И, как только выпью бокал вина, Расскажу как другу, а не врагу, Что наполовину из «я одна», А на половину из «не могу». И пойму где радость, а где беда, Только на ошибках своих учась… Но ты наполовину из — навсегда, А наполовину из — не сейчас!
Сола Монова
— Райнер, я не понял, — буркнул Никколо и уселся в машину к Брауну. — Ты кого назначил доном, блять? Жида этого? Ты хочешь, чтоб мы болтались на улице? Править непременно начнет Кенни со своей шайкой головорезов, а мы куда? — продолжал он. — Дон Сильвио сидит в Сан-Джованни, дон Арканджело в Понтичелли, дон Соларо в Поджореале. Только мы болтаемся, как неприкаянные. Без нормального дона. — Никколо, я сейчас заведу машину и на большой скорости вышвырну тебя на асфальт, со смертельным исходом, — Браун схватил повара за ворот пиджака и прошипел ему в лицо. — Я изначально не хотел быть капо. Нахрена оно мне, я не лидер, я лишь исполняю приказы, и я знаю, что не смогу Каморру восстановить после Зика. А Леви может. Леви лидер, и ты сам это прекрасно осознаешь, черт возьми. Никколо замолчал. Райнер отпустил его пиджак и отстранился, посмотрев из окна на другую сторону улицы. Браун обдумывал ситуацию, как будто искал решение сложного уравнения. Осталось убедить других каморристов, и самое лучшее для этого — каждого уговаривать по отдельности. — Он сжег мой бар, он больной на голову, он даже кофе не пьет, — заключил Никколо. — Ты же сам знаешь, из какого дерьма он вылез. Мне отец рассказывал, что в свое время Кенни привел бедного, грязного, голодного Леви в Каморру, и дон Ксавьер его принял, вымыл, вычистил, сделал из него красавца, но в завещании главарем назначил Зика. — Значит, теперь настало время Леви, теперь он защитит все твои заведения, сжигать не будет. Да и причем здесь кофе вообще, может, у него повышенное давление? — предложил Райнер. — Не морочь мне яйца, Никколо. — У итальянцев не бывает повышенного давления, — шикнул повар и хотел было выйти из машины, но задержал ладонь на дверной ручке. — Просто Зик был дворянин, и я его очень любил. Он всем нам был как отец, крестный отец. Райнер потупил взгляд, он понимал, что в какой-то степени Никколо прав. Браун и сам всей душой любил Йегера, а после его потери не знал, что за путь выбрать. Доверять ли Аккерману, бросить ли все на произвол судьбы? Леви был рожден на этот свет в публичном доме. Кем был его отец — никто не знал: знатных кровей, низкого сословия или же обычный барыга. Но Браун точно осознавал, что Леви появился на свет, чтобы ломать других и править подпольным неаполитанским миром, переступая по головам и сердцам родных и чужих. — Никколо, мы не Версальский дворец, чтобы искать аристократов на место капо, мы преступная организация. Если ты и Порко королевских кровей, то, блять, какого хрена вы сидите и просите меня быть доном? Со дня назначения нового главаря Каморры, Райнер редко выходил из дома. Его мать попрекала Брауна этим заточением, ведь обещал, что все будет по-другому. Только он сам боялся. Очень. Можно даже сказать, испытывал ужас. Пытался побороть страх таблетками, но потом тормозил еще больше, и Карина злилась. Он не виделся с Хитч, не звонил, она же звонила ему постоянно, но на звонки Райнер не попадал, всегда мать или вообще никто, а когда Дрейс слышала голос Карины в трубке, сразу бросала ее. Замкнутый круг какой-то, находясь в котором Райнер наблюдал, как Аккерман начал управлять Каморрой, контролировать точки сбыта, перекрывать кислород молодым фашистам и другим мафиози. Он мечтал уничтожить их, и подавить это желание было труднее всего.***
Скоро должен был появится на свет малыш. Однако Алессандра ощущала себя как опавшее дерево без Зика, она словно была покинутая, оставленная, ей так был нужен ее муж. Все в квартире напоминало Аманнити о нем, в этом уже затерянном огромном жилище. Рождество уже скоро, а Зика больше здесь не было. Может, оно и к лучшему, что сеньор Леви предложил Алессандре жить у него, несмотря на то, что она всячески отнекивалась и говорила, что поживет у мамы. — Нет, и точка, я сказал! Тебе одной быть слишком опасно. Я никому не доверяю, даже каморристам. То, что сеньор Аккерман стал доном, Алессандру не удивило, Райнер, скорее всего, был поглощен сексуальными отношениями с