песенка спета, моя джульетта

Раздетая по пояс, Катя лежит, уткнувшись лицом в подушку. Александр делает ей, ни больше ни меньше, целебный массаж — это максимум, к которому они пришли на сегодняшний вечер. И слава богу, с ужасом думает Пушкарёва, благодарно постанывая от воздействия чужих рук. Как же ей это было нужно! Как будто все чёрные горести, сковавшие беспомощные шею и спину неподъёмным грузом, выдавливают из неё силой. Она и не знала, как тело может быть отзывчиво к тревогам. Нажатие под лопаткой — и она вспоминает, как Жданов поклялся ей аж целой несчастной Луной, что любит её. Твёрдо большими пальцами вдоль позвонков — их первая ночь в непонятном отеле. Любовь… В отелях надо, вот как они сейчас с едва знакомым Воропаевым, встречаться людям, которые не имеют друг на друга далеко идущих планов. Ах, да, Андрей же их и не имел. Больно! От того, что Александр задел болевую точку на теле, а не в душе, больно. А она, Катя, дура — ей сразу стоило всё понять. Ну и прочь. Мышцы можно разработать — и мышцы души тоже. Если душа может болеть, то из чего-то же она состоит. Катя чуть ли не плачет от собственной дурости, и вместе с умелыми движениями горячих ладоней, через лимфоузлы, выходит всё то ужасное, что накопилось в ней за эти бесконечные, холодные дни. Хорошо, что вышло так. Смогла ли б она себе простить потом такой необдуманный поступок? — Вы решили ограничиться массажем, потому что вовремя поняли, что секс со мной вам не нужен? — переводит стрелки она. — Вы на себя посмотрите, — доносится сзади. — Вы это уже говорили. — В смысле, на своё состояние, а не на нос и челюсть, боже ты мой. По-моему, вы сейчас не в самой нужной кондиции. — А когда кондиция будет нужная — что тогда? — Тогда сами мне и скажете, не школьница же. Не беспокойтесь, принуждать вас ни к чему не буду, — усмехается Александр. — Массаж — тоже хорошо, — подвывает Катя, когда мужчина хватает её за холку. — Я передумала, можно только массаж. — О боже, женщины! Что с вас взять. Воропаев вмиг меняет силу воздействия: невесомо проходится ладонями по бокам, к пояснице. Нежно проводит пальцем где-то в области… копчика? Катя затыкается. — О, вот и мурашки пошли, — голос, как у сытого кота. — Ну так как? Наверное, она краснеет. Хорошо, что свидетельница этого — только подушка. — Вы просто хорошо знаете… ну, нужные места! — А вы, дорогуша, плохо знаете особенности своего организма. Физиология — одна на всех. Что бы вы там ни говорили, что женщины могут только по любви и прочее ля-ля-ля. — А вы знаток всех женщин? — Не всех, но многих. Да-да, Катя знает, как это бывает — бедная его бывшая жена, наверное. У Пушкарёвой был живой пример перед глазами. Александр возвращается к позвонкам и твёрдости — это ему подходит больше. По крайней мере, пока. — Ну и не надо тогда обобщать. Людям для того и дан разум, чтобы не следовать вслепую инстинктам. — Ваши инстинкты просто спали. Вам негде было в них убедиться. Вы же, наверное, мужчин только издалека видели? Если не учитывать вашего начальника, которого вы ошибочно приняли за томного принца. — Да что у вас за манеры? — в который раз за сутки возмущается Катя. — Да, я была глупая, смейтесь! Да, я имела право верить в сказку, не надо меня подначивать. И Андрей не был первым моим мужчиной… Был ещё один. — Ого! — звучит удивлённо. — Кто же этот несчастный, ой, то есть счастливчик? В итоге Катя второй раз за эту зиму бубнит себе под нос историю про Дениса. Зачем она это делает? Просто — случайному знакомому рассказать не так стыдно. Раз знает одно, пусть знает и другое. Слова про честь, которые она говорила Жданову, застревают в горле — здесь они будут неуместны. Да и в целом вся история выходит более сухой. Александр после её монолога молчит. Лишь сильнее давит пальцами на затылок. Однако, позже прокашливается и подаёт голос. — Знаете, что я вам скажу? — Что? — Вы просто феерическая дура! ...