Ironie

Бокалы тихо звенят друг о друга, заставляя янтарную жидкость в себе сдвинуться к прозрачным краям, едва не проливаясь за пределы. — Будь это свидание, то я бы сказала, что коньяк не выбор для дамы, — улыбается Ольга, делая небольшой глоток коньяка. Никаких резких и неприятных запахов и вкусов, лишь приятная палитра на языке, которая говорит о качестве. Логичном качестве. Страны уже несколько десятилетий не покупают палёный алкоголь или грубые, да и просто подделки. — Будь это свидание, то я бы выбрал что покрепче, — отвечает Родерих. Расслабленный и разнеженный, будто он наконец-то вытащил палку из-под корсета, который, к слову, и правда он снял. Брагинская была бы удивлена, но всё же нет. Корсет не так страшен, когда под ним оказывается развитое в меру тело, а не неожиданный пятимесячный пивной презент. Таких она встречала. Наглых, не в меру активных и страшных, как сама Смерть. А Смерть, между прочим, очень красивая дама. Если не смотреть на её отражение и тень. Тогда-то и понятно, почему её зовут костлявой старухой. А Родерих оказался вполне себе человечным, за всей этой одеждой и маской хладнокровного аристократа. Хладнокровные аристократы так не морщат нос, как это делает он при появлении воблы. Особенно сушеной. Такая милая складка появляется на этом аристократично-прямом носу, что Оля готова умиляться. И угостить Родериха как-нибудь воблой с пивом. Может даже после гречки с маслом. Хотя, нет. Второе наверняка вызовет у него культурный шок и смерть, как и у многих европейцев. Может поэтому ему не стоит видеть, как Гилберт успевает за десять минут съесть гречневую кашу с молоком? Может быть. Но Оля попробует как-нибудь. Только не сразу, а постепенно, чтобы он привык. — Что бы, например? — Водкой, — фыркает Родерих. — Хотя, я уверен, что тебя она не возьмёт. — Зато ты вырубишься с одной бутылки. — Оу? Это вызов? — на лице Родериха видно лёгкое удивление, но в глазах блестит наглость. Настоящая, живая, ни разу не напускная. Наглость, гордыня и честность. Прелестная смесь, от которой у многих будет хрустеть на зубах зубная крошка. Он ведь именно такого типа — не будет ходить вокруг да около, а сразу скажет всё как есть. Пусть у него и есть слегка вредная привычка уметь держать язык на месте, а не распускать его. А хотелось бы услышать, что он думает на самом деле. — А если так? — Ольга вытягивается вперёд и сдвигается, уменьшая расстояние на диване между ними. Как-то резко почти семьдесят сантиметров дистанции стали меньше двадцати. Но Родерих даже не пытается отпрянуть, лишь смотрит в ответ, предлагая гляделки. — Если так, Liebling, то я готов достать две бутылки spirytus и мы можем устроить спор. Кто выдержит этот напиток мёртвых, тот и победил, а проигравший обязан исполнить его желание, — в зелёных глазах сверкает до боли знакомое «давай, попробуй, ты можешь попытаться». Похоже, вся их семья такая. Сплошь рептилии. Холоднокровные и безбашенные. Оле нравится. Зачем беспокоиться о жизни, если их не убить и живут они дольше людей? Это как печься о печенье, которое никто и никогда не должен съесть — полностью бессмысленно, да и неприятно. А сейчас даже интересно. Тем более она уверена, что её привыкший к самым страшным вещам в мире организм способен пережить и две бутылки жидкого огня из Ада. Может даже три, но тогда она будет как какой-нибудь сбитый дракон из фильмов, задыхающийся собственным огнём и сгорающий изнутри. А такого ради простенького спора она не хочет. Потом ещё есть и пить нельзя будет, а с похмелья это самое страшное. — Отлично. Неси. — Так и знал, что ты не откажешься. — Если бы я отказалась, то ты бы посчитал меня трусихой. Верно? — Самой большой трусихой, которую я бы видел за