Стокгольмский синдром

Баджи устал за этот день. Он, безусловно, знал, что люди могут быть безумными и сумасшедшими до такой степени, что вскоре не смогут находить различия в морали и аморальности, в продуманности решений и сумбурным действием, в этике и бестактности. Эта черта, грань, что сдерживает человека от ошибок, для таких людей просто размыта. Эти личности живут день ото дня, не задумываясь о будущем и прошлом. Им важен настоящий момент. Момент, когда они должны сделать быстрый выбор, о котором не будут задумываются. Главное для них — утолить жажду бушующих эмоций и восполнить свой недостаток здесь и сейчас, в данный час, в данную минуту, в данную секунду. Станут ли они сожалеть? Станут ли они каяться в том, что совершили? Поймут ли они свою ошибку? Девяносто девять целых и девять десятых процентов людей точно ни за что на свете не смогут понять то, в чем виноваты, ведь сдерживающей их границы просто не существует. Но это только те девяносто девять целых и девять десятых. Значит есть, хоть и маленькая, одна десятая процента, надежда, что существуют люди, способные понять свою неправильность в действиях. Но теперь возникает вопрос. К какому типу относиться Ханма?… Кейске медленно осматривает комнату, поднимая опухшие от слез темно-карие, почти чёрные, глаза. На полу лежит футон, рядом находиться окно, с другой стороны которого видна решетка, не дающая парню сбежать. Проглядывается ужасная, мерзкая погода, заставляющая Баджи с отвращением скривить губы и закрыть темные шторы. Свет через них не проходил, из-за этого в комнате преобладали мрак и темнота. Даже белые стены с потолком не могли помочь этому месту стать хоть немного лучше, избавить его от унылости и тоски, перемешанной с тревожной грустью. Баджи еле перебирает ногами, чтобы дойти до футона, до него всего несколько шагов, но для парня и эта маленькая дистанция даётся с трудом. Он удерживается, чтобы не упасть и, наконец, дойдя, опускается на матрас. Расположившись на нем, он сворачивается в позу эмбриона, прижимая к себе до сих пор дрожащие ноги, и долго не может погрузиться в царство Морфея, думая о том, что как бы он не будет стараться сопротивляться, у него ничего не выйдет. — «Как говориться, когда не потеряешь что-то, тогда не поймёшь как это тебе ценно, да? Люди слишком эгоистичны, думают только о своих проблемах, постоянно жалуясь на свою жизнь. Некоторые даже не выдерживают и заканчивают самоубийством. Это их выбор. Они могут продолжать жить, заставляя себя включиться в такое понятие, как «стоицизм», а некоторые будут резать артериальные вены бутылкой спиртного. Люди не понимают насколько дорого и ценно предложение самой природы жить, развиваться, достигать целей и высот. Общество не перестанет жаловаться на свою жизнь, пока не опробует на себе более жестокий и сложный вариант проживания, который будет хуже, чем тот, который был до этого. Они захотят вернуться в прежнюю жизнь, захотят дальше ныть из-за мелочей, захотят почувствовать то, что они никогда не оберегали… Я тоже хочу вернуться в то, где был до этого. В место, где бестолковый Майки ссориться с Дракеном из-за пустяка, а потом начинает мириться, в место, где после ушибов, синяков, ран и крови во рту остаётся сладкий, чуть-ли не приторный, вкус победы, в место, где дурак Такимичи ведёт себя забавно и странно. В место, где я чувствую заботу и счастье…» — закрыл глаза Баджи, укутываясь одеялом с головы до пят, чувствуя холод и разъедающее изнутри одиночество. Глаза слепит солнце. Шторы раздвинуты в разные стороны, окно открыто настежь, а на подоконнике виднеется чей-то силуэт, наслаждающийся погодой. Кейске до конца открывает слипшиеся от недосыпа глаза, натягивает на себя одеяло, чувствуя ветерок из окна, и вглядывается в силуэт. Вдруг вскакивая, темноволосый, как дикий зверь, пятиться назад, к другому углу комнаты, тревожно не сводя глаз с Ханмы. Шуджи медленно подходит к «клыкастику». — Ты весь красный, — подносит руку парень ко лбу младшего и чувствует жар. — Ты горишь, Баджи, тебе срочно нужно в постель. Тебе нужна помощь, нужно лечение, — вдруг становиться серьёзным Ханма. — Вот от кого мне помощь не нужна, так это как раз-таки от тебя! — с сомнением произносит Кейске, скрывая свой страх. — Ты невозможен до тошноты! Такие люди