В наших глазах крики «вперёд», В наших глазах окрики «стой», В наших глазах рождение дня И смерть огня. В наших глазах звёздная ночь, В наших глазах потерянный рай В наших глазах закрытая дверь, Что тебе нужно выбирай. «В наших глазах» Кино.
Сухие горячие губы, обрамлённые колючей бородой, коснулись его шеи и Дима вздрогнул. Его глаза изумлённо распахнулись, сердце в груди сбилось с ритма, пропуская удар, а кружка выпала из рук, прокатившись по старенькой кухонной раковине и замирая прямо перед потоком льющейся из крана воды. Ошеломлённый, он непроизвольно отклонил голову в сторону, открывая шею поцелуям Игоря, от которых по телу волной пробежали мурашки, а ноги ослабли. Получив это невербальное позволение, Гром сразу же обхватил его руками поперёк груди и живота, прижимаясь сзади, окутывая теплом объятий. Дима не позволял себе мечтать о чём-то подобном, полагая, что с Игорем это несбыточные фантазии. Он ни разу не воспользовался слабостью или беззащитностью Грома, чтобы подобраться ближе после утраты Юли. Не хотел навредить, не хотел потерять друга, в конце концов не хотел, чтобы Игорь отверг его. Так непременно и было бы, узнай Гром о его тщательно скрываемой влюблённости. Прежде всего он был Игорю другом, только на второе место ставя свои, более чем дружеские, чувства. Об этой безнадёжной любви он собирался молчать, если потребуется, до конца своих дней. Отвечая самому себе на вопрос из одной прочитанной недавно книги «Что лучше: признание или смерть?», Дима рассудил, что в его случае лучше скрывать любовь и оставаться рядом, чем признаться и потерять всё. Реальность же неожиданно превзошла самые смелые его ожидания. Гром смял пальцами джемпер и рубашку на его груди. Одна рука скользнула ниже, касаясь кожи живота, обнажившейся над пряжкой ремня, и забралась под одежду, ложась на солнечное сплетение, поверх шрама от старого ножевого. Дима низко протяжно застонал на выдохе, сжимая мокрыми пальцами края раковины, чуть отталкиваясь от неё и прижимаясь к Игорю. Он был уверен, стоит только ему сказать «нет» или уйти от прикосновений, как Игорь сразу прекратит. Но он так же был уверен, что скоро всё закончится в любом случае, Гром опомнится, отступит, им обоим станет неловко. Почти неосознанно стремясь отсрочить этот миг, он не отталкивал Игоря. Ему нужно было ещё немного этого сладкого забытья в объятьях друга, прежде чем он навсегда утратит эту возможность. Дима слишком скучал и ему было слишком приятно, чтобы он мог найти в себе силы первым отказаться от этих ласк. По всему телу вновь побежали мурашки, когда бывший напарник тихо застонал в его шею.***
А ведь сегодня утром ничто даже не предвещало их встречу. Они не виделись какое-то время, примерно неделю. И до этого чёрт знает сколько времени. Ни в больницу Снежневского, ни пока Игорь восстанавливался в поликлинике, к нему не пускали посетителей. Он был под подозрением и в скверном состоянии. Дима периодически передавал ему апельсины, книги и даже телефон, чтобы он мог быть на связи. Но Игорь всё равно был не в настроении общаться. Всего неделю назад, наконец вновь встав на ноги после пожара, переломов и многочисленных травм, переведённый на амбулаторное лечение Игорь позвонил Диме и попросил забрать его из поликлиники домой. Предъявить ему больше ничего не могли, вот и отпустили. Рубинштейн пропал, психиатрическое освидетельствование бывшего майора МВД было поставлено под сомнение, подтвердить или опровергнуть добросовестность и необходимость лечения оказалось невозможно. В тот день, после звонка Игоря, заручившись согласием Фёдора Ивановича, Дима ушел с работы раньше. Прихватив по пути Мухтара, он отправился забирать друга из больницы. Стоило Грому увидеть, кого Дубин привёз ему на выписку, как его лицо мгновенно смягчилось, он опустился на колени, обнял обрадовавшегося пса и долго сидел уткнувшись лицом в его шерсть. У Димы тогда ком в горле встал от понимания того, что кроме него и Мухтара у Игоря в жизни никого близкого больше кажется и не осталось.***