всю свою жизнь. А трусов я повстречал много. Твоего брата, например, — идеальные брови совсем немного приподнимаются, сопровождая закатывающиеся глаза. Ольга даже немного согласна. Воспринимать врача как мужчину это нужно уметь. Особенно когда он печётся о твоём здоровье и огромной арматуре, пробившей левую половину тела так, будто его посадили на пику. Снимать его тогда было весело. В кавычках. В больших кавычках. И с большим количеством мата от Родериха. Что ж, тогда и раскрылся его талант оратора. За весь час манипуляций он ни разу не повторился. — Нельзя обижать людей, которые... — Боятся крестоносцев? Лёгкая затрещина заставляет Родериха тихо засмеяться, потирая пострадавший участок головы. Правда такая правда. — Неси уже водку, любезный. А то будем считать это за твой предварительный проигрыш, — бирюзовые глаза Оли вновь сталкиваются с зелёными Родериха в лёгкой борьбе, которую последний проигрывает. Взгляд отводится, и Ольга чувствует себя уже отчасти победившей. На поиск водки в закромах австрийца уходит почти полчаса, которые Украина тратит на поедание блинов, которые она сама же и испекла. Ещё давно Людвиг ей рассказал, что это любимое лакомство, за которое Родерих готов убить. Нет, всё не настолько серьёзно, и убивать он никого не будет, но факт есть факт: лучше не покушаться на его тарелку с блинами. Потому что пусть они и Страны, но сильные яды действуют и на них, пусть и в меньшей степени. А сталкиваться с ними себе дороже. Испорченный день в обнимку с фаянсовым другом не стоит десятка блинчиков. Даже со сгущёнкой. Родерих в целом был странным. Но на этом больше сказался менталитет его страны, который достаточно сильно отличался от менталитета остальной Европы. В конце концов он был барьером перед турками, а потому мог позволить себе многое. Например нарушать чужие личные границы, как и многие австрийцы. Отводить глаза в знак доверия, расцеловывать в обе щеки в знак приветствия... Мешать фанту с пивом. Внешне культурные, все австрийцы в своём роде безумцы. Но лишь когда на них не смотришь. В ином же случае нужно быть готовым ко всему. В том числе и милым открыткам с поросятами. — Вот! — две бутылки наконец-то опускаются на стеклянный столик перед Олей. — Прошу. Спиритус вскрывают, а затем на стол опускается целая коллекция рюмок, состоящая из двадцати четырёх штук. Видно, что сделаны они на совесть и на заказ. Ровные, точные копии друг друга, сделанные из хрусталя с отделкой из золота. — Правила просты: пьём, не выливаем, всего десять рюмок. Кто первый перевернёт все из них, тот и выиграл первый этап. — Уже жульничаешь? — интересуется Ольга, разливая водку по рюмкам. Лишние четыре отставляются в сторону. — Нет, я забочусь о своей возможности победить. Второй этап заключается в том, чтобы обежать всю квартиру и первым вернуться на диван. — Какое коварство! — удивлённо слегка повышает голос Украина. Хотя это занимательнее простого опустошения рюмок с водкой. По крайней мере тут есть где побегать. Сказывается не такое богатое прошлое и желание быть идеальным у Австрии. Трёхэтажный пентхаус, который он скромно называет квартирой, уж точно будет достойным вторым этапом. Родерих довольно улыбается, протягивая Оле первую рюмку: — Да начнётся игра. — Не спеши праздновать победу, мой дорогой. Боюсь, что сегодня тебе придётся вновь повесить белый флаг. Ну или белое нижнее бельё, — Украина усмехается. — У тебя ведь такое есть? — Попрошу тебя одолжить твой бюстгальтер, — фыркает Австрия в ответ. — Наглец, мы даже не прошли этапа трёх свиданий, а ты уже мечтаешь меня раздеть. — Как и все обычные мужчины, когда видят красивую девушку, — отмечает Родерих, опрокидывая в себя первую рюмку. Игра начинается.

