песенка спета, моя джульетта

Последний день наступает неотвратимо. В воскресенье с утра Катя хочет ехать — чтобы поболтать с родителями, собраться, отоспаться. Саша говорит: да ладно, побудь молодой и несобранной, беги на работу, сразу сойдя с поезда, впусти в свою жизнь немного беспорядка. — С немытой головой? — сомневается Пушкарёва. — И вообще вся немытая? Нет уж. Катя считает, что вся неорганизованность должна остаться в Санкт-Петербурге — этому городу неорганизованность и текучесть свойственны. «В этом городе живёт небо, небу триста лет, оно устало. Пулю в лоб себе пустило небо, но дышать, увы, не перестало». А в Москве всё должно быть по часам, по минутам, и сама она должна быть по меньшей мере не человеком, а будильником. Функционировать исправно и не думать о всяких там сумасшествиях. Тем не менее, всю эту историю она будет вспоминать, как лучшее приключение в своей жизни. Безрассудное, ненормальное, но прекрасное. За исключением того, что люди-(инвалиды)-будильники не умеют задумываться о том, что можно скучать. Ей это после Жданова даром не надо. Ей надо — карьера, твёрдая почва под ногами, спокойствие. Можно записать на манжетах — которых у неё, конечно, нет. А можно в дневник — только в новый. Старый Катя выбросит, потому что это был атрибут несчастной брошенки, Пушкинской Татьяны. А Катя — она трудоспособная, стойкая и спокойная. Она сама по себе героиня, и её ни с кем ассоциировать не нужно. Воропаев только немного приподнимает брови. Ну не хочешь — как хочешь, говорит он всем своим видом. — Ехать, я так понимаю, ты тоже хочешь одна, — он потрясающе проницателен. — Да, — кивает Катя, — в Москве прощаться будет грустно. — А в Питере — весело? — Провожать на поезд естественнее, чем сходить на одну и ту же платформу и расходиться. — Пушкарёва, не желая разглагольствовать, переводит тему: — Слушай, а, может, снова к Косте съездим? Здесь Саша неподдельно удивляется. — Неужели он тебе так понравился? — Да, очень. С ним весело. — Настолько, что театры, бары и прочее отменяется? — Театров и баров и в Москве хватает — а Кости там нет, — логично отвечает Пушкарёва. — Слушай, я почти обижен. В Москве буду я, — говорит Александр почти шутливо, — всё время, каждый день. Но это тебя не волнует. — Не будь второклассником, — улыбается Катя и легко, едва касаясь губами, целует Воропаева. Уж она-то знает, что это ни что иное, как шутка. Показная обида — он забудет её так же легко, как забывал остальных. Просто нужно немного обнажить самолюбие — без этого, видимо, ни один мужчина не будет считать себя приличным человеком. — Хорошо, — прижимая Катю к себе, отвечает Саша. — Поехали. Я и сам буду рад ещё раз с ним встретиться. Но сначала… — Саш! — Кать, мы провели шесть дней вместе. И только полдня из них занимались сексом. Я достаточно популярно объяснил? — Ты так прекрасен в своей честности, — хохочет Пушкарёва, сдаваясь и позволяя уложить себя на развороченные простыни. — Бью тебя твоим же оружием — ты же у нас финансист. Катина колкая реплика тонет в совсем не колком поцелуе. *** Костя, кажется, вообще не переодевался. И ещё — нисколько не удивился. — Я знал, что вы по мне соскучитесь, — невозмутимо сказал он, открыв дверь. — Прошу вас. Катя от избытка чувств и от того, что отдыхать осталось совсем немного, обнимает Зорро со всей силы. Костя обнимает её в ответ и очень ласково похлопывает по спине. — Что ты уже успел натворить, что девушка душит меня в объятиях, как в последний