Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Я соскочила с облучка, чтобы открыть калитку, а едва повозка въехала на наш участок, я вновь закрыла её и направилась к Хоэнхайму. Странно, что он приехал лично, ведь вроде бы как мы договаривались сначала созваниваться. Или произошло нечто из ряда вон, или… других объяснений у меня просто не находилось. Когда я приблизилась, лицо его не выражало и тени тревоги — напротив, увидев меня, Хоэнхайм мягко улыбнулся. Я аж дёрнулась.              — Э… Здрасьте? — неуверенно поздоровалась я.              — Добрый день, — шире улыбнулся он. — Как у вас идут дела?              — Да вроде бы как в гору, — я пожала плечами. — А вы к нам с чем?              — Я всё расскажу внутри, — он указал развёрнутой ладонью на дверь. — Это не пара слов, не хотелось бы, чтобы ты застудила горло.              Я скривила жабью морду и пошла открывать дверь. На самом деле, я не особенно боялась простудиться — с большей вероятностью меня могли порешить разные личности криминальных наклонностей. Ну, или виджиланте, как сегодня. Но чтобы меня — и скосила простуда или грипп… Это что-то из области фантастики. Мы с Хоэнхаймом прошли в гостиную, пока у задней двери творилась суета: Хараю надо было распрячь и обиходить лошадей, но при этом он ни на мгновение не хотел выпускать Шрама из виду. Изуми и Катрина уже прорвались в кухню — всей потасовки они не застали, но видели испорченные рукава Ала и явно хотели посмотреть и на меня. Когда мы угрюмой гурьбой подошли к повозке, они обе были уже внутри, и мы поспешили уехать, пока на нас не обратили внимания. Я едва успела отскочить от Катрины, летевшей на меня коршуном. Изуми же остановилась в дверях.              — Я в порядке! — взвизгнула я, выставляя вперёд руки. — Меня никто не тронул!              — Я, вообще-то… — опешил Хоэнхайм.              — Да не, — перебила я его. — Просто небольшой инцидент на задворках рынка. Ал защитил меня.              — Альфонс? — переспросил наш с Франкеном — сократим пра- — дед. — Тебе действительно нужна защита?              — А я как зверь — не сражаюсь, пока меня не загонят в угол, — я тяжело вздохнула. — Но когда загоняют, я… В общем, это плохо кончается для загонщиков. О, кстати…              — Отец! — в гостиную вошёл Эд. — Зачем ты сюда приехал?!              — У меня важное дело к Штейнам, — отозвался Хоэнхайм. — И я рад видеть, что ты здоров.              Тон Хоэнхайма был спокойным и мягким, таким, что Эдвард просто не нашёлся с ответом. Вдобавок, дед слегка улыбался ему, тоже очень мягко. Я понимала, что Эду хотелось устроить перепалку, но во-первых, это непросто сделать, когда на твои выпады реагируют таким образом, а во-вторых, я опять корчила ему рожи, потому что наблюдать за их разборками у меня не было ни желания, ни сил. Но тут вступила Изуми.              — Как вышло, что вы бросили своих детей совершенно одних? — холодно спросила она.              — Я не могу объяснить, почему оставил семью, — мрачно изрёк Хоэнхайм. — Это не… Я не хотел этого, но должен был закончить некоторые свои дела. Я не знал, что Триша умерла.              — Это дрянное объяснение, — отрезала Изуми.              — Это и не объяснение, — вздохнул дед.              — Давайте-ка мы не будем ворошить эту тему, — встряла я. — Не в этом доме. Изуми, тебе надо немного отдохнуть — почка ещё приживается, и нагрузки тебе не показаны. Эд, мне кажется, что Френки и Алу ты ещё нужен. Катрина, ты прекрасно знаешь, как наши мужчины раскладывают покупки — не проследишь, ничего потом будет не найти.              Видимо, вид у меня был даже не училки в филармонии, а прям завуча, потому что к концу моей речи гостиная опустела, и мы с Хоэнхаймом снова остались вдвоём. Некоторое он молчал, глядя на подаренную мне Франкеном картину, потом вздохнул и повернулся ко мне.              — Что за инцидент? — нахмурился он.              — Эм… — я замялась. — Меня вроде как хотели убить.              — Опять? — удивлённо вскинул брови Хоэнхайм, а потом мрачно нахмурился. — И убийственный удар вместо тебя достался Альфонсу?              — Он ему не навредил, — я поморщилась. — Да и не убийственный. Мы собирались разобраться с этим парнем по приезду домой, но я почему-то думаю, что вас сюда привело нечто более важное.              — Да, — глубоко вздохнул он. — Но у вас здесь так много народа…              — Тихое место найдётся.              Прошло ещё, наверное, с минуту, когда в гостиную вошли Франкен, Зиг и Элрики. Кёртис приветственно кивнул нашему гостю и прошёл дальше в коридор, чтобы подняться наверх. Эд шагал не так быстро, угрюмо глядя под ноги, Ал шёл следом и пару раз по пути бросил взгляд на отца. Хоэнхайм внимательно на него смотрел. Я вдруг вспомнила, что в прошлый раз он видел младшего сына доспехом, а теперь он выглядел как ребёнок. Как-то за прошедшие пару месяцев мы уже настолько привыкли к этому, что я даже и забыла о его прежнем теле. Без долгих раздумий мы спустились в бойлерную. Несмотря на преобразованный в гостиную временный стол, некоторое количество досок там ещё находилось, так что мы без особого труда изготовили третий стул и уселись. Единственным источником света снова оказалась тусклая масляная лампа. Полагаю, с нас за столом можно было писать полотно навроде «Заговорщики обдумывают дело».              Хоэнхайм молчал, а мы ждали, пока он заговорит. Он взирал на огонь в лампе, будто хотел мысленно заставить его то ли стать ярче, то ли наоборот — совсем потухнуть. Мне хотелось как-то подтолкнуть его говорить с одной стороны, но с другой я почему-то абсолютно не хотела слышать ни слова. И чем дольше он молчал, тем отчётливее становилось моё нежелание.              — Я не понимаю, что произошло, — признал он. — Я знаю, что он хотел прорыть круговой тоннель вдоль границы Аместриса, а затем соединить точки кровавых меток, таких, как Ишвар. Но я знаю так же, что круг ещё не завершён. Что-то около половины ещё не доделано. Однако он явно приостанавливает работу.              — Такой вопрос: если обрушить это прокопанный тоннель, круга уже не будет? — нахмурилась я.              — По факту — да, — удивился Хоэнхайм. — Но круг большой, и если даже разрушить его, это лишь отсрочит выполнение его кровавого плана, но не уничтожит его.              — Иногда нужно просто выиграть время, — я пожала плечами. — Хотя вряд ли если кто-то вмешается в эти самые планы, он хорошо кончит.              — Это верно, — вздохнул Хоэнхайм. — Однако что-то случилось. Что-то, чего он не планировал. Поэтому все гомункулы соберутся здесь. Через три недели. Насколько я понимаю, им нужно сделать что-то с планом.              — То есть, их можно будет уничтожить всех за один раз, — улыбнулся Франкен. — О-хо-хо…              — Было бы здорово, если бы сделать это было так же просто, как говорить об этом, — скривилась я.              — Было бы, — кивнул «брат». — Но мы имеем то, что имеем. И у нас три недели.              — Что представляют собой гомункулы, с которыми нам предстоит иметь дело, и известно ли о какой-либо ещё силе противника? — я повернулась к Хоэнхайму.              — Я думал, вы понимаете, что это слово значит в принципе, — дед изогнул бровь.              — Мы сейчас говорим не значении слова, а о конкретных гомункулах, — я поджала губы. — Кроме того, что их будет непросто прикончить, что ещё нам не мешало бы знать, чтобы они не застали нас врасплох? Особые способности, таланты, техники боя…              — А, это… Если не считать того, кто зовёт себя отцом и считает себя вершиной… — он вздохнул. — Не суть. Кроме того, кто пришёл сюда из Ксеркса, явится ещё шесть. С одним из них он рассорился, и сам хочет вернуть его, но он скрывается. Так вот, шесть: Похоть — выглядит как женщина и может преобразовывать свои пальцы в абсолютно острые когти; Зависть — оно способно принимать любой облик, даже того, кого бы вы не смогли ударить…              — У нас с этим никаких проблем, — вскользь заметил Франкен, и Хоэнхайм продолжил.              — Лень — сверхбыстрый и сверхсильный. Его присутствие наиболее удивительно, поскольку прокопать тоннель — его работа. Обжорство — результат попытки воссоздать Врата. Гордыня — манипулирует тенями. И Гнев — абсолютное зрение, — он снова вздохнул. — И каждый по отдельности противник непростой, а все вместе они как армия. Ах да, Гнев и Гордыня — это фюрер и его приёмный сын. Так что это точно не будет тихой резнёй.              — Тихая резня как-то даже звучит… странно, — с лёгким оттенком кровожадности отметил «брат». — Ну, у нас тоже найдётся пара тузов в рукаве — например, мы знаем, как разрушить философский камень.              — Это весьма сильный козырь, — кивнул Хоэнхайм.              — Но нам нужны ещё люди, — нахмурилась я. — Вдвоём тележку нам не вывезти.              — Мне кажется, ты недооцениваешь нашу мощь, — лицо Франкенштейна пересекла кривая ухмылка.              — Отнюдь, — скривилась я в ответ. — Не думаю, что, учитывая то, кем мы с тобой являемся, у нас будут какие-то большие трудности с убийством гомункулов, но вот расхлёбывать последствия государственного переворота — это запущенный неоперабельный геморрой.              — А, да… Точно… — «брат» вздохнул. — И что нам делать?              — Нам нужен Мустанг! — хмыкнула я. — Это же у него далекоидущие планы по демилитаризации Аместриса.              — Значит, нам нужно расправиться с семью неудобными трудноубиваемыми противниками, так? — Франкен снова посмотрел на Хоэнхайма.              — Да, — дед кивнул. — Но мне удалось собрать ещё некоторые сведения о ставке. Когда я узнал, что фюрер гомункул, я предполагал, что он может начать готовить какую-нибудь армию. И он её готовит. Не могу сказать, сколько тел уже готово, но даже если они не будут обладать полноценным сознанием и особенными способностями, в основе их жизнеспособности будет недоработанный философский камень.              — Что даёт ещё невразумительную толпу неудобных противников, — поморщилась я. — Я не хочу вовлекать детей. Нам просто нужно больше людей. Иначе нас просто задавят числом.              — Неприятно признавать это, — кивнул Франкенштейн, а затем пару секунд озадаченно хмурился. — Хоэнхайм, а не могли бы вы провести душеспасительную беседу с нашим… э… с одним человеком? Он… что-то вроде виджиланте… э… народного мстителя — хочет отомстить государственным алхимикам. Первой вот наткнулся на Фреди, но пока мы ехали сюда, он признался, что не смог бы убить её. И у него очень интересная татуировка. Полагаю, с вами он будет говорить охотнее.              — Вы хотите, чтобы он присоединился к бою против гомункулов? — нахмурился дед.              — Да, у него неплохие способности, хотя он и не развивал их, — Франкен прикрыл глаза, сложив руки на груди. — И он был боевым монахом Ишвара. Сами понимаете.              Хоэнхайм кивнул и поднялся. Наше совещание было окончено. Они с Франкеном ушли наверх, видимо, приступать к обработке нового кадра, а я осталась сидеть напротив котла. Я думала. Моё желание сбежать из этого мира внезапно овладело навыками альпиниста и забралось куда-то на вершину Эвереста, откуда, очевидно, планировало вообще улететь в стратосферу. Почему? Потому что, хоть внешне этого и не было видно, внутри меня трясло как портовую… как жопку трясогузки. Меня бы вряд ли успокоил даже загрызенный свежий корень валерианы. Но вместо того, чтобы пойти хлебануть седативных, я сидела и смотрела на котёл. И думала. Хотя происходящее в моей голове было бы правильнее