ღღღ

Ольга отмечает, что водка получилась действительно качественной. Нервные окончания языка умирают после второй рюмки и пока что не желают восстанавливаться. Горло обжигает чуть ли не чистый огонь, оседающий в лишь морально подготовленном желудке, который тут же начинает крутить от столкновения ядрёного пойла с ядрёной кислотой, но ничего особо опасного или смертельного она не ощущает. Жидкий огонь Ада полностью оправдывает своё название, всё же обрабатываясь организмом и отдавая туманом в голову, мешаясь с дурью в ней. Опьянение начинает ощущаться в кончиках пальцев на шестой рюмке. На шестой рюмке Родерих всё ещё остаётся на ногах. Точнее на диване с прямой спиной, а не под диваном в позе кота. Вполне себе существенный результат. Она ведь ожидала, что он сляжет ещё на третьей или четвертой рюмке, а он ещё более-менее. По крайней мере не в бессознательном состоянии, что уже хорошо. А трезвость это дело третьей важности. Седьмая рюмка водки оказывается внутри, а сама рюмка переворачивается дном кверху. Родерих от неё отстаёт на пять с половиной секунд. И всё же, отмечает про себя Оля, ему приходится несколько тяжелее. Пусть он и сидит ровно, но взгляд уже слегка мутный, да и заметно, как его руки двигаются с меньшей скоростью, чем на первых парах. А ей пока нормально. Всё же семейные попойки закаляют организм не хуже дайвинга в проруби. Восьмую рюмку вместе с девятой Австрия выпивает одновременно, уткнувшись носом в рукав собственной рубашки. Кто-то когда-то говорил, что водка без закуси — это признак алкоголизма. Что ж, в их случае это признак дурачины и недальновидности. Они Страны, но это ведь не значит, что организм не устроит им весёлый вечерок после такого. Даже сейчас Украина чувствует, как её печень пакует чемодан и собирается отъезжать. Куда, как и зачем становятся интересными, но бесполезными вопросами. Ольга запаздывает с последней рюмкой именно из-за них, отчего Родерих довольно поднимает руки с сжатыми в кулаки ладонями от радости победы в первом этапе. — Ты ещё способен двигаться? — ехидно подмечает Оля, на что австриец обращает на неё свой взгляд. Муть перед зеленью пропадает прямо на глазах. В прямом смысле этого слова. Будто весь алкоголь выветрился за несколько миллисекунд, пока она смотрела, а потому пропал и пьяный туман. — Э-э-эм..? Родерих растягивает губы в довольной ухмылке, а затем как-то даже по-злодейски смеётся. — Я... — начинает он, вытянув указательный палец, для привлечения и так имеющегося внимания, — очень и очень долго экспериментировал над собой. В том числе мои эксперименты включали в себя применение и изучение воздействия алкоголя и различных алкалоидов. Коротко говоря, я неуязвим к ядам. Ни к природным, ни к лабораторным. — Жулик, — кивает Ольга. — Настоящий жулик. Ты это всё ведь продумал, верно? Родерих делает шутливый поклон, не прекращая ухмыляться, а затем кивает головой. — Полностью и с самого начала. — И для чего, позволь узнать? Или... — до Украины доходит один из возможных вариантов. — Это такой сложный развод на секс с помощью желания? — Я, конечно, коварен, но не настолько, чтобы пользоваться своей хитростью в таких низких целях, — ладони австрийца цепляются друг за друга длинными и аккуратными пальцами, в подобии то ли замка, то ли молитвенного жеста. — Моё желание намного проще и безобиднее... Я так предполагаю. — Загадывай уж. Пока я ещё добренькая и пьяненькая. Ещё минуты две я добренькая и пьяненькая, советую это учесть. Родерих заметно напрягается, беззвучно шевелит губами на пробу, а затем всё же выговаривает: — Четыре месяца назад, когда Гилберт приехал ко мне... скажем так, в гости, он привёз с собой одну банку, содержимое которой мне пришлось