раз? — спрашивает он улыбающегося Сашку. — Катюш, ты только скажи — мы его быстро швырнём из окна ещё раз. — Ничего страшного, — отвечает Катя. — Ему достаточно просто быть Александром Воропаевым. — Человек просто сильно рад тебя видеть, — добавляет Воропаев, — несмотря на все твои выкрутасы. После того, как Катя отстраняется от Зорро, друзья тоже обмениваются короткими и крепкими объятиями. Затем Костя бодро провожает всех, и себя в том числе, на кухню. Нерон, только завидевший гостей, тут же радостно кидается на них — демонстрирует чудеса прыгучести и скалолазания одновременно, стараясь добраться до лица, которое можно с энтузиазмом облизать. В роли первой скалы выступает Катя: может, потому, что есть за что подержаться. — Нерон хоть и собака, но тоже всё-таки мужчина, — хмыкнув, говорит хозяин квартиры. Заметив, как Александр достаёт из пакета упаковку с собачьим кормом, поднимает руки в протесте: — Никаких химикатов! Он у нас гурман. — И что же он ест? — спрашивает Пушкарёва, поглаживая лабрадора по пушистой холке. — Кашу с тушёнкой. Как любой порядочный ребёнок. Судя по тому, как Нерон рвётся к упаковке корма, он в корне не согласен с хозяином. Катя с Сашей кидают взгляд на полную миску каши и дружно усмехаются. — Пусть хоть сегодня этот ребёнок побалует себя, — говорит Воропаев, пока Катя насыпает лабрадору поесть. — А то знаю я твои методы воспитания. — Поздравляю, Нерон, — сдавшись, говорит Костя, — когда-то ты был императором, а теперь ешь «Чаппи». — Не думаю, что каша сильно престижнее, — уверяет его Пушкарёва. — Ну что, может, теперь и сами пообедаем? Мы с Сашей вон сколько всего накупили, — она кивает на полные пакеты. — Зря, я сегодня совершенно внезапно решил приготовить обед сам. Зорро сияет, подходя к плите, а Воропаев стремительно морщится, цепляясь за пакеты с продуктами, как за спасательные жилеты в открытом море. — А я и думаю, чё так пахнет, будто ведьму сожгли. — Поясняет Кате тише: — Это всегда опасно для жизни. — Брось, — весело отвечает Костя и открывает крышку сковороды, — любая еда хороша, если она приготовлена с душой. — Ммм, пахнет горелым пивом, — мечтательно прикрывает глаза Саша, — ты сжёг немецкую ведьму? — Да, Воропаев, твою дальнюю родственницу. Так что тебе должно понравиться. — Вроде бы неплохо... выглядит, — старается быть тактичной Пушкарёва. — Я с удовольствием поем. — Учись манерам! — говорит Костя другу и достаёт тарелки. — Катенька, а как у тебя дела с несостоявшейся любовью всей жизни? — В смысле? — Ну, со Ждановым, конечно. — Да какие могут быть дела? — пожимает плечами Катя. — Мы не созваниваемся, не списываемся. Вообще никак не контактируем. Очки ограничивают Катино боковое зрение, но она практически готова поклясться, что Саша в этот момент похож на сытого кота. Вон, даже Нерон начинает на него немного рычать. — Это понятно. — Зорро ставит тарелки с непонятным месивом на стол. — Это паста. Спагетти, вымоченные в тёмном пиве, со сливочным соусом и сыром. Особый рецепт. Я спрашиваю, как у тебя дела с твоим внутренним Ждановым. Он уже покидает территорию твоего мозга или всё ещё топчется на месте? — Ну… — тянет Катя, стараясь проанализировать себя, — вроде потихоньку бежит. Мой лучший друг, Колька, что-то там наврал ему про меня с три короба, гадостей разных наговорил, чтобы Андрей больше не лез. И я даже не испытываю разочарования. Скорее, облегчение. — Ты исцеляешься, — понимающе кивает Костя, тоже садясь за стол. — Ну, в такой атмосфере и