накладе не останемся.              — Но месяц это довольно долго, — вздохнул Зиг. — Мы закрыли лавку на время отъезда, и я понимаю, что, должно быть, нужен Изуми здесь, но я не могу просто сидеть и ничего не делать.              — Если вы умеете обращаться со строительным инструментом, то я могу предложить вам работу, — Франкенштейн мгновенно перешёл на деловой тон. — Мы проводим ремонтные работы в соседнем доме, и там бы не помешали крепкие руки. Я плачу…              — Об этом и речи быть не может! — поднялся Кёртис. — Даже если ваши услуги как врачей оплатит армия, мы ещё и живём у вас. Так что будет честно, если я просто буду помогать.              — Хорошо, — не стал спорить Франкен. — Харай вам всё покажет.              Время помчалось вперёд, как в ускоренной плёнке. Три недели промчались как будто мимо, и за это время я ни разу не смогла поговорить с Франкенштейном о том, что я поняла основы разделения душ. Не то чтобы мы вообще не разговаривали, просто стоило мне открыть рот для того, чтобы заговорить об этом, сразу же происходило что-нибудь, что просто не оставляло мне такой возможности. Я поняла, что не смогу сказать ни слова, пока время не придёт. Возможно, что и он уже догадался, что к чему, и тоже не мог поговорить со мной об этом.              Органы Изуми приживались прекрасно — никаких осложнений не было. Пришлось, правда, колоть малые дозы «Фредициллина» чисто на всякий случай, однако в целом всё шло очень хорошо. Утром двадцать пятого февраля мы провели последнюю операцию по пересадке почки, и в принципе были готовы через семь-десять дней отпустить Кёртисов домой. После этой операции Изуми уже не находилась под наркозом несколько часов, так что отдыхала у себя в комнате с книгой. Катрина была снабжена полным списком инструкций на случай, если вдруг чего, а у нас ещё были планы на этот день.              На двадцать пятое февраля было назначено торжество по случаю бракосочетания Аделины Гратц и Рихарда Штурца. Регистрация этого события прошла ещё в пятницу, в рабочие часы отдела регистрации актов гражданских состояний. В Аместрисе брак существовал только вот такой — правовой, с регистрацией на бумаге. Но торжественным данное мероприятие не было: на основании заявлений в специальный журнал и в документы брачующихся просто заносилась запись от руки. Документы при смене фамилии не менялись — старую зачёркивали, новую надписывали и ставили гербовую печать. Разводы практически не практиковали, так что было крайне мало шансов, что придётся черкаться там снова. А вот торжество проводили по желанию и в совершенно разных форматах: кто-то устраивал ужин на двоих, кто-то большой семейный праздник, а кто-то вообще после этого мог не видеться некоторое время в силу обстоятельств непреодолимой силы. Откровенно говоря, я не очень понимала, каким образом в числе приглашённых оказались мы с Франкеном, но отказываться было не очень уместно, учитывая добрые отношения и с невестой, и с женихом.              О подарке мы думали не особенно долго. В Аместрисе возник странный кризис фарфора, и найти приличный большой сервиз стало почти невозможно. А вот с материалом, и которого фарфор можно было изготовить, проблем не было. Вообще, большую часть фарфора, которая продавалась в Аместрисе, делали в империи Синг, а с ней ставка вроде не ссорилась, так что было совершенно не ясно, с чего предложение так упало. В самом же Аместрисе производство керамики было не так чтобы сильно развито. Короче говоря, немного чтения, немного рисования, немного поисков материалов, и мы смогли преобразовать потрясающий сервиз на восемнадцать персон в сто предметов с мелкой росписью кармином и золотом. Алхимия, конечно, не магия, однако благодаря ей можно сотворить нечто весьма полезное, а иногда и дорогое, из самых простых подручных материалов. Если вообще не из хлама.              Торжество новоявленной четы Штурц представляло собой пышное застолье и, собственно, всё. Для подарков была отведена отдельная комната, где гости оставляли свои коробки с подписанными карточками, после чего их приглашали за большой овальный стол. Из свадебных традиций — они здесь существовали, но соблюдались исключительно редко и по желанию — были только пирожки с мясом от невесты. Считалось, что если хоть один гость поморщится, когда будет есть пирожок, в браке будут ссоры. Но они были очень даже ничего, так что некоторые норовили прихватить дополнительный пирожок.              