по вкусу. По его же словам, содержимое той банки приготовил Иван. Опустим тот факт, что Гил забрал эту банку без каких-либо просьб. Итак, я хочу, чтобы ты... — по Австрии, точнее по его движениям, понятно, что ему его просьба кажется такой же дуростью, какой казалась Ольге распитие водки без закуски. — Beidl, научи меня готовить солёные арбузы. Плечи Украины на секунду дёргаются в порыве неожиданного смеха, который она глушит в неожиданно появившейся улыбке, которую уже сама Ольга прячет за ладонью. Да, никто и никогда на её памяти не строил такие сложные планы для того, чтобы попросить её научить готовить солёные арбузы. Это даже мило. Да, действительно мило. Родерих мог попросить какие-нибудь мерзости или что-то уж очень нормальное в кавычках, но вместо этого попросил то, чему Оля могла бы его научить и без всех этих каверз с водкой. Но, стоит признать, это даже было весело. Исключая ту часть, где Родерих сжульничал. — Ты мог попросить меня об этом без всяких желаний и водки. Мне не жалко научить кого-то готовить. Тем более раз тебе они понравились, то почему и нет. Но с тебя арбуз. И ещё кое-что по мелочи. Стыд Австрии, который заметен по едва заметному румянцу и взгляду, достаточно быстро сменяется удивлением, а затем и вовсе немой благодарностью. Арбуз он притаскивает гораздо быстрее, чем она ожидала, но это Украину и не удивляет. Если он спланировал спор и попойку, то что мешало ему включить в этот хитрый план и заготовленный в углу холодильника арбуз? И не только его, между прочим, но и всё остальное, что требовалось для простенького рецепта для каждого. Вода, соль, сахар и уксус с девятью процентами — обычный набор обычного человека в обычных условиях. Она конечно знает ещё десяток рецептов, но для начала подойдёт святая простота. На кухне у Родериха оказывается так же просторно, как и во всей квартире в целом. Только строгая гостиная в коричневых и бежевых тонах всё же отличается от кухни в цветах миндального печенья, блен-де-блана с вкраплениями голубого в виде стульев, штор и мелкого декора. Выглядит всё слишком идеально, но вполне приятно. Чувствуется, что здесь живут люди. Точнее, один человек с половиной. Всё же Гилберт к нему приезжает, да и Алдерих тоже навещает достаточно часто, но часто они не пересекаются вовсе из-за разницы во времени приезда. Но мозг они ему всё равно успевают делать основательно. Обучение Австрии оказывается не таким сложным, как на памяти было с братом и сестрой. В отличие от них он схватывает всё на лету, успевая и запоминать, и прогнозировать следующие действия Ольги, что тоже положительно влияет на закрепление простого рецепта. По итогу из одного арбуза они делают три банки. Одну сделала Оля для примера, вторую Родерих под её надзором и помощью, а третью он же, но самостоятельно и без напоминаний. По итогу все банки оказались точными копиями друг друга. Вкус они проверят немного позже, когда они настоятся. Хотя по виду австрийца заметно, что он не хочет ждать так долго, пусть внешне и сохраняет холодность по отношению к своему детищу. — Спасибо, — искренне благодарит Родерих. — Без тебя я бы не справился. — Хм-м... — тянет Ольга, а затем к ней приходит новое осознание. Немного параноидальное, но всё же. — Это ведь тоже часть твоего плана? Родерих фыркает. — Нет. — Точно? — Да. Ольга подозрительно щурится, а затем делает шаг вперёд, заставляя Родериха бездумно отступить назад, упираясь бёдрами о столешницу. Взгляд зелёных глаз на долю секунды прыгает влево и вправо, но затем концентрируется на стоящей девушке. — Почему у меня появилось ощущение, что сейчас я получу по лицу? — Потому что да. Родерих вопросительно чуть поворачивает голову, но вопрос «что да?» не