песенка спета, моя джульетта

Когда Александр засыпает, Катя смотрит на ютубе «Позвони мне, позвони» и размазывает по щекам пьяные слёзы. Актриса, которая поёт, почему-то очень напоминает ей маму, и от этого плачется ещё горше. В Кате умещается не только полбутылки шампанского, но и ещё немножко — самую малость — виски. Наверное, именно эти пару стопок всё и решили. Если бы она выпила только шампанское, такого бы точно не было! То, что Андрей не знает её нового номера, ситуацию не спасает; да и вообще Кате нафиг не сдалось, чтобы он звонил — просто хочется пореветь и пожалеть себя. Делает это Пушкарёва тихо, молчком глотая соль собственного производства. У Саши день рождения, и портить его своими рыданиями — крайне неуважительно. Воропаев планы Кати на тихие страдания не разделяет и зачем-то просыпается. Может, он инстинктивно не переносит, когда женщины плачут. А, может, Катя искренне полагает, что высмаркивание — это бесшумный процесс. — Боже, что случилось? — громогласно спрашивает Саша, повернувшись. — Пушкарёва, ты с ума сошла? Ты зачем мне кровать мочишь? Ощущение, что ему её совсем не жалко. Ну и пожалуйста — не всем дано плакать, подумаешь. — И-и-извини-и, — испуганно всхлипывает Катя, приподнимаясь, — я тебя разбудила. Я пойду в ванную… Там удобный пол! И снова разражается бурными рыданиями. Саша просыпается окончательно и фиксирует Катю на кровати, не давая убежать. — А сейчас-то чего? Плачешь из-за удобства полов? — Да-а-а, — Катя безутешна, — лучше на полу, чем с Андреем в одной кровати. — У меня есть новость — к себе в кровать он тебя больше и не пригласит. Пушкарёва резко затихает и смотрит на Сашу с недоумением; как будто тот ей сообщил, что дважды два — это пять. На секунду её взгляд даже проясняется, и как будто бы она окончательно трезвеет. А потом рыдания начинаются с новой силой. — Ка-а-тя-я, — с безнадёгой тянет Воропаев. — А он и не приглашал меня… к себе в кровать! — смеётся сквозь слёзы Катя. — Мы сначала были в отеле, а потом на квартире у Малиновского-ооо. — Затем говорит с ненавистью, сдвинув брови к переносице: — Мерзкий циник! Тварь! Прятал меня ото всех. — Затем брови съезжаются в жалостливый домик: — Я как вспомню… Как близко он был, как он обнимал меня… Как мне тепло было с ним… Оторви-ии-ите меня от него! Я устала ч-чувствовать себя приклеенной. И вообще. Хочу на коврик. Она утыкается ему в грудь, находя новое пристанище своим слезам. Там, на чужой груди, не так тепло и по-родному, как было с Андреем, но тоже, между прочим, ничего. — По-моему, ты уже нашла себе коврик, — морщится Саша, но, тем не менее, осторожно гладит Катю по голове. — И откуда столько жидкости? — Я испортила тебе пр-раздник! — звучит тихо и задушенно. — Прости. — Испортить его сложно. Тем более, плачущих я в свой день рождения ещё не утешал. Что-то новое — тоже хорошо. — Надо найти людей. — Катя торопливо отрывается и вглядывается в тёмные глаза, которые она очень не хотела обидеть. — У тебя же всё равно кто-то есть тут, да? В Питере? Д-давай соберём кого-то, посидим. — Она мотает головой. — Рыдающая брошенка — это плохая компания. — Ну ты же не весь день будешь рыдать, я надеюсь. Глаза щурятся. По ходу он не согласен. По ходу ему рыдающая брошенка лучше, чем даже на один человек больше. Даже если это будут рыдающая брошенка и Меган, допустим, Фокс. — Саш, а тебе Меган Фокс нравится? — А что, ты можешь её пригласить? — Нет, но… — Тогда не нравится. — А кто нравится? — Моника Беллуччи, — Саша ложится обратно, — но, боюсь, она тоже не