назвать хаосом, чем процессом мышления. Картины моё воображение рисовало одну другой страшнее, хотя надо признать, что я не боялась умереть. Почему-то я была уверена, что это не будет концом — что меня вынесет куда-то дальше. Даже если понятия не имела, куда именно. Но я боялась, что Фреди умрёт. И Френки. Или один из них. Потому что тогда оставшимся в живых было бы невыносимо больно. Мне было страшно представить, как бы пережили это мальчики. Не то чтобы мы превратились с ними прям в семейную семью, но как-то прикипели друг к другу… Короче, нам нужен был максимально подробный, учитывающий даже самые плохие варианты план. И люди.              Я заставила себя подняться и пойти наверх. Время было роскошью, которой мы не обладали. Не то чтобы нельзя было подождать следующей сходки гомункуловой семьи, однако она могла состояться уже после того, как круг будет завершён. И если можно обойтись без попытки преобразования философского камня из всей страны, я бы предпочла сделать это. Так что нельзя было тянуть резину и рефлексировать ни единого мгновения. Я прошла в гостиную и подняла трубку, лихорадочно придумывая убедительную причину пригласить полковника сюда — мы по-прежнему параноили насчёт прослушки.              Соединения пришлось ждать несколько минут, что не было странным в воскресенье. И что из-за сниженной активности повышало шансы на прослушивание. Наконец Мустанг отозвался настороженно-бодрым голосом.              — Подполковник Штейн! Я не ожидал вашего звонка.              — А стоило бы, — улыбнулась я. — Я ведь говорила вам в ноябре, что вам нужно показываться врачу хотя бы раз в три месяца. А уже март наступил.              — Правда? — переспросил он, очевидно не только не припоминая ничего подобного, но и не понимая моих странных намёков.              — Вы забыли? — я постаралась вложить в голос максимум удивления и разочарования. — Похоже, к вашим головным болям добавилась забывчивость. Это очень — Очень! — тревожный симптом. Вам необходимо приехать первым же поездом!              — Я доложу генерал-лейтенанту Грумману, — вроде бы дошло до него. — Позже я сообщу вам время прибытия.              — Очень на это надеюсь, — строго заметила я и добавила мягче: — Если вы запустите, у вас могут начаться провалы в памяти, а тогда, сами понимаете, вас вынуждены будут комиссовать.              — Конечно, — вздохнул он.              Мы попрощались, и я повесила трубку, уставившись теперь на неё. Хоэнхайм своим появлением превратил в пыль вообще все планы на праздничный ужин. Как будто вода в нашем болотце только-только успокоилась, а он пришёл и бросил горсть гравия вразлёт.              — Док? — позвал бесшумно вошедший Харай, и я вздрогнула.              — Что? — я поднялась.              — Тот парень… Он… — он замялся.              — Не объясняй ничего — ты меня почти по тем же мотивам душил, — отмахнулась я. — Так что я вроде как понимаю картину.              — Разумеется, — ишварит как будто облегчённо выдохнул. — Парни говорят, что готовы сдать комнаты второго этажа. Я там был — коридор оштукатурили, но стены пока голые, и пол они потом будут перебирать. Но они говорят, что комнаты вам надо посмотреть, если что-то надо переделывать.              — Отлично, — протянула я. — Погоди, Франкена найду.              Это действительно было отлично. Потому что у нас в доме было уже невыносимо тесно, а люди продолжали прибывать. Надо было куда-то поселить Хоэнхайма — и желательно максимально далеко от Эда, иначе в доме будет ор двадцать четыре на семь. Надо было что-то решать со Шрамом. Когда приедет Мустанг — а он вряд ли приедет один — его тоже надо будет где-то поселить. Клиника оказалась очень своевременным роялем, надо заметить.              