Этим утром Дима приехал на работу чуть позже, сначала пришлось заглянуть в архив за документами, необходимые ему чтобы дописать отчёты, которые Прокопенко требовал вот уже несколько дней. Ещё издалека он услышал знакомый голос на проходной. Игорь доказывал охраннику, что служит здесь и все его знают. У Димы тогда сердце кровью обливалось от того, до чего эта сцена была неправильной и грустной. Бывший напарник впервые после выписки пришёл в отделение, куда вход ему уже был закрыт. Некогда лучший из офицеров, сейчас он был здесь лишним, чужим. — Да брось ты! Ну это же я! Это я! — убеждённо и с жаром, как он умеет, когда ему что-то нужно, доказывал Игорь дежурному по охране. «Может, ко мне пришёл?», — на мгновение усомнился в увиденном Дима, и тут же отмёл эту версию, — «Почему тогда не позвонил, не предупредил? Нет, тут другое». Минуя пялящихся на представление сослуживцев, Дима подошёл и сжал плечо друга. — Игорь. Гром оглянулся, сверкнув глазами из-под нависшего над лицом козырька кепки, и тут же всем телом развернулся к нему. — Игорь… — растерянно повторил Дима, вдруг видя под распахнутым пальто рабочую форму, которую Гром прежде вовсе не признавал. Голубая рубашка, узкие тёмные брюки, тонкий черный галстук. Ему шло, безумно шло, Дима хотел бы запечатлеть этот образ в памяти навечно, но что, чёрт возьми, его друг творил? Тем временем Гром широко развёл руки, показывая себя во всей красе. "Отощал после больниц", - с горечью отметил про себя Дубин. — Дима! Ну хоть ты ему скажи! Ну забыл удостоверение, ну хрен бы с ним, да? Меня же тут все знают. — Дружище… — мягко ответил он, растерявшись от вида Игоря перед собой, от его слов, его просьбы, всего вместе. Видеть Игоря здесь, таким убеждённым, что всё по-прежнему, было невыносимо, и Дима понятия не имел с чего начать объяснять. Игорь что, правда забыл, что бессрочно отстранён от дел, лишён звания и наград? Что если это какой-то план? Дима чего-то не знает? Секунда, другая, и глаза Игоря расширились, в них отразилось не оставляющее места сомнениям и оттого беспощадное понимание. Гром пошатнулся словно от внезапной слабости, ноги подкосились и он рухнул прямиком в Димины подставленные руки. Архивные документы рассыпались по полу, выпав из зажатой подмышкой красной папки. — Игорь?! — взволнованно вскрикнул Дима, будто забыл все слова кроме дорогого сердцу имени, — Игорь, тебе помочь? — он держал Грома крепко, не позволяя упасть. Хрен с ними, с документами. — Да, Дима. — хрипло ответил Игорь куда-то в его плечо, — Пожалуйста, отведи меня домой.***
Пока одна ладонь Грома продолжала поглаживать его живот, вторая опустилась на ремень брюк и Дима почувствовал, как Игорь принимается его расстёгивать. Вся кровь устремилась в пах, лишая его какого-либо критического осмысления происходящего. Оторвав одну руку от края раковины, он накрыл ей ладонь друга. Остановить? Или позволить всё, чего бы тот ни хотел, потому что Дима ведь совсем не против? Он сжал руку Игоря, на несколько мгновений удерживая на расстоянии от себя, большим пальцем надавливая на центр ладони, после чего направил её под брюки и бельё. Кромки паховых волосков коснулись мозолистые пальцы, как-то несмело погладили, и он шумно втянул воздух, так это было приятно, до бабочек в животе. — Игорь, Игорь… — мягко зашептал он, спохватываясь наконец, но так и не решаясь оттолкнуть друга. Дима знал, что следовало это сделать, и как можно скорее, вот только сейчас не очень понимал почему. Игорь ведь сам начал, они ведь оба хотели. Зубы Грома вдруг несильно сжались на его шее, отчего в паху стало совсем горячо и тесно. Он снова почувствовал себя стажёром, осознавшим свою влюблённость, ведомым может и не самыми умелыми, но настойчивыми действиями своего старшего напарника. Даже если после они не смогут смотреть друг другу в глаза, остановить Игоря сейчас он уже не мог, всё дальше и дальше заходя на запретную территорию, принимаясь сам расстёгивать ремень своих брюк и ширинку, изумлённо отмечая, как возбужденно Гром дышит в его волосы и что тесно стало не только в его брюках. Игорь неожиданно замер, прекращая целовать и раздевать Диму, и тут же сильные требовательные руки развернули его. Шум всё ещё текущей из крана воды стал почти не слышен из-за шума в ушах. Сердце упало в пятки. «Он опомнился. Сейчас