приедет. Катя морщится, чувствуя, что снова готова разреветься. Бедный Саша! Никто не покинет солнечный сапог ради него, никто не поспешит, чтобы просто поздравить. И не поверит она этим безучастным глазам — не бывает так, чтобы было совсем всё равно. Вот она в свой день рождения чуть не умерла от счастья — она тогда не знала, как Андрей пересиливает себя, чтобы поцеловать её и, тем более, лечь с ней в постель. В тот момент она была уверена, что её есть, кому ждать, и это было так важно. А ещё у нее есть родители, есть Колька. Как можно в праздник быть одному? Слёзы снова бегут из глаз; им вообще неважно, из-за чего течь. Хоть из-за того, что амурские тигры вымирают. Бедные тигры! — Так, ну это уже ни в какие ворота, Пушкарёва, — гаркает Саша, опрокидывая девушку к себе. — Все люди на восемьдесят процентов состоят из воды, и только ты на сто — из слёз. Что опять? — Монике Беллуччи пофиг на тебя! — горько плачет Катя. — Это ужасно. Мне тебя так жалко! Саша неверяще мотает головой, представляя собой немой вопрос — как можно было так нажраться? Ему смешно. Пусть смеётся — Кате не жалко, это же праздник. — Пригласи хоть кого-нибудь! — Иначе ты не перестанешь плакать? — Не п-перестану. — О боже. Хорошо, я подумаю. Всё, ты не будешь больше рыдать? — Нет, не буду. Катя в самом деле затихает — вновь на груди Саши. — Это, вообще-то, манипуляция. Ты что-нибудь слышала об этом? — Да нет, это не про меня. Я хорошая. — Вижу. Удовлетворённая и наплакавшаяся, Катя начинает засыпать. Размытый образ Жданова куда-то медленно уплывает. Никакого тепла от него не исходит. Только сон, сон, сон. ** Днём раньше самой Пушкарёвой просыпается её стыд. Самое ужасное, что она помнит всё досконально. Извиниться сразу же возможности нет: Саша с напряжённым видом слушает кого-то по телефону. Через какое-то время становится понятно, что это его мама. Слышно из громкого и дребезжащего динамика — сыночек, родной, поздравляю. Интонации её чем-то похожи на интонации Маргариты Рудольфовны, когда та беспокоится об Андрюше. Все мамы, видимо, одинаковы. Мать Воропаева с сожалением говорит о том, что отец поздравлять не будет — он ещё зол на Сашеньку и вообще, лучше бы Саша скорее вернулся в Москву, чтобы не злить папу. В итоге всё поздравление сводится к разговору о том, как мощны лапищи у Сашиного отца, как он на самом деле переживает и не подаёт виду, и как он опытен в вопросах, кто и что кому и чему подходит. Саша выглядит основательно утомлённым; очевидно, он жалеет о том, что не выключил телефон. Всё ясно — госпожа чужая мама так преисполнилась в своей любви к мужу, что, кажется, забыла обо всех остальных. В частности, о сыне. Грустно, когда мама помешалась. Кукушка, которая не бросила гнездо, но всё равно осталась бесполезной. Нет, бред, не все матери одинаковы. После разговора Воропаев тут же отключает аппарат. Поздравлений ему достаточно. Внутри Кати закипает непонятная обида: хотя бы один день в году можно быть приличными людьми, разве нет? — Лучше бы, наконец, призналась всем и себе, что духами и помадой на работе не испачкаешься, — говорит Саша сам с собой. — Эксперт херов, знает он лучше, конечно же. — Саш, — прерывает его Катя виновато. — О, алкашня проснулась, — тут же бодреет Воропаев, поворачиваясь к ней. — Нормально себя чувствуешь? — Терпимо. — Помнишь, что несла? — Помню. Саш, я не должна была. Хочешь провести этот день один — твоё право. Я не хотела влезать. — Но влезла же, — хмыкает Александр, — а я, к сожалению, имею привычку сдерживать обещания. — Обещания