Франкенштейн нашёлся у себя в кабинете — он смотрел в никуда, постукивая карандашом по столу. Лицо его выражало глубокую задумчивость, и как я вошла, он не заметил. Я пару раз ударила костяшками пальцев о косяк, и она встрепенулся, сбрасывая оцепенение.              — Что?              — Надо принять комнаты второго этажа — Харай говорит, они готовы, — улыбнулась я.              Франкенштейн выдохнул. Долго — как если был сдувался очень большой воздушный шарик. Или даже прямо шар. Потом он поднялся, обогнул стол, и мы с ним вместе направились в наш уже третий дом.              Бригада действительно отделала полностью все шесть комнат. Они были и за штукатуров, и за маляров, и за плотников — всю мебель тоже сделали они. Она не отличалась особым изяществом, но вид имела добротный и надёжный. Планировка у комнат была совершенно одинаковой: справа ближе к окну односпальная кровать, напротив слева широкий диван, на котором при желании можно спать, но на котором не следовало бы размещать пациента; ближе к двери справа туалетный столик с тазиком и зеркалом, за ним тумбочка, напротив два небольших платяных шкафа. Почему два? Один был предназначен для больничных пижам, местного постельного белья и перевязочных материалов, а второй — для вещей пациента. Но несмотря на одинаковую планировку, комнаты были разные. В них были разного цвета занавески, обивка диванов и покрывала — их, кстати, выткали в общине, хотя узоры не были этническими — разные половики, разные обои. Причём в каждой комнате была выдержана гамма, что мгновенно породило идею отказаться от нумерации в пользу цветовых названий. Нас с Франкеном работа полностью устроила. И как ни странно, Хоэнхайма тоже вполне устроило поселиться там.              Когда мы вернулись во второй дом — первым всё ещё считался дом в Метсо — там обнаружился сияющий майор Армстронг в компании генерал-майора Армстронг. И у них были крайне серьёзные выражения лиц. Майор был в форме, слегка натянувшейся на груди, а вот его сестра была одета в гражданское: я не видела, что на ней было под столом, но над ним на ней был верх платья или жакета из шёлка чернильного цвета с на удивление нежной цветочной вышивкой лентами по воротничку-стойке и плечам.              — Я в отпуске на месяц, — произнесла комендант Бриггса, видимо, прочитав немой вопрос в наших глазах. — Майлз остался за старшего там. Но я уверена, что всё будет в порядке.              — Вне всяких сомнений, — не своим, сипатым голосом, отозвалась я, и осела на стул. — А что привело вас к нам именно сегодня?              — Совпало два обстоятельства, — отозвалась она. — Во-первых, мне действительно хотелось увидеться с вами и напомнить о вашем обещании о разработках и тестировании. Нам есть, что обсудить?              — Вообще-то да… — нахмурился Франкен. — Я планировал закончить расчёты и поговорить с полковником Кессером, как нам проводить испытания. Та броня, что мы оставили у вас в прошлом году, вроде бы показывает довольно хорошую статистику. Хотя я бы всё равно предпочёл ближе к лету навестить крепость, чтобы осмотреть всех лично.              — В таком случае, мой отпуск пришёлся на удачное время, — кивнула она. — А вторая причина, которая привела нас сюда — звонок полковника Мустанга. О чём вы говорили, Алекс?              — Полковник сказал, что мог понять и неверно, а я в свою очередь мог неточно истолковать его шифр, но вы говорили с ним о государственном перевороте, — ровным, низким голосом произнёс майор.              Я подавилась собственным языком. Тут так с ходу и не объяснишь в двух словах. Тем более, когда дом полон детей и гражданских. Франкен молчал и поджав губы смотрел на меня, потому именно я говорила с Мустангом. А я понимала, что мне придётся каким-то образом рассказать всё, что поведал нам за время нашего знакомства Хоэнхайм — и про Ксеркс, и про философский камень, и про гомункулов. И рассказывать это мне придётся не один раз.