всё закончится», - пронеслось в голове. Вот только взгляд друга оказался тёмным, незнакомым, волнующим. Он молча, ни слова не говоря, смотрел в Димины глаза, будто что-то ища в них. А потом приблизился как для поцелуя и Дима зажмурился, смелея и подаваясь вперёд, сам первый прижимаясь губами к губам Игоря. Губы того дрогнули лишь через пару секунд, позволяя вовлечь его в поцелуй, первый настолько колючий для Димы, но это только сильнее заводило. Шум воды прекратился и он вспыхнул от смущения, вдруг поняв, что Игорь похоже потянулся к нему только что вовсе не за поцелуем, а чтобы перекрыть воду. Сразу же вспомнилось, что он живёт на пособие, опрометчиво было позволять такое расточительство. Дальнейшему самобичеванию помешало лишь то, что Игорь, отстранившись, стянул с него очки, секундой позже тихонько звякнувшие о столешницу, и сам поцеловал, глубоко и неспешно, прижимая к себе так, словно Дима был для него всем. Именно в этот момент Дима окончательно сдался на милость желаний Игоря. Будь что будет. Он так долго отказывал себе в мыслях о близости, сейчас вообще не понимая почему. Это ведь Игорь.***
Дима не помнил, когда именно осознал свои чувства к напарнику. Но ему казалось что за всё время он ни разу ни словом, ни жестом, ни сбившимся дыханием, ни долгим взглядом, не выдал себя. Может только заботился чуть больше, чем следует напарнику, позволял Грому больше, чем положено уставом, не выдавая начальству. Для послушного и ответственного Дубина прежде подобное равнялось бы нарушению рабочего регламента. Но только не с Громом. Игорю было позволено всё, и оправдан он был по всем вопросам сразу и безоговорочно. Даже с последним делом. Особенно с ним. Дима ни секунды не верил, что его друг убийца. О бисексуальности Дубина доподлинно не знал никто, хотя бы потому, что сам он открыл её только став стажёром Грома. Именно признав свою влюблённость, он понял, что вообще-то и раньше любовался парнями. Но ведь и девушками тоже, и ухаживал он только за последними, как и полагалось. А вот впервые влюбиться его угораздило всё же в мужчину, ещё и старше его на добрый десяток лет, коллегу и непоколебимо гетеросексуального, как он считал до недавнего времени.***
Прижав Диму к себе, Игорь просто не мог не ощутить его красноречивую реакцию на их близость. Горячие сухие ладони Грома скользнули под его одежду, гладя и сжимая. Осмелев, Дима и сам забирался влажными от воды ладонями под голубую форменную рубашку бывшего напарника, всё смелее касаясь его тела. Сердце лихорадочно стучало в груди, казалось, ещё немного, и они перейдут ту грань, за которой Игорь наконец отстранится, остановит его, скажет что это ошибка и он так не может. Но тот продолжал легко преодолевать рубеж физических границ, прежде не нарушаемых ни мыслью, ни действием. Эта вседозволенность пьянила сильнее желания, кружила голову даже больше, чем любовь. Она говорила о взаимной жажде, возникшей явно не за одно мгновение, но о которой прежде Дима не подозревал. Игорь потянул его прочь от раковины, прервавшись лишь для того, чтобы запереть крутящегося под ногами Мухтара на кухне. Дима даже толком не осознал, как именно он оказался сидящим на коленях Грома на диване в гостиной, зарываясь пальцами в волосы друга, прижимаясь к нему грудью и бёдрами. Он жадно вдыхал запах Игоря, ёрзая на его коленях, целуя и откровенно потираясь об него твёрдым членом через все слои ткани, которые их ещё разделяли. Стояло так, что не ёрзать он уже не мог, так сильно хотелось избавиться от сковывающей движения одежды. Руки Игоря оказались между ними, в тесноте окончательно расстёгивая его, а затем и собственные брюки. Дима застыл, шумно дыша в приоткрытый рот Игоря. Он жадно следил за тем, как далеко это зайдёт, думая что если бы это был какой-то розыгрыш, шутка или наваждение, то всё должно было закончиться до того, как пальцы Игоря нырнули под его бельё, плотно и горячо обхватывая и вытаскивая наружу самое очевидное доказательство его желания. Точка невозврата была пройдена, всё было всерьёз. Очередной низкий стон сорвался с губ, когда пальцы двинулись, проходясь по всей длине к основанию и обратно, приноравливаясь