Это произнесено с самым настоящим сочувствием. — А вы хам! Были бы у меня силы, я бы сейчас встала и ушла, — мычит она, выгибая шею навстречу прикосновениям и расплываясь от удовольствия. — Но их у меня нет. Через какое-то время они меняются: Катя надевает водолазку, Воропаев снимает и ложится на живот. Надавливания Кати не так глубоки, но она тоже знает определённые точки — делала лечебный массаж папе, когда у того замыкало спину. Изумлённо-встревоженные возгласы, когда она мучает область за ушами, звучат почти что наградой. Лишённое всякой двусмысленности уединение нарушает звонок по Скайпу от Зорькина. — Привет. Ты дома или опять третий ужин у мамы точишь? — спрашивает Катя, включившись. — Привет дезертирам! — бодро отвечает Коля на экране. — От котлет уже ничего не осталось. Я их уничтожил до самого основания. Как Везувий — Помпеи. Так что уже дома. — Фух! Ты не против, если я включу видеосвязь? — тихо спрашивает Пушкарёва Воропаева. — Мне-то что, — говорит в подушку Александр, — хоть весь отель снимай. Катя включает видеосвязь и ставит телефон на спинку кровати, чтобы не отрываться от массажа. Вид Зорькину открывается самый перспективный. — Это что? — теряет он дар речи. — Это — массаж, — невозмутимо говорит Катя. — Не видишь, что ли? — Вижу, что не йога. А кто под тобой, можно узнать? — Можно. Это — Александр. — Какой Александр? Второй, Первый? — Николай, а так похоже, что вокруг нас Эрмитаж? — не удерживается от остроты Воропаев, приподнявшись. Катя всё-таки слезает с его ягодиц, а Саша надевает водолазку обратно. Теперь они сидят рядом, и Коля вообще ничего не понимает. — Хотя, мне, конечно, приятно, что вы сравниваете меня с царскими особами, господин Зорькин. Пушкарёва с удивлением подмечает, что память у её нового знакомого хорошая; она и не думала, что из всей истории, рассказанной в ночном купе, Александр ещё и фамилию её лучшего друга запомнит. — Мне бы тоже было весьма приятно, если б я узнал, что это за тип ошивается с моей подругой, — не теряется Коля, — и насколько далеко всё у вас зашло. Кать, может, объяснишь, в чём дело? Александр, фыркнув, исчезает из зоны видимости и уходит в ванную — решает не мешать разговору. — Коль, не переживай, — расслабленно говорит Катя. — Я ж не переживаю! Просто случайный знакомый из поезда. Общаемся. — Общаетесь в каком плане? Вертикальном, горизонтальном, стоячем, сидячем, лежачем? — Успокойся, — Пушкарёва смеётся. — Пока что всё целомудренно. А что будет дальше, посмотрим. — Решила после Жданова разгуляться? На тебя не похоже. Да и вообще… ты какая-то… сама на себя не похожа. — А я устала быть похожей на саму себя. Надоело. Андрей сделал мне так больно, что я не могу больше находиться в этом отмороженном состоянии. Лежать и страдать, как было с Денисом, я не собираюсь. Если ситуация повторяется, значит нужно повернуть в другую сторону. Так что слёзки вытерли — и полетели. Уже сейчас она чувствует в своём тоне отголоски Воропаева. Возможно, в трудной ситуации бывают нужны какие-то ориентиры; иногда, за неимением других, ими оказываются личности сомнительные. А что делать? — В койку к незнакомому мужику? — сомневается Зорькин. — Не пожалеешь? — Ой, Коль, — морщится Катя, — хуже, чем было, уже не будет. Закрыли тему. Лучше расскажи, как там с «Зималетто». Ты всё решил? Коля послушно заканчивает проповедь и рассказывает про то, что все документы в порядке, и «Никамода» законно отошла Жданову. Всё в норме, эта мутная история закончилась — беспокоиться больше не о чем. Катя выдыхает так долго, что потом не соображает, как