Воздушные замки

Из ее жизни мог бы получиться неплохой ситком, где девушка въезжает в квартиру к трем парням, очаровывает всех и каждого, влюбляется в одного из соседей и целуется с ним под аплодисменты в последней серии, заставляя впечатлительных зрителей строчить в твиттере восторженные «вау!» и «круто». Из его жизни вышла бы неплохая драма с теглайном «все плохо и дальше будет только хуже» и обязательной пулей в голове на финальных титрах. Но все пошло не так – сценаристы объявили забастовку, режиссер напился до беспамятства, и теперь они пакуют чемоданы, спасаясь от зомби. Забавно. Забавно как вся твоя офигенно распланированная жизнь может полететь к чертям собачьим из-за одной паршивой цистерны с химическими отходами. Подобное происходит в фильмах о техногенных катастрофах, в дешевых ужастиках категории «б» или, на худой конец, где-то в Ираке или Иране, если верить новостям по СНН. Но точно никак не в Чикаго, где ты родился и вырос, и все улицы похожи на твою, как маргаритки на клумбе мисс Эндрюс по весне. Подобное может случиться только с полными неудачниками вроде него. Поначалу Ник не верит. Новости о том, что где-то в Чикаго разлили какой-то тринитрохрен-его-знает-как-там-дальше-толуол, не производят на него должного впечатления. Он просто кричит Шмидту, чтобы тот убавил громкость. В конце концов, миллионы долбаных банок по всему миру ежегодно разливаются, разбиваются и расплавляются где им придется – ему-то что. А потом все становится серьезнее. Несколько интервью по центральным телеканалам с искаженными от ужаса лицами очевидцев. То там, то здесь появляющиеся сообщения о страшных двухметровых чудовищах с пустыми глазницами в белых простынях испачканных кровью. Первые жертвы. И надвигающееся чувство опасности. Внезапно страшная сказочка становится реальностью, и как только это доходит до всех, и в частности до Ника, люди начинают погибать пачками. Чикаго держится полтора месяца. Иллинойс месяц. Лос-Анджелесу потребуется около трех, не больше. И Ник совершенно понятия не имеет, что им с этим делать. Ехидный голос в его никчемной голове шепчет «помнишь, Миллер, в детстве ты хотел стать героем? Используй шанс, придурок». О да, когда-то он мечтал стать последним спасителем, героем из комикса, мечтой девчонки из соседнего дома…да мало ли, о чем мечтают прыщавые подростки? Только никто тогда не сказал Нику, что мир тотального экшена из мечты полностью исключает гибель героев. Они исчезают с экранов вместе с актерами, оставив о себе на память лишь ботинки со следами бутафорской крови – смесь кетчупа и загустителей. Но жизнь – не гребаный боевик, и апокалипсис грядет настоящий. Никаких героев, спасающих мир с помощью старой винтовки и пары пистолетов точно не предвидится. Все, что есть у Ника – знатное пузико, появившееся из-за чрезмерного пристрастия к домашнему печенью. Никаких фей из сказки о Золушке, исправляющих ошибки взмахом волшебной палочки. Только дурацкая палочка чувств, сделанная Джесс для уроков труда, перемотанная посередине изолентой. Никаких хэппи-мать-твою-эндов. Их отменили триста лет назад. Шмидт был первым. Они не помнят, произошло это в августе или, может, в июле. Джесс только знает, что тогда стояла дикая, удушающая жара, что заставляет асфальт плавиться под ногами. В Лос-Анджелесе уже как два месяца объявлено чрезвычайное положение, и единственное, что им остается – притворяться, что все в порядке. Джесс уговаривает Реми поставить железные двери, тот долго спорит, но в итоге соглашается. Шмидт и Уинстон заколачивают окна, и сосновые доски пропускают только узкие полоски света, создавая странную обстановку. В любое другое время Джесс сказала бы «интимную», но нервы слишком напряжены, чтобы кто-то мог даже подумать о подобном. Они тихо говорят, тихо ходят, а в спальне у каждого под подушкой лежит пистолет или ножик. На всякий случай. В остальном – все по-прежнему. И все остается по-прежнему до тех пор, пока Шмидт не лезет в подвал за банками для индийских специй. Проходит час, потом второй, но Шмидт не возвращается. Спустя три часа Реми молча приносит кусок розовой (хотя Шмидт упорно называл этот цвет «лососевым») рубашки с рваным краем, заляпанным чем-то густым, коричнево-красным, и так же молча уходит. Они не плачут. Не паникуют. Не бьют посуду. Они просто не понимают, что случилось. Джесс водит палочкой чувств по поверхности стола, тихонько что-то напевая. Уинстон сосредоточенно перебирает кухонные полотенца. Ник лежит на диване, вцепившись в горлышко бутылки пива, и стекло под его пальцами противно скрипит. Они молчат, а на кухне из крана капает вода, заполняя никому теперь не нужные банки для специй. - Мы должны уехать отсюда, - голос Ника похож на звук гравия под колесами автомобиля, - немедленно. Джесс, собирай вещи. - Но… - пытается возразить Джесс, осекаясь под тяжелым взглядом Ника, - хорошо. Я позвоню Сиси. Через день они покидают лофт, чтобы больше туда не вернуться.