POSTMAN

— У тебя может быть потеря ориентации, временные галлюцинации и лёгкое головокружение, но травмы головы нет, так что все в порядке. Поппи прислали из Хогвартса в качестве опытного колдомедика, который мог бы собрать её по частям после той ужасной аппарации. Прийти она смогла только через два дня, все это время Гермиона провалялась в кровати. К ней часто заглядывала Молли, помогая поесть и сходить справить нужду. К ней очень часто заходили Рон и Гарри, но что её очень удивило, так это то, что к ней зашёл Малфой. Всплыл недавний разговор, который оставил неоднозначный осадок на душе: — Ты могла бы быть более осторожной. Зачем ты это сделала? — на лице была серость, которая отражала все его внутреннее состояние. Гермиона даже не знала, что на это ответить. Ей льстило его беспокойство, но она также не понимала, почему Драко начал так странно относиться к ней. — Это под моей ответственностью, Малфой. Я не могу просто взять и сбежать от проблемы. — Когда проблема настигает тебя со всех сторон, нужно именно бежать. Лучше выжить, чем обосраться, Грейнджер, — прошипел парень, вскакивая к стулу и отходя в сторону окна. Зимний пейзаж был чудесен, а мороз рисовал ледяные узоры на окнах. — Меня этому учили с детства, Малфой, — в таком же тоне парировала Гермиона, — быть страусом и прятать голову в песок – трусость. Она знала, что сильно задела его. Это был намёк не на неё, маму, которая учила решать проблемы, а именно на их отношения с Малфоем. На самого Малфоя. Слизеринец зарекомендовал себя как труса, который прячется за мантией отца. Но также, он нашёл в себе силы отказаться от этой чистокровной системы. Гермиона не знала, что ей делать. Учиться доверять ему, признавать его достоинства, было слишком тяжело для неё. Ей хотелось закрыть глаза на все его поступки, ведь он уже доказал, что ему можно верить, но при этом между ними все равно была неловкость, какие-то зажатые моменты. Грейнджер закусила щеку изнутри и нервно теребила бинты на руках, которые все были в противной травяной мази. Но она быстро взяла себя в руки и попыталась улыбнуться. — Я говорю лично о себе, Малфой. Возможно я тебе не успела сказать из-за слишком насыщенного режима жизни, но мне нравится твоё рвение к работе с Орденом. Мне в принципе нравится все то, что ты делаешь для Ордена. И для меня тоже, — она улыбнулась, хоть ей было и неловко такое говорить, но Гермиона знала, что её чувства к этому правильны. Драко смотрел в её глаза, но не видел там лжи или неискренности. Казалось, будто его поразила речь Грейнджер. Будто кто-то обухом ударил по затылку и выбил сознание, разумные мысли. Гермиона и сама не понимала, откуда у неё столько смелости, чтобы признать то, на что она бы не решилась никогда в жизни. Но почему-то сейчас, когда она лежала, прикованная к постели, но при этом живая, Грейнджер просто не имела права умолчать об этом. Интересно, кто-то ещё говорил ему это? — С каких пор ты такая наглая, Грейнджер? — нервный смешок вырвался из горла Малфоя и он запустил руку в светлые пряди, нарушая идиллию причёски. — Не переводи тему. Я в это искренне верю, хоть между нами и есть конфликты. Но будь и ты со мной откровенен. Почему ты кинулся ко мне, когда я выпала из аппарации? Она чувствовала напряжение, которое вспыхнуло в комнате, подобно спичке и керосину. — Чёртов Поттер... — Ты опять переводишь тему. Мне хотелось бы об этом услышать. Может быть, при других обстоятельствах я бы не признала твои достоинства, но сейчас я считаю, что могу об этом сказать. Мне приятно было знать, что кто-то готов был позаботиться обо мне, когда все было слишком плохо. Спасибо, — прошептала Гермиона и потянулась к тумбочке, на которой лежало маленькое серебряное колечко. Пальцы обхватили грани и Гермиона медленно протянула его удивленному