пьяным можно не считать. — Да нет. Я подумал, что развеяться в самом деле не помешает. Так что собирайся. — Куда? — К моему старому знакомому. Не виделись с ним тыщу лет — вот и повод появился. Пожалуй, я даже буду рад его видеть. — Мы поедем прямо к нему? — удивляется Пушкарёва. — А твоя нога? — Что нога? — отмахивается Саша. — Вроде как существует такси, от погрузки и выгрузки, надеюсь, не умру. А вот тебе, — ехидно улыбается он, — с синяком сложнее. Замазывать нечем. — Что, совсем плохо? — Катя опасливо ощупывает бровь и веко. — Нет, ну можно сказать, что это такой экстравагантный макияж — тени наносил пьяный визажист, — веселится Воропаев. — Хотя забудь, Косте точно будет пофиг. — Косте? — Да. Костя по кличке Зорро. Мы познакомились на пьянке в коммуналке — очень давно. Сразу предупреждаю: ничему не удивляйся. И будь готова ко всему. — Что-то мне уже не по себе, — сомневается Пушкарёва. — Надеюсь, у него там не притон? — Не думай обо мне так плохо, — щёлкает её по носу Александр. — В притонах я обитал лет десять назад… Шучу! Или нет… Надеть Кате нечего. Тащиться в свой отель лень. И вообще, если так будет продолжаться, проще выселиться раньше времени и попросить возврат денег. Саша даёт ей какую-то из своих водолазок, а сам надевает подаренную рубашку. Сидит как влитая — Пушкарёва даже немного гордится. — Ты ему даже не позвонишь предупредить? — Поверь, в этом нет необходимости. ** Они заходят в один из старых домов на набережной Фонтанки. В подъезде темно, затхло, и, несмотря на красивые лестницы, кажется, что вот-вот из-за угла выбежит прожорливая крыса. — Моя любимая эстетика, — говорит Саша и стучит в дверь. — Безнадёга с шиком. Открывает им молодой мужчина. Катя тут же ослушивается Воропаева: не удивляться у неё не получается. Кажется, она никогда не видела таких красивых людей. Не харизматичных, не обаятельных, не сексуальных — именно красивых, как с обложки. Если говорить грубо, то смазливых. Хотя нет, смазливым тоже не назовёшь — из-за взгляда. Что-то есть в этом взгляде. — Сашка! — улыбается Костя и тут же запускает гостей в квартиру. — Давно не виделись, давай залетай. — Лет пять, — поясняет Воропаев Пушкарёвой и пожимает Косте руку. — Здорово, Зорро! Это Катя. Мы с ней познакомились в поезде. — Хоть на подводной лодке. Я всем рад. Катя, где ты успела приложиться? — Это я просто неудачно открыла шампанское. — Ты мне нравишься! Заходи и будь как дома. Ничего, что я на "ты"? — Конечно, ничего страшного, — улыбается Катя в ответ, чувствуя симпатию. — Я только за. А почему ты Зорро? — Фехтованием занимался в детстве. — Костя показывает на рапиру, висящую на старых обоях. — Победил в нескольких чемпионатах, а потом решил, что я мирный человек и не хочу иметь никакого отношения к оружию. А рапира — как память, что я, вообще-то, способный парень. — Ещё Костик у нас — Брэд Питт местного разлива, — смеётся Воропаев. — Девчонки на него пачками вешаются, а ему ничего не надо. Дома сидит с гитарой в обнимку. Просирает такую внешность. — Это ты жизнь просираешь, — без обид отвечает Костя. — А я люблю весь мир и всех людей, а не кого-то конкретного. И песни у меня — бомба! А ты своими похождениями что после себя оставишь? Через длинный коридор они идут на кухню. Квартира, наверное, типична для старого Питера: тут всё скрипит и ходит ходуном. Ещё много книг и цветов в горшках. Пахнет пылью и ветром с улицы. Отопление ничерта не греет. Сам Костя одет в растянутую майку и рваные штаны и абсолютно не выглядит озабоченным собственной