в такой прекрасной компании — немудрено. Катя с Сашей пробуют пасту и одновременно давятся; глаза стремительно слезятся и лезут на лоб. — Фука, — говорит Воропаев с набитым ртом, — фколько там перца? Тонна? — Да нет, чуть-чуть всего, — отвечает Зорро, невозмутимо поглощая пасту. — Треть пачки. Пушкарёва, даже кашляя, старается оставаться безукоризненно вежливой. — Экзотично, — говорит она, прокашлявшись. — Нет, ну соус очень вкусный… вроде бы. — Пушкарёва, тебя даже если на смертную казнь отправить, ты будешь искать плюсы? — с тревожным беспокойством смотрит на неё Саша. — Нет, ну лезвие у гильотины в принципе острое — отсечёт башку с первого раза? Верёвка, конечно, неудобная, но зато пахнет мылом с ландышами? Господи, типичная Катя. — Зато у тебя даже подобия манер нет, — скалится Пушкарёва. — Ты перед казнью так всех достал бы, что тебя бы с неё точно выгнали. Ещё бы и пинка для ускорения дали. — Так в этом и плюс, разве нет? Катя смотрит на Сашу, в глазах которого танцуют маленькие бесенята, озадаченно. — Знаешь что? — Что?.. — ...Ничего. Ешь. Перец хорошо обеззараживает. Может, профильтрует гадости, которые ты говоришь. Костя тем временем ставит перед ними стаканы с холодной водой. — Очень жаль прерывать вашу семейную перепалку, — с улыбкой говорит он, — но нате, охладитесь. — Ничего она не семейная. — Катя делает большой глоток. — Упаси бог, — вторит ей Воропаев. — Саша у нас для семейной жизни не создан, если ты забыл. — А у Кати фирменный стиль — сохнуть по долбоящерам. Пушкарёва, которую начинает хлестать волной безудержного восторга от обмена колкостями, порывисто разворачивается к Воропаеву. У них есть наблюдатели — целых два — и это почему-то даже подстёгивает. — Тогда мне нужно было в первую очередь влюбиться в тебя, нет? — До такого уровня после Жданова, знаешь ли, нужно ещё допрыгнуть. Мозги какие-то иметь. — Ах, ну простите, пойду ещё один университет закончу. Может, познаю всю воропаевскую глубину. — Это правильно, — бессовестно веселится Саша, — это ты хорошо придумала. Верю, что через год-другой ты из феерической дуры превратишься в просто дурочку. — Ну ты и хам. Катя пододвигается ближе, разрываясь между двумя желаниями: нахлобучить тарелку с пастой Саше на голову и заткнуть его поцелуем. Ощущения странные и новые, но Пушкарёва чувствует себя живой как никогда. — Люби меня таким, какой я есть, — с шутливой снисходительностью говорит Воропаев. — Я же тебя принимаю со всеми твоими недостатками. — Кажется, сильно много перца кинул, — тихо говорит Костя, и слышит его только Нерон. — Перегрелись. Впрочем, перца хватает и без этого. Скорая разлука обостряет чувства и развязывает язык — так бывает. Но вообще, думает Зорро, нужно уточнить у Марика, который привёз ему кучу приправ из Индии, где именно он их купил, и какой от них может быть эффект. Мало ли — парочкам противопоказано. Или, наоборот, нужно принимать регулярно. *** Позже они все выходят выгулять пса. Нерон носится по улице со скоростью реактивной пули и облаивает каждый, даже самый захудалый, сугроб. Фонтанка переливается огнями от рано зажжённых фонарей и идёт мелкой рябью. Кажется, что она совсем не движется и не течёт — в отличие от такого быстрого времени. Катя продолжает разговор, который они с Костей так и не закончили. — Не знаю насчёт исцеления. Вдруг мне всё это кажется? Другая обстановка, другие лица. Вдруг вернусь в Москву — и накатит? Вряд ли люди избавляются от чувств так быстро. — Люди избавляются