не могут помогать другим. Ты жесток, безжалостен. В тебе нет ни капли положительных качеств, я уверен, что ты доставляешь всем тем, кто тебя окружает, только чёртову боль. На большее ты и не способен… — с отвращением заканчивает младший, сжимая губы. — Скажешь мне это, когда будешь здоров. А сейчас, перестань упрямиться, — выдыхает Ханма, взяв на руки Баджи. В глазах Шуджи проглядывалось какое-то чувство. Может быть чувство вины или чувство досады. Но его желтые глаза, по мнению Кейске, были наполнены печалью, глубоким сожалением и чем-то ещё, что он усердно пытается скрыть за своей дерзостью и грубостью. Он выходит из комнаты, уверенно прижимая к себе парня, а затем относит в свою спальню, аккуратно кладя на кровать. Вдруг взявшаяся из неоткуда тёплая, до боли, забота, заставляет «клыкастика» смутиться и даже засомневаться в том, что он сказал. — Прибереги силы, не трать их на оскорбления. Как выздоровеешь, можешь отталкивать меня сколько влезет, а сейчас, дай мне тебя вылечить, — укрывая младшего одеялом, произносит Ханма и выходит из комнаты. Что таиться в мыслях этого человека? Какая черта ещё выплывет наружу и заставит удивиться? Какая сила духа находится в мировоззрении этого безумца, что он ещё не до конца сошёл с ума? Что именно все еще делает его человеком, а не последней тварью, которая не испытывает жалости и сожаления? Какие воспоминания заставили глаза, когда-то наполненные уверенностью, заполниться неимоверной печалью?… Столько вопросов, а ответов нет. «Ханма, что таиться у тебя в душе? Каков ты на самом деле?..» — последнее о чем задумывается Кейске, перед тем, как уснуть. Все происходит слишком сумбурно. Это похищение и изнасилование. Потом вдруг проявляющаяся забота и печаль. Способен ли человек изменить своё мнение о том, кто принёс ему боль, узнав он его прошлое? А способен ли он влюбиться в похитителя?… Пробудившись, Баджи покинул царство Морфея, где ему снился прекрасный сон о его друзьях и обычных повседневных буднях. Хочется вернуться к нормальной жизни поскорее, но возможно ли это, когда он находится в руках Ханмы, который может сделать все, что угодно и когда угодно. Открыв глаза, Кейске видит старшего, который наклонился к нему, чтобы положить мокрую холодную тряпку на лоб. — Как спалось? — спрашивает Шуджи, поправляя ткань. — Голодный? Ты уже около двух дней не ел, я пойду приготовлю что-нибудь, лежи и не вставай. Баджи хотел сказать что-то против, но почувствовал головокружение, а затем острую головную боль, которая волной накатывала еще больше, каждый раз, когда «клыкастик» пытался сделать движение или произнести слово. Спустя какое-то время Ханма вернулся, держа в руках поднос, на котором стояла каша, запах которой был очень заманивающим. Поставив ее на тумбочку, старший помог длинноволосому сесть и взял ложку, набрав кашу. Он поднёс ее к сжимающимся губам Кейске. — Открывай рот. — Просто дай мне поднос, я сам поем, не ребёнок, — злобно произнёс Баджи, забирая ложку. — Хах, тебе ещё удаётся с температурой дерзить, клыкастик. Ладно, пусть будет так, позволю раз, — говорит Шуджи. Каша на удивление оказалась вкусной и горячей, так что парень с удовольствием поел, а закончив, даже не поблагодарил старшего. — С чего такая забота? Я удивлён, что ты вообще умеешь помогать. Даю слово, что твои родственники не знают насколько ты ужасен, что держишь тут ни в чем не повинного. Я был готов поспорить, что такой мудак, как ты, не способен даже и о родителях толком позаботиться, — наконец прерывает тишину Баджи, обращаясь к своему похитителю, панически перебирая пальцами. Рука Ханмы остановилась, когда он хотел положить чашку на поднос, которая стояла на тумбочке. — Разве задавать такие вопросы не кажется тебе странным? Ты издеваешься или смеёшься надо мной? — цыкает Шуджи, со стуком ставя чашку обратно на тумбочку. — Малыш, просто хлопай глазками и молчи, так ты выглядишь намного лучше, хорошо? — произнёс старший, тут же встав со стула и направившись к выходу. Он с силой закрыл дверь. — «Неужели я переборщил? Какого черта я должен заботиться о чувствах того, кто меня держит в своём доме и не выпускает? Этот придурок… Что с ним не так?» И что должно произойти с этим жестоким человеком такого, что он воспринял эти слова настолько близко к сердцу?…