Хитч или же чем-то иным, личным, но Аманнити совершенно не хотела встревать в дела Каморры, сейчас ее волновал будущий ребенок и судьба этого слабовольного бунтаря Фабрицио. Леви ничего о нем не рассказывал, ни про потасовку с йегеристами, ни про Флока, ни про издевательства, ни про свои ежедневные мафиозные дела. Скорее всего, он просто берег Алессандру от всего плохого. Он привел ее в свою трехкомнатную квартиру на улице Толедо, которая выходила на железную дорогу, а из окна самого последнего этажа было видно море и набережную Позолиппо. Алессандре предстояло удивиться уютным апартаментам, очень опрятным комнатам, устланной коврами спальне Аккермана, удобной кухне, скромной, но очень чистой ванной комнате. Словно у Леви была прислуга, которая непрестанно держала в чистоте жилище. Зайдя внутрь, новоиспеченный главарь Каморры сразу же предупредил в своей обычной беспристрастной манере: — Прости, не зиковские хоромы. Я не коллекционирую картины в золотых оправах и не ем икру с хрусталя. У меня другие принципы, Алессандра. Я просто хочу… — он вдруг запнулся и усмехнулся. — Я остался в Италии ради… ради мафии и тебя. — Сеньор Аккерман, давайте вы будете заботиться о Каморре, а я буду заботиться о себе. Это было грубо с ее стороны, тем более, она поняла, что нравится Леви, но Алессандра действительно не хотела обременять его собой, да еще и ребенком от Зика, зная, что Йегер и Аккерман побили горшки в свое время, и долго друг друга ненавидели, так и не помирившись. Целый месяц Алессандра жила у Леви. Она готовила, просто читала, звонила Хитч и маме, шила некоторые вещи для будущего малыша. Аккерман большую часть времени пребывал в разъездах и возвращался поздно вечером. За такими занятиями они прятались много от чего, а больше всего — от вопросов о будущем: кем они являлись друг для друга, почему он о ней заботился, почему она это принимала, почему они месяц живут под одной крышей, а Леви едва не все время касался живота Алессандры и прислушивался не к своему ребенку. Аккерман обычно полночи крутился в кровати с боку на бок, выходил несколько раз на кухню, как бы напиться воды, бросая взгляд на наполовину застекленные двери, чтобы увидеть, выключила ли свет Алессандра, чтобы рассмотреть ее тень. И, вопреки этому, они постоянно ссорились. Аманнити даже сумела разбить его любимую чашку, из которой Леви постоянно пил чай. — Брось ты на меня пялиться! А он отвечал: — Я смотрю на тебя потому, что ты красивая. — Да ты спятил! — Я еще в здравом уме! — Я тут нахожусь ради будущего ребенка и ради Фабрицио, чтобы ты его не прикончил! Между нами ничего нет, Леви, и быть даже не может! — Синьорина, или кто ты там, сеньора Йегер, мне очень жаль, что я действительно хочу прикончить твоего брата, но что-то мне мешает, наверное, чувства к тебе! — А чего же чувства не помешали мне тогда в парке идти одной. Аккерман не ответил, хлопнул дверью так, что матовое стекло треснуло и посыпалось на пол. Из-за нахлынувших эмоций Алессандра сболтнула лишнего, но не пожалела о сказанном. Как обычно расплакалась. А однажды, когда была полночь и в постели было тепло, а в комнате прохладно, она почувствовала болезненные спазмы, пронзавшие тело. Стрелки настенных часов тикали, и Алессандра следила за интервалами — двадцать минут, пятнадцать, десять. Нет, это не желудок. Выйдя из комнаты, чтобы пойти в туалет, Аманнити ощутила давление, а по голым ногам предательски полилась вода. — Леви! Аккерман еще не спал, он сидел в комнате и просматривал кое-какие документы, пил чай, который и так порядком бодрил, но, услышав в коридоре взволнованный голос Алессандры, бросился на помощь. — Я вызову врача, — серьезно ответил он. — Все будет хорошо. Леви бросился звонить Конни. Схватив в спальне трубку и набрав уже привычный номер доктора Спрингера, приказал: — Немедленно ко мне, с персоналом желательно. Чтоб без задержек. — Только роды не начинай принимать. Скоро буду, — Аккерман положил трубку и вернулся к Алессандре. — Я жалею, что не отвез тебя еще утром в больницу. — А ты не должен, — с трудом вымолвила Аманнити, в ванной держась двумя руками за раковину. — Блять, меня начинает это бесить, Алессандра! То, что это не мой ребенок, так это я и без тебя прекрасно знаю, не