к длине, а Игорь, подавшись вперёд, принялся покрывать колючими поцелуями его лицо, щёки, подбородок, нос, лоб. Рука в паху продолжала движение, а Дима забывал как дышать, опомнившись только когда голова закружилась от нехватки воздуха. Жадно вдохнув и мелко дрожа от удовольствия, он зашептал оправдываясь за свою слабость, за желание, которые не мог ни скрыть ни унять: — Прости меня, надо было раньше сказать, надо было… — он тут же оказался заткнут поцелуем. Немного повозившись внизу второй рукой, Игорь достал свой, не менее твёрдый член, прижимая его к Диминому и стараясь обхватить оба. Не думая больше ни о чём Дима опустил руку, обхватывая их прижатые друг к другу члены с другой стороны, касаясь пальцами пальцев Игоря и подстраиваясь под ритм. Чуть отклонившись назад, он расфокусированным взглядом посмотрел вниз. Свободная ладонь Грома легла на поясницу, поддерживая и поглаживая, а сам он с раскрасневшимися скулами и блестящими от возбуждения глазами, подался вперед, закрывая обзор и вновь настойчиво до мурашек целуя его шею. Дима вздрогнул всем телом и застонал, выгибаясь навстречу поцелуям в руках бывшего напарника. Игорь точно сумасшедший, понял он в одночасье, так же как и сам Дима теперь. Он никогда не решился бы на первый шаг, опасаясь потерять Грома, долго и тщательно оберегая свою тайну, скрывая неправильную и, казалось бы, никому не нужную любовь к лучшему другу. Сейчас же, забываясь в удовольствии, шумно дыша и уже не смущаясь влажных ритмичных звуков с которыми их переплетающиеся пальцы скользили по членам, он двигал рукой, сам подавался навстречу Игорю и очень сильно хотел рассказать ему о своей любви. Если бы не настойчивые поцелуи, он уже признался бы, сто раз бы признался. Поток смутных образов того как далеко они могли бы зайти, заполонивших воображение Димы, прервал рык Игоря. Тот внезапно приподнялся вместе с ним, прижимая к себе ближе, и вдруг, развернувшись, повалил Диму спиной на диван, вжимая в сидение всем весом. Дубин вскрикнул, его словно электрическим током прошило от того, что он в мгновение ока оказался в полной власти Грома. Тот приподнялся над ним, но вместо того, чтобы сразу же продолжить только хрипло и как-то взволнованно спросил: — Ты как, ударился? Больно? — удивлённый этой неожиданной заботой Дима замотал головой и потянулся руками к лицу Игоря, чтобы привлечь его к себе и снова целовать, шепча между поцелуями «Всё в порядке… Всё хорошо… Не останавливайся…» их члены, вновь плотно прижатые, теперь тёрлись друг о друга ещё теснее и лучше. Долго продержаться после такого он и не смог бы, даже если бы сильно захотел. Стоило найти верный ритм и вскоре Дима сначала замер под Игорем, чувствуя как удовольствие нарастает, а затем крупно вздрогнул, напряжённо выгибаясь и подставляя шею колючим поцелуям. Протяжно застонав, он ожидаемо кончил первым. Менее опытный, так давно влюблённый, кто бы мог ожидать иного исхода? Между ними стало горячо и влажно, и сделав ещё несколько движений вдоль его жаркого расслабленного тела, Игорь разрядился следом, молча и тяжело дыша. Дима обхватил его руками, позволяя расслабиться и опуститься сверху. Закрыв глаза, он бездумно поглаживал спину Игоря поверх взмокшей форменной рубашки, наслаждаясь блаженной пустотой в голове и счастьем, которое переполняло изнутри. Может, всё было и не так как полагается, без признаний и свиданий, спонтанно и в одежде, но ничего иного он себе сейчас и представить не мог, да и не хотел. Игорю было можно всё. Хотя… кое что всё-таки было в Диминых силах. — Я люблю тебя, — негромко сказал Дубин, он попытался приоткрыть глаза, но после разрядки, сопровождаемой таким эмоциональным потрясением, хотелось только вздремнуть. Игорь тоже уже дышал размеренно и расслабленно. Вымотанный, укутанный его теплом, Дима не заметил как отключился и не услышал ответного: — Я знаю.***