задаёт. Лишь молчит и смотрит слишком внимательно, но без боязни. А Ольгу боятся. Есть за что. На прикосновение к шее Австрия реагирует всё тем же вопросительно-удивленным взглядом. Под тонкой кожей пальцы легко ощущают силу биения чужого сердца, в ритм с которым пульсирует кровь в артериях и венах. Мягко, без панического шатания нежного органа в груди, пусть оно и бьётся чаще, чем в обычной ситуации. — Скажи мне одну вещь... — Да? Ольга делает ещё один маленький шаг вперёд, почти случайно соприкасаясь с Родерихом бёдрами. В то же мгновение она ощущает, как что-то упирается между ними. И Родерих ощущает это тоже, отчего его скулы покрываются румянцем. Нежным, едва заметным, но всё же румянцем. — Теперь понятно, почему тебе не страшно, — улыбается Украина. — С таким-то пистолетом в штанах. — Это не... — начинает австриец, но быстро прекращает. — Впрочем, плевать. — И где же твой стыд? — фыркает Оля, прикасаясь губами к чужой щеке. — Как просить меня научить тебя консервировать арбузы, то мы краснеем как их мякоть, но как только мы упираемся стояком в красивую девушку, как от стыда не осталось и следа. Почти, — нежные девичьи пальцы проходят по розоватым скулам. — Немного стыда у тебя имеется. Родерих не остаётся в долгу, всё же вспоминая про наличие у себя рук, которые он использует, осторожно уложив их на мягкие, округлые бёдра, совсем немного сжав их сквозь ткань джинс. Ольга довольно улыбается, прижимаясь губами к чужим губам. Она ведь не глупа, да и давно не держится старых нравов. Секс — это секс. Не обязательно быть в отношениях, чтобы им заниматься. Хотя, они с Родерихом вроде как в отношениях. Уже несколько месяцев. Правда, свиданий у них было меньше трёх, что не так страшно. Австрия тихо стонет в чужой рот, теряя всю спесь и уверенность в себе. Только ладони сжимают бёдра чуть сильнее, а затем резко поднимаются вверх, оглаживая талию и прижимая Ольгу максимально ближе к себе. Второй поцелуй оказывается таким же нежным, как и первый, ход которого Родерих отдаёт Оле. Не получается сопротивляться, да и опыта в этом у него... Не то чтобы много. — Меня как-то смущает... Это, — выхает австриец в небольшой перерыв между поцелуями. Быть ведомым и покорным ему немного тяжеловато, но он старается. — Что именно? — урчит Украина. Да, целовать его однозначно приятно. Родерих сам по себе приятный, пусть на деле и острый на язык. Приятный на ощупь, приятный на взгляд, приятный на вкус. Осталось ещё пару пунктов узнать, чтобы констатировать идеал. Он же любит это — быть идеальным. — Неожиданный перепад с угрозы насильственного воздействия на попытки подведения к сексу. — Нам можно, — отвечает Ольга, глядя глаза в глаза. — Потому что я всё ещё думаю, что ты меня пригласил и устроил спор отнюдь не из-за арбузов. Ты же не настолько стар, чтобы не уметь пользоваться интернетом и поисковиком. Родерих фыркает, а затем вновь понимает, что он, между прочим, прижат к столешнице и уйти или отойти от неё он не способен. Да и не очень-то он это и хочет сделать. Это приятно, стоять и целоваться. Пусть и непривычно. — Если тебя так волнует, то можем переместиться в спальню. И не волновать твоих соседей. — У меня их нет, — хмурится Родерих, на что получает хитрую улыбку. — Птицы тоже считаются. Австрия ничего не отвечает на это несерьёзное утверждение и просто послушно следует за Украиной в спальню, которую она находит чисто на интуиции. Спальня по цветовой гамме чем-то напоминает кухню, но её отличие максимально важно в данный момент — кровать кинг-сайз оказывается как нельзя кстати. На неё-то, эту шикарную кровать, Ольга и толкает Родериха. Тот тут же хватает ближайшую подушку и прижимает её к паху, закрываясь. Недотрога