нужно мне напоминать постоянно об этом. А то, что я должен позаботиться о тебе, так ты почему-то этим пренебрегаешь. — Мы просто друг другу никто. — Ты с завидной периодичностью повторяешь это, что мы друг другу никто. Но так оно и есть, скорее всего, между нами стоит огромная пропасть под названием Зик Йегер. Эмоции вот-вот должны были разразиться бурей, но началась схватка. — Леви… Я сейчас разорвусь надвое…— выдохнула Алессандра и очутилась во власти боли такой невероятной силы, что она показалась Аманнити отвратительным надругательством над ее телом. — Боже, Але, и почему мне кажется, что это прекрасно. Когда примчался доктор Спрингер с медсестрами, он хотел было забрать Алессандру в больницу, но понял, что дела совсем плохи, решил принимать роды прямо дома. Алессандра не думала уже о ребенке, а только о себе, о раздирающей ее боли и о том, держаться ли ей до конца или сдаться уже сейчас. Конни успокаивал ее и как всегда оставался невозмутимым. Внезапно Леви из кухни услышал крик рожденного младенца. — Ну что, бабка-повитуха, кого принес нам аист? — спросил Аккерман, когда доктор Спрингер появился на пороге кухни с окровавленными руками. Леви все это время прислушивался и нервничал, потягивая коньяк, что не было на него похоже. — Родился чудесный мальчик. Копия мать, а глазища голубые-голубые. Итальянская кровь сдоминировала. — Не беси меня, Спрингер, лучше скажи, все ли в порядке? — В полном. Наконец малыша завернули в одеяльце и подали матери. Он уже не плакал, словно усталый и обиженный, пытался приспособиться к новому миру. — Ну что ты, мой хороший? — шептала Алессандра ребенку. Она поцеловала его и вдруг расплакалась, непроизвольно, неосознанно, потому что Зик так и не смог увидеть сына. Она прикоснулась к его крохотной ручонке и вдруг полюбила малыша всем своим сердцем и душой. Когда медперсонал оставил малыша с мамой отдыхать, Алессандру посетила мысль, первое чувство разочарования от того, что Леви не способен разделить ее любовь к этому крохотному спящему существу. Хотя ребенок принадлежал лишь ей, она все равно хотела, чтобы новоиспеченный главарь Каморры хотя бы взглянул на сына своего покойного соперника. Но Леви будто мысли читал, и всегда был такой строгий, местами грубый, беспристрастный и аскетичный, тихо вошел в спальню, попытавшись уловить взгляд Алессандры. Он подошел ближе и склонился над малышом. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он Аманнити. — Самой счастливой в мире. Аккерман слегка улыбнулся, и наклонился, чтобы поцеловать в щеку, но почувствовал пересохшие губы и не остановился. Он нежно захватил нижнюю губу Алессандры в плен, словно заигрывая с ней, и попробовал ее на вкус языком, мягко прикасаясь им к уголку рта, лаская неторопливо, пока Аманнити сама не потянулась к Леви за продолжением, но резко отстранилась. — Что ты делаешь?.. Леви выпрямился и отошел от кровати на полметра. — Я завтра прикажу, чтобы в особняке обустроили детскую. Скоро мое посвящение в доны. Алессандра никак не отреагировала, хотя озадачилась, не желая перебираться в особняк. Однако слишком уж была уставшая, чтобы препираться или же задавать вопросы Леви, когда непосредственно он все решал. — Мануэль, — произнесла вдруг Аманнити. — Я так назвала сына. Мануэль Йегер. В карих глазах заплясал свет лампы, тонких губ коснулась грустная улыбка. — Хорошо, — прошептал Леви. — И… прости меня.***
Каморрист не должен никогда, ни при каких обстоятельствах руководствоваться сердцем. Так Леви Аккерман повторял самому себе, так он говорил своим подчиненным каморристам. За центральным столом, в подвале особняка Каморры, сидел новый босс. Он был мрачен, что было для него обычным душевным состоянием в последние десять лет. Он сидел один. Один за столом с четырьмя нетронутыми приборами. Перед ним стояла чашка с чаем, документы, ручка и пистолет. Вопреки своему далеко не юношескому возрасту, Аккерман выглядел очень молодо, волос даже не касалась седина, а лица — морщины. Он бодро поднялся с места, окинул всех присутствующих взглядом, улыбнулся и начал вещать о реформированной мафии, новой Каморре, которую хотел создать после смерти Зика. — Вымогательство и помощь — вот главные движущие новой Каморры. Все это ради мощной