красотой. — У него заскок, — поясняет шёпотом Саша. — Зимой он открывает все форточки и раздевается, а летом, наоборот, ходит в свитере и носках. Уподобляется какому-то там божку. — Потому что в дискомфорте лучше ощущаешь моменты, — всё слышит Костя, — и жизнь не бежит так стремительно. — Он под чем-то? — так же шёпотом спрашивает Катя. — Самое удивительное, что нет. — Под чем-то я в последний раз был очень давно, лет восемь назад, — Костя усмехается, — мы с Сашей были, Воропаев, ты же помнишь? — Это было давно и неправда, — уверяет Саша Катю. — Да ладно-ладно, я не осуждаю, — озорничает Пушкарёва. С кухни навстречу гостям выходит огромный лабрадор и приветственно лает. — Это Нерон. — Почему Нерон? — Пусть хоть в этой жизни реабилитируется. Быть плохой собакой невозможно. Кате здесь даже нравится. Она решает воспринимать все странности, как должное; присаживается на корточки и гладит белоснежного пса, который забавно трясёт ушами. На злодея он совсем не похож, ластится. Саша тем временем достаёт продукты, которые они с Катей купили в ближайшем магазине. — Накупили-то, накупили! У меня как будто поесть нечего. — Костя усаживается на огромный подоконник, открывает окно и закуривает. — В честь чего такой пир? — Так у Саши сегодня день рождения, — говорит Катя, отрываясь от пса. — Мы пришли праздновать. — Меня заставили, — объясняет Воропаев. — А-а, я ж совсем забыл. Так это в корне меняет дело! — Костя хлопает по месту рядом с собой, выпуская облако густого дыма. — Иди сюда, старик, у меня как раз есть для тебя отличный подарок. — Я тебе не верю, — скалится Саша, — опять какие-то твои приколы. — Да честное слово же. Вот, в кармане лежит. Выглядят они оба так, будто в последний раз виделись вчера, а вовсе не пять лет назад. Катя старательно не удивляется — мало ли как бывает. Всё происходит слишком быстро. Воропаев не успевает усесться на подоконник, как спортивно подготовленный Зорро подхватывает его и сбрасывает вниз. Прямо, мать его, из окна. Катя разрывается между отмороженностью и паникой. В голове промелькивает тысяча вариантов того, что это могло бы быть: эффектное самоубийство? убийство? всё-таки наркотики? типичное питерское развлечение, о котором она не знала? кто-то просто сошёл с ума? Она подлетает к окну в ужасе и высовывается вниз. Можно ли разбиться насмерть, вылетев со второго этажа? — Да не бойся, — миролюбиво говорит Костя, также выглядывая из окна. — Ничего ему не сделается. Эй, старик, — машет он рукой, — с днём рождения! Воропаев беспомощно лежит на скоплении коробок и матрацев. — Ты сука! — кричит он. Теперь приходит Катина очередь убедиться, что во дворах, где рос Александр, в выражениях не стеснялись. — У нас эти коробки давно валяются, — поясняет хозяин дома. — А то у меня гости часто бывают, пьют, тоже бывает, много. Уже вываливались. — Зачем?.. — На другие вопросы Кате не хватает цензурных слов. — Представляешь, как начинаешь ценить жизнь в момент такого падения? Сашке всегда этого не хватало. Так что подарок вышел что надо. — Нет, ты точно под чем-то, — ошалело говорит Катя. — У него же нога! И стремительно выбегает из квартиры. Через минуту Саша, кряхтя, охая и матерясь, кое-как сползает с каскадёрской кучи, а Катя обеспокоенно осматривает его со всех сторон на предмет новых повреждений. — И отношения сразу нежнее становятся, — сияет улыбкой Зорро, туша бычок и совсем не боясь быть убитым. Внизу Саша опирается на Катю и орёт: — Я ж говорил, чтоб ты ничему не удивлялась. День рождения — грустный, блядь, праздник!