Очнулся он один, укрытый пледом и застёгнутый. Щёки залило краской, стоило вспомнить чем они с Игорем занимались на кухне и на этом диване, прежде чем он вырубился. За окном уже начинало темнеть, страшно хотелось пить. Дима сел, опуская ноги на пол, чуть не наступив на Мухтара, который улёгся возле дивана и вскинул на него преданный взгляд, стоило только его потревожить. — Хэй, — Дима протянул руку, наклоняясь и почесав пса за мохнатым ухом, — разбудил я тебя? — Это вряд ли, — донёсся со стороны кухни голос Игоря, — он недавно там устроился. Дима обернулся, подслеповато щурясь — с такого расстояния в сгущающихся сумерках разглядеть Грома без очков было нереально. Он видел только силуэт, стоящий в дверях тёмной кухни. — Кхм, — откашлялся он, прежде чем заговорить уже с Игорем, — давно не спишь? Игорь в ответ неопределённо хмыкнул и Дима, обеспокоенный этим, поднялся, разворачиваясь и глядя на друга. — Ты ведь ни о чем не жалеешь? — взволнованно и как-то слишком громко в повисшей между ними тишине спросил он. Подойдя ближе, Дима попытался разглядеть лицо Грома. Они не включали свет, словно преследуемые чувством, что электричество прогонит это ощущение общей на двоих тайны. — Я не… О чем ты, Дим? Что я ошибся утром? — голос Игоря звучал искренне и по-настоящему растерянно, как когда он вспомнил, что больше в полиции не служит. Эта же растерянность плескалась и во взгляде, и во всей его позе. Дима лишь на секунду подумал, что это шутка, но чёрт, ни один из них не стал бы так шутить. Практически сразу он отчëтливо и ясно понял — Гром не помнит. Нет никакой общей на двоих тайны о том, как Игорь целовал его и прижимал к себе. Помнит из них двоих только он. Это как удар в живот выбило из него весь воздух. — Нет, я… о другом. Я… — собравшись с силами ответил он. Выбор был невелик, сказать правду или молчать о ней всю жизнь, или сколько там потребуется? Признание или смерть? Дима сглотнул и продолжил после небольшой заминки: — Я убежден, что тебе не о чем жалеть. Ты же знаешь, я не считаю тебя убийцей, — выпалил он, глядя прямо в глаза Игоря. И ведь не соврал. Просто резко поднял тему о которой они вообще ещё не говорили, — я расскажу что сейчас с твоим делом. Уверен, ещё есть шанс, что ты сможешь вернуться к работе. Игорь кивнул как-то отстранённо, словно даже незаинтересованно. Будто его это мало касается. Включив свет, они налили чай, и Дима, украдкой поглядывая на Грома, принялся рассказывать ему про несоответствия в последнем деле, что теперь оно числится «висяком», про любые детали, какие мог вспомнить. Говорил какие-то банальности, как будто оправдывался, но по правде, лишь бы не думать о том, что было между ними несколько часов назад, как жёг кожу засос, оставленный Громом на его шее, ниже линии воротника и как саднила прикушенная изнутри губа. Говорить о деле Игоря было непросто, но всё стало гораздо легче, когда появилось то, о чем говорить совершенно не следует, да и не знаешь как. Дима всегда ставил Игоря на первое место, вот и сейчас заткнуть собственные чувства оказалось проще, чем заговорить о них. Наверняка у Игоря было какое-то помутнение, он ведь не притворялся. Судя по его виду, он действительно не помнил ничего и, должно быть, считал, что Дима просто прилëг поспать на его диване. А сам он пока принял душ, переоделся и сидел на кухне, вертя в руках его очки, не зная как они оказались у раковины, ждал когда Дима выспится, заботливо не будил, не помня как и после чего тот заснул. Всë было правильно и вернулось на свои места. Дима должен был предусмотреть такой вариант. Он сам был виноват в том, что поддался страсти, думая не тем местом, которым следовало бы. Сердце разрывалось от жалости, то ли к Игорю, то ли к самому себе, и он решил, что надо лучше присматривать за Громом, чтобы тот ни во что не вляпался. И лучше держать себя в руках. А что до его собственных чувств, то он подумает о них потом. Хотя хотелось никогда. Вот только теперь не представлять каково это, быть с Игорем, больше уже не получится. Рука Игоря, неожиданно накрывшая его ладонь, когда он упомянул Рубинштейна, заставила вспыхнуть в груди искры надежды, которые тут же потухли, стоило Грому сказать. — Давай не будем о нём. Это было уже выше его сил. Он и так слишком задержался у Игоря сегодня. Дима выдернул руку из-под нагретой кружкой ладони и сразу засобирался, почувствовав себя страшно неловко. — Да, извини, что это я… — сказал он и поднялся, — Поздно уже, я пойду.