от чувств в один момент, — говорит Зорро. — Просто очень долго готовятся к избавлению. Чем больше надежд, связанных с человеком, тем дольше этот процесс. — А вдруг у меня этот процесс затянется тоже? — А у тебя есть ещё какие-то надежды? — Какие тут могут быть надежды, — мотает головой Катя. — Да и вообще странно всё так было, как будто и не со мной. Но есть же ещё сила воспоминаний и всё такое. — Не знаю, — пожимает плечами Костя, — я не верю в страдания сами по себе. Любое действие человека направлено на то, чтобы сделать себе лучше, а не хуже. Конечно, иногда случаются сбои, но в основном — если ты страдаешь, значит, твой мозг ищет пути выхода. Как только мозг понимает, что надежды больше нет, и что вам не быть вместе ни за что и никогда… ну, по-честному понимает, а не как обычно — страдание тут же прекращается. Потому что смысл? — Занятно, — удивлённо говорит Катя. — Откуда такие познания? — Костя просто хороший теоретик, — встревает Саша. — Рассматривает людей под микроскопом. — Да, я считаю, что необязательно наступать на чьи-то грабли, чтобы в них разобраться, — смеётся Зорро. — По-моему, вполне логичная теория. — Хотелось бы, чтобы всё так и было, — мечтает Пушкарёва. — Почему нет? Любовь может проходить быстро — если ты понимаешь, что она не приносит ничего, кроме разрушения. Это тоже в какой-то степени сила воли. Раз — и обрубить всё с концами. Человек может больше, чем подозревает, только он часто даже подозревать не желает. А на деле — стоит только захотеть. — Я хочу! — искренне отвечает Катя. — Тогда никакая Москва тебе не страшна. Тем более, вон, у тебя теперь Сашка есть. Если что, отвлечёт тебя тем, какой он говнюк. — Пушкарёва вообще-то не собирается со мной видеться после возвращения в столицу, — вновь напоминает о себе Воропаев и звучит почти возмущённо. — Да?.. — Костя искренне удивляется и смотрит на Катю долгим взглядом. — Нет, ну, может, ты и права — такого ещё надо умудриться терпеть. А скучать не будешь? — Так некогда будет... скучать, — теряется Пушкарёва, стараясь, чтобы Саша не попадал в поле зрения. — Много дел и всё такое. — Ну смотри, — задумчиво отвечает Зорро. — В крайнем случае, ко мне ты можешь всегда приехать! — Спасибо за предложение, — смеётся Катя, зная, что вряд ли им воспользуется. Острая тоска на мгновение пронзает что-то в области груди, похожее на душу; но Пушкарёва быстро отметает это чувство. Она должна быть будильником — записать и не забывать. Есть в жизни прекрасные мгновения — но, возможно, нет тех людей, которые остаются рядом надолго. Кроме, разве что, Кольки. Но Зорькин — это Зорькин. Отдельный вид человека. — Это что там за междусобойчик? — тем не менее ревниво спрашивает Воропаев. — Вы оба такие отвратительно любезные. — Я на тебя сейчас Нерона натравлю, — мирно говорит другу Костя, — не мешай мне приглашать красивую девушку в гости. — Позер, — хмыкает Александр. Катя, у которой до превращения в тыкву ещё целые вечер и ночь, решает по максимуму наслаждаться прогулкой и необыкновенным теплом в конце февраля. *** Ночь необыкновенно нежна. В отеле, когда они снова, уже так привычно, сидят на кровати, Саша бережно обнимает её со спины большими руками и утыкается острым подбородком в макушку. Они ни о чём не говорят и вообще почти не шевелятся — может, потому что любое действие крадёт лишние секунды. Кате кажется, что почти получилось: время застыло. Этот большой, согревающий шар, в котором они оба находятся, невозможно разорвать.