какой. — Боишься меня? — спрашивает Оля, опускаясь рядом. — Боюсь того, что ты можешь придумать. — А что я могу придумать? —интересуется Украина, касаясь чужого бедра. — Многое. На что хватит твоей фантазии. — М-м-м... — довольно тянет девушка. — Пока что фантазии мне хватает только на то, в какой позе мы будем заниматься сексом. Родерих вопросительно изгибает бровь. Ольга для себя отмечает, что вторая бровь даже не дёргается следом. Развитые лицевые мышцы, несмешной каламбур, на лицо. — Раздевайся. Без всяких «не хочу», «не буду». — Я хочу и буду, но... — Но, что? — ... — Австрия замолкает, но всё же пересиливает себя. Он ведь взрослый человек, а не юный подросток, так что он должен выговаривать такие простые вещи. — У меня почти нет опыта. — Опыта в сексе, как я правильно понимаю. — Да, — кивает Родерих. У него был брак с Элизабет, но сам брак был не более, чем фикцией. Они друзья, а не любовники, поэтому и секса у них не было. А малочисленные любовницы, целых две, быстро ему надоели своим навыком самки комара. Так что опыта у него почти что и нет. — И по этой причине ты сейчас ведёшь себя так, будто я пытаюсь изнасиловать тебя? — Ольга даже удивлена. Немного, но всё же. Родерих опять оказался милым в своей беспомощности. — Не только. — Я хочу тебя, — начинает Оля, и в её голосе нет ни грамма шутки, — ты хочешь меня. И не беспокойся ты об опыте, главное удовольствие. А опыт на него не влияет, я тебе гарантирую. Ольга без каких-либо проблем забирает из чужих рук подушку и откладывает её в сторону, вновь целуя Родериха. Австрийская крепость медленно крошится под славянским налётом, а после открывает главные ворота, позволяя себя любить. Что Украина и делает, медленно расстёгивая пуговицы чужой рубашки. Мягко, неспеша, чтобы не напугать. В их ситуации им обоим понятно, что Родерих вести не способен. Мало опыта, мало навыка, по итогу будет мало удовольствия. А этого никто из них не хочет допустить. Так что Австрия послушно сдаётся чужой милости, помогая Ольге раздеться. Рубашки, джинсы, брюки и нижнее бельё Родериха отправляются в сторону. — Я тебе не наврежу, — обещает Оля, опускаясь вниз. Нежное прикосновение к низу живота вызывает у Родериха короткую вспышку фобии, которая тут же пропадает, когда Ольга касается влажной от выступившей смазки головки губами. На нежно-розовой кожице остаётся едва заметный след пастелевой помады, который она аккуратно стирает пальцами. Родериху от её манипуляций становится плохо. Хорошо-плохо. Так, что Оле даже нравится дрожащий слабый стон, который он издаёт, когда она вновь ласкает головку губами и языком. Теребит, вылизывает, заводит за щёку и просто, примитивно сосёт, слизывая смесь предэякулята и слюны. Австрия дёргает бёдрами, сбивая нерасторопный темп, а затем и вовсе стонет, цепляя пальцами простыни. Ольге нравится такая реакция. Активная, живая, показывающая, что ему хорошо, что она делает всё правильно. Медленная ласка мошонки окончательно выбивает дух из прежней ледяной статуи австрийца. Стоны становятся немного громче, а одна из ладоней выпутывается из плена ткани и опускается Украине на голову, лаская чувствительную кожу. Оля в долгу не остаётся, повторяя всё то, что делала и до этого. — Warte, — хрипит Родерих заплетающимся языком. Не готовый к такому организм просит скорейшую разрядку. Ему слишком хорошо, намного больше, чем было до этого когда-либо. И на самом деле он не хочет останавливаться. Хотя голос разума этого и требует, но какое им дело до нытья в голове? Помада смазалась, а тушь совсем немного потекла в уголках глаз, но Родериху, да и самой Ольге, на это плевать. Она, несмотря на поплывший макияж, продолжает приносить Австрии удовольствие, принимая