вдохнуть. Единственное, что… Андрей Катю ищет, и чуть всю душу из Зорькина не вытряс в попытках узнать, где она. Вроде как переживает. Эти сентенции Катя решительно прерывает. Знать она ничего не хочет — какие там ещё игры Андрей с Романом могли затеять? Может, хвалёное мужское самолюбие уязвлено? Птичка сама вскрыла дверь своим хватким клювом и выпорхнула из клетки, как же! Не дала доиграть и переиграть. Сама всё устроила. Ну, это, господин Жданов, уже наглость — мало вам вашей чёртовой компании! И никогда, слышите, никогда она не поддастся соблазну вернуть все удалённые соцсети и старую симку, чтобы посмотреть, что он там мог ей написать. Он же что-то, наверняка, писал. Пусть своей писаниной подавится. Александр возвращается, когда вокруг Кати, закончившей говорить с другом, летают молнии. Не приближайся, убьёт. Воропаев, тем не менее, ложится рядом. — Я вообще не знаю, какого хрена ты им компанию обратно вернула? Забрала бы себе в качестве компенсации — никто бы даже сделать ничего не смог. — Ну не все же такие корыстные, как ты думаешь, — мрачно отвечает Пушкарёва. — А мы что, уже на «ты» перешли? — Сам не заметил, — пожимает плечами Саша. — Почему бы и нет? Катя отрешённо кивает; смотрит в одну точку, думая о своём и покусывая нижнюю губу. Стоит только подумать, что немножко, самую малость отпустила ситуацию, как один разговор тут же бередит старые раны. Чёртовы качели! Надо запретить Коле произносить имя «Андрей». Надо вообще сделать Андрея Жданова организацией, запрещённой на территории Российской Федерации. Организацией по производству фантиков от конфет и пустых обещаний. Александр, что-то проворчав, утягивает Катю на подушку. — Ну начались опять эти ваши драмы! Разогнись давай, а то ссутулилась, шею сейчас сломаешь. Катя послушно распрямляется и старается не напрягать беззащитные шею и лопатки вновь. Надо их, бедных, беречь от стрессов. Вон, поганые мысли, вон отсюда. И ни слова, ни звука больше. Ну пожалуйста… Воропаев тем временем лезет в спасительный гугл, который даёт ему ответы на все вопросы. Точнее на один конкретный: как этот Жданов вообще выглядит?.. — Ну и шнобель! — Мог бы не сообщать, я о своём носе и так всё знаю. — Да нет же, я об Андрюше твоём. Что за маленький Мук! Саша смеётся, а у Кати уже нет сил возмущаться. Всё ему надо высмеять. Хотя, может, так даже и лучше? Сколько можно возиться в своих соплях? Сама же к нему пришла; и самой же немножко смешно от того, как посторонний человек в лепёшку разбивает образ принца на белом Бентли. У любой ситуации две стороны — драматичная и комедийная. Любую историю можно сделать и «Санта-Барбарой», и «Друзьями». Пушкарёва тихо хихикает: — Абсурд. Просто вдумайся в ситуацию: ты меньше, чем за сутки знакомства, мало того, что узнал самые больные мои истории, так ещё и увидел воочию Зорькина. Которого так долго не видел Жданов и которого он боялся, как огня. Вот и любовь — он знал меньше чужого мне человека. А я и не рассказывала. Почему?.. — Ну… я, конечно не философ, — отвечает лежащий рядом Саша. — Не скромничай. Давай, рубани правду-матку, как умеешь. — Ты боялась потерять его доверие. А если проще — ты просто его боялась, — веско говорит Воропаев. Потом, после глубокого молчания, добавляет: — Потому что шнобель глаза загораживает, как такого не бояться! И хохочет. И Катя хохочет вместе с ним — надеясь, что на таком ладу, на такой весёлой струне, ей удастся продержаться хотя бы чуть-чуть. — Вообще-то нехорошо над таким смеяться, — отдышавшись, говорит Пушкарёва. — Особенно, когда сама не блещешь красотой. — Кто сказал? — искренне удивляется Саша. — Необязательно расти на грядке, чтобы оценивать качество овощного салата. А лучше бы закрепить это ощущение и увезти его с собой в Москву.