структуры, с новыми строгими законами, равными для всех, — Леви прохаживался по всему помещению и смотрел на каждого члена мафии, он рукой тронул Галлиарда, а потом возложил ладони на плечи Бертольду и продолжил: — Предатели понесут наказание даже ценой жизни, а верные будут вознаграждены. В Неаполе и его окрестностях сотни фабрик, баров, гостиниц, коммерческих предприятий, благодаря которым наш годовой доход, братья, составит шестьсот миллиардов лир. Часть пойдет на зарплату всем нам, остальные деньги нищим, нуждающимся, заключенным и их семьям. Оставшуюся сумму нужно во что-то вложить. — Стало быть, приспешников старой Каморры мы оставляем ни с чем? — заключил Райнер. Он сидел за другим столом, положа ногу на ногу, и пристально следил за каждым словом Аккермана, за каждым его движением, ведь все, что тот ни говорил, было сказано не просто так. — Да, старцев мы не трогаем. Но будем с них взымать налог с контрабанды. — Так тогда разразится в Неаполе война, кто пойдет воевать? Неужели дон Аккерман? — иронизировал Бертольд, рассчитывая на то, что все останется как прежде, по законам Зика. — Надеюсь, йегеристы все уже подохли? — Гувер намекал на Фабрицио. Леви же понял намек сразу. — Это я решаю, подохнуть всем, или кого-то в живых оставить, — он кивнул Бертольду, что заставило его замолчать. — А война не разразится, потому что мы предложим работу всем безработным, и у нас будут миллионы сторонников. Повисла тишина, но вдруг ее нарушил Кенни хлопаньем в ладоши. — Браво, дон, браво! Лучше и не скажешь. Браво! Вслед за Кенни начали хлопать в ладоши все каморристы, присутствующие в помещении. — Нет, хватит, — ответил Леви с раздражением, отмахиваясь. — Райнер, принеси мне кинжал, я хочу, чтобы мы, братцы, закрепили наш союз кровью. С последним словом Аккерман напрягся, до сих пор пытаясь осознать, что Каморра — его. Приготовившись, чуть коснулся острием своего запястья, и алая кровь показалась на руке. И каждый из мафиози подходил к Леви, касался кинжалом своего запястья, и смешивал свою кровь с кровью нового дона, а затем Аккерман каждого каморриста целовал в щеку. — Вы даже себе представить не можете, сколько я могу осчастливить или уничтожить людей, всего лишь дав нужный приказ или подписав документы.***
— Племяша, перед тобой сейчас такие возможности открылись: секс, алкоголь, все бабы теперь твои. Трахай кого пожелаешь. Пей вино хоть залейся и каждую ночь разная девка. Не жизнь настала, а сказка, — шептал на ухо Леви старший Аккерман, когда они поднялись в огромную гостиную дома Каморры. В этом месте Леви либо решительно отказывался доверять присутствующим, либо проникался ко всем сочувствием, либо — самое простое, — не желая тратить время на бесплодные разговоры (неважно с кем), протягивал руку новым гостям, которую верно целовали другие мафиози. — Кенни, какая мерзость, ты хочешь, чтобы я сифилисом заразился? Более того, мне нравится одна прекрасная женщина, а других я не желаю видеть рядом с собой. — И кто же эта женщина, скажи на милость? Не Йегера ли вдовушка, с которой ты уже больше месяца живешь в одной квартире? — Да, она, — уверенно, ничего не скрывая, ответил Леви. — Скучно, — хмыкнул Кенни и отошел прочь. Старший Аккерман был чем-то озабочен. Не мог усидеть на месте, вставал, ходил туда-сюда, потом взял себе целую бутылку виски, все время искал Хитч, вышел на улицу, долго курил, с кем-то поговорил. Просматривал список приглашенных, словно его жену могли не пригласить. «Какой он жалкий», — подумала Хитч и вся из себя вошла в холл особняка Каморры, одетая в пышные черные меха, драгоценности, манящие чулки и платье с откровенным разрезом на ноге. Райнер поставил свой коктейль «Акапулько» на стол и словно мартовский кот заулыбался, когда до этого серьезно разговаривал в компании Кольта, Порко и Бертольда. Леви принимал почетных гостей в личном кабинете дона. Алессандра же, совершенно проигнорировав пышную «коронацию» Леви, проводила вечер дома, в его квартире, оставшись с малышом. А Аккерман неотрывно смотрел на телефон у себя в кабинете и пытался выкроить хоть секундочку, чтобы позвонить любимой женщине.Может, всё ещё у нас впереди, Хочешь, я сама тебя угощу — Я наполовину из «уходи», А наполовину из «не пущу».
Сола Монова