его идеальный по длине и ширине член полностью. Шестнадцать сантиметров это один из вариантов идеала, как удачно и удобно. То, что нужно для хорошего секса. Родерих кончает достаточно неожиданно, но вполне ожидаемо для Ольги, которая стирает остатки текущей по губам спермы сначала ладонью, а затем уже ладонь вытирает о протянутый платок. У Австрии взгляд потерянного девственника, но на поцелуй, несмотря на всю его теоритическую грязь, он отвечает, касаясь чужой груди сквозь бюстгальтер. Даже сквозь белую кружевную ткань он может ощутить набухшие от возбуждения соски. Может он своё и получил, но вот Ольга ещё нет. И Родерих хочет ей помочь в этом. Украина мягко улыбается, привставая на кровати и убирая один из элементов своего белья, оставляя лишь бюстгальтер. Несколько капель смазки капают на худой живот Австрии, стекая вниз, к паху. Очередной поцелуй в губы, и Оля вытягивается, прижимаясь грудью к груди, а пахом к паху, медленно двигая бёдрами, потираясь возбуждённым клитором о гладкую кожу. Родерих без слов тянется к тумбе, открывая в ней второй ящик снизу и доставая смазку и маленький квадратик презерватива. Такая забота, даже несмотря на то, что женщины-Страны не могут зачать ребёнка в большинстве случаев. Ольга берет небольшой тюбик, в движении открывая пластиковую крышку и выдавливая в ладонь достаточную порцию смазки, которую она растирает по чуть привставшему члену. Несколько мучительно-медленных движений вверх и вниз заставляют чувствительный орган встать полностью, после чего по его нежной поверхности раскатывается презерватив. Оля медленно привстаёт, позволяя оглядеть себя чуть менее, чем полностью, а затем также медленно опускается, пропуская внутрь себя головку. Мышцы с непривычки тут же сжимаются вокруг инородного предмета, и Украина чуть покачивает бёдрами вперёд и назад, стараясь найти нужный угол и заставить тело расслабиться. И когда это происходит она опускается немного ниже, ощущая, как приятно давит член на стенку влагалища, пуская ток по телу. Так мало, но уже хорошо. Мягкий хлопок полного соприкосновения заставляет их обоих застонать вместе. Ладони Ольги упираются в чужой живот, пока ладони Родериха ласкают напряжённые бёдра. Медленные движения дают ему прочувствовать всё. Медленные движения члена внутри его возлюбленной, контакт кожи к коже и влажные капли между ними, стекающие на простыни. — Оля, — благоговейно выдыхает Родерих, когда в порыве почти хаотических движений вверх, вниз, влево и вправо Украина находит нужный им обоим угол, который заставляет её опуститься грудью на чужую, постанывая от удовольствия. — Да? — на вдохе спрашивает девушка, сглатывая ставшей вязкой слюну. — Ich liebe dich, — признаётся Австрия, получая в ответ хриплое «Я тебе кохаю», которое заканчивается влажным поцелуем. Несмотря на нехватку опыта Родериху хватает знаний, чтобы ласкать ладонью возбуждённый клитор, реагирующий на прикосновения дрожью всего тела и коротким вскриком, смешанным со стоном. Никаких пощипываний или подёргиваний, лишь влажное касание трущих с аккуратностью пальцев. От такого двойного воздействия Ольге не хватает кислорода и организм бунтует, выбивая его остатки стонами и отдающим сверхновой оргазмом где-то внутри. Родерих кончает на пару секунд позже, стискивая чужие бёдра почти до синяков, а затем расслабленно падает на кровать, предварительно перевернувшись набок и уложив рядом разморенную Олю. Они ничего не говорят, лишь обнимаются, но спустя десять минут вся разморенность и усталость исчезают, и наступают будни, против которых бесполезно биться. — А теперь, — шёпотом начинает Украина, — мы пойдём пробовать приготовленные тобой арбузы. Родерих согласен с таким планом.