парню. — Зачем?... — в его голосе читалась явная озадаченность. — Это моя благодарность тебе, за беспокойство, которое уже давно по отношению ко мне никто не испытывал. Коснись этого кольца, когда будет все совсем тяжко. Не важно, будь то душевная боль или физическая, к тебе всегда придёт помощь. Малфой осторожно забрал кольцо из её рук, внимательно рассматривая серебро в руках. Это был подарок, но Гермиона ненавидела быть в должниках. Теперь они в расчёте и в случае чего, Малфою всегда помогут. На душе стало легче, как только кольцо покинуло её руку. Девушка понимала, вряд ли богатому наследнику Слизерина нужно какое-то глупое колечко, но она не могла остаться в стороне. — Я был зол, когда увидел тебя. Но в то же время и напуган. Мне было страшно осознавать, что ты можешь просто умереть у меня на руках, а я ничего не могу сделать. Я бы поступил так с каждым, — вот и ответ на её вопрос. — Я верю. Но не понимаю, почему ты так спокоен рядом со мной, хотя раньше заставлял меня чувствовать себя ужасно. — Это мой секрет, Грейнджер, и моё покаяние. Просто считай, что я не абсолютное дерьмо, ладно? — от него исходила такая усталость, что казалось, он бы просто свалился да уснул. Девушка не стала давить или что-то требовать, поэтому лишь просто ответила: — Хорошо. *** Её бешеный взгляд метнулся в сторону огромного шкафа, из которого вылезало нечто чёрное и огромное под самый потолок. Холодный пот стекал по спине, заставляя её судорожно сглотнуть. Все страхи вышли из ловушек разума, постепенно сводя её с ума. Гермиона видела эти лица, ощущала их эмоции. Чувства всех тех, кого она убивала на войне. Что такое животный страх? Что такое смысл жизни в мире, где есть война? Она нервно грызла заусенец, смотря на шкаф из которого вылезало это страшное нечто. Пятки теребили постельные простыни, Гермиона двигалась к изголовью кровати, пытаясь отползти как можно дальше. Весь ужас отражался на её теле, которое билось в конвульсиях этой жестокой, ужасающей реальности. Перед глазами всплыл образ парня Пожирателя, которому она перерезала глотку. Дыхание начало учащаться, а сердце так сильно билось об грудную клетку, что казалось, у нее сейчас случится приступ. Эта ночь очень длинная. Длинная ночь, которая не закончится, потому что солнце потерялось. Потерялось на задворках её памяти, когда она в последний раз видела его. Нечто выплыло из шкафа, сверкая красными глазами в её сторону. Может, это она сама? Отражение души, которое она прятало. Когда ты в последний раз смотрела в зеркало? В ушах стоял звон, а она продолжала смотреть на это. Куда делась былая гриффиндорская смелость? Сорочка запуталась в коленях, Грейнджер хотела сбежать из этой комнаты, из этого старого проклятого дома. О чем она говорит? О чем она думает? Это дом Андромеды, он не может быть старым или проклятым. Вдруг, Гермиона осознала, что её было две. Справедливая, отзывчивая, добрая. И ещё одна. Холодная, опасная, отвратительная. Это она сама лезла из шкафа, а не нечто. Фигура трансформировалась в её собственную, а на неё теперь глядели родные карие глаза, которые она так часто видела в зеркале. — Что тебя больше всего пугает? — задала девушка напротив. Ты. Ты. Ты. Может ли быть что-то отвратительнее, чем бессилие? Что является бессилием? Наверное, когда не можешь справиться с собственным монстром, который настигает тебя каждый раз, когда ты слаб. Когда люди слабы? — Меня поражает твоя слабость. Ты так ждёшь признания от других, что просто не можешь принять себя как личность, теряясь в серой массе. Все споришь сама с собой... Ты и сама это знаешь, девочка Эрида*, — девушка двинулась на неё, а Грейнджер от страха резко двинулась назад, ударяясь затылком об изголовье кровати. Нет. Руки обхватывают голову, будто они могут забрать её боль. Разве может