Мы поздравили Аделину и Рихарда в частном порядке и провели на торжестве приличное время. Но гости хмелели от вина, и нам становилось неуютно, так что часов в пять вечера мы попрощались и уехали. А в понедельник утром к нам приехала Аделина. Нет, традиция, как мне казалось, дурная, возвращать визиты в Аместрисе тоже была, и жениху и невесте полагалось сделать пришедшим гостям символические подарки в ответ во время этих визитов, но о них обычно договаривались. О визитах, не о подарках. Аделина была взволнована так, что не могла связать и пары слов, так что мне пришлось влить в неё немного успокоительного, чтобы услышать членораздельную речь.              — Сервиз — чудо, — выпалила она. — Как с картины какой! Но мы… Мы с Рихардом не знаем теперь, что подарить вам в ответный визит. Ему ведь цена по нынешним временам целое состояние.              — Аделина, всё гораздо проще, — улыбнулся Франкен. — Это простая алхимия. Иными словами, подарок, сделанный своими руками.              — Так это… Ого… Да вы бы озолотились, если бы занялись этим! — воскликнула Аделина.              — Мы и так не бедствуем, — усмехнулся Франкенштейн. — Но делаем несколько более полезное дело.              Мы попили чаю, и она уехала. Счастье определённо было ей к лицу, и она едва ли не светилась изнутри. Смотреть на неё было действительно приятно. В тот момент мне показалось, что Аделина и Рихард как олицетворение какой-то спокойной мирной жизни, которая идёт своим чередом и не знает ни о каких заговорах и революциях. Всё шло хорошо — ремонт был на завершающей стадии, лечение Изуми было почти закончено, а впереди красовалась весна. Если быть точнее, она уже почти началась, так как снег уже почти растаял, и земля начала покрываться зеленоватой дымкой новой травы.              Следующее воскресенье было уже в марте. Осмотр Изуми подтвердил, что никаких осложнений не возникло, однако мы попросили её остаться ещё на несколько дней, чтобы внести лучшие статистические данные, и она согласилась. Так что в тот день мы поехали на рынок всей кучей, чтобы потом вместе приготовить праздничный ужин в честь успешного заверения лечения. В первый весенний выходной толпа была просто огромной, и мы решили не кучковаться — поход занял бы чрезмерно много времени, а разбиться на маленькие группки, каждая из которых занялась бы чем-то своим. Мне в компанию достался Ал, а в качестве задания — закупка фруктов. Мы с ним прошли вдоль длинного ряда торговцев и наконец нашли, что нужно. Вернуться к телеге можно было по рыночной площади, прорываясь через толпу, а можно было обойти это дело козьими тропами. Мы с Алом совещались ровно полминуты и приняли решение идти тропами.              До повозки оставалось буквально ещё раз повернуть, когда проход загородил здоровенный мужик. У него на лицо был надвинут капюшон, и я не могла рассмотреть его, однако я увидела его руки — широкие смуглые ладони. Обычно люди не пугали меня вне зависимости от своих габаритов, но в этот раз я не только остановилась, но даже сделала шаг назад.              — Ты — государственный алхимик? — глухо просил он.              — Я — доктор Фреди, — отозвалась я. — У вас ко мне какое-то дело?              — Да, — также глухо отозвался он и ринулся на меня.              Как в замедленной съёмке я увидела, как он занёс руку, и меж пальцев его заискрились голубые молнии. Я успела подумать, что это могла быть алхимия — или, по крайней мере, какая-то её часть — и инстинктивно отступила ещё на шаг, крепче прижимая к себе большой бумажный пакет с фруктами. Ал сориентировался лучше: он скользнул вперёд меня и принял удар на блок. Во время рывка капюшон слетел с лица мужчины, и хотя глаза его были скрыты тёмными очками, по практически белым волосам и смуглой коже я угадала в нём ишварца. Его лоб пересекал крестообразный шрам, и я узнала его. Шрам — не ишварца. Такие оставались у тех, кто имел несчастье познакомиться с алхимией Кимбли. Шальная мысль забилась у меня в голове. Ишварец тем временем озадаченно смотрел на совершенно целые руки Ала.              — Я хотел разрушить плоть, — произнёс он. — Почему не вышло?              — Потому что это не из плоти, — отозвался Альфонс, принимая боевую стойку. — Беги, Фреди. Позови остальных.              — Франкенштейн! — вместо побега на ультразвуке завопила я.              Если бы у меня была возможность обратиться к нему телепатически, вряд ли это было бы тише. И я почему-то было уверена, что несмотря на шум толпы и дальность, он меня слышал. И через пару секунд я услышала топот за спиной ишварца. Он не обернулся.              — Хоть одного государственного алхимика я отправлю на тот свет, — произнёс человек со шрамом и двинулся на меня.              — Ты был в секторе зачистки Кимбли! — выпалила я, и он замер. На мгновение. Но этого хватило, чтобы к нему успели подойти.              Что произошло дальше, я не видела. Точнее, видела, но не успела рассмотреть. Секунды три смазанного движения, и ишварита со шрамом прижал к мостовой ишварец без шрама. Оба почему-то оказались без курток. Харай крепко держал заведённой за спину левую руку незнакомца, а правой он упирался в землю перед собой. Я сфокусировалась и едва не выронила пакет из рук. Быстро сунув его Алу, я подошла ближе и опустилась на корточки. На правой руке были нанесены символы круга преобразования, а вот левая, насколько я могла видеть, была чиста. Это была только часть символов — та, что отвечала за разъятие. Присмотревшись ещё внимательнее, я увидела тонкую полоску шрама алхимического сращивания. Если бы я сама не делала никогда чего-то подобного, я бы и не заметила.              — Это же… Чья это рука? — я посмотрела в лицо незнакомца, но он упрямо нахмурился. — А… Понятно… Кошмар… Слушай, я, кажется знаю, что произошло. Но эта часть алхимического круга… Это поразительно.              — О чём это ты? — хрипло спросил ишварец.              — Мне отсюда не видно, — раздался голос Франкена. — Что там такое? Это алхимик?              — Нет, иначе у круга было бы обе половины, а тут только одна, — отозвалась я. — Я полагаю, что это ишварит, выживший в секторе Кимбли, — я поднялась. — Харай, кажется, мы с тобой как-то видели дело его рук.              — Он? — удивился Харай. — Впрочем, весьма вероятно.              Надо было что-то решать. Отпускать этого парня было глупо, сдавать полиции особо не за что. Я нахмурилась, а потом тяжело вздохнула.              — Ты мне должен, — заявила я, глядя на ишварца. — Из-за тебя в моём госпитале пациенты чуть ли не друг на друге лежали. И из-за тебя мне пришлось пойти на убийство. Хотя я, вообще-то, врач, и моя цель в совершенно обратном.              — И всё равно ты стала армейским псом, — зло отозвался он. — Хотя сама видела, что они делали в Ишваре.              — Может, именно поэтому? — озадаченно переспросила я. — Может, именно потому, что видела огромное число людей, которым нужна была помощь. Может, именно потому, что только будучи государственным алхимиком я могла внести достойный вклад в развитие медицины. В Ишваре я спасала жизни, а не отнимала их. Одна вон, к земле тебя прижала. Но твои поступки едва меня же и не прикончили. Только за то, что я оказывала людям помощь. Так что. Ты. Мне. Должен.              Незнакомец не нашёлся с ответом, и через минуту Харай отпустил его под честное слово не буянить. И под честное слово сломать ему вообще всё, если начнёт. Мы поехали вместе с ним к нам домой — куда ж ещё? — чтобы убедиться, что ничего не сломали ему, чтобы внимательнее рассмотреть татуировки на руки и чтобы, возможно, провести душеспасительную беседу. Мы с Франкеном сидели на козлах, но я слышала негромкий разговор ишварцев прямо у нас за спиной. Парень со шрамом назвался Шрамом — прямо брат Муфасы и большой оригинал — и признал, что я первый государственный алхимик, которого он встретил. Он сказал, что не следил за мной намеренно, просто наши пути совпали. А потом признал, что ему не хватило бы всё-таки духу убить женщину.              Около дома нас ожидал ещё один весьма странный сюрприз — в палисаднике созерцал начало весны Хоэнхайм.