что-то забрать боль? Или кто-то? — Я не спорю сама с собой, — сквозь зубы шептала Гермиона, будто была умалишенной. — О нет, Эрида, споришь. Вечно сама себе на уме, думаешь, будто можешь ставить другим условия и добиваться грязными методами дешёвого уважения. Ты настолько несчастна в своём одиночестве, что пытаешься отыграться на других. Подумать только, тот мальчик мог прожить ещё долгую жизнь... — Перестань! — закричала Гермиона, затыкая уши ладонями. Что есть страх? Когда боишься кого-то? Нет. Ты боишься самого себя в первую очередь. Боишься, что не сможешь убежать или сделать хоть что-то. Почему тот мальчик? Почему она сама? Гермиона не знала. Для чего нужна война, если она приносит столько смертей?! — Как мило видеть твой страх. Или это отчаяние? Почему ты в отчаянии, девочка? Она. Не. Знала. Её столкнули с той реальностью, которую она так ужасно боялась. Гермиона больше не могла закрывать глаза, чтобы уснуть. Все сидела и сидела до самого рассвета, дожидаясь первых лучей солнца за морозным окном, пока фигура из шкафа не исчезла, растворившись в воздухе, как глупое видение. И только потом, когда Гермиона увидела свою белую рубашку, которая была накинута сверху дверцы в платяной, то поняла, что вела диалог сама с собой. (Эрида* — богиня споров, ссор, преступлений) *** — На тебе лица нет, — констатировала очевидный факт Молли, усаживая её за стол. Теперь, она могла спокойно передвигаться, не без помощи конечно, но это уже определённый успех. — Тяжёлая ночь, — призналась Гермиона, ковыряя овсяную кашу. Кто придумал такое правило у англичан? Она ненавидела овсянку. Галлюцинации заканчивались с наступлением утра, но продолжалось это каждую ночь. Прошло уже две недели с момента поджога Гриммо. С Малфоем она больше не виделась, да и не хотелось. Её сняли со всех дел и временно отстранили от работы, аргументируя это тем, что сейчас девушка не способна корректно проводить допросы и встречаться с агентами. Было ли это проблемой? Да. Каждую ночь, она испытывала все одно и то же. Бесконечный день сурка, который повторялся и повторялся. Она встречалась со своими страхами лицом к лицу и переживала это раз за разом. Её поселили в пустующее крыло, где она бы не могла с кем-то пересекаться. Даже на приёмы пищи её водила Молли, когда уже никого не было рядом. Все это время Гермиона думала, что облажалась. Ей казалось, что все вокруг винят её в поджоге, но не могла найти связующую нить, пока Молли один раз за ужином не заговорила с ней о том злочастном дне. Тогда Грейнджер и узнала, что когда Гарри пришёл к ней вечером со всеми остальными, она завизжала как ненормальная, а потом чуть не вывалилась из окна ночью, если бы не миссис Уизли, которая захотела ей принести горячий шоколад. В голове снова возник тот разговор: — Видела бы ты его лицо тогда. Гарри был так напуган твоим состоянием, что выгнал всех взашей и приказал никому к тебе не подходить, пока ты не оправишься от травмы. Когда я пошла на кухню, чтобы сделать тебе горячий шоколад, то увидела его там. Он, разбитый и измученный, сидел за столом, спрятав лицо в ладонях. Ему было очень страшно, что ты можешь с собой что-то сделать. После этого, Гермиона поняла, что напрасно злилась. Её по-прежнему любят и уважают здесь, просто это вынужденные меры, которые она теперь должна соблюдать ради своей же безопасности. А потом все снова началось по кругу. Она сама же приходила к себе каждый вечер и не уходила до самого утра. Её боггарт — она сама. Гермиона не могла принять тот факт, насколько она бессильна перед самой собой. С каждой ночью осознание, насколько прав её разум и лже-Гермиона, делало её истощенной. Девушка пожалела, что отдала кольцо Малфою. Наверное, она смогла бы справиться со своими страхами. Но скорее всего, истина была в том, что эти страхи были всегда, просто Грейнджер не хотела их замечать. Не хотела даже думать о собственных неудачах, убеждая свое эго, что в мире царствует серая мораль и ничто не делится на чёрное и белое. Но это не избавляет её от ответственности. Гермиона ненавидела всех. Ненавидела весь мир, но больше всего, ненавидела саму себя. В чем смысл её жизни, если она бесполезна? Бесполезна в том, что она несёт лишь проблемы, а не пользу. Гарри страдает из-за неё, все страдают. Её пугало одиночество. Не то, когда ты можешь побыть наедине с самим с собой и поразмышлять о жизни, а иное... Совсем другое одиночество, когда ты сталкиваешься с разногласиями в голове, окунаясь в пучину собственного невежества, грязи и разврата. А потом она начала ненавидеть философские мысли. Чем больше она думала, тем больше её раздражала реальность, которую она сама же и создала. Гермиона молилась, чтобы все то, о чем она размышляла, когда-нибудь оставило бы её в покое. Но она все думала и это разрушало душу изнутри. К ней никто не заходил и толком не разговаривал, опасаясь, что она может что-то ещё вытворить со своим телом. А Грейнджер даже не помнила. Не помнила того ужаса, который испытывала каждую ночь. Будто её мозг блокировал все плохое, стараясь огородить от последней стадии одиночества — полного безумия. Для счастья Гермионе нужна лишь значимость. Она должна чувствовать себя значимой, чтобы быть полезной хоть для кого-то. Но ей не давали этой возможности, заперев в этой чёртовой комнате, словно в клетке. Её снова отвели в неё, будто она была неразумным ребёнком. В этом месте не было ни единой книги, отчего она ещё больше сходила с ума. Попросить же попросту не решалась. День тянулся быстро, в отличие от ночи. Только сейчас она могла осознавать значимость дня, когда практически его лишилась. Гермиона с каждой ночью понимала, насколько боится темноты. — Твоё самобичевание всего лишь уловка, чтобы на некоторое время почувствовать себя лучше, — раздался голос со стороны двери. Девушка вздрогнула и медленно повернула голову, будто боясь, что теперь вместо себя самой, её боггартом будет он. — Чем больше ты погружаешься в размышления, тем больше разъедаешь себя изнутри, Грейнджер, — продолжил Малфой, двинувшись в комнату. Её взгляд цеплялся за все новое в его одежде. За запахи, которые отличались от тех, что были в этой комнате. От всего того, что было раньше. Гермиона никогда не думала, что будет так трепетно относиться к нему. К его личности, которую она успела позабыть за эти две недели. Но была злость. Малфой обещал, что он поможет. Поможет, когда будет совсем сложно. Но ей в очередной раз пришлось спасать тебя самой. — Не знаю, что за терапию тебе решила устроить эта дура Помфри, но от одного твоего вида хочется зачахнуть рядом, — сказал Драко, усаживаясь рядом с ней. Она намеренно его игнорировала. Гермиона боялась, что если заговорит с ним и почувствует исходящую от него жизнь и энергию, то просто не выпустит из комнаты. — Эй, Грейнджер, я пришёл разговаривать с тобой, а не со стенами. Губы будто слиплись, а глаза судорожно всматривались в собственные руки. — Я принёс тебе книгу. Называется "Джейн Эйр". Решил прочитать, чтобы не нести полное дерьмо и осознал, что это какая-то девчачья сопливая романтика. Не знаю, что тебе нравится больше, но ты можешь провести целый анализ героев, если будешь перечитывать её в тысячный раз. Полезно для мозгов. Она продолжала молчать, хотя руки колотились в конвульсии. Поговори с ним. Скажи, как тебе плохо. Отдай свой негатив ему и пусть сам с этим справляется. Все это — шёпот девушки из шкафа, не её. — Ты так и будешь молчать? Щека изнутри уже кровила, Гермиона просто не могла заставить себя говорить. Скажи ему. Скажи ему. Скажи ему. Нет. Нет! НЕТ!!! — Грейнджер, мне не особо интересно рассказывать свои впечатления о книге стенам этого дома. Её зрачки бешено бегали по узорам сорочки. Гермиона настолько перестала думать о настоящем, погрузившись в собственные размышления, что забыла о правилах приличия перед мужчиной. — Хоть бы прикрылась, идиотка. Бешеный взгляд метнулся в сторону шкафа. Она сама стояла там, только уже в дневное время. Нет. Не может быть. Это НЕПРАВДА. Она не может появляться днем. Ещё только утро. Она разговаривает с ней, будто все так и должно быть. Хмурый взгляд Малфоя коснулся её испуганной маски, а потом тот обернулся, чтобы посмотреть на шкаф. — На что ты смотришь, Грейнджер? — его голос звучал сухо, будто он вёл беседу с неразумным ребёнком. У неё даже язык не повернётся что-либо сказать. Малфой видимо понял, что не сможет её разговорить. Книга была оставлена на кровати, а сам он двинулся к двери, в то время как она продолжала смотреть на саму себя. Напоследок, когда его ладонь коснулась ручки двери, он тихо сказал: — Ты не можешь прятаться в своём импровизированном мире и ждать, пока кто-то тебя из него вытащит. Ты должна вытащить себя из него сама. Нога ступила за порог, а Гермиона осознала весь ужас. Она всмотрелась в глубину шкафа. За чуть-чуть приоткрытыми дверками шкафа, виднелось зеркало. Самое обычное круглое зеркало. Все это время, она смотрела на себя саму. Не на боггарта или галлюцинацию. На себя саму. И все то, что она слышала от лже-Гермионы, она слышала от себя самой. Её сковало по рукам и ногам, но рот наконец-то открылся. — НИКУДА ОТ МЕНЯ НЕ УХОДИ! Драко замер, застыв на границе между её импровизацией и реальным миром. Его голова медленно повернулась в её сторону. — Никуда не уходи, слышишь?! Не бросай меня. Не бросай, потому что ты мне нужен, как никогда раньше! — в горле встал ком, а из глаз спустя это долгое время покатились слезы. Малфой подошёл к ней, плотно закрыв дверь. Его взгляд моментально устремился в сторону шкафа, в ту самую щель. Казалось, когда он увидел зеркало, то все понял. Будто ему самому было больно смотреть на себя. Гермиона поняла, насколько они близки именно сейчас. Не она одна боялась саму себя. Его решительные шаги отдавались гулом в ушах. Малфой резко захлопнул створки шкафа, перекрыв ей доступ к внутренним кошмарам. Какая ирония. Все это время, она боялась не нечто из шкафа. А отражение, которым она и была. Парень просто стремительными шагами подошёл к кровати и скинув мантию с плеч, сел рядом. Его серые глаза изучали лицо Гермионы словно диковину, будто раньше он не видел её никогда в своей жизни. Твёрдые руки мягко обхватили её плечи и аккуратно начали опускать на кровать. Он лег рядом, подбородок был поверх её макушки, в то время как она дышала ему в шею. — Не уйду. Тепло обволакивало её тело и она уснула мёртвым сном, потому что снова обрела состояние покоя. *** Сумерки забрали последние лучи солнца, в то время как Гермиона продолжала лежать рядом с ним. Сначала это был сон, потом молчание, а теперь разговор. Они обсуждали все: Хогвартс, войну, её проблемы, его проблемы. Удивительно, каким другим он был. Спокойным, уравновешенным. Поговорили о Джейн Эйр, которую, оказывается, Гермиона уже читала. — Эйр глупа, раз решилась сбежать из богатого дома, чтобы просто побегать по полю, — с раздражением выпалил Малфой, переворачиваясь на спину, но так и не убрав руку из под её головы. А она все слушала его возмущения с улыбкой на лице, продолжая лежать рядом. Этой ночью было спокойно, ведь она впервые за две недели была не одна. Вот чего она боялась. Остаться одной. Но сейчас, она была не одна. Быть с Малфоем — странно. С наступлением утра Гермиона ощутила лишь холодную постель. Её мучил вопрос, было ли это все сном и жестокой фантазией больного мозга? Но тут её взгляд